Текст книги "Журнал «Если», 2003 № 09"
Автор книги: Александр Зорич
Соавторы: Дмитрий Володихин,Дмитрий Байкалов,Алексей Соколов,Евгений Харитонов,Карен Трэвисс,Тимофей Озеров,Глеб Елисеев,Василий Мидянин,Вячеслав Яшин,Сергей Трищенко
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
– А потом ты будешь плакать? – поинтересовалась Ресту-Влайя. Похоже, она расценила мое подозрительное любопытство как проявление чувствительности.
– Может быть.
«Неужели я ошибся насчет активанта? Может, я видел всего лишь неизвестное нам ручное животное тойлангов?»
– Твоя еда готова. Что будешь делать в первую очередь: есть или плакать?
Я не сдержал улыбки.
– Пожалуй, сперва поем.
Поглощать пищу пришлось не самым изящным образом. Я откидывал забрало и быстро запихивал в рот шоколадку, галету или большой кусок бастурмы. После чего немедленно восстанавливал герметизацию и ожесточенно жевал, поражаясь, как все-таки громко у меня хрустит за ушами.
Это повторно вернуло меня к воспоминаниям о детстве. Архиполезные рисовые хлопья я поглощал именно так: набив рот до отказа, на несколько минут впадал в жевательные медитации. Что, разумеется, моими родителями не поощрялось. А бабушка попустительствовала: Искандерчик не торгуется по поводу каждой ложки – и на том спасибо.
Ресту-Влайя тоже питалась. Нахимичив в синтезаторе длинных фиолетовых палочек, она грызла их, как кролик: быстро-быстро щелкала челюстями, проталкивая палочки в пасть экономными, точными движениями.
– Хорошо, что меня родственники сейчас не видят, – заметила она.
– Почему?
– Неприлично есть на виду у соревнителя владения пространством.
– Можешь утешиться тем, что я тоже сейчас выгляжу очень глупо по меркам моей цивилизации.
– А в чем твоя глупость?
– Мы редко съедаем по три куска шоколада за один присест.
– Шо-ко-лад – это? – Ресту-Влайя указала на бастурму.
– Нет. Шоколад я уже весь съел.
– Понятно… Да где же шаровики?! – неожиданно вспылила она.
– Я же их вызвала давным-давно!
– Да оставь ты их… – начал я, когда…
…когда из-за массивного дерева шагах в десяти за спиной Ресту-Влайи бесшумно вышел… точнее, вытек размытый человеческий силуэт. На его груди висело ожерелье.
Ожерелье из шаровых молний.
Активант.
Струи дождя чурались активанта, старательно огибая его голову и плечи, будто над ним был раскрыт невидимый конический зонт. В тот же миг я обнаружил, что самая крупная молния, похожая на замороженную модель воздушного термоядерного взрыва, выпала из ожерелья в подставленную активантом ладонь.
В верхней части бесформенного лица активанта раскрылись две лохматые воронки с хищными красными звездочками на дне. Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Предатель! – выкрикнул он.
Удивительно, но я тут же узнал его. Это был Адам Байоне, сержант активантов. Один из трех, с которыми мы попали в засаду. Выходит, все-таки не один я выжил.
В этом крике было все. Байоне узнал меня. Байоне слышал, как мы мирно болтаем с Ресту-Влайей, словно старые знакомые. Байоне отказывался признавать во мне своего начальника, полковника Эффендишаха.
Зная Байонса, было легко понять, что первым делом он выстрелит. Вторым делом тоже выстрелит.
А потом уже будет разбираться, что делать с трупом тойланга и обожженным, едва живым полковником. А может – и неживым.
Дилемма, которая мучила меня с той самой секунды, когда я заметил преследователя, разрешилась сама собой.
А Ресту-Влайя ее и вовсе не решала. Даже не успев обернуться, она выхватила лучемет и выстрелила на звук. Мое сознание успело зафиксировать, что она попала прямо в центр иноматериального тела Байонса, но это, как и следовало ожидать, не причинило активанту видимого ущерба.
– Падай! – заорал я и, вложив в бросок все силы, врезался в Ресту-Влайю.
Получился классический захват за ноги с броском – как в футболе Америки. Была когда-то такая игра, была такая страна.
Мы оба повалились на землю.
Над нами прожужжала шаровая молния, накачанная энергией активанта. Ударившись о дерево, она взорвалась.
Мой взгляд упал на боевой топор Ресту-Влайи. Заветное кольцо-катализатор было совсем близко ко мне. Стоило только протянуть руку!
Но лезвие топора, увенчанное кольцом, выскользнуло прямо из-под моих пальцев.
Ресту-Влайя проворно завладела топором. С яростным криком она отшвырнула меня и сама откатилась в сторону.
Вторая молния взорвалась там, где нас уже не было, превратив синтезатор в горелый хлам.
Я вскочил на ноги и с ужасом обнаружил, что Байоне совсем близко. Ресту-Влайя, перебросив сектор мощности на максимум, выстрелила в него с расстояния двух шагов.
Если бы не поляризованное стекло моего забрала, я бы, наверное, ослеп. Как пережила вспышку Ресту-Влайя – не могу вообразить. За спиной Байонса несколько деревьев превратились в шипящие уголья, облако пара – по-прежнему лупил ливень! – почти полностью скрыло фигуру активанта.
Он был уверен в своем абсолютном превосходстве.
Он не выстрелил в воительницу струей раскаленного воздуха под давлением в тысячу атмосфер. Он не убил ее шаровой молнией. А ведь это было в тот момент так легко!
Байоне промедлил пару секунд. Ошарашенная Ресту-Влайя, которая просто не догадывалась, с каким демоном имеет дело, покосилась на меня. В ее взгляде читался немой вопрос: «Кто это?!»
– Байоне, не надо убивать ее. Я приказываю…
Я не закончил.
Ресту-Влайя с самоубийственной отвагой шагнула вперед и рубанула активанта топором. Сверху вниз! От плохо оконтуренного темени до утонувшего в мареве паха!
Байоне шагнул вперед. И…
Гром и молния!
Ресту-Влайя совершила чудо. Горячий студень, являвшийся в тот миг зримой формой человеческой матрицы Байонса, издал звук слоновьего поцелуя – так остатки воды уходят в горловину раковины. И со скоростью неуправляемой ядерной реакции схлопнулся в обычного, «холодного» Байонса – человека из плоти и крови!
Отгулявший активант был облачен в скафандр с герметизированным забралом – как и положено. В ходе катализации активант уносит с собой в «горячий» режим до тонны сопутствующей массы, которая часто, хотя и не всегда, восстанавливается в первозданном виде. Бесследно исчезает только кольцо-катализатор.
Инстинкты Ресту-Влайи опережали ее эмоции. Два энергичных взмаха топора – и Байоне упал замертво с разбитым забралом.
Я редко теряюсь. Но то, что произошло, опровергало разом мои представления о современной войне и теории вероятностей. Я остолбенел.
Чего не скажешь о Ресту-Влайе. Убедившись, что с Байонсом покончено, она резко обернулась ко мне и, держа топор на отлете, заорала:
– Где остальные?! Сколько их?!
Я молчал.
– Клянусь Кометой, сейчас здесь будут два мертвых человека!
Я хихикнул.
– Что?! Не слышу!
– А как же замок?
– Какой замок, красный ты носач?!
– Плавающий. Плавающий замок. И звездолет. Забыла? Я – твой звездолет и четыреста четыре свитка древней поэзии.
Будь на ее месте человек, после таких слов он бы меня точно прикончил. Ради красоты жеста.
Но для Ресту-Влайи аргумент был выбран оптимально. Ее свирепость сразу же пошла на убыль.
– Ты сын триедино совокупляющейся самки, – проворчала она. – Зачем ты на меня напал?
– Я на тебя не нападал, дочь дуры, а убирал твою башку с линии огня. Первый шаровик был твой. И, как ты могла заметить, не вполне обычный шаровик.
– А это был не вполне обычный человек? – она махнула рукой в сторону Байонса.
– Не вполне.
– У вас таких много?
– Предостаточно, – я через силу ухмыльнулся, на самом деле мне было тошно.
– Пожалуй, вы можете выиграть войну, – рассудительно заметила Ресту-Влайя. – И все-таки ответь: возможны еще какие-нибудь нападения?
– Не могу тебе сказать. Думай сама.
– Я понимаю. Сейчас ты огорчен гибелью своего товарища и не хочешь говорить. Можешь оплакать его.
Я не возражал.
Он все-таки был моим солдатом. Проклятая война.
В этой истории с Байонсом было много странного. Можно сказать: сплошные странности. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что полковник разведки в моем лице может все. Даже объяснить необъяснимое.
Первая причина, по которой Байонс-активант мог превратиться в Байонса-человека, была тривиальной: окончание отпущенного времени стабилизации Кванта Аль-Фараби. Величина это произвольная, регулировать ее наши биотехнологи так толком и не научились. То есть можно было предположить, что охлаждение Байонса случайным образом пришлось на те самые секунды, когда Ресту-Влайя размахивала топором. И никакой причинной связи между этими событиями нет.
Вторая гипотеза основывалась на том, что причинная связь есть. Выстрел из лучемета на максимальной мощности, удар топора и (вот что важно) контакт Байонса-активанта с моим кольцом-катализатором на железке топора – роковыми стали именно эти события все вместе или какое-то одно из них.
Пока я размышлял и копал могилу, Ресту-Влайя занималась вот чем. Она с видом следователя из военной прокуратуры разгуливала по, так сказать, месту происшествия и что-то вымеряла. И шагами, и лазерным дальномером. Еще она внимательно рассматривала глубокие звездообразные ожоги, оставленные на стволах деревьев шаровыми молниями.
Наконец она остановилась прямо надо мной и осведомилась:
– Это что за ямка?
– Могила.
– Вспомнила. Вы хороните своих в земле. Руками ты будешь копать до зимы.
– У высокородной есть другие предложения?
– Если бы работал лучемет, были бы. Но я тебе и без лучемета помогу.
Она вытащила из своего костюма приборную панель, при помощи которой собиралась управлять шаровыми молниями.
– Не жалко?
– Игрушка. Дома таких много.
Ее импровизированная лопатка оказалась на удивление производительной. Мы управились довольно быстро. Правда, могила получилась неглубокой, и ее сразу залило водой.
– Мой синтезатор тоже можно похоронить, – некстати брякнула она.
– У меня нет настроения для шуток.
– Ты не понял. Нам теперь нечего есть. А тебе скоро станет нечем дышать.
– Боже мой…
Мне на мгновение показалось, что вот она, ирония судьбы! Байонс все-таки убил меня, полковника-предателя, хотя вовсе и не так, как рассчитывал. Что ж, то-то его душа посмеется.
И тут же, подумав о Байонсе, я осознал, что его останки – это не только тело, но еще и скафандр!
А в скафандр встроен фильтр, который способен жрать местную углекислоту хоть целую неделю, выдавая вполне сносный воздух – правда, почти без азота, но кому он нужен?
При первом поверхностном осмотре я обратил внимание только на то, что скафандр Байонса располосован осколками. Мой сержант, судя по всему, успел надеть кольцо-катализатор, будучи тяжело раненым. (Применительно к активанту корректнее сказать – поврежденным.)
К счастью, его фильтр, в отличие от моего, оказался целым и невредимым.
– Вот эта штука поможет мне дышать, – сказал я Ресту-Влайе.
– Судьба тебя любит.
– Тебя тоже.
Я имел в виду, что выстоять против активанта – это нечто большее, чем везение.
Поняла она меня или нет – не знаю.
Когда мы похоронили Байонса, Ресту-Влайя прикоснулась к моему локтю и сказала:
– Я все проверила. Ты был прав. Твой солдат действительно имел возможность убить меня.
– Стал бы я врать.
– Выходит, ты спас мне жизнь. Зачем?
– Это невозможно объяснить. Единственное, что могу тебе сказать – не от большой любви к тойлангам.
– Хорошо. Давай отдохнем четырнадцать тиков и пойдем дальше.
– Годится.
Не глядя под ноги (везде были лужи, выбирать не приходилось), я лег на спину и сладко потянулся. Ресту-Влайя последовала моему примеру.
Я лежал сперва с открытыми глазами, потом прикрыл их, потом начал впадать в блаженную дремоту. Но полноценно отдохнуть Ресту-Влайя мне не дала.
– Хочу спросить, – сказала она.
– Изволь.
Я приподнялся на локте.
– Что это такое?
Она похлопала себя по поясу. Там в числе прочих трофеев висел мой инъектор.
Все военные знают наизусть правила поведения в плену у инопланетян. Разрешается назвать свое имя, пол, биографические и биологические данные (например: дышу кислородом, питаюсь молоком). Разрешается говорить на общие темы, выставляющие Сверхчеловечество миролюбивой и толерантной расой. Все, что касается вооруженных сил, – секретно. Технология – секретна. И еще: история человечества до двадцать второго века – секретна.
Вопрос Ресту-Влайи насчет инъектора был явно технологическим. Отвечать на него я не имел права.
Ну а с другой стороны – неучтиво отказываться от беседы. Могут и пристрелить.
– Это устройство предназначено для того, чтобы вводить в кровь различные химические препараты, – ответил я.
– Целебные?
– Да… Целебные.
– Чувствую, ты говоришь неправду, – с этими словами Ресту-Влайя сняла инъектор с пояса и взвесила его на своей шестипалой руке.
– Ты проницательна. Я сказал неправду.
В разговоре с тойлангами главное – всегда признавать свои ошибки. И побольше лести!
– Скажи правду.
«Подумаешь, инъектор! Да это любому тойлангскому эксперту по землянам известно! Никакой тайны не выдам, если объясню», – решил я.
– При помощи этого устройства я потребляю новостные пилюли. Новостные пилюли – это…
Я объяснил.
Ресту-Влайя задумчиво хрюкнула. У тойлангов две обонятельные ноздри расположены там же, где у человека, а еще две ноздри – атавистические – на затылке. Они служат для охлаждения мозга. Ими-то задумавшийся тойланг и похрюкивает.
– Неясно. По-моему, снова уклоняешься от правды. Как молекулы могут превращаться в мысли?
– Не в мысли, а в образы! Точнее даже так: импульсы, которые идут по нервам от органов чувств…
Я говорил довольно долго – насколько мне хватило познаний в биохимии и тойлангском языке.
– Теперь ты говоришь правду, – признала Ресту-Влайя и, подумав еще немного, добавила: – А не лучше было бы прочесть книгу, вместо того чтобы вводить себе в кровь такой опасный препарат?
– Книгу надо еще написать, а пилюли наша техника синтезирует автоматически. В книге не будет ничего, кроме текста, а в пилюлях есть звук, зрительные образы, осязание, обоняние…
– Это все не к добру.
– Почему?
– Вредно подменять естественную правду, поступающую от органов чувств, искусственной ложью.
«Ну разве что с философской точки зрения», – подумал я, начиная скучать. Но, изображая заинтересованность, ответил:
– Пойми, это всего лишь способ быстрого получения информации, которую другими путями пришлось бы воспринимать в сорок, а иногда и в сто раз дольше. Я уже сказал, что информационные гипервирусы сохраняются в крови совсем недолго, В ваших временных единицах – пять – восемь тиков.
– А если бы гипервирусы в вашей крови сохранялись долго?
– Это невозможно. Насколько я знаю биохимию…
– И все-таки ответь: если бы сохранялись долго? Четыреста сорок тиков? Или сорок тысяч четыреста тиков?
– Тогда… тогда, в зависимости от конкретной информационной программы, вписанной в гипервирусы…
Я попытался представить себе – каково это: пробыть сутки, а то и неделю в психопространстве новостной пилюли. Картинки получались жутковатые.
– Что? Что произойдет тогда? – не унималась Ресту-Влайя.
– Не знаю, – сдался я. – Человек станет жить в иллюзорном мире. В то время как его тело будет покоиться без движения. Когда начнется истощение организма, возможно, сработают какие-то экстренные аварийные механизмы. Допускаю, что базовые инстинкты победят, и тело человека вслепую, на ощупь, отправится попить водички, чтобы не умереть от обезвоживания. А его сознание будет по-прежнему переживать синтезированную программу. Возможно еще много разных вариантов. Я не специалист, ответить тебе исчерпывающим образом не могу.
– Хорошо. И после этого ты продолжаешь утверждать, что гипервирусы безопасны?
– Они совершенно безопасны. Ученые предусмотрели все мыслимые варианты поведения гипервирусов в крови человека. Они эффективно уничтожаются иммунной системой в любом случае.
– Тогда доставь мне удовольствие, – Ресту-Влайя протянула мне инъектор.
– Ты хочешь, чтобы я принял новостную пилюлю?
– Да.
«А ведь она не знает, что именно нужно для ввода новостных пилюль! – осенило меня. – Значит… Значит, ничто не мешает мне…»
– Подай мне, будь добра, вон ту коробочку… Благодарю…
«Ну что, полковник Искандер Эффендишах… Сейчас или никогда!»
– сказал я себе и, не изменившись в лице, продолжил:
– Так, а теперь сними со своего топора вон то кольцо.
– Зачем?
«Уклоняться от прямых ответов! Во что бы то ни стало!»
– Ты слишком подозрительна и слишком любопытна. Ты хочешь, чтобы я сделал себе инъекцию? Или без лишних проволочек пойдем дальше?
Ресту-Влайя повиновалась. После встречи с Байонсом она имела некоторые основания доверять мне, не так ли?
Я взмолился, чтобы мое многострадальное кольцо не оказалось намертво пригоревшим к лезвию топора. К счастью, оно держалось на наконечнике лишь за счет трения. Ресту-Влайя с третьей попытки сняла его и дала мне.
Я взял кольцо. Рука моя не дрогнула.
Оно было сплющено, на его некогда матово-серой поверхности появилась синюшная окалина и несколько ржавых пятнышек крови. Я осторожно сжал кольцо двумя пальцами, добиваясь, чтобы оно приобрело форму, близкую к изначальной.
В итоге кольцо-катализатор превратилось в квадрат со стороной два сантиметра. Но уродский дизайн и неопределенный размер меня не смущали. Для того, чтобы кольцо послужило катализатором «горячего» режима, требовалось лишь символически надеть его на любой из пальцев до упора.
– Так, теперь смотри, как это делается…
С этими словами я надел кольцо на средний палец правой руки.
Ресту-Влайя. не сводила с меня глаз.
Я не сводил глаз с кольца.
Ничего не произошло.
Совсем ничего.
Катализатор не работал.
Оставалось лишь делать вид, что так и должно быть.
Я зарядил новостную пилюлю в инъектор и безучастно наблюдал, как она превращается в прозрачную, будто слеза, водичку.
Конец. Это конец.
Спасения нет.
И все-таки повстречаться с дружиной ее двоюродного брата мне было не суждено.
Прошли еще два времени суток. Лес сменился лабиринтом коралловидного кустарника. Вдали торчали белые башни, сотканные из облаков, которые, казалось, вырастали прямо из земли и уходили в серые тучи. Таких облаков я не видел ни до, ни после. Это были выбросы мусорной материи над тойлангскими стрельбовыми телепортерами в районе замаскированного под заурядную сопку объекта, который впоследствии получил в наших документах название «Оазис Мальстрим».
Да-да, то, что не удалось Сверхчеловечеству, было, как оказалось, достоянием цивилизации тойлангов. На Утесе наша армия впервые столкнулась со стрельбовыми телепортерами, через которые тойланги перебрасывали прямо с Эрруака свои дружины и их амуницию. Отсюда взялось самоуверенно-ироническое «Ресту-Влайя не летает». Именно при помощи телепортера она намеревалась убраться с планеты восвояси. Что ей и удалось – только без меня.
Но когда мы, качаясь от усталости, стояли на опушке леса, я ничего не знал об Оазисе Мальстрим. Просто смотрел на сгущенное молоко дивных облаков и прикидывал, суждено ли мне в этой жизни когда-нибудь поспать на нормальной кровати, а поутру съесть пару ложечек хотя бы вот сгущенного молока.
– Я ложусь спать, – сказала Ресту-Влайя.
Не успел я промычать что-нибудь вроде «спокойной ночи», как она завалилась на бок. Похоже, она крепилась до последней секунды в надежде, что мы вот-вот дойдем до тойлангских передовых дозоров. Но не рассчитала силы и мгновенно отключилась, даже не позаботившись о том, чтобы связать меня своей чудо-лентой.
Допускаю, что после встречи с Байонсом у нее возникли излишне романтические представления о моей персоне. Что я привязался к ней, как к родной мамочке, внутренне преобразился и мечтаю остаток жизни провести в обществе тойлангов. А возможно, она была уверена, что мне не хватит смелости пойти куда глаза глядят. Ведь до тойлангских передовых дозоров и впрямь было уже очень близко, а где находится наш десант, оставалось лишь гадать.
Я постоял над ней. Послушал, как она посапывает во сне.
Прикинул, имеет ли смысл попытаться завладеть ее топором. Проснется? Не проснется?
Игра не стоила свеч. Мне все равно не хватило бы духу пустить его в ход против Ресту-Влайи. А таскаться с лишней тяжестью не хотелось.
Я зашел в лес, сорвал два гриба – с желтой и красной шляпками. Загадал: если красная шляпка упадет вправо от желтой, то пойду направо, и наоборот.
Подбросил шляпки, ознакомился с результатами гадания и пошел налево – держась под деревьями метрах в тридцати от опушки.
Не скажу точно, сколько я шел. Наверняка не так долго, как мне казалось. От жажды я не умер, а ведь отсутствие питьевой воды было первейшей гарантией того, что полковник Эффендишах больше сорока восьми часов не нагуляет.
Помню только, как в голубом мареве Кетрарии А увидел огромную перепаханную поляну, наши инженерные танки и два тяжелых коптера, закрывших полнеба…
Меня вывезли на госпитальный транспорт Пятого Флота, отпаивали и откармливали, а потом потребовали объяснений. Я изложил все очень близко к фактам, даже не нашел возможным скрывать историю с Байонсом. Опустил только две-три подробности – совсем уж незначительных, с точки зрения разведки.
Мои действия в плену признали в целом адекватными, но капитан первого ранга Алонсо ар Овьедо де Мицар счел крайне подозрительной ту легкость, с которой я убежал от Ресту-Влайи. За это уцепились и поставили мне в вину задержку катализации активантов в бою на просеке. И предложение об эвакуации десантного корпуса сочли пораженческим. Даром, что к тому моменту, когда я смаковал в госпитале куриный бульон, от корпуса остались два полка, а на Утесе сражалось несколько новых соединений.
В итоге я лишился дубовых листьев и оказался на «Бетховене».
5. Голова – на шее, воздушный крокодил – на привязи
«Аль-Тарик» на связи. По приказу Ставки атаковал Франгарн-164 торпедами. Веду бой с превосходя…»
Сообщение обрывалось на полуслове.
Я весь ушел в воспоминания о своих злоключениях на Утесе. Поэтому воспринять одновременно две новости – хорошую и плохую – был совершенно не готов.
Медленно, сомнамбулически перечитал ленту дважды.
«Вот черт!» – до меня наконец дошел смысл написанного.
Хорошая новость заключалась в том, что тайм-аут закончился и родной крейсер снова в эфире, хотя я уже на это не надеялся. А плохой новостью было то, что «Аль-Тарик» выпустил торпеды по Комете.
Вне зависимости от результатов стрельбы это означало ответное уничтожение крейсера патрульными кораблями тойлангов. И, скорее всего, ставило крест на переговорах.
«Веду бой с превосходя…»
Похоже, тайм-аут, в который без предупреждения провалился «Аль-Тарик», на этот раз будет бессрочным.
И куда запропастился этот Дурново?
Делать на узле связи больше нечего. Я на всякий случай настроил автоответчик. Надиктовал несколько сообщений в зависимости от ранга вероятного (на самом деле – невероятного) запроса и вышел из узла связи.
В нашем правительстве-на-час собрались идиоты. Умные в малом, глупые в большом. Раз ответ будет дан в День Кометы, значит, Комету надо уничтожить. Чтобы – что?
Но нельзя не признать: это самая экстравагантная попытка затянута переговоры в истории войн.
Быстрым шагом, срывающимся на бег, я миновал несколько дверей и в конце коридора свернул налево, по указателю с красным крестом.
В медицинском отсеке сидели Дурново и Галеацци. Последний был бледен, как полотно, но смотрелся уже не живым мертвецом, а, скорее, прозаическим раздолбаем, который с вечера перебрал синтетического пива. Облачен он был, как и доложено пациенту, в трусы, тапочки и прозрачный пластиковый комбинезон.
Полковник и берсальер о чем-то довольно мирно беседовали. Когда я вошел, Галеацци как раз говорил:
– …ничего. Уверяю вас, ничего, кроме новостных пилюль.
– Еще раз здравствуйте, господа, – сказал я, как мне показалось, вполне приветливо. Но, вероятно, я был совершенно вне себя, и полковник сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Хотя, казалось бы, куда уже дальше…
– Что случилось, Искандер…
– Думаю, «Аль-Тарик» накрылся.
– Как?!
Я изложил содержание последнего сообщения и свои комментарии к нему.
– А теперь, господа, я предлагаю подняться на обзорную площадку. Если торпеды «Аль-Тарика» достигли цели, у нас есть возможность убедиться в этом воочию.
– Идем, – полковник поднялся и сделал пригласительный знак берсальеру. – Кстати, мы тут с Джакомо имели очень интересную беседу.
– Про «Мерсию» узнал? – бросил я через плечо, выходя из медицинского отсека.
– Первым делом, – ответил Дурново. – Рота «Мерсия» охраняла координационный центр «Пояса Аваллона». А еще была Первая Отдельная рота «Кент», которая стерегла непосредственно блок-крепости.
– Я счел нецелесообразным сохранять военную тайну в сложившихся обстоятельствах, – ввернул Галеацци.
– Понятно. Охрана «Пояса Аваллона». Что-то подобное я предполагал. А фамилию Смыгла вы, Галеацци, слышали?
– Нет, – ответил за берсальера Дурново. – Я уже спрашивал.
Мы зашли в лифт.
– А что значат слова «Мерсия» и «Кент»?
– Так назывались два англосаксонских королевства в Британии времен короля Артура. А Аваллон – это такой мифический…
Лифт тронулся.
– Насчет Аваллона я в курсе. Скажите, капитан Галеацци, вы в плену были?
– Конечно же, нет, господин бригадный генерал! – берсальер так возмутился, что у него чуть дым из ушей не повалил.
– Ничего постыдного. Я, например, в плену был.
– Вы… вы, господин бригадный…
Галеацци не находил слов. Дурново недоуменно помалкивал. Задавать берсальеру вопросы насчет плена ему явно не приходило в голову. Ведь досье о подобном факте умолчать не смогло бы, а коль скоро в досье нет, значит…
Лифт остановился. Дверь открылась, но выходить я не спешил.
– Поставлю вопрос иначе. Вам, Джакомо, не случалось терять амуницию на поле боя? Скафандр? Оружие? Личное имущество?
– Ну, всего не упомнишь… – задумался берсальер. – Скафандр я, конечно, не терял… Но такие передряги случались, что страшно вспомнить. Однажды у меня взрывной волной из рук выбило «Гоч». Мы уходили из-под обстрела, искать оружие было некогда. Командование сочло, что проступок незначительный. Я отделался устным выговором.
– На какой планете вы его потеряли?
– Кодовое название Утес, система Кетрарий.
Да, во время чтения досье я обратил на это внимание: мы с ним дважды топтались по одним и тем же планетам, только в разных фазах операций. Например, на Утес его роту десантировали, уже когда я сидел в карантине и строчил отчеты о своем платоническом романе с Ресту-Влайей.
– Только «Гоч»?
– Ну… с меня еще навесной контейнер сорвало. Со всякой мелочью.
– А где именно произошел этот случай? Не в окрестностях ли Оазиса Мальстрим?
– Именно там.
– Ну вот, теперь по крайней мере понятно, откуда тойлангам известно его имя, – усмехнулся я, повернувшись к полковнику.
– Понятно?
– «Гоч» – именное оружие. Во всех смыслах. Его память содержит персональные данные и формулу ДНК владельца. Вдобавок, многие берсальеры лепят на рукоять «Гоча» миниатюрную табличку, где выгравированы всякие глупости. Вроде «Любимый мальчик Джакомо Галеацци».
– На моем было «Джакомо Галеацци парень хоть куда», – уточнил берсальер.
– То-то и оно.
– Теперь понятно, – кивнул Дурново. – И все равно, нелегко поверить, что тойланги так легко нашли его «Гоч».
– Могли. Оазис Мальстрим тойланги обороняли, как родную столицу. Их контратаки были весьма успешны. Поэтому не удивительно, что после одной из них на отбитых у берсальеров позициях они Подобрали этот злосчастный «Гоч» и выведали о его владельце буквально все.
– А что из этого следует?
– Следует, что мы узнали еще что-то, чего раньше не знали. Верно, капитан Галеацци?
– Я ничего не понимаю. Совсем ничего, – развел руками берсальер.
– Я тоже, – сказал я, и мы наконец вышли из лифта.
Мы находились на макушке башни, которая, в отличие от бункерообразного главного корпуса посольства, в лучшие дни задумывалась как самоценный архитектурно-художественный объект и заодно носитель наглядной агитации. Башня, точно римская триумфальная колонна, была обвита спиралью ленточного барельефа, повествующего о становлении и лучших достижениях Сверхчеловечества (с точки зрения Сверхчеловечества, конечно).
От амебы до питекантропа, от питекантропа до изобретения колеса… водяные мельницы… ветряные… каравеллы Колумба… паровая машина Уайта…
Дойдя примерно до середины башни, барельеф с пугающей многозначительностью обрывался. Привезти и установить керамические сегменты с уже готовой верхней частью не успели – началась война.
Не было локомотивов и аэропланов, компьютеров и Гагарина, «Аполлонов» и «Вояджера», не было великих символов термоядерного синтеза и преобразования Аль-Фараби, формул Единой Теории Поля и универсального фага.
Вот такая это была башня. История науки и технологии заканчивалась на ней где-то между 1800 и 1900 годами.
А духовная история и не начиналась. Будто и не было вовсе.
На вершине башни, накрытой многослойным стеклянным куполом, находилась обзорная площадка, снабженная различным «наблюдательным», а на самом деле шпионским оборудованием.
Мы до рези в глазах всматривались вдаль. Там, над горизонтом, пылала Комета. Хотя на меридиане посольства стояла глухая ночь, было светло, как в Ширазе зимним утром. Край кометного хвоста уже вошел в верхние слои атмосферы Эрруака, и через все небо тянулись белесые нити – следы крохотных ледяных метеоритов.
Я подошел к электронному всережимному телескопу и навел его на Комету. Настроил фильтры, отсекающие атмосферное рассеяние. Разделил картинку на оптическую, инфракрасную, рентгеновскую.
Во всем спектре ядро небесного тела выглядело целым и невредимым.
– Ну что же, господа. «Аль-Тарик» приказ Ставки выполнить не смог. За что ему спасибо.
– А самого «Аль-Тарика», случайно, не видно? – полюбопытствовал Дурново.
– Смеешься? От него, скорее всего, и облачка не осталось. Даже если бы я знал, какие у него были координаты…
– Прошу прощения. С нами, кажется, хотят поговорить, – перебил меня Галеацци.
Посольство наше стояло на отшибе, в нескольких километрах от столицы, опоясанное двумя полосами отчуждения. Снаружи находилась тойлангская охрана, контрольно-пропускной пункт и стоянка для экипажей, на которых только и разрешалось перемещаться землянам по территории Эрруака. Экипажи были запрограммированы так, что сами привозили послов в Управление Пространств Удаленных, а потом увозили обратно в посольство. Фактически это были передвижные тюремные камеры, пусть и достаточно комфортабельные.
Вторая полоса отчуждения находилась внутри первой и являлась уже нашей, земной линией обороны. Когда-то там, обмениваясь с минами и ловушками кодированными сигналами опознавания, блуждали вооруженные до зубов кибермехи. Но частные дружины, игнорирующие распоряжения центральной власти, дважды брали посольство штурмом – из спортивного интереса. В итоге от наших охранных систем мало что осталось.
Пока мы с Дурново рассматривали Комету, берсальер спустился с небес на землю и обратил внимание, что возле тойлангского КПП садится разномастная стая левитирующих аппаратов. Среди них были четыре пассажирских экипажа разных моделей и танк-истребитель. К этому следует прибавить несколько диковинных самоходных орудий, каких в колониях нам встречать не приходилось, и десяток одноместных «мотоциклов».