Текст книги "Искатель. 1998. Выпуск №8"

Автор книги: Александра Маринина

Соавторы: Андрей Кругов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Полтора, – коротко бросила Лера, с ужасом думая о том, что если они будут оценивать стоимость каждого предмета в её сумочке, то процедура займёт уйму времени. Это её никак не устраивало, потому что дядя Слава сказал, когда она с ним разговаривала по телефону после неудачной попытки сдать зачёт, чтобы она вечером позвонила Игорю. «Позвонила» в этом случае означало, что ей, скорее всего, разрешат прийти. Игорь ждёт её, она ему нужна, а ей приходится сидеть в этом вонючем отделении и вспоминать, что сколько стоит. Чего ради? Кроме того, её слегка грызло чувство некоей неловкости перед этими скромно одетыми милиционерами каждый раз, когда приходилось называть отнюдь не маленькую цену того или иного предмета.

– Набор косметики фирмы… фирмы «Макс Фактор». Сколько он стоит?

– Я не помню, – быстро ответила Лера. – Недорого. И потом, я его давно покупала.

Ей хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, и она уже готова была утверждать, что всё её имущество не стоит и трёх рублей.

– Ладно, – снова покладисто откликнулся Саша, – уточним. Кошелёк из кожзаменителя красного цвета…

Она открыла уже рот, чтобы поправить его, потому что кошелёк был не из кожзаменителя, а из самой что ни есть натуральной кожи, причём очень дорогой, но остановилась. Незачем затягивать процедуру. Что толку устанавливать правильную цену? Вещи ей вернут, а какой там будет «объём вменения» – ей наплевать.

– Деньги в размере… раз, два, три… – он начал методично пересчитывать купюры, – в размере шестисот восьмидесяти семи тысяч пятисот рублей. Ничего себе живут современные студенты! Так, это купюры. Сейчас посчитаем монетки.

Саша щёлкнул замком на том отделении кошелька, где хранились монеты, и на стол вместе с металлическими деньгами выпало кольцо.

– Ого! Кольцо в кошельке носите? Почему не на руке? – спросил он.

– Я в анатомичке занималась, там нужно перчатки надевать, а кольцо мешает, – объяснила Лера. – Оно дешёвое, это стекляшка.

– В кошельке почти миллион, а на руке стекляшка, – недоверчиво покачал головой Владимир, хранивший до этого полное молчание. – Дай-ка взглянуть, Саня.

Он взял кольцо и поднёс его поближе к свету.

– В первый раз вижу, чтобы на стекляшке делали огранку «эмеральд». И играет отлично. Нет, Валерия Геннадьевна, не стекляшка это, а бриллиант. А лгать нехорошо. Зачем же вы так?

– Мне надоело всё это, – с вызовом заявила Лера, – вот и соврала, чтобы побыстрее закончить. Подумаешь! Можете написать в своём дурацком протоколе, что украденное имущество оценивается в сто рублей, и отпустите меня. Я ни на что не претендую.

– Мне это нравится, – внезапно подал голос третий сотрудник, который пока в разговоре не участвовал, – мадам ни на что не претендует. А на что вы, уважаемая, вообще можете в этой ситуации претендовать? Не надо делать нам одолжения, мы, между прочим, поймали вора, который вас обокрал, а могли бы и не поймать. Вам хочется побыстрее отсюда уйти, у вас дела, вы торопитесь, а представьте себе на минутку, что вор ушёл с вашей сумочкой, и вам пришлось бы просиживать часами и сутками под дверьми разных кабинетов, восстанавливая свои украденные документы. Вы знаете, какие очереди в паспортный стол? А со сберкнижками вы вообще намучаетесь не один месяц, банк – это не милиция.

– Тише, Витя,– успокаивающе сказал Владимир, – тормози, не наезжай на девушку. Прояви снисходительность, она действительно перенервничала. А вам, Валерия Геннадьевна, я вот что скажу. Мы, конечно, можем написать в протоколе всё, что угодно, в том числе и то, что похищенное у вас имущество не стоит ломаного гроша, а в кошельке было две копейки. И поскольку то, что у вас взяли, никакой цены не имеет, вора можно отпустить за малозначительностью содеянного. Ну вот как будто бы он коробок спичек спёр. И завтра этот милый человек снова выйдет на промысел. Вы, я смотрю, не очень-то испугались потери, видно, деньги в сумочке у вас не последние и без куска хлеба вы не останетесь. А что, если следующей жертвой окажется пенсионерка, у которой после кражи не останется ни рубля? Вам её не жалко? Вы, конечно, можете мне возразить, что этот вор – не единственный во всей Москве, их по городу десятки тысяч бегает, и будете правы. Пенсионерку и без него есть кому обокрасть. Но если мы все будем так относиться к преступникам, то на улицу выйти будет невозможно. В самом деле, какой смысл вообще ловить преступников, если всех всё равно не переловишь, верно? Пусть себе грабят, насилуют, убивают. Вас не смущает такая логика?

Логика Леру не смущала, её эгоизм не был способен на обобщения, но ей всё равно стало неловко, как будто её уличили в чём-то постыдном. Владимир говорил объективно правильные вещи, и не соглашаться с ними было неприлично. Не объяснять же им, что их «объективно правильные правила» годятся для них самих, обычных и ничем не примечательных людей, но никак не подходят и не могут иметь никакого отношения к ней, Лере Немчиновой, особенной и ни на кого не похожей.

– Извините, – пробормотала она, – я действительно очень устала. Вы правы, кольцо дорогое, это золото с бриллиантом.

– Сколько оно стоит?

– Я… не знаю.

– Как это вы не знаете?

– Это подарок.

– Тогда придётся спросить того, кто вам его подарил. Поймите же, стоимость должна быть установлена точно. Может быть, человек, сделавший вам подарок, сохранил чек или сертификат на кольцо. В крайнем случае он может сказать нам, где его приобрёл, и мы сделаем запрос в этот ювелирный магазин и получим официальную справку о его стоимости.

Лера молчала, сцепив пальцы рук на коленях и глядя в пол. Сказать, что кольцо осталось от матери? Можно, но как быть с надписью? Конечно, кольцо мог подарить маме отец, отсюда и надпись, но тогда эти милиционеры пойдут к деду и спросят его, не сохранился ли ценник, а дед им скажет, что никакого кольца с бриллиантом у мамы не было. Нет, это не годится.

– Этого человека нельзя спросить, – наконец произнесла она.

– Почему?

– Он умер.

– Когда?

– Недавно. Пару недель назад. Его убили.

– Он был вашим женихом?

– Ну… да. А что? – с вызовом спросила она, поднимая глаза.

– Ничего, – Саша пожал плечами. – Будьте добры назвать его имя и адрес.

– Зачем?

– Мы поговорим с его родственниками, попросим их поискать в его вещах чек на кольцо.

– Его имя Барсуков Александр.

– Так, Барсуков… – повторил Саша, записывая. – Где проживал?

Лера запнулась. Адреса она не знала. Барсуков всегда приходил к ней домой, тогда как она у него не бывала ни разу, хотя он и приглашал. Но ей не хотелось идти, ей не нужны были ни родители поклонника, ни, в сущности, он сам. Ей нужен был слуга, преданный и готовый на всё, а к слугам в гости не ходят.

– Я не знаю точного адреса, где-то в районе «Коломенской».

– Ну и поколение! – снова заговорил третий сотрудник, имени которого Лера не знала. – Парень считается женихом, делает такие подарки, а невеста даже адреса его не знает. Хорошо ещё, хоть имя не забыла.

– Да ладно тебе, – Владимир опять попытался её защитить, и Лера испытала к нему что-то вроде благодарности. – Ничего страшного, найдём мы адрес. Вы говорите, вашего жениха убили?

Лера молча кивнула.

– А уголовное дело возбудили?

– Да.

– Может быть, вы знаете фамилию следователя? Он же наверняка вас допрашивал.

– Его фамилия Ольшанский.

– Костя-то?! – почему-то радостно воскликнул Владимир. – Костя Ольшанский? Из городской прокуратуры?

– Да, кажется… – неуверенно ответила Лера. Она точно помнила и фамилию, и то, что прокуратура, куда её вызывали, была именно городской, но вот насчёт имени не была уверена.

– Ну тогда всё просто. Позвоним Косте и узнаем адрес Барсукова. Нет проблем.

«Есть проблемы, – угрюмо думала Лера, вспоминая разговор в милиции по дороге к метро. – И ещё какие проблемы. Знали бы они… Неужели ненавистный дед был прав, когда предупреждал меня, что кольцо принесёт мне несчастье? Нет, не может быть, не может, дед не может быть прав никогда, потому что он подонок и убийца, а подонки и убийцы не бывают правы».

ГЛАВА 9

Настя Каменская бывала у родителей нечасто. Жили они на другом конце Москвы, а свободного времени у неё было не так уж много. Однако с того дня, как генерал Заточный дал ей задание изучать обстановку в милицейских вузах города, Настя приезжала к ним вот уже в третий раз. Её отчим Леонид Петрович был ценнейшим кладезем информации, ибо преподавал, как известно, как раз в одном из таких вузов. Более того, он познакомил Настю со своими коллегами из других институтов, и те охотно делились с ней своими знаниями, посвящая в невидимые постороннему взгляду хитросплетения внутривузовской жизни. Проведя в таких беседах не один час, она стала куда лучше представлять себе, как можно поступить в институт, как можно получить оценку на экзамене, за что можно оказаться отчисленным и как этого избежать, что происходит во время несения службы в дневное время и особенно по ночам, как складываются отношения слушателей и офицеров в тех случаях, когда у института есть общежитие, и в тех, когда общежития нет. Откуда берутся внебюджетные средства и на что они тратятся, по каким принципам подыскиваются подрядные организации для проведения строительства и ремонта зданий и помещений. Много, в общем, любопытного она узнала. Идея собирать информацию не через слушателей, а через сотрудников института оказалась правильной. Слушатель – человек занятой, молодой и пока ещё недостаточно умный, он мало посматривает по сторонам, ибо озабочен в основном своими личными проблемами и не понимает, что решить их, замыкаясь в кругу самого себя, всё равно нельзя. Он не умеет обобщать и анализировать то, что видит и слышит, даже если видит и слышит очень многое. Человек же взрослый зачастую больше смотрит именно по сторонам, потому как давно уже понял, что решение практически любой проблемы сильно зависит от того, в какой среде, в каком мире он живёт, по каким правилам и закономерностям этот мир существует. Взрослые люди намного лучше молодых понимают необходимость приспособления к существующему порядку, потому и изучают этот самый порядок, молодости же свойственно считать себя и свои потребности центром вселенной, вокруг которого должно вращаться всё остальное.

Из вороха полученной информации Настя скроила десятка два разных гипотез, продумала способы проверки каждой из них, в соответствии с задуманным составила анкеты, и теперь в трёх московских милицейских вузах другие сотрудники управления собирали необходимые сведения, заполняя толстые книжечки анкет. Пройдёт, наверное, не один месяц, пока все эти анкеты не окажутся заполненными. Потом их передадут в вычислительный центр, где все сведения из анкет будут переводиться на машинные носители. Потом Настя составит таблицы-задания для программистов, где укажет, какие сопряжения её интересуют в первую очередь. И только после этого на её стол лягут огромные километровые рулоны распечаток, из которых будет видно, как ответы на вопрос 18 сопрягаются с ответами на вопросы 6,10 и 13. Будет проведён первый этап анализа, потом последует ещё одно задание, потом снова анализ и снова задание. Такую работу Настя любила больше всего на свете, она готова была сидеть над таблицами сопряжений днём и ночью, она не боялась цифр и умела с ними разговаривать и заставлять рассказывать разные любопытные вещи, причём делала это порой лучше, чем иной оперативник разговаривает со свидетелем. Но всё это было ещё впереди…

Сегодня же она приехала к родителям не для деловых разговоров, а для того, чтобы повидаться с родственниками, приехавшими из небольшого провинциального городка. Они регулярно перезванивались, но не встречались много лет, так много, что Настины племянники, которых она ни разу в жизни не видела, успели вырасти. И хотя Настя предпочитала свободное от службы время проводить дома, а в гости ходить не любила никогда, она с неожиданным для себя удовольствием примчалась к родителям.

– Боже мой, Лариса, когда же ты успела стать совсем взрослой?! – изумилась она, увидев в прихожей родительской квартиры высокую статную черноволосую девушку, дочь своего двоюродного брата.

– Говорят, чужие дети растут быстро, – заметила та, обнимая Настю, которая, выходит, приходилась этой взрослой девушке тёткой.

Настина мать, Надежда Ростиславовна, несмотря на долгожданный приезд сестры, не отступила от давно установившегося обычая учинить дочери инспекторскую проверку.

– Ты опять ходишь без головного убора, – с упрёком сказала она, наблюдая, как Настя раздевается. – Догуляешься до менингита. Как маленькая, честное слово!

– Мама, я всю жизнь хожу без шапки и пока ещё ни разу не простудилась.

– Когда-нибудь ты заболеешь, – авторитетно заявила мать. – Господи, в каком страшном свитере ты ходишь на работу! Неужели тебе не стыдно? Все люди ходят в приличных костюмах, надела бы юбочку с блузкой и пиджак и выглядела бы замечательно. Так нет, вечно ходишь в свитерах и старых джинсах.

– Мама, – Настя проявляла в таких случаях чудеса терпения, хотя разговор этот повторялся из раза в раз на протяжении более чем десяти лет, точнее – пятнадцати, то есть ровно столько, сколько Настя служила в милиции после окончания университета, – этот свитер не страшный, а супермодный и стоит бешеных денег. Лёшкин подарок на День милиции. Просто ты привыкла носить костюмы и одеваться элегантно, а всё, что от этого отличается, тебе кажется страшным. Открой любой каталог и увидишь в зимней коллекции точно такие же свитера. А что касается джинсов, то они не старые, им всего три месяца от роду. Если я буду носить костюмы, мне придётся надевать тонкие колготки, и тогда я уж точно замёрзну и простужусь. Ты же не хочешь, чтобы я мёрзла и простужалась?

– Ты сегодня обедала? – строго спросила мать, переходя на следующую интересующую её тему.

– Обедала.

– Что ты ела?

– Мама, – взмолилась Настя, – я тебя заклинаю, не забывай, сколько мне лет. Мне уже скоро сорок, а ты меня допрашиваешь каждый раз, будто я в первом классе учусь.

Надежда Ростиславовна рассмеялась и потрепала дочь по щеке.

– Сколько бы лет тебе ни было, я всё равно всегда буду на двадцать лет старше. И кроме того, никто и ничто, даже твой преклонный возраст не сможет отменить тот факт, что я твоя мать. И тебе, Настюша, придётся с этим считаться, так же как придётся считаться с моим маразмом, ежели он начнётся.

– А что, есть основания опасаться? – весело поинтересовалась Настя. – Видны симптомы приближения?

– А ты спроси у папы, он тебе расскажет. Не далее как вчера я весьма удачно выступила, отец полчаса хохотал, остановиться не мог.

Настя вошла в комнату, где за накрытым столом сидели Леонид Петрович и приехавшие гости: мамина сестра Вера Ростиславовна и её внуки, пятнадцатилетний Юра и восемнадцатилетняя Лариса. Первые минут десять они ахали и охали, разглядывая друг друга, обнимаясь, обсуждая вопрос о том, на кого из родителей похожи дети, и сетуя на то, что так преступно редко видятся.

– Лёня, расскажи нашей дочери о том, какая маразматичка её мать, – сказала Надежда Ростиславовна, внося в комнату огромное блюдо с пирогами. – Пусть не обольщается, думая, что если я профессор, то наверняка умная.

Леонид Петрович обладал завидным артистическим даром, посему рассказанная им история повергла в хохот всех присутствующих. А история была действительно забавной. Месяц назад родители купили новый радиотелефон, причём именно ту модель, которая категорически не нравилась Надежде Ростиславовне, но на которой столь же категорически настаивал Настин отчим. Накануне, иными словами, вчера Надежда Ростиславовна, сидя в мягком кресле перед телевизором, решила позвонить приятельнице. Набрав номер несколько раз, она раздражённо заявила мужу, что напрасно пошла у него на поводу и согласилась на эту модель, потому что прошёл всего месяц, а телефон уже неисправен. Гудка вообще никакого нет. Леонид Петрович подошёл, чтобы посмотреть, в чём дело, и обнаружил, что его драгоценная супруга пытается дозвониться подруге по пульту от телевизора.

– Это профессорская рассеянность, – прокомментировала Настя, вдоволь насмеявшись, – у меня Лёшка тоже этим отличается. Как начало месяца, так он непременно вторник со вторым числом спутает или пятницу с пятым.

Через полчаса, отдав должное материнской искусной стряпне, Настя взяла сигареты и вышла на кухню.

– Можно я с вами? – робко спросила Лариса.

– Конечно, – удивилась Настя. – И не нужно спрашивать. Кстати, почему на «вы»? Я кажусь тебе древней старухой?

– Извини, – улыбка у Ларисы была изумительная, – просто мы впервые встретились, и я боялась, что ты обидишься, если я буду «тыкать».

Они уселись за кухонный стол лицом друг к другу-

– Ты не куришь? – поинтересовалась Настя.

– Нет, – Лариса снова улыбнулась. – У нас на курсе почти все девочки курят, а я пока держусь.

– Принципиально?

– Не знаю. Просто не курю. Не хочется.

– А глаза почему грустные? Устала с дороги?

Лариса помолчала, задумчиво вычерчивая чайной ложечкой узоры на поверхности стола.

– Вы совсем другие, – наконец сказала она.

– Кто это мы?

– Вы, москвичи. У вас жизнь другая. И сами вы другие.

– И какая же у нас жизнь?

– Яркая, громкая, интересная. И страшная. Я бы не смогла здесь жить. Знаешь, я никогда не была в Москве, только по телевизору её видела, ну в книжках ещё читала, рассказы слышала. И мне всегда казалось, что жить в Москве – это самое большое счастье. Кому удалось, тому повезло, а все остальные должны к этому стремиться. Магазины, рестораны, широкие улицы, машины заграничные – как в кино про Европу.

– Верно, – согласилась Настя. – Тогда почему тебе страшно?

– Вы чужие. Вы все чужие друг другу. И неправильные.

– В чём?

– Во всём. Суетливые, суматошные, деловые, озабоченные. А главного рядом с собой не видите.

Насте стало интересно. Надо же, она и не подозревала, какая у неё племянница.

– И что же главное? Что мы должны увидеть?

– Себя, наверное, – Лариса снова улыбнулась, – и других людей рядом с собой. Ты знаешь, например, что у дяди Лёни и тёти Нади сосед наркоман?

– Нет, – удивлённо протянула Настя. – В первый раз слышу, они мне ничего не говорили.

– Правильно, не говорили, потому что сами не знали.

– Тогда откуда тебе это известно?

– Я видела его, – просто сказала Лариса. – Он выходил из квартиры, и я на него посмотрела. Если бы твои родители хоть раз внимательно посмотрели на него, они бы тоже увидели. Я вообще не понимаю, как вы можете так спокойно жить. Пока мы добирались с вокзала, я смотрела на прохожих, ведь каждый пятый из них наколотый, если не больше. Потом ещё дядя Лёня водил нас с Юркой по Москве, я тоже внимательно смотрела на людей. Я знаю, как выглядят те, кто колет героин, и когда я иду по вашему городу, мне становится страшно. Неужели вы не понимаете, что происходит? Или вот ещё. Пока мы шли от платформы к площади, где дядя Лёня оставил машину, и потом в метро, когда гуляли, я видела много нищих. Они просили милостыню. Калеки, инвалиды, старики. Я хотела подать одному, но дядя Лёня мне запретил, а потом, в машине уже, объяснил, что из всех московских нищих только, может быть, полпроцента настоящие, а остальные организованы в бригады и превратили попрошайничество в бизнес. И никакие они не калеки, все их шрамы на лицах нарисованные, а припадки, которыми они якобы страдают, не более чем актёрская игра. Конечно, среди них есть настоящие безногие или безрукие, но всё равно они работают на организацию, а не просят милостыню на хлебушек лично для себя. В общем, с голоду они не умирают. Я сначала не поверила, но дядя Лёня сказал, что это правда, потому что он сам милиционер и знает точно. Настя, ну в какой нормальной голове это может уложиться? Ведь люди им подают, значит, они им верят, а эти профессиональные попрошайки, выходит, наживаются на чужом добросердечии, на способности людей сочувствовать и жалеть ближнего. В маленьком городе это невозможно. Там ТАК никогда не обманут.

– Может быть, – согласилась Настя, – но вовсе не потому, что в маленьком городе народ честнее и порядочнее. Просто в маленьком городе все друг друга знают по крайне мере в лицо, и человеку трудно прикидываться нищим калекой не опасаясь, что его узнают соседи или знакомые, которым прекрасно известно, какой он на самом деле. Зато в Москве, где каждый день находится миллионов тринадцать-пятнадцать человек, вероятность встретить знакомого достаточно низка. Это вопрос не морали, Ларочка, а математики.

Лариса снова умолкла, на этот раз вырисовываемые ею узоры были сложнее и затейливее.

– Мне не нужно было приезжать сюда, – сказала она удручённо.

– Да почему же? Что плохого в том, что ты приехала?

– Понимаешь, у меня была надежда. Пусть глупая, пусть детская, но надежда на то, что есть место, где всё хорошо. Просто отлично. Ведь какая у нас в городе жизнь? Работы нет, все, кто может, копаются на своих огородах, чтобы как-то прожить. В магазинах, конечно, есть всё, что нужно, даже импортное, но ведь нет денег, чтобы это купить, потому что почти всему городу не платят зарплату. Город существует вокруг завода, больше половины жителей на этом заводе работают, поэтому когда заводу нечем платить зарплату, всё население это чувствует на своём кармане. А раз нет доходов, то нет и налогов, город содержать не на что, учителя без зарплаты, врачи без зарплаты, улицы жуткие – ты бы их видела, Настя! Летом без резиновых сапог не пройдёшь, даже босоножки надеть некуда, а ведь люди хотят быть красивыми. Нищета эта проклятая всех заела, дома ветшают, люди стали угрюмые и злые. Но я всегда знала, что есть Москва, есть место, где для всех найдётся работа, прекрасный большой город, чистый и красивый. И если мне станет совсем невмоготу в моём провинциальном уголке, я рвану сюда, к тёте Наде и дяде Лёне, они приютят меня на первое время, я сумею быстро найти работу и встать на ноги. Это была надежда, единственная моя надежда, и она меня поддерживала. Она помогала мне терпеть, понимаешь? Может быть, я никогда бы и не решилась ехать в Москву, может, так до самой смерти и прокуковала бы в своей деревне, но человеку ведь нужна надежда, он не может без неё жить. А теперь я увидела Москву своими глазами и поняла, что никакой надежды у меня нет. Я просто не смогу здесь существовать.

Губы её дрогнули, одна предательская слезинка скатилась по нежной щеке. Настя ласково погладила племянницу по голове.

– Ну, не надо так драматизировать, мы же живём здесь – и ничего. И ты сможешь, если захочешь.

– Ты ничего не поняла! – с горячностью воскликнула девушка. – Я, конечно, смогу здесь жить, я смогу жить где угодно, хоть в свинарнике, если надо. Но я не хочу здесь жить, не хочу! Я не хочу жить по вашим правилам, когда в каждом человеке нужно подозревать обманщика, когда нельзя никого искренне пожалеть без риска, что тебя облапошат и будут над тобой смеяться. Я не хочу жить среди наркоманов и бандитов, среди мошенников и аферистов. И если мне скажут: «У меня умер ребёнок, помоги собрать деньги на похороны», я с себя последнее сниму и отдам, потому что большего горя, чем смерть ребёнка, нет. Я сделаю это искренне, и я буду от всего сердца жалеть несчастную мать и стараться хоть как-то облегчить её страдания. Но я буду точно знать, что над моей искренностью никто не посмеётся. А у вас же тётки стоят на вокзале с табличкой «Умер ребёнок, помогите на похороны», и дядя Лёня говорит, что это обман. Никто у них не умер, они тоже состоят в организации. И если я дам ей денег, окажусь обманутой. Ваш чудовищный город лишил людей права на нормальные чувства. Вся ваша Москва – один сплошной обман, огромный обман. Это не город и не люди в нём, это иллюзия какой-то жизни, но на самом деле вы все превратились в движущиеся механизмы, лишённые нормальных человеческих переживаний. Я не хочу так жить. Пусть в нищете и грязи, пусть без работы и без денег, но я хочу быть настоящей, а не кукольно-механической.

Лариса вдруг разрыдалась так горько и отчаянно, что Настя и сама чуть не заплакала. Она обняла девушку и стала ласково гладить её по плечам и спине, успокаивая. Конечно, её рассуждения и впечатления не лишены юношеского максимализма, увидев два-три негативных явления, она уже готова распространить их на всё население огромного мегаполиса, сделать далеко идущие выводы и превратить это всё в маленькую трагедию, но в сущности… в сущности… В чём-то она не так уж и не права. Просто Настя не ожидала, что молоденькая провинциалка сумеет увидеть Москву именно такими глазами. Как сильно отличается эта девочка от Леры Немчиновой! Обеим по восемнадцать, но такие они разные.

– Это что такое? – послышался строгий голос отчима. – Почему слёзы? Кто кого обидел?

– Так, лёгкие девичьи страдания, – лицемерно отмахнулась Настя. – Это у нас, у девушек, случается.

– А-а, – понимающе протянул Леонид Петрович, – тогда ладно. Настасья, иди к телефону, тебя твой Коротков добивается.

– Между прочим, мог бы и принести новенькую трубочку, – на ходу заметила Настя, выбираясь из кухни, – зря что ли радиотелефон купили? Гоняешь меня, немощную.

– Иди, иди, – бросил ей вдогонку отчим,– тебе двигаться полезно.

«Интересно, как Коротков догадался, что я у родителей? – подумала она встревоженно. – Неужели он позвонил домой, и ему Лёша сказал? По моим подсчётам, Чистяков уже должен подъезжать сюда, а не сидеть дома. Может, что-то случилось?»

– Ася, докладаю тебе сводку с фронта, – шутливо отрапортовал Юра в трубку.

Она поддержала шутку.

– Ну, докладай, слушаю тебя, майор.

– Кражу мы совершили успешно, всё разыграли как по нотам. Девушка Лера нам пояснила, что искомое ювелирное украшение с бриллиантом ей подарил не кто иной как потерпевший Барсуков Александр.

– Ну слава Богу, – облегчённо вздохнула Настя. – Теперь всё будет просто. Ты Ольшанскому доложился?

– Ну неужели! В первую очередь. Поскольку он ведёт дело об убийстве Барсукова, ему в самый раз пригласить девушку Леру на беседу, официально изъять у неё колечко и предъявить для опознания мужу дамочки, убитой десять лет назад. И самое главное, теперь можно с чистой совестью и ясными глазами разговаривать с дедушкой, которым ты всех нас запугала до полусмерти. Дескать, ваша внучка носит на пальчике «мокрое» колечко и водится с плохими мальчиками, которые ей такие колечки презентуют. Куда, мол, смотрит старшее поколение? И нет ли среди её знакомых ещё каких-нибудь подозрительных личностей?

– Да, – согласилась Настя, – самое главное, у нас есть возможность замкнуть наш интерес к кольцу строго на Барсукова и Леру, ни сном ни духом не давая понять, что мы за всем этим видим ещё и дедушку. Юр, а ты откуда узнал, где меня искать? Ты мне домой звонил?

– А что, нельзя? – ответил он вопросом на вопрос. – Всегда было можно, вроде.

– Значит, Чистяков дома?

– Боюсь, что уже нет, я его у самого порога поймал. По крайней мере, он так заявил. Не отвлекай меня, Аська, у меня и без того с мыслями напряжёнка, а ты меня сбиваешь.

– Извини. Что ты хотел сказать?

– Я хотел сказать, что Барсуков, выходит, всё-таки был связан с криминалитетом, раз получил откуда-то это кольцо.

– Выходит.

Настя разговаривала с Коротковым, выйдя с трубкой в спальню родителей, однако закончив разговор, она заметила, что дверь комнаты открыта и на пороге стоит её племянник. Глаза паренька восторженно блестели.

– А ты с кем разговаривала? – шёпотом спросил он.

– Почему шёпотом? – парировала она. – Говори нормально.

Он откашлялся, и Настя со смехом сообразила, что у него просто настолько дух захватило от подслушанного, что голос сел.

– Ты преступников ловишь, да? – сказал он нормальным голосом.

– Уже нет. Раньше ловила. Тебе говорили, что подслушивать нехорошо?

– Я случайно. Зашёл, чтобы достать подарок для тебя, а сумка здесь стоит. Настя, а ты про что сейчас разговаривала? Про какого дедушку? Он преступник?

– Он не преступник, а просто дедушка. Любопытство, конечно, не порок…

– Но большое свинство, – уныло закончил племянник детскую поговорку. – Я уже не маленький, а мне ничего рассказывать не хотят.

– Послушай, ты не должен обижаться, – очень серьёзно сказала ему Настя. – Если бы я говорила сейчас о преступниках, то я бы и взрослому человеку ничего не сказала. Ну, ты сам посуди, как можно ловить вора, например, или грабителя, если рассказывать об этом всем подряд. Согласен?

Юра кивнул. Унылое выражение моментально покинуло его физиономию, ведь его только что поставили в один ряд со взрослыми!

– А теперь давай твой подарок.

Парень полез в большую дорожную сумку, стоявшую в углу спальни между шкафом и балконной дверью, и вытащил небольшую коробочку.

– Это тебе.

Настя открыла коробку и вытащила из мягкой папиросной бумаги изящный колокольчик из нежно-сиреневого стекла. Она встряхнула игрушку, и по комнате разлился негромкий уютный звон.

– Какая прелесть! Спасибо, милый.

– Это мой друг сделал, я его попросил, специально для тебя, – с гордостью сообщил Юра. – Он в областном центре на стеклодува учится.

– Спасибо, – тепло повторила Настя.

Чистяков явился минут через сорок, запыхавшийся и взъерошенный.

– На дорогах такая гололедица, что я не рискнул ехать на машине, – сообщил он, раздеваясь. – Пока от метро бежал, раз пять поскользнулся, чуть не грохнулся.

– По-моему, всё-таки грохнулся, – заметила Настя, подозрительно поглядывая на его пальто.

– Ну, один раз не в счёт.

– Почему ты задержался? Случилось что-нибудь? – спросила она.

– Да аспирант очередной пристал с ножом к горлу, чтобы я посмотрел статью, которую ему завтра в сборник сдавать. Я уж и так крутился, и эдак, не могу, мол, в гости иду, опаздывать нельзя, но не гнать же его в шею, коль явился в дом. В конце концов, я же опаздывал не на самолёт, а всего лишь в гости. Итак, где племянники? С кем я должен знакомиться?

На родню, особенно на младшее поколение, профессор Чистяков произвёл сильнейшее впечатление. Таких учёных они ещё не видели. Образ профессора для них был пока что прочно связан с книжно-киношным образом серьёзного немолодого человека в очках, с благородной сединой и желательно с бородой, неторопливого в движениях и несущего себя со значительностью и достоинством. Отчасти этот образ укрепила в них и Надежда Ростиславовна Каменская, всегда, даже в самой семейно-домашней обстановке выглядевшая строго-элегантно. Чистяков же, несмотря на наличие очков и обильную седину, выглядел в их глазах мальчишкой, нескладным и лохматым. Он охотно смеялся даже над незамысловатыми шутками, рассказывал смешные истории про иностранных учёных, сыпал комплиментами в адрес яркой брюнетки Ларисы, заставляя её краснеть, ловко ухаживал за соседками по столу – тёщей и её сестрой и вообще оказался душой общества. Настя была благодарна ему за этот взрыв компанейства, на неё перестали обращать внимание, и она могла помолчать или тихонько поговорить с отчимом.