Текст книги "Путешествие парижанки в Лхасу"
Автор книги: Александра Давид-Ниэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Немного дальше я нашла посреди тропы ветку цветущей орхидеи, такой свежей, как будто ее только что сорвали. Дело было в январе, и я упоминаю об этом, дабы показать, что не весь Тибет представляет собой бесплодную ледяную пустыню, простирающуюся к югу от Лхасы до самых Гималаев.
В конце дня мы догнали трапа и их спутников, расположившихся на красивой поляне, на берегу притока По-Цангпо.
Увидев нас, паломники пришли в волнение, бросились к нам и принялись расспрашивать о том, чем закончилась наша встреча с грабителями. Мы отвечали, что не видели на своем пути ни единой живой души. Путники были поражены. Ранним утром они столкнулись с шайкой местных разбойников, которые преградили им путь и стали требовать «подарков». Трапа отказались давать что бы то ни было, как и во время спуска в долину Нагонга, и началась схватка. Несколько разбойников были ранены, а другие разбежались. Двое из нескорпа получили удары саблей, и еще один человек, которого толкнули, упал на камень и теперь жаловался на боли в теле.
Когда мы рассказали, что шли проселочной дорогой, все похвалили нас за прозорливость. Если бы мы выбрали дорогу для мулов, то, скорее всего, тоже столкнулись бы с грабителями, раздосадованными недавним поражением, и они обобрали бы нас до нитки.
Встречи с разбойниками в Тибете не редкость, и путники относятся к ним очень спокойно, если только такие встречи не сопровождаются исключительным кровопролитием. Присутствие раненых, лежавших у костра, отнюдь не омрачало веселого настроения их спутников. Скорее наоборот, эта стычка, нарушившая однообразный ход путешествия, даже придала им бодрости.
Большие костры, разведенные на поляне, и стук топоров в лесу привлекли внимание крестьян, обитавших поблизости. Некоторые из них пришли навестить нас. Казалось, что они немного навеселе; беседуя с нами, селяне с любопытством озирались по сторонам. Я спрашивала себя, не разведчики ли это, посланные для того, чтобы оценить наши силы и сообщить своим приятелям, как нас лучше ограбить.
Крестьяне попросили Йонгдена остановиться здесь на денек, чтобы благословить их дома и посевы. Лама, разумеется, отклонил это предложение, сославшись на то, что спешит в Лхасу, где он должен принять участие в мёламе[139]139
Мёлам – добрые пожелания. В более широком смысле: съезд монахов из трех государственных монастырей – Сера, Гальдена и Депунга, – которые собираются и начале года, чтобы благодаря чтению Священного писания и других обрядов снискать благополучие для Тибета и его ламы-государя.
[Закрыть]. Причина была уважительная, и жители По не настаивали на своей просьбе, но заявили моему сыну, что пришлют к нему утром жен и детей для благословения.
Несмотря на мирные речи, путники решили стоять ночью на страже: благочестивые искатели благословений или недавние грабители могли воспользоваться темнотой, чтобы напасть на нас. Поэтому часовые ходили вокруг лагеря, сменяя друг друга, и ночь прошла спокойно.
Пока мы крепко спали в своей палатке, которую установили чуть поодаль от всех, странники снова ушли до зари. Когда мы проснулись, поляна была пуста. Я настояла на том, чтобы мы выпили чай, но вскоре Йонгден выразил беспокойство по поводу того, что мы остались одни в опасной местности. Когда мы заканчивали укладывать вещи и я склонилась над котомками, он сообщил мне о приближении отряда разбойников. В самом деле, я заметила какую-то группу людей, но, как только они подошли ближе, стало ясно, что среди них только женщины и дети.
Несмотря на то что наши вчерашние гости были в подпитии, они не забыли прислать к Йонгдену своих родных для благословения. Крестьянки принесли ему немного масла, сушеных фруктов и корзину стручкового перца, который является меновым товаром и весьма ценится на рынках Лхасы. Таким образом, «грабители», напугавшие моего спутника, оказались нашими благодетелями.
Пока Йонгден благословил каждого человека в отдельности, согласно ламаистским правилам, пока мы упаковали полученные дары и поговорили с женщинами, прошло немало времени. Наконец мы двинулись в путь, уже не рассчитывая догнать своих попутчиков, во всяком случае в тот же день.
Глава восьмая
Я мистифицирую и устрашаю семерых разбойников. – Забавная уловка помогает мне перейти охраняемый мост через Тонжиюк. – Таинственный лама, возникший перед нами как призрак, узнает меня. – Встреча с любезным философом. – Восхождение на перевал Темо. Сон или видение? – Страница современной истории Тибета. Бегство Великого ламы Таши-лумпо. – Древнее предсказание о воине-спасителе, который должен появиться в «Северной стране», начинает сбываться. – Изнурительные религиозные обряды. – Беспомощные странницы. – Я открываю культ километровых столбов.
Я чувствовала себя поистине чудесно: мы избежали столько всяческих опасностей и находились в По-юл, на дороге в Лхасу, что соответствовало моим планам. Однако не следует преждевременно поздравлять себя с удачей. Мои встречи с храбрыми жителями По на этом не закончились, но им также предстояло лучше познакомиться с искусством первой иностранки, побывавшей в их прекрасной стране. В то время как они посредственно играли свою роль, мое выступление, вероятно, еще долго сохранится в памяти тех, кому довелось его видеть. Быть может, впоследствии в богатом воображении этого народа родится еще одна легенда, которая станет предметом глубокого изучения какого-нибудь знатока фольклора.
В тот же вечер, на закате, устав от долгого перехода, мы поднимались вверх по течению реки Тонжиюк, которая шумела внизу, будучи скрытой от наших взоров. Я шла впереди и смотрела по сторонам, выискивая подходящее место для ночлега; неожиданно я заметила несколько человек, двигавшихся по направлению к нам; часть из них несла поклажу. Внезапное предчувствие заставило меня насторожиться – я подумала, что эта встреча не предвещает нам ничего хорошего. Однако за годы бурной жизни я свыклась с подобными происшествиями и, помня о том, что хладнокровие защищает нас лучше всякого оружия, продолжала спокойно и безучастно плестись, как подобает измученной страннице.
Один из мужчин остановился посреди дороги, как бы преграждая мне путь, и спросил, куда я направляюсь. Пробормотав в ответ названия нескольких мест паломничества, я отошла на обочину тропы, к кустам, и уже внутренне ликовала, полагая, что мы в очередной раз вышли сухими из воды. Оглянувшись назад, я увидела, что мой юный спутник мирно разговаривает с жителями По, прислонившись спиной к скале. Я не слышала, о чем идет речь, и решила, что Йонгден хочет купить у путников тсампа, но внезапно одни из незнакомцев выхватил что-то из носового платка Йонгдена, который тот держал в руках. Мой сын крикнул:
– Он взял у меня две рупии!
Столь ничтожная сумма сама по себе не заслуживала внимания, но другой разбойник, очевидно позавидовавший удаче собрата, положил руку на котомку моего сына, точно собираясь развязать ее. Ситуация осложнилась. Я не могла воспользоваться пистолетом, как несколько дней тому назад. У каждого из грабителей, окруживших Йонгдена, висела за поясом сабля; при первом же моем выстреле они набросились бы на моего сына и изрубили бы его. С другой стороны, нельзя было допустить, чтобы они рылись в наших сумках, где лежали некоторые предметы иностранного производства, неизвестные этим дикарям, которые породили бы множество вопросов. А что, если эти вещи вызовут у жителей По любопытство и они вознамерятся нас обыскать, как принято в Тибете у разбойников с большой дороги? В таком случае они найдут золото и деньги, которые мы прятали под одеждой. К чему это приведет?.. Возможно, они тотчас же прикончат странных нищих, чтобы мы не могли их выдать, либо испугаются, найдя столько ценностей, и отведут нас к одному из своих главарей. Если я признаюсь, что являюсь переодетой иностранкой, предводитель разбойников отправит меня к ближайшему представителю властей; если же я сохраню свое инкогнито, он обойдется с нами как с ворами: отберет все вещи и прикажет нещадно нас высечь. Ни один из этих вариантов меня не устраивал, ибо в итоге наше путешествие было бы прервано или обречено на полный провал.
Все эти мысли пронеслись в моей голове как молния, и я тут же сочинила сценарий пьесы, которую мне предстояло разыграть на фоне природы.
Я немедленно вошла в роль и стала плакать и вопить от отчаяния, оплакивая утрату двух рупий. Эти деньги составляли все мое богатство, причитала я. Что станет с нами теперь?.. Чем мы будем питаться во время долгого похода в Лхасу?.. Кроме того, это святые деньги. Набожный крестьянин пожертвовал их моему сыну-ламе, после того как он отслужил панихиду но его покойному отцу… Да, дух этого человека, умершего год назад, блуждал в загробном мире, не в силах отыскать дорогу, и мой сын с помощью соответствующего обряда направил его в западный рай – обитель блаженства, где он теперь живет. Две рупии и то, что находится в наших сумках: мука, масло и немного мяса, – все это является йеном[140]140
Йен – плата, причитающаяся священнику за совершенный обряд.
[Закрыть] которым могут распоряжаться только лама и его близкие. Если какие-нибудь нечестивцы посмеют у нас это отнять, боги немедленно их покарают…
И тут я перестала жаловаться и принялась проклинать злодеев. Я давно усвоила весь ламаистский пантеон, и мне не составило труда призвать самых страшных богов, перечисляя их бесконечные имена и грозные титулы, которые обычный человек даже не смеет произносить.
Я заклинала отомстить за нас Палдена, Дорджи, и Лхамо, восседающего на диком скакуне, в седле из окровавленной человеческой кожи, и других неистовых богов, пожирающих плоть людей и высасывающих их мозг, а также яростных великанов, которые пляшут на трупах, соратников Владыки Смерти, в коронах из черепов и ожерельях из костей.
Разве я сама не была женой черного нагспа и не получила посвящение?.. Неужели они думают, что демон-хранитель моего покойного мужа не накажет их за зло, причиненное его невинному сыну, который преисполнен сострадания ко всем земным существам и шагает по безупречной тропе желонгов!..
Я слушала себя не без удовольствия: мне казалось, что мое мастерство не уступает искусству лучших трагических актрис. Скорее всего, это было заблуждение, продиктованное тщеславием. Как бы то ни было, окружающая природа не осталась безучастной к моему страстному выступлению и вступила со мной в союз. Лес помрачнел, легкий ветер зашелестел вдали листвой, наполнив чащу ропотом: казалось, что от незримого потока, катившего свои воды в глубине долины, исходят таинственные и скорбные голоса, бормочущие угрозы на неведомом языке.
Хотя я не робкого десятка, по моему телу пробежали мурашки от присутствия тайных сил, которые я пробудила. Впрочем, не я одна находилась под впечатлением своего выступления. Семеро разбойников, стоявших возле высокой скалы позади Йонгдена и ниже на тропе, остолбенели. Эти парализованные ужасом люди представляли собой живописную группу, и меня так и подмывало взять свой фотоаппарат. Однако время для снимков было неподходящее.
Один из жителей По осторожно сделал несколько шагов в мою сторону и, остановившись рядом со мной, робко произнес слова примирения:
– Не сердитесь на нас, матушка, вот ваши две рупии. Перестаньте плакать. Не проклинайте нас больше, мы не дурные люди. Мы уважаем религию и лам и хотим лишь спокойно вернуться домой… Нам придется провести еще шесть дней в пути… Надо преодолеть перевал… перевал, где обитают злые духи… Вот, возьмите ваши деньги, и пусть лама благословит нас.
Я тотчас же сменила гнев на милость и схватила монеты с видом человека, который вновь обрел бесценное сокровище. Йонгден благословил каждого из семи шалопаев в отдельности, пожелал им счастливого пути и присоединился ко мне. Мы отправились дальше.
Можно было не опасаться, что путники вернутся ночью, чтобы нас ограбить, но я сочла это приключение предостережением, которым не следовало пренебрегать. Мы должны были прибавить шагу, чтобы как можно скорее выбраться из этой чрезвычайно опасной местности. Мы очень долго шли через лес, объятый мраком. Затем стал накрапывать мелким дождь, и печальный месяц запоздало выглянул из-за облаков; около двух часов ночи мы добрались до крошечной поляны, отделенной от реки скалами. Усталость не позволяла нам продолжать свой путь. Нечего было мечтать об ужине. Даже если бы удалось отыскать более или менее сухие ветки, невозможно развести костер под дождем и слишком опасно в темноте спускаться за водой к бурной реке, усеянной валунами. Я решила создать хотя бы иллюзию уюта с помощью нашей маленькой палатки. Установив ее, мы с Йонгденом улеглись на мокрой земле в сырой одежде и грязных сапогах. На луну то и дело набегали облака, и ее причудливый свет приводил в движение тени, которые она отбрасывала на нашу белую крышу. Ветки и скалы вырисовывались на фоне палатки подобно силуэтам сказочных существ. В шуме реки чудились сотни невнятных голосов. Казалось, что нас окружают незримые духи. Я вспомнила о тех, кого недавно призывала, о таинственном мире фей, богов и демонов, которые сродни людям, живущим среди дикой природы. Моя усталая голова лежала на мешке из-под продуктов; я улыбнулась нашим неведомым друзьям, закрыла глаза и унеслась в иные миры.
Сценические эффекты неизменно оправдывают себя при встречах с тибетскими разбойниками, но, отдавая дань этим отвлекающим маневрам, мы обычно не желаем прибегать к ним слишком часто. Я искренне рада, что после драматического представления, разыгранного перед бродягами в лесу По-мед, мне больше не доводилось сталкиваться с грабителями.
Теперь мы приближались к Тонжиюку, где на пересечении двух дорог возвышается дзонг, искусно возведенный для наблюдения за путниками, направляющимися в Лхасу.
Отсюда можно попасть в столицу провинции Конгбу Жьямда более короткой дорогой, чем та, что подходит к берегам Брахмапутры. Я слышала, что это трудный путь, пролегающий по безлюдным просторам. Видимо, поэтому путешественники предпочитают окольную дорогу на юг и следуют по ней до берегов великой реки. На Востоке люди не особенно ценят время, и тибетцы придают первостепенное значение своей безопасности в пути, а также возможности легко раздобыть себе пропитание.
Кроме того, из Тонжикжа можно отправиться в степные районы Северного Тибета.
Дорога, которую мы должны были избрать, перерезана неширокой, но довольно глубокой рекой, спускающейся с долины; через нее переброшен мост, возле которого расположен дзонг. Неподалеку от моста река сливается с водным потоком, берущим начало в Лунанге, а в него чуть выше по течению впадает еще один крупный приток, тот, что я видела издали лишь мельком. Все эти воды образуют одну реку Тонжиюк, которая течет по направлению к По-Цангпо.
Здешний мост совершенно не похож на мост через реку Полунг в Шова и Дашинге. С одной стороны его замыкает дверь, которую держат закрытой, а рядом стоит дом сторожа, наблюдающего за тем, чтобы никто не прошел через мост, не получив предварительно разрешение в дзонге и не уплатив пошлину.
Когда мы постучали, сторож приоткрыл дверь и хотел нас о чем то спросить, но мы не дали ему раскрыть рот и воскликнули в один голос, как бы охваченные тревогой:
– Наши друзья здесь?
– Какие друзья? – удивился сторож.
– Группа монахов из Сера и Депунга.
– Они ушли еще утром.
– Какое несчастье! – вскричали мы оба с сожалением.
Разговаривая с нами, сторож невольно открыл дверь шире, и, воспользовавшись этим, мы проскользнули на запретную территорию, не переставая забрасывать беднягу вопросами.
Мы осведомились, нет ли для нас послания от трапа, а главное, трапа должны были оставить ему мешок сушеного мяса, принадлежавший нам. При этом Йонгден недоверчиво смотрел на тибетца, и тот принялся всячески убеждать моего сына, что ему ничего не передавали, заверяя нас, что его замучила бы совесть, если бы он присвоил хоть что-нибудь из вещей ламы.
Все мысли Йонгдена сосредоточились на сушеном мясе, и он, казалось, позабыл обо всем на свете, и в частности о формальностях, которые необходимо выполнить, чтобы нам разрешили продолжать путь. Он играл свою роль с удивительным блеском. Между тем, несмотря на то что сторож был ошарашен потоком обрушившихся на него слов и оскорбительными подозрениями ламы, я заметила, что он все же еще не утратил способности рассуждать здраво и не забывает о своих обязанностях, а также о том, что мы должны уплатить пошлину.
Мы надеялись, что, проникнув за дверь моста, сумеем избежать визита в дзонг, но сторож не должен был об этом догадаться. Наша уловка удалась наполовину: честный тибетец, поглощенный разговором с ламой, даже не посмотрел на меня; таким образом, пёнпо, у которого не было никаких подозрений на наш счет, вряд ли соизволил бы лично принять какую то нищенку. Внезапно мне пришла в голову дерзкая мысль: я подумала, что могу подняться в дзонг и, без сомнения, без труда обману мелкого служащего, который меня там встретит.
Итак, я решила рискнуть и спросила сторожа хнычущим голосом, как подобает нищенке:
– Подавал ли пёнпо милостыню нашим друзьям?
– Понятия не имею, – сухо ответил тибетец, все еще озабоченный тем, как доказать свою честность.
– Ну что ж! – сказала я. – Попытаюсь раздобыть еды, ведь у нас не осталось почти ничего из съестного, а нашего мяса здесь нет.
– Что касается этого мешка, – прервал меня Йонгден суровым тоном, – я узнаю правду с помощью гадания. Мои гадания всегда безошибочны.
– Да-да, именно так, – с готовностью откликнулся простодушный тибетец. – Мо жьяб, лама, вы встретитесь с пёнпо позже.
– А я сейчас же пойду к нему, – заявила я, – возможно, он проявит к нам сострадание.
Сторожу не было до этого никакого дела. Подходя к дому чиновника, я увидела опрятно и довольно изысканно одетого человека. Очень вежливо ему поклонившись, я спросила, каким образом попасть на прием к пёнпо.
– Что вы хотите? – поинтересовался незнакомец. Я объяснила ему, что мы с сыном, трапа из монастыря Сера, входили в состав группы странников, прибывших в Тонжиюк накануне. Мой сын страдал из-за болей в ноге, и поэтому мы отстали, но теперь он чувствует себя лучше. Мы должны попытаться как можно скорее догнать наших друзей, ибо у нас совсем не осталось еды.
Затем с нарочитой робостью я вытащила из своего амбага тщательно завязанный лоскут и достала из него две транки[141]141
Транка – серебряная тибетская монета достоинством приблизительно в четверть индийской рупии.
[Закрыть].
– Эти деньги, – заявила я, – предназначаются пёнпо. Мой сын еще не подошел, но скоро будет здесь. Он сейчас расспрашивает сторожа о мешке, который должны были оставить для нас друзья.
Две транки изрядно превышали сумму мостовой пошлины. Незнакомец мог понять из моих слов, что лама рассчитывает получить от пёнпо подаяние в виде продуктов[142]142
Обмены такого рода, при которых каждая из сторон старается получить больше, чем дает, очень распространены в Тибете. Ни один частный или официальный визит в этой стране не обходится без подарков, но человек, получающий подарок, должен ответить тем же. При этом проявляется его щедрость или скупость, в результате чего дарующий испытывает удовлетворение или досаду. Предмет, который получают таким образом от человека, занимающего более высокое общественное положение, вежливо именуют «сёра»: «дар», «милость».
[Закрыть]. Я придумала эту хитрость, хорошо зная тибетские нравы, и учитывала, что предложенная сумма должна быть достаточно значительной, чтобы прельстить кого бы то ни было и заставить человека проявить алчность. Меня не волновало, что он будет думать о том, какие надежды мы возлагали на эти деньги.
– А пока, – продолжала я, – хочу попросить сёра.
Я не успела уточнить, у кого именно намереваюсь клянчить подаяние: у пёнпо или у его слуг. Мой собеседник быстро выхватил у меня две монеты, коротко велел ждать, не сходя с места, и удалился. Комедия удалась, как я и предполагала.
Несколько минут спустя появился слуга с миской тсампа, и я услышала, как человек, завладевший моими деньгами, приказывал ему:
– Уведите ее. Трапа незачем подниматься сюда.
Слуга отправился к сторожу, сказал ему несколько слов, которые мне не удалось услышать, а затем вернулся обратно.
Неумолимый страж моста развеселился и был преисполнен гордости, ибо за время моего отсутствия Йонгден, чьи мо были «безошибочны», обнаружил, что наши друзья действительно не оставляли мешок с мясом.
Что касается человека, который встретился мне по дороге в дзонг, то я сочла, что из осторожности не следует интересоваться его личностью.
Мы в очередной раз ловко избежали опасности и ускорили ход, стремясь отойти подальше отсюда. Это не могло удивить сторожа, полагавшего, что мы хотим догнать наших попутчиков. В тот же вечер мы сделали привал в красивом месте, расположенном приблизительно напротив селения, которое видели с другого берега реки. Начался небольшой снегопад, поэтому мы установили свою палатку под большим деревом, но наутро тонкий слой снега быстро растаял от солнечных лучей.
Нам не суждено было вновь встретиться со своими недавними спутниками. Они были ниспосланы нам Провидением, но теперь, когда благодаря им, хотя их не было рядом, мы без труда получили разрешение в дзонге Тонжиюка продолжать свой путь, казалось, что их роль в нашем рискованном походе окончена. Пусть же удача сопутствует им на протяжении всей жизни за то, что они невольно оказали нам помощь!
За Тонжиюком тропа устремляется к границе Конгбу, где ее называют Конгбу-ихо-лам (южная дорога Конгбу). Здешняя местность также покрыта лесом, но это уже не те полутропические джунгли, что мы видели на берегах Йигонг-Цангпо, и пейзаж вновь стал типичным для высокогорья.
Температура значительно понизилась, и вдоль речных берегов протянулась толстая кромка льда, а кое-где реки совершенно замерзли. Мы спали каждую ночь под открытым небом, у пылающего костра, под сенью елей, раскидистые ветви которых образовывали крышу над нашими головами.
Немногочисленные деревни, скрытые в лесах, невозможно было разглядеть, шагая по дороге; прохожие встречались нам тоже крайне редко. И все же атмосфера этого пустынного края все больше отличалась от салонгов[143]143
Салонг – букв.: «пустошь». Так называются в Тибете большие незаселенные пространства.
[Закрыть], которые остались позади. Интуиция подсказывала, что мы приближаемся к центральным областям страны – средоточию населенных пунктов.
Местные жители, как и обитатели По, носят меховые одеяния, поверх которых они надевают нечто вроде риз; богатые люди шьют их из медвежьих, а простые селяне – из козьих шкур темного цвета. Покрой костюмов одинаков для обоих полов, и они отличаются лишь по длине. Мужчины приподнимают подолы своих нарядов с помощью пояса; таким образом, меховые одеяния едва доходят им до колен, а накидка – до талии; женщины носят платья до щиколоток и накидки – до колен. Как и повсюду в Тибете, одежду выворачивают мехом внутрь.
Характерной деталью женского костюма в этой части «южной дороги» является черная фетровая шляпа округлой формы, совсем как у европейских женщин; если дополнить сей головной убор лентой или пером, он мог бы украсить витрину любого парижского магазина.
И все же странные песнопения, которые я слышала в здешних краях, представляются мне куда интереснее модных изделий.
Сначала я полагала, что они сопровождают мистические обряды, совершаемые в глубине лесов, но на самом деле все оказалось проще и обыденнее.
Как-то раз, снова услышав душераздирающие стенания в стороне от дороги, я пошла через лес по направлению к незримому хору. Я уже представила себе мрачные похороны или какой-нибудь жуткий некромантический ритуал. Меня охватило приятное возбуждение, какое испытывает любой путешественник в предвкушении интересного зрелища. Выйдя на опушку леса, я увидела там исполнительниц трогательных песнопений; они были в одеяниях из козьих шкур и в круглых фетровых шляпах. Женщины тащили вниз деревья, которые рубили и распиливали на склоне горы мужчины их племени. Каждое из тяжелых, обвязанных веревками бревен несли с десяток крестьянок, и трагический похоронный марш, который они пели, помогал им шагать в ногу.
Каково происхождение этой странной музыки? Я никогда не слышала подобных мелодий ни в одной из областей Тибета.
Выйдя из лесов По и Конгбу-ихо-лам, мы оказались на очень открытой местности, где нашему взору предстали несколько долин. Мы увидели деревни, разбросанные среди бескрайних возделанных полей, за которыми простирались обширные пастбища. Горы, вырисовывавшиеся на заднем плане, обрамляли эту картину, напоминавшую альпийские пейзажи, но гораздо большего масштаба.
Край, лежавший на западе и северо-западе от этой местности, все еще оставался неисследованным, и мне очень хотелось предпринять вылазку в горы, возвышающиеся между реками Тонжиюк и Жьямда.
К сожалению, времени было в обрез. Нужно спешить, чтобы успеть в Лхасу к началу празднеств первого месяца года. Кроме того, я по-прежнему опасалась, что какая-нибудь оплошность привлечет ко мне внимание и поставит под угрозу мое инкогнито. Каким образом объяснить, чего ради я брожу вдали от больших дорог? Что ответить, если меня спросят, куда я направляюсь? Теперь мы шли по обжитым местам, где и в лесной чаще, и в горах в любой момент могли столкнуться с дровосеками или охотниками.
В Тибете не принято путешествовать ради собственного удовольствия; местные жители считают, что нет смысла скитаться без цели, если вы не направляетесь в конкретный пункт по делам или не совершаете паломничество к святым местам.
Если бы мне были известны названия монастырей или дзонгов, расположенных в горах и за ними, при случае можно было бы выдать эти сооружения за цель нашего пути, но я не имела о них ни малейшего представления.
И все же я рискнула предпринять этот поход, и мы выступили ночью, чтобы не привлекать внимания крестьян, которые утром должны были выйти в поле.
Мы взошли на лесистый гребень, спустились по обратной стороне склона, поднялись на другую вершину и увидели вдали заснеженные горные пики.
Два дня спустя мне уже казалось, что мы сумеем добраться до реки Жьямда, но я отнюдь не была в этом уверена и не представляла, сколько дней займет такая экспедиция.
Вместе с тем я собиралась приблизиться к берегам Брахмапутры возле Темо и затем посетить основное место паломничества Бонпо и некоторые другие уголки, о которых мне рассказывали; кроме того, как я уже говорила, мне хотелось прибыть в Лхасу в период празднеств. Однако мы не успели бы этого сделать, ибо нам пришлось бы спуститься от берегов реки Жьямда на юг, до Брахмапутры, а затем вернуться обратно, чтобы попасть в столицу Конгбу Жьямда, которая уже в течение нескольких лет фигурировала в моем маршруте.
Невозможно было объять необъятное. Нужно было чем-то пожертвовать.
Сидя у костра, где кипела вода для нашего вечернего чая, я внезапно увидела человека очень высокого роста, который стоял по другую сторону огня и смотрел на меня в упор.
Мы с Йонгденом не слышали, как он подошел, и нам показалось, что он вырос из-под земли, как дух из старых сказок. Я знала о том, что тибетцы ступают бесшумно, так как носят сапоги докпа с мягкими и гибкими подошвами. Тем не менее незнакомец появился столь неожиданно, что мы оцепенели от изумления.
Он был в очень простом одеянии гомпченов[144]144
Гомпчены – ламы, живущие в монастырях.
[Закрыть] с тё тренгом[145]145
Тё тренг – четки из ста восьми бусинок, вырезанных из человеческих черепов.
[Закрыть], свешивавшимся ему на грудь, и его длинный, окованный железом посох был увенчан трезубцем.
Лама молча сел у огня, не отвечая на наше вежливое приветствие Кале жу ден жаг[146]146
Садитесь потихоньку (тибетск.).
[Закрыть]. Йонгден тщетно пытался завязать с ним разговор, и мы решили, что он дал обет молчания, по древнему обычаю схимников.
Безмолвный человек глядел на меня пристально, и это меня смущало; мне хотелось, чтобы он встал и ушел или, по крайней мере, вел себя естественно, ел и пил, как все обычные путники. Но у него не было с собой никаких вещей, даже мешка тсампа, что редко увидишь в здешних краях, где нет постоялых дворов. Чем же он питался? Незнакомец сидел, скрестив ноги, возле своего трезубца, вонзенного в землю, и был неподвижен, как статуя; лишь осмысленные глаза говорили о том, что это живой человек. Уже стемнело, а он все не уходил.
Когда чай был готов, странный лама достал из-под одежды чашу, сделанную из человеческого черепа, и протянул ее Йонгдену. Обычно из таких зловещих кубков, какими пользуются исключительно тантристские мистики, пьют только крепкие напитки. Поэтому мой спутник извинился:
– Гомпчен, у нас нет чанга[147]147
Чанг – так именуют в разговорном языке пиво и ячменную водку.
[Закрыть] мы не употребляем спиртного.
– Мне все равно, – ответил лама, наконец открыв рот, – дайте то, что у вас есть.
Он выпил чай, съел немного тсампа и снова погрузился в молчание. Непонятно было, чего он хочет: уйти или лечь у костра.
Неожиданно лама обратился ко мне, по-прежнему оставаясь без движения:
– Жетсунема, что стало с вашими тё тренгом, зеном[148]148
Зен – плащ, напоминаюший монашескую ризу.
[Закрыть] и кольцами посвященной[149]149
Символические кольца, одно из которых сделано из золота и украшено дорджи, а другие из серебра с колокольчиками. Такие украшения носят лишь некоторые категории отшельников. Дорджи символизируют методичность и ловкость, а колокольчик – ученость.
[Закрыть]?
Мое сердце перестало биться. Этот человек знал меня; он видел меня в Кхаме, степных просторах Амдо или Цанга, невесть где, когда я была одета как гомпченема.
Йонгден попытался слукавить. Он пробормотал, что не понимает, о чем говорит лама… мать и он… Но странный путник оборвал его, не дав досказать то, что он придумал.
– Убирайся! – приказал он повелительным тоном.
Я вновь обрела хладнокровие. Всякое притворство было бесполезно. Лицо странника не вызывало у меня никаких ассоциаций, но он, несомненно, знал, кто я такая. Не следовало терять присутствия духа: этот лама, скорее всего, не собирается на меня доносить.
– Идите, – сказала я Йонгдену, – разведите для себя костер в стороне.
Мой сын взял охапку хвороста, горящую ветку и удалился.
– Не напрягайте вашу память, жетсунема, – сказал мне отшельник, когда мы остались одни, – у меня столько лиц, сколько мне нужно, и вы никогда не видели меня в теперешнем облике.
Затем последовала долгая беседа, затрагивавшая слишком специфические вопросы тибетской философии и мистицизма, поэтому я не стану ее здесь приводить. Наконец путник встал, взял в руки посох и направился к чаще, бесшумно ступая по каменистой земле; в мгновение ока он исчез из вида, растворившись во мраке, как призрак.
Я позвала Йонгдена и коротко сказала, опережая его вопросы:
– Этот гомпчен нас знает, хотя я не могу вспомнить, где его видела, но он нас не выдаст.
Затем я легла и притворилась спящей, чтобы спокойно следить за ходом мыслей, которые вызвали во мне слова таинственного странника. Но вскоре небо озарилось бледным светом – занялась заря. Пока я внимала своему внутреннему голосу, прошла целая ночь.
Мы снова развели огонь, чтобы приготовить себе скромный завтрак. Несмотря на то что беседа с ламой должна была полностью меня успокоить и избавить от всяческих подозрений на сей счет, мой ум, уставший от многомесячной тягостной тревоги и постоянных волнений, не мог оградить себя от опасений, которые вновь стали терзать его. У меня пропало желание продолжать начатую экскурсию.
Вероятно, гомпчен должен был спуститься в долину, где протекает река Жьямда, если только он не направит стопы в какой-нибудь скит, спрятанный в горном ущелье, и, невзирая на все свое уважение к нему, я предпочитала не следовать по пятам за человеком, который меня знает[150]150
Помимо опасений за свое инкогнито, я также руководствовалась иными соображениями. В подобных случаях среди тибетских мистиков не принято заводить разговор и искать повод к продолжению знакомства. Они приводят убедительные доводы для объяснения этого обычая. Один из доводов заключается в том, что всякое учение или идея носят безличный характер и обязаны оставаться таковыми для человека, который их слышит. Он не должен связывать их с людьми, от которых узнал, ибо минуту спустя те же люди, возможно, выскажут совершенно другое мнение.
[Закрыть].
– Давайте вернемся назад, – сказала я Йонгдену. – Мы пройдем через перевал Темо и осмотрим большой монастырь, расположенный в этом месте. Вы наверняка сможете купить там теплую одежду, в которой так нуждаетесь.
Мы благополучно добрались до обжитых мест, миновали несколько деревень и однажды вечером, когда стемнело, подошли к подножию тропы, ведущей к перевалу.
