Текст книги "Путешествие парижанки в Лхасу"
Автор книги: Александра Давид-Ниэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Тогда мы решили уехать на неделю, надеясь, что за это время страсти после скандала улягутся и мое незначительное участие в деле будет забыто.
Найти цель для поездки нетрудно. По дороге в Лхасу мы не смогли посетить большой монастырь Гальден, мимо которого проходили. Все его обитатели находились тогда в столице на ежегодном съезде монахов трех государственных монастырей[183]183
Большой «мёлам», о котором упоминалось в предыдущей главе.
[Закрыть], и двери храмов были закрыты. Мы решили отправиться туда, чтобы осмотреть достопримечательности и поклониться мавзолею религиозного реформатора и основателя секты Желонгпа Тсонг-Хапа.
Эта экскурсия не обошлась без происшествий. Йонгден гулял один по монашескому городу и неожиданно повстречал человека, который давно знал нас обоих. Тибетец, разумеется, спросил обо мне, и мой спутник ответил, что я по-прежнему нахожусь в Китае и он вернется ко мне, как только совершит это паломничество. Наш друг пригласил его к себе на трапезу, но Йонгден отказался, сославшись на небольшое недомогание, и обещал навестить его в другой день. Он вернулся ко мне; к счастью, мы уже закончили осматривать монастырь с его окрестностями и поспешили покинуть это место.
Пока мы отсутствовали, на нашем постоялом дворе в Лхасе было выпито много чая и спиртного, и два судебных процесса оставались по-прежнему под вопросом. В столице приближались новые празднества, и судьи распустили присяжных до их окончания. Это известие положило конец моим опасениям, ибо я решила покинуть Лхасу на следующий день после того, как состоится грандиозное шествие сер панг, завершающее период увеселений.
История повторяется, и у человеческой фантазии существуют пределы. Люди из разных стран, удаленных друг от друга на огромные расстояния, воспроизводят по прошествии нескольких веков обычаи, поверья и ритуалы народов, о которых они никогда не слышали, и поэтому их, нельзя заподозрить в плагиате. Мне было суждено получить в Лхасе новое подтверждение этого факта.
Подобно древним евреям, тибетцы ежегодно совершают обряд, в конце которого они изгоняют из города «козла отпущения». Однако тибетского «козла» роднит с его библейским собратом лишь миссия, которую оба выполняют; роль животного играет здесь человек.
Тибетцы верят, что некоторые ламы, сведущие в магии, способны переносить на голову добровольной жертвы все нравственные и религиозные прегрешения народа, вызывающие гнев богов, что выражается в плохих урожаях, эпидемиях и прочих бедствиях.
Так, ежегодно во время своеобразного ритуала человека, именуемого люд конг кюи жьялпо[184]184
«Люд» переводится как «выкуп, искупление». Так называют всякие деньги, предназначенные для выкупа жи зни человека или животного, или любое приношение божеству или дьяволу во имя спасения. Люд конг кюи жьялпо («король выкупов») предлагает себя вместо грешников и больных, чтобы его покарал и боги и демоны.
[Закрыть] осыпают проклятьями, возлагая на него всю вину за все неправедные деяния государя и его подданных, и изгоняют в пески Самье.
За это опасное дело берется, как правило, какой-нибудь бедняк, которого прельщает значительная сумма вознаграждения: он соглашается нести тяжкое бремя в виде грехов всего народа и злобы демонов.
По всей видимости, те, кто становится добровольной жертвой, сомневаются, что бесы действительно существуют и могут завладеть ими, и все же, каким бы скептицизмом ни были пронизаны взгляды простых тибетцев по этому поводу, их нельзя назвать неверующими[185]185
Атеисты встречаются лишь среди образованных лам, и особенно среди отшельников-гомиченов, но и те, и другие скрывают свое неверие и признаются в нем лишь таким же просвещенным людям или самым лучшим из своих учеников.
[Закрыть]. «Козлы отпущения», скорее всего, надеются, что с помощью солидных гонораров смогут привлечь на свою сторону лам, еще более искушенных в магии, чем те, кто возлагает на них проклятую ношу, и рассчитывают, что, освободившись от нее благодаря колдунам, сумеют спастись от преследования злых духов.
Тем не менее всякий люд конг кюи жьялпо, сомневающийся в действенности обрядов, совершаемых в его честь, не может не верить в могущество людей, приносящих его в жертву грозным богам. Под воздействием самовнушения бедные «козлы отпущения» нередко оправдывают ожидания соотечественников, навлекая на себя все беды и отводя несчастья от других. Они должны играть свою роль три года подряд, после чего получают почетное звание и правительственную пенсию. Но такое случается редко. Почти все добровольные актеры, выступающие в этом странном амплуа, якобы вскоре умирают, одни – скоропостижно, без видимых причин, другие при загадочных обстоятельствах либо от странных болезней.
Последний «козел отпущения» умер во время своего пребывания в Лхасе за день до того, как его преемника должны были изгнать из города.
В течение двух недель, предшествующих данному обряду, люд конг кюи жьялпо может собирать пожертвования с хвостом черного яка в руках – отличительным знаком его будущей миссии. Он не просит подаяние, а взимает определенную сумму с разрешения властей. Каждый обязан давать ему милостыню либо деньгами, либо в виде продуктов, и стоимость такого принудительного подарка зависит от величины состояния или положения человека. Таким образом, дарующие создают связь между собой и «козлом отпущения», передавая ему вместе с подаянием причины, способные принести им несчастье.
Если кто-либо колеблется, торгуется или делает вид, что не хочет ничего давать, будущий «король выкупов» принимается махать над головой упрямца хвостом яка; этот жест означает проклятие и, как считают суеверные тибетцы, приводит к ужасным последствиям. Поэтому они, как правило, охотно раскошеливаются; если же попрошайка предъявляет непомерные требования, робко пытаются его образумить.
Разумеется, я не упустила случая пройтись по городу и понаблюдать издали, как люд конг кюи жьялпо собирает пожертвования. Этот человек, на котором был красивый тибетский наряд, остался бы незамеченным, если бы не держал в руке свой опознавательный знак. «Козел отпущения» прохаживался по базарной площади, останавливаясь на пороге лавок. По-видимому, все щедро одаривали его, ибо мне не пришлось увидеть, как он потрясает хвостом яка над чьей-либо головой. Правда, один раз возник спор; я стояла слишком далеко и не могла расслышать, о чем говорили тибетцы, но поняла, в чем дело. Будущий «козел отпущения» рассердился и уже собрался поднять руку со своим забавным символом власти, но тотчас же вмешались несколько мужчин, и, очевидно, все закончилось как нельзя лучше, поскольку я услышала, как люди, стоявшие вокруг, засмеялись.
Таким образом, люд конг кюи жьялпо получает немало трофеев. Кроме того, когда «козел отпущения» уходит из города под улюлюканье и свист толпы, те, кто страстно желает избавиться от бремени дурных поступков, память о которых их тяготит, от тяжких болезней или какой-либо иной беды, добровольно швыряют ему монеты и всяческие предметы, чтобы он унес вместе с ними все несчастья и увел вызывающих их демонов. Последние дары старательно собирает один из родственников «жертвы», следующий за ним с этой целью.
Я гадала, посетит ли люд конг кюи жьялпо мой постоялый двор, но он, вероятно, решил, что не стоит утруждать себя ради нескольких медных грошей, которые можно собрать с нищих обитателей нашего двора, и обошел нас стороной. Все же я столкнулась с этим странным персонажем на углу улицы, и он протянул мне руку с раскрытой ладонью. Мне захотелось увидеть, как он размахивает своим волосатым скипетром, и я сказала в шутку:
– Я – паломница… Я пришла из очень дальних краев, и у меня нет денег.
Он сурово посмотрел мне в глаза и произнес только одно слово:
– Давайте.
– Но у меня ничего нет, – повторила я.
Тогда он начал медленно поднимать руку, как недавно на рынке, собираясь предать меня анафеме, и я уже предвкушала забаву, но в этот момент мимо проходили две дамы в роскошных туалетах, которые остановили его с криком:
– Мы заплатим за нее!
Они вложили в руку мужчины несколько монет, и он отправился дальше.
– Атси, матушка, вы не знаете, что вас ожидало, – сказала одна из щедрых женщин. – Если бы он поднял этот хвост над вашей головой, вы никогда не вернулись бы на родину[186]186
Здесь имеется в виду племя или провинция, где живет человек, одним словом, «малая родина», которая считается в Тибете наиболее важной. Эти женщины не сомневались, что я принадлежу к тибетской расе, но понимали, что я не из Лхасы, ибо одета не как жительница столицы.
[Закрыть]!
Наконец настал день долгожданной церемонии.
Сначала большая толпа собирается возле Джо-Ханга, откуда должен выйти «козел отпущения». Почему люди толпятся здесь? Большинству зевак, должно быть, известно по опыту прошлых лет, что их прогонят с этого места задолго до появления государя-ламы и начала «представления».
Но это их не волнует. Передо мной – полная коллекция представительниц женского пола Тибета. По их головным уборам можно определить, откуда они родом. Здесь и жительницы Ю в пату из красного сукна, украшенных коралловыми шариками и кусочками малахита, и обитательницы провинции Цанг в пакорах – сооружениях высотой в двадцать-сорок сантиметров в виде рогов, соединенных нитями искусственного или натурального жемчуга, которым обладают некоторые счастливицы.
Провинциалки из более отдаленных областей и пастушки демонстрируют всевозможные головные уборы: округлые крошечные чепцы кукольного размера, остроконечные колпаки, как у Пьеро, средневековые шапки и шляпы, похожие на шлемы мотоциклистов.
Представителей сильного пола тоже хватает, и они разряжены не хуже дам. Некоторые мужчины носят в правом ухе кольца величиной с женские браслеты; другие вдевают туда длинную серьгу, достающую до плеча. Их толстые пальцы унизаны огромными перстнями, на шляпах, отделанных дешевой парчой, красуются различные вышивки, и на шеях висят бусы. Бесчисленные украшения переливаются, звенят и кажутся чудовищно нелепыми на этих неуклюжих мужчинах.
Толпа приходит в движение, и смех звучит все громче, перемежаясь с ворчанием, непохожим на проявления восторга. Выходят полдюжины мужчин; они несут гигантские палки величиной со ствол молодого дерева и принимаются разгонять пеструю и нарядную толпу, нещадно колотя тех, кто не успел убежать. Полицейские дубины не пропускают никого: ни прекрасных дам, ни оборванных нищенок, ни старух, с трудом переставляющих ноги, ни мальчишек, ни надменных торговцев, ни монахов; они не трогают лишь иностранцев, и непальские или индийские купцы могут при желании с достоинством удалиться. Эта сцена в точности повторяла ту, что я наблюдала в день праздника масляных торма.
Люди отходят в сторону и образуют группы, но их снова вытесняют с места таким же образом, и эта однообразная процедура повторяется множество раз. Затем появляются другие блюстители порядка: впереди идут низшие чины – монахи в невообразимо засаленных платьях, черные, как сенегальцы, из-за своих чумазых лиц[187]187
Они специально не моются, чтобы выглядеть более грозно.
[Закрыть], а также добдоги, вооруженные молотками. За ними следует величественный человек в великолепном костюме из саржи гранатового цвета и куртке из сукна, расшитого серебром[188]188
Это одеяние священников высокого ранга, на которых временно возлагаются обязанности, не связанные с религией: хозяйственные дела и т. д. Во время новогодних празднеств государственные чиновники Лхасы на некоторое время лишаются своих полномочий, и они переходят к ламам монастыря Депунг.
[Закрыть]. Он старается двигаться быстро, насколько позволяет длинная и тяжелая балка из неотесанного дерева, которую он держит посередине одной рукой, с трудом сохраняя равновесие. Время от времени тибетец поднимает ее обеими руками и ставит на землю. От этого жеста рвение его подчиненных удваивается, и они принимаются потрясать своими молотками пуще прежнего. К счастью, человек, который несет балку – символ власти, – не может ею размахивать. Каким бы сильным он ни был, этот предмет слишком тяжел; если ударить им быка, тот свалится замертво.
Толпа, оттесненная в сторону, ждет еще несколько часов; люди толкаются, подаются на несколько метров вперед и тотчас же отступают назад; на них обрушиваются удары монашеских кнутов и дубинок мирян, которые обязаны удерживать проход свободным.
И вот главный распорядитель приходит в волнение, узнав о появлении Далай-ламы. Люди обнажают головы, но государь все не появляется, и они надевают шапки, чтобы тут же снять их снова.
Наконец все видят тибетского владыку. Впереди вышагивают солдаты в приличной форме защитного цвета, с карабинами через плечо. За ними следует на лошади главнокомандующий армии, тоже облаченный в мундир хаки. Он всегда сопровождает государя, когда тот едет верхом.
За военачальником шествуют высокопоставленные ламы из дворца в роскошных монашеских одеяниях из саржи гранатового цвета, желтого атласа, золотой парчи и круглых меховых шапках с атласной подкладкой, сшитых по монгольской моде. Позади них ламаистский папа в таком же наряде восседает на великолепном черном муле, покрытом дорогой попоной. За ним едет еще один лама, и пятеро-шестеро солдат замыкают шествие.
Процессия удаляется, и толпа, которую больше никто не сдерживает, наводняет улицы.
Теперь в Джо-Ханге должна состояться церемония, предшествующая изгнанию «козла отпущения».
Люд конг кюи жьялпо уже здесь, но не в том кокетливом наряде, который он надевал для сбора пожертвований, а в нелепом карнавальном костюме; по странной случайности одежда сшита из козьих шкур и навевает библейские ассоциации. Лицо мужчины спрятано под причудливой маской, состоящей из двух равных частей белого и черного цвета; на его голове возвышается сооружение из огромного взъерошенного хвоста черного яка; другой такой же хвост он по-прежнему держит в руке.
Затем «козел отпущения» должен сыграть в кости с одним из лам, олицетворяющим Добро, Религию, могущественных Покровителей – все то, что может оказаться благоприятным для славных тибетцев и принести им счастье. Если люд конг кюи жьялпо проиграет, лама имеет право его прогнать; если, напротив, это исчадие ада победит, его нельзя трогать. Разумеется, «козел отпущения» проигрывает: то ли его противник шельмует, то ли после нескольких бросков удача ему изменяет. Тогда ламы, совершающие обряд, с проклятиями возлагают на него все преступления, ошибки, грехи, физические и психические болезни целого народа и прогоняют «человека-козла» в монастырь Самье.
Наверное, под воздействием этого ритуала он теряет голову и убегает, не помня себя, словно пьяный. Конечно, брань, которой его осыпают, может вызвать у любого легкое волнение, даже если ему уже доводилось играть эту роль, но, давно зная Тибет, я полагаю, что подлинная причина такого возбуждения заключается в обильных предварительных возлияниях, призванных придать «жертве» мужества.
И вот «человек-козел» удаляется большими шагами, почти бегом, в окружении носильщиков, нагруженных его многочисленными вещами. Со всех сторон к ним присоединяются люди, раздаются крики и свист; переполох усиливается, как в те дни, когда тибетцы со страшным шумом пытаются напугать демонов и изгнать их из своих домов. Впрочем, все смеются. Этот праздник похож на веселый карнавал и представляет собой не только торжественную очистительную церемонию, но и гораздо больше.
Толпа беглецов скрывается за облаком золотистой пыли. Солнце словно улыбается на высоком безоблачном небосклоне, подтрунивая над человеческой глупостью. Люди, которые сидят на земле или медленно прогуливаются, снова принимаются болтать. Торговцы сладостями, сухими фруктами и лепешками, жаренными в масле, предлагают свои лакомства. Первая часть спектакля окончена.
Люд конг кюи жьялпо убегает далеко, уводя за собой злых духов и унося все таинственные, необъяснимые, непонятные и оттого более страшные явления, которые могли причинить зло жителям Лхасы. А что, если полезные, крайне желательные вещи также последуют за ним, увлеченные его движением?.. Да, это вполне вероятно… Значит, необходимо как можно быстрее предотвратить опасность.
А вот и средство против нее: длинная процессия лам из двух тантристских[189]189
Тантры – это санскритские труды, в которых излагаются мистические учения и ритуальные церемонии. В тибетском языке их называют «жюиды».
[Закрыть] школ Лхасы – жюид тёпа и жюид медпа[190]190
Высшие и низшие жюиды.
[Закрыть] – приближается к зрителям. За ней несут торма, сложные сооружения из палочек, веревочек, бумаги и ячменного теста, из которого пекутся всевозможные, чаще всего треугольные, лепешки, обильно сдобренные подкрашенным маслом.
За процессией жюидпа следует другое шествие. Оно состоит из мужчин, переодетых древними воинами в кольчугах и доспехах, со щитами, копьями и старинным огнестрельным оружием. За ними движутся рядовые персонажи мистических танцев в дьявольских масках. Однако не следует видеть в них бесов: на самом деле это добрые божества, принимающие грозный облик для того, чтобы разбить и покарать злых духов, которые хотят нанести вред людям. Одно из божеств настолько окутано покрывалами, увешано флажками и знаменами, луками, колчанами со стрелами и саблями, что его самого не видно. Впрочем, нередко под всей этой бутафорией нет статуи; изображение божества якобы необязательно; считается, что оно незримо присутствует в своем одеянии, водруженном на палке, среди принадлежащих ему украшений. К тому же зрители могут полюбоваться другим небожителем в виде гигантской куклы в прекрасном китайском костюме прошлого века, которая переваливается с боку на бок скорее весело, нежели с достоинством.
Последними проходят юноша и девушка: Пао и Памо (герой и героиня). Через некоторое время появляется еще одна процессия, менее многочисленная, чем предыдущая; ее участники ведут себя благопристойно, что свидетельствует об их знатном происхождении; среди них находится выдающийся доктор философии Гальден Типа – Сер ти римпоче, как его называют жители Лхасы.
Что думает этот эрудит о маскараде? Вероятно, то же самое, что не раз повторяли мне образованные люди его страны: народ умен, и ему нужна религия, соответствующая его уровню…
Немного дальше, за городом, колдуны начинают твердить заклинания и сжигают торма в кругу грозных богов, которые совершают медленные и грациозные движения, держа в руках длинные кинжалы и черепа, полные крови[191]191
Это театральная бутафория: черепа сделаны из гончарной глины и обтянуты крашеными тряпками: кинжалы танцоров, исполняющих главные роли, – из бронзы и меди и из крашеного дерева – у остальных.
[Закрыть].
Таким образом, йанг[192]192
Благополучие, материальные блага.
[Закрыть], которые следовали за «козлом отпущения», призываются обратно в Лхасу.
После церемонии ламы, воины и боги вперемешку возвращаются в город. Лишь Его Высокопревосходительство сохраняет некоторое достоинство, но тоже ускоряет шаг, торопясь вернуться домой.
На обратном пути Далай-лама вновь проезжает через свою столицу, на сей раз без сопровождающего его «человека с балкой» и монахов с кнутами, и это выглядит уже не столь торжественно. Государь восседает на лошади между двумя своими приближенными-ламами и запросто разговаривает с ними. Его свита больше не соблюдает порядка. Солдаты, быстро шагавшие впереди, внезапно замечают, что государь находится далеко позади, а их товарищи, замыкающие шествие, то и дело останавливаются и выходят из строя, чтобы поболтать с приятелями из числа зрителей.
Город, жители которого полностью очистились и теперь ждут обещанного им бесконечного процветания, не может не веселиться. Все его обитатели выходят на улицу, и даже инвалиды и старики, которые едва волочат ноги, трещат без умолку, смеются и особенно пьют с большим воодушевлением, чем их здоровые земляки. Кажется, что счастливы все: нищие в жутких лохмотьях, самые жалкие из калек, слепые и безобразные прокаженные, – кажется, что все эти люди с вымученными улыбками радуются не меньше богатых и знатных жителей города.
Я встречаю нескольких человек, с которыми познакомилась в Лхасе, – они не догадываются о моем происхождении – и поневоле оказываюсь в ресторане, где мне приходится отдать дань множеству местных яств. Признаться, это испытание даже доставляет мне удовольствие. Хороший тибетский обед заслуживает уважения.
В то время как все пируют, люд конг кюи жьялпо добирается до реки Кюи-Чу, где его уже поджидают лодочники, и переправляется на другой берег вместе с вещами и сопровождающими его братьями.
Здесь тибетец снимает с себя наряд из овечьих шкур, маску и скверный парик. В приличной одежде он ничуть не похож на недавнего паяца. Подъезжают крестьяне на лошадях и грузят вещи; мужчины садятся верхом и отправляются в монастырь Самье.
По правилам, люд конг кюи жьялпо должен провести там неделю в стенах У ханга[193]193
У ханг («дом жизненной силы») – особое помещение, где якобы обитают бесы, питающиеся человеческой энергией.
[Закрыть], но обычай устарел и больше не соблюдается. Приехав в Самье, современный «козел отпущения» вешает одеяние из козьих шкур, маску и хвосты яка на столб у дверей У ханга. Затем он устраивает трапезу для здешней братии; исполнив все обязанности, он снова садится на лошадь и спокойно едет в соседний город Тситанг, чтобы купить там на пожертвованные ему деньги саржу и сукно. Сделка производится быстро, так как он заранее посылает своих людей, которые выбирают ткани и торгуются. Транспортный вопрос его не волнует: он имеет право на бесплатную перевозку груза и заказывает столько вьючных животных, сколько нужно. Покончив с покупками, «козел отпущения» возвращается в Лхасу с товарами через неделю после того, как покинул город. Теперь он может их выгодно продать, удвоив прежнюю сумму.
Вот так прозаически, по-деловому завершаются приключения тибетского «козла отпущения».
В год моего пребывания в Лхасе Далай-лама, согласно предсказаниям астрологов, переживал критический период своей жизни. По-видимому, смиренно признав, что тяжесть его собственных прегрешений является непосильной ношей для одного человека, а также желая еще больше себя обезопасить, духовный вождь Тибета обзавелся личным «козлом отпущения». Таким образом, в то время как «официальный козел», как обычно, направился в Самье, его собрат, двигаясь на север, добрался до первого перевала, расположенного на пути в Монголию, но этот последний люд конг кюи жьялпо не вызывал у публики особого интереса.
На следующий день я забралась вместе с другими зеваками на выступ холма Потала и стала смотреть оттуда на грандиозное шествие под названием сер панг. Никогда еще за время своих долгих странствий я не видела более прекрасного зрелища. Процессия состояла из нескольких тысяч участников в праздничных одеяниях священников и оригинальных костюмах, напоминавших старинные китайские, монгольские и тибетские наряды. Эти люди несли сотни знамен, флагов и зонтов из красной и желтой парчи, на которых были вышиты символические рисунки и надписи. Высокопоставленные служители культа шли под навесами в сопровождении слуг, которые обмахивали их веерами, и кадилоносцев.
Время от времени змеевидный, переливающийся всеми цветами радуги кортеж останавливался; при этом юноши начинали танцевать; люди, которые несли литавры, приходили в движение, и музыканты принимались ритмично ударять по этим инструментам. В шествии участвовали также слоны Далай-ламы; их окружали сказочные гримасничающие животные, сделанные из бумаги, как принято в Китае. За ними следовали местные боги в сопровождении воинов в доспехах и служителей посвященных им храмов.
Процессия двигалась под аккомпанемент медленных и торжественных мелодий: огромные тибетские трубы сотрясали воздух оглушительным ревом, а монгольский оркестр играл нежные и приятные мотивы.
Это волшебное зрелище разворачивалось на фоне великана – Поталы, скалистые склоны которого были усыпаны зрителями – ламами, и Шог-пур-ри с остроконечной вершиной.
Сидя на холме, я возвышалась над сер пангом, пестрой толпой тибетцев в праздничных нарядах, и Лхасой, раскинувшейся в долине. Золотая кровля ее храмов отвечала мимолетными вспышками света на молнии, исходившие от ярко-красной крыши дворца государя-ламы. Чудесное солнце Центральной Азии озаряло окружающую местность, делало краски еще более яркими и заставляло сиять белоснежные горы на горизонте. Все вокруг было так зыбко, до того насыщено светом, что казалось, того и гляди превратится в огонь… Мне никогда не забыть этого зрелища, вознаградившего меня за все лишения, которые я перенесла, чтобы его увидеть.
