Текст книги "Журнал «Если», 2003 № 09"

Автор книги: Александр Зорич

Соавторы: Дмитрий Володихин,Дмитрий Байкалов,Алексей Соколов,Евгений Харитонов,Карен Трэвисс,Тимофей Озеров,Глеб Елисеев,Василий Мидянин,Вячеслав Яшин,Сергей Трищенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

От размышлений у меня даже заболела голова, да я и не особенно верил в новую теорию. Я твердо знал только одно: что-то проникает сквозь лед снизу – что-то, что позволяет расти ледяным деревьям, траве и кустам. И это что-то не поступало к растениям сверху, из Центра, ведь они продолжали развиваться даже будучи укрытыми. Кроме того, их рост подчинялся вполне определенному циклу. Для меня это могло означать только одно: там, подо льдом, находится нечто такое, что само подвержено циклическим изменениям.

Размышляя об этом, я извлек из нагрудного кармана мой драгоценный легкаменный топор и тщательно привязал ремешком к поясному ремню, чтобы он случайно не улетел. Затем я вернулся по тропе к яме, в которой работал, продолжая на ходу раздумывать о возможном устройстве вселенной. Согласно теории веса, разработанной майором-лектором Хватацер, вода воздействовала на предметы, обладающие меньшей, чем у нее, плотностью, заставляя двигаться от Центра к периферии. Благодаря этому мы сами имели вес и могли твердо стоять на льду. Но если развивать эту теорию дальше, размышлял я, должна существовать какая-то сила, которая заставляет лед двигаться к Центру, противодействуя давлению воды, иначе наша вселенная давно бы взорвалась. Следовательно, подо льдом тоже должен быть слой воды или нечто подобное. Что именно, я сказать не мог; бесспорно было только одно – это «нечто» должно либо формировать легкамни, либо, как минимум, пропускать их через себя. И если мне удастся их добыть, подумал я, мой народ получит необходимые военные материалы для защиты собственной свободы и независимости.

У края шурфа я ненадолго замешкался, осматривая установленное здесь лабораторное оборудование, а затем спустился по веревке с завязанными на ней узлами на дно. Работа моя была довольно однообразной. Тридцать взмахов топором, потом небольшой перерыв, за время которого тело успевало восстановить запасы энергии, а вырубленные куски льда – осесть. Чтобы углубиться на пол-локтя, я потратил почти половину малого цикла.

Каждый раз, прежде чем снова взяться за топор, я прижимал антеннулы к гладкой, твердой поверхности моего ледовизора, посылал импульс, а потом высматривал на экране слегка размытые темные пятна, которые бы указывали на скрытые в толще льда легкамни, но ни один мне пока не попался.

Прошла еще четверть малого цикла, и тут я заметил нечто странное.

Примерно половина экрана ледовизора выглядела теперь темнее, чем другая. Легкамень? Не похоже. Изображения легкамней были достаточно контрастными, хотя и нечеткими, и я был уверен, что ни с чем их не спутаю.

Еще никогда мне не доводилось сталкиваться ни с чем подобным.

Приподнявшись на четырех ногах, я внимательно осмотрел ледовизор. Сконструированный на базе теории акустического зрения профессора Ледоколсона, он состоял из нескольких усеченных конусов, обращенных широкой стороной вниз. На верхней, узкой поверхности каждого конуса имелась плоская мембрана с молоточком-толкателем. Это простое, но чрезвычайно остроумное устройство многократно усиливало любые колебания-волны, поступающие из толщи льда, и передавало их на антеннулы.

Каждый конус был наполнен жидкостью под небольшим давлением. Если бы их герметичность оказалась нарушена, я действительно видел бы более слабый сигнал, однако мне никак не удавалось найти причину, по которой начала вдруг подтекать добрая половина конусов с одной стороны ледовизора.

Потом мне пришло в голову, что ледовизор, прижатый массивной трубчатой рамой, все же примыкает ко льду недостаточно плотно из-за каких-то малозаметных неровностей. В этом случае на экране действительно должна была появиться легкая тень. Не без труда я приподнял ледовизор и осмотрел его основание, но прибор был установлен правильно. На всякий случай я проверил его на всех доступных мне частотах, но так и не обнаружил поломки.

Значит, понял я, на экране виден край какого-то очень большого объекта, находящегося к тому же на достаточно большой глубине. Глубиной – или, возможно, аморфной структурой самого объекта – и объясняется то, что я вижу его так нечетко.

Вернувшись к ледовизору, я послал подсвечивающий высокочастотный импульс, но тень с экрана не исчезла. Я немного передвинул прибор и послал еще один сигнал. Граница темного пятна чуть сместилась, следовательно, неизвестный предмет находился в глубине льда, а не в ледовизоре.

Неужели я вижу просто границу участка, где лед имеет какие-то иные физические свойства? Быть может, это полость, заполненная талой водой или ледяным крошевом? Но чтобы подтвердить или опровергнуть эту гипотезу, мне пришлось бы еще больше углубить мою яму, а это потребовало бы несколько циклов тяжелого труда. Как быть? Все же я решил попытаться, однако когда я слегка наклонил ледовизор, чтобы сдвинуть в сторону и освободить место для работы, меня осенило. А если сделать дно ямы вогнутым? Тогда, передвигая ледовизор с места на место, я смогу посылать звуковые лучи под разными углами. Это должно было в несколько раз увеличить поле зрения прибора.

Не тратя времени даром, я с воодушевлением принялся за работу.

Мне потребовалась еще четверть цикла, но в конце концов я убедился: во льду подо мной действительно что-то есть. Неизвестный предмет залегал довольно глубоко, но он был очень большим, просто огромным! А вдруг, мечтал я, мне посчастливилось отыскать огромную глыбу легкамня, из которой можно наделать оружия?! Увы, я хорошо понимал, что в одиночку мне ни за что не добраться до моего сокровища. Если я хочу достать этот легкамень до прихода армий Западной империи, мне необходима помощь.

И я отправился к Трикликстону, на ходу срывая и отправляя в рот стебли ледяной травы. Я не мог позволить себе остановиться хотя бы ненадолго, чтобы как следует поесть – времени действительно оставалось в обрез.

* * *

Профессора Трикликстона я нашел в его кабинете. Кроме него там оказались генерал-советник Антенссон и еще четверо.

– А вот и молодежь пожаловала! – приветствовал меня профессор.

– Ты как раз вовремя, Хелицерис, я уже собирался послать за тобой. С генералом ты, кажется, знаком… Позволь представить тебе лейтенант-профессора Локаториса, мистера Клешнехваттера, мистера Октоподса и почтенную мать Айсбергссон.

– Доброго цикла всем, – поздоровался я и снова повернулся к Трикликстону. – Вы собирались послать за мной, профессор? – переспросил я. – Но как вы узнали… Впрочем, у меня действительно есть новости, которые могут оказаться весьма важными. Только что я обнаружил подо льдом некий объект, который может оказаться очень большим легкамнем, и…

Добродушное хлопанье дыхательных клапанов заставило меня замолчать на полуслове.

– А как ты посмотришь, юный Хелицерис, на такую новость: теперь у нас есть доступ к богатейшим запасам легкамня? Если расчеты верны, нам даже не придется долбить лед!..

Я озадаченно поднял вверх обе клешни.

– Именно так! – подтвердил профессор. – Если тебя не затруднит пройти с нами во внутренний двор, то увидишь все своими глазами. Надеюсь, тебе любопытно?

Немного поразмыслив, я решил отложить свои новости. У меня не было полной уверенности, что обнаруженная мною аномалия действительно легкамень. Главное, я сообщил о своей находке, а насколько мои выводы обоснованы, разберемся позднее. Кроме того, слова профессора меня весьма заинтриговали. Интересно, где может находиться месторождение, о котором он говорил, и почему его открыли только сейчас, подумал я и кивнул.

Генерал и профессор двинулись к выходу, я последовал за ними.

Университетские учебные корпуса и офисы образовывали правильный восьмиугольник, внутри которого находилась площадь, имевшая в поперечнике не меньше двадцати стандартных длин. В последнее время на этой территории проводились разного рода военные исследования, подробности которых мы предпочитали хранить в тайне. То, что меня пригласили туда, было знаком высокого доверия, которое я, впрочем, в полной мере оценил, только когда мы приблизились ко входу в секретную зону. Здесь дорогу нам преградили трое вооруженных часовых и две очень крепкие двойные двери, сплетенные из одеревеневших водорослей.

Преодолев пост безопасности, мы очутились на площади, ярко освещенной звуковыми прожекторами. В центре ее красовался гладкий, блестящий шар, похожий на ледяной и диаметром не менее трех стандартных длин. Рядом стояла огромная лебедка, на барабан которой был намотан толстый канат из паутины водяного жука, стоивший, наверное, целое состояние.

– Юный Хелицерис! – обратился ко мне генерал Антенссон. – Ты знаешь, что легкамни, которые мы не успеваем перехватить, поднимаются наверх и исчезают навсегда. Несомненно, все они попадают в Центр мира. За время существования нашей вселенной там должны были скопиться несметные сокровища – буквально горы легкамней, которые можно собрать и переправить назад. До недавнего времени мы не знали, как далеко от поверхности находится Центр. Сейчас я могу ответить на этот вопрос. Майор-профессор Антенкер изобрел прибор, с помощью которого нам удалось получить отраженный эхосигнал.

– Отраженный эхосигнал? – удивился я. – Неужели там, наверху, тоже есть чередующиеся слои льда и воды?

– Да. Судя по всему, верхняя твердь расположена от нас на дистанции не более двухсот пятидесяти пяти стандартных длин тела. Для современной техники это вполне доступно.

– Профессор Антенкер совершенно уверен, что это – след какой-то блуждающей температурной аномалии, – вмешался профессор Трикликстон. – Преграда, на которую наткнулся сигнал, представляет собой нечто более плотное, осязаемое, неподвижное. Несомненно, это и есть неведомый Центр мира или, по крайней мере, нечто, способное задерживать легкамни.

Я снова бросил взгляд на лебедку и шар. Только теперь я заметил над ним тонкую, но прочную сеть, слегка покачивавшуюся в колышимой течением воде. Сеть была полна легкамней, стремившихся оторвать наш летательный аппарат ото льда. Сколько стоят эти легкамни, я боялся даже вообразить.

Не в силах справиться с восторгом и волнением, от которых щетинки на моих ногах встали дыбом и начали мелко вибрировать, я спросил:

– Выходит, мы можем отправиться туда же, куда уходят наши мертвые, и собрать легкамни?

– Не только можем, но и должны, – подтвердил Трикликстон. – И тебе предстоит лететь с нами.

Это было сказано мягким тоном, но я сразу понял: от этого приглашения нельзя отказываться – особенно теперь, когда мне стало известно, что наша наука сделала подобное путешествие возможным. Больше того: если бы профессор меня не пригласил, я готов был умолять его взять меня с собой.

– Когда? – только и спросил я.

Двое моих собеседников, к которым успели присоединиться лейтенант-профессор Локаторис, мистер Клешнехваттер, мистер Октоподс и почтенная мать Айсбергссон, ответили не сразу. Во внезапно наступившей тишине неожиданно громко прозвучали глухие далекие удары. Это работали боевые машины Западных, и над далеким горизонтом то вспыхивало, то разгоралось низкочастотное звуковое зарево.

Трикликстон повернулся к генералу.

– Что скажете, сэр?

– Мешкать нельзя, – с военной прямотой ответил Антенссон. – Мы отправляемся немедленно, как только в шар погрузят провиант. На борту есть все необходимое, так что собирать вещи вам не понадобится. Должен, однако, еще раз напомнить вам об опасности.

С этими словами он поочередно направил свои антеннулы на каждого из нас, но, насколько я мог почувствовать, никто не колебался.

– Превосходно. До старта у вас есть примерно тридцать минут. Рекомендую потратить это время на улаживание самых неотложных дел.

У восточной стены есть акустические переговорные кабинки, можете воспользоваться ими.

– А сами-то вы полетите? – поинтересовался я, не подумав, что мой вопрос звучит по меньшей мере бестактно.

Генерал резко повернулся ко мне, но потом, поняв, что я не хотел его оскорбить, экспансивно взмахнул клешней.

– Командир должен вести своих людей за собой – только тогда он настоящий командир. Таков мой принцип, Хелицерис, – ответил он и ушел.

Я некоторое время стоял неподвижно, разглядывая шар и лебедку, потом отправился к переговорным кабинкам. Никаких особых дел, которые необходимо было улаживать, у меня не было – с этой точки зрения, я подходил для столь опасного путешествия едва ли не идеально. Из родных мне хотелось известить только мать, из яйца которой я появился на свет, но она оказалась в отъезде, поэтому я связался с университетским регистратором и оставил для нее сообщение. Кроме того, регистратор записал мою последнюю волю, в которой я распорядился немногими имевшимися у меня личными вещами.

Оставалось решить, что будет с моим проектом, если события обернутся наихудшим образом. Поручить его я мог только Сонарис, которая была моим первым научным руководителем. Правда, наши отношения нельзя было назвать простыми: Сонарис твердо верила, что спариться с собственным учеником – не самая лучшая идея, однако ее яйца имели высокий интеллектуальный потенциал, да и я скоро уже не буду студентом. Кроме того, мы были одного возраста (и она, и я успели перелинять трижды), а этот срок считался самым подходящим для производства потомства. По моему глубокому убеждению, каждое живое существо так или иначе стремится оставить после себя хоть какой-нибудь след, хоть какую-нибудь память. Что ж, подумал я, если Сонарис не суждено стать матерью моих детей, она по крайней мере сумеет позаботиться о моей теории.

Потом я задумался о дальнейшей судьбе найденной, мною глыбы легкамня, если, конечно, я не ошибся. Подобная находка способна была обессмертить мое имя (и даже скорее, чем моя пока еще ничем не подтвержденная космогоническая гипотеза), однако я знал: если этот легкамень попадет в руки Западных, ни одно живое существо во вселенной не сможет чувствовать себя в безопасности. С тяжелым сердцем я велел регистратору внести мое завещание в перечень документов, подлежащих обязательному уничтожению, если Длинная Долина будет захвачена Империей. Как ни странно, только произнеся эти слова вслух, я окончательно осознал, насколько близка и реальна грозящая нам всем опасность.

Потом я услышал протяжные, пульсирующие звуки. Очевидно, это был сигнал к отлету, хотя генерал почему-то нас не предупредил. Выйдя из переговорной кабинки, я вернулся к шару. Там уже стоял мистер Клешнехваттер. Несмотря на грозное имя, его клешни были довольно маленькими. Он подвел меня к открывавшейся на петлях дверце у основания шара и сказал:

– Это входной люк, Хелицерис. Открой его.

Я подчинился. Люк отворился на удивление легко. Я этого не ожидал, и массивная дверца, откинувшись внутрь шара, едва не вырвалась у меня из рук.

– Мне кажется, – проговорил я в раздумье, – дверь не слишком тяжела, чтобы быть по-настоящему крепкой.

– Она сделана из нескольких слоев натурального растительного волокна, скрепленного сваренным из кожи морских червей клеем, – ответил Клешнехваттер. – Поэтому на самом деле она гораздо крепче и тяжелее, чем лед. Но это, разумеется, секрет, который ты обязан хранить!

Я несколько раз открыл и закрыл дверцу, думая о том, насколько она крепка и тяжела.

– Если у нас есть такие материалы, – промолвил я наконец, – для чего нам тогда нужно легкаменное оружие?

Мистер Клешнехваттер добродушно защелкал дыхальцами.

– Разумеется, ты прав, юный Хелицерис. Увы, легкамень нужен не только для того, чтобы делать оружие. Он необходим нам, чтобы подниматься над врагом в летательных аппаратах. Приводимая в действие легкаменным движителем гондола с четырьмя стрелками способна нейтрализовать восемьдесят восемь вражеских пехотинцев, даже если в цель попадет хотя бы четверть груза моллюсков-кинжалов.

Кинжальные моллюски жили во льду. Я знал, что если извлечь такого моллюска из норы, природный инстинкт заставит животное снова вернуться в привычную среду обитания. Оригинальный реактивный двигатель – струя воды, с силой выбрасываемая из внутренней полости тела – позволял им развивать огромную скорость. Выпущенные с борта бомбардировочной гондолы кинжальные моллюски стремглав неслись вниз и вонзались глубоко в лед своими твердыми зазубренными панцирями, с помощью которых они обычно удерживаются на месте от линьки до линьки. А если на пути моллюска оказывалось живое существо, заостренный панцирь пробивал его насквозь. В прошлом жизненном цикле я сам едва не стал жертвой такого моллюска, который впился в лед буквально в шаге от меня. Восхищение и страх, которые я пережил в далекой юности, до сих пор оставались одним из самых ярких моих воспоминаний. Правда, использовать кинжальных моллюсков в качестве оружия можно было только от отчаяния, однако сейчас я об этом не думал. Все мои мысли захватила перспектива полета высоко над поверхностью.

– Потрясающий проект! – воскликнул я, не скрывая своего восхищения. – А вы тоже летите, мистер Клешнехваттер?

– Увы, нет – кто-то ведь должен вращать лебедку. Ну а теперь полезай внутрь, все остальные уже там.

Я кивнул и забрался в летательный аппарат. Мои спутники действительно уже сидели на скамьях, размещенных по периметру шара. Над скамьями я увидел несколько округлых иллюминаторов из толстого льда, которые, однако, были совершенно незаметны снаружи. Под скамьями размещались закрытые дверцами шкафчики, где, очевидно, были сложены запас провизии, инструменты и оружие.

Заняв последнюю свободную скамью, я еще раз огляделся по сторонам. Казалось, я попал в новый, странный мир. Внутренние стенки шара были гладкими, словно оболочка яйца. Если не считать скамей, шкафчиков и цилиндрического предмета в центре пола, покрытого, как мне показалось, чем-то вроде куска туго натянутой кожи, здесь не было ничего. Отчего-то пустота и почти стерильная чистота действовали на меня удручающе. Впервые я подумал о том, что действительно могу не вернуться.

– Мы поднимаемся, – заметил Антенссон. Его слова подтверждало, однако, лишь едва заметное покачивание пола под ногами. Я, во всяком случае, не ощутил никаких признаков движения.

– Не волнуйся, юный Хелицерис, – обратилась ко мне почтенная мать Айсбергссон, очевидно, заметив мое состояние. – У меня есть лекарство, которое поможет тебе перенести повышение давления. Уверяю тебя, несмотря на его, гм-м… своеобразный вкус, оно тебе не повредит. Я сама принимала его несколько раз перед испытаниями в барокамере.

– В барокамере? – удивился я. Ни о чем подобном я никогда не слышал.

Айсбергссон с довольным видом пошевелила усиками.

– Она находится под северной частью Университета. Мы вырезали во льду яму цилиндрической формы, затем выточили ледяной поршень, который почти точно подходит к ней по диаметру. Конечно, остался небольшой зазор, но мы перекрыли его с помощью уплотнительной юбки из ледяной травы. Поршень опускается с помощью мощного винта и сжимает воду в яме.

Я сделал несколько жестов, выражавших изумление и восхищение.

– Должно быть, – заметил я, – эта работа потребовала много времени и усилий!

Антенссон несколько раз щелкнул дыхальцами.

– Так и было, сынок, зато теперь у нас есть собственный квалифицированный специалист по высокому давлению, которому мы без опаски можем доверить свои жизни. А сейчас позволь показать тебе еще одно техническое чудо. Клешнехваттер!..

– Да, генерал? – голос Клешнехваттера звучал непривычно высоко, к тому же в нем ясно слышались неприятные дребезжащие нотки, но слова вполне можно было разобрать. Но… где же сам Клешнехваттер?

– Высота? – осведомился Антенссон, повернувшись к барабану на полу.

– Выпущено двадцать восемь длин каната, – доложил Клешнехваттер. На этот раз я заметил, как мерцает натянутая кожа на цилиндрическом предмете. Вероятно, Клешнехваттер находится снаружи и наблюдает за тем, как разматывается якорный канат. С другой стороны, насколько я запомнил, лебедка с барабаном осталась на льду, а мы поднимались уже довольно долго. Высота двадцать восемь длин означала, что мы преодолели отражающий водяной слой, за которым обычные органы чувств становились бесполезны. Так как же мы можем слышать и видеть голос мистера Клешнехваттера?

Щетинки на ногах Антенссона торжествующе завибрировали.

– Неплохое представление, не так ли! – воскликнул он. – Не стану держать вас в неведении, коллеги. Дело в следующем: якорный канат натянут достаточно туго, чтобы передавать звуки, которые мы производим. Звуки усиливаются с помощью этого барабана-резонатора. – Он указал на цилиндр в полу. – Аналогичное устройство имеется и у мистера Клешнехваттера. Оно свободно скользит по канату благодаря четырем легкаменным роликам. Через эти же ролики колебания голоса мистера Клешнехваттера передаются на канат, канат вибрирует, и мы слышим его здесь. И наоборот.

– Значит мистер Клешнехваттер остался на льду… – проговорил я полувопросительным тоном.

– Да, – подтвердил генерал Антенссон.

Я промолчал, но отнюдь не от растерянности. Просто я не знал, как лучше выразить обуревавшие меня чувства. Подняться на головокружительную высоту и продолжать слышать тех, кто остался внизу – это было похоже на самое настоящее чудо! Переговорные трубки, которыми мы пользовались, передавали акустические волны на расстояние не свыше восьми стандартных длин. На большие дистанции приходилось посылать гонцов.

* * *

Мы поднимались и поднимались, и давно бы потеряли счет времени, если бы Клешнехваттер и студенты, посменно вращавшие барабан лебедки, не дали нам знать, что прошло уже два малых цикла. Профессор Трикликстон тут же засел за расчеты и вскоре сообщил: мы преодолели примерно одну сотую расстояния до геометрического центра нашего мира. По уверениям генерала Антенссона мы должны были достичь тверди значительно раньше: он верил показаниям приборов профессора Антенкера. О том же свидетельствовали наблюдения, проведенные подчиненными профессора сквозь разрывы в отражающем водяном слое.

К этому времени мы все чувствовали себя довольно скверно. Как объяснила нам почтенная мать Айсбергссон, давление воды заставляет сжиматься заполненные тяжелой жидкостью внутренние полости нашего организма и препятствует производству необходимой для жизни энергии. На основании своих экспериментов в барокамере она утверждала, что нам пока ничего не угрожает, если не считать постоянного ощущения дискомфорта. Но и к этому, сказала почтенная мать Айсбергссон, можно привыкнуть.

Я честно старался притерпеться и постоянно пил лекарство почтенной матери Айсбергссон, но все равно чувствовал себя очень усталым и слабым. Голова кружилась, а ощущение странной легкости во всем теле заставляло меня то и дело хвататься за скамью. Казалось, я вот-вот оторвусь от нее и взлечу к потолку, как самый настоящий легкамень. Отчего это происходит, я не знал. Можно было подумать, само строение моего тела изменилось, и теперь мир мертвых притягивает меня к себе с той же силой, с какой всего несколько циклов назад меня притягивал к себе лед. Зачем, спрашивал я себя, мы летим все выше и выше? И чем все это кончится?

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я пытался обсуждать с матерью Айсбергссон космологические проблемы и даже поделился с нею своей теорией об устройстве вселенной, которая, по моему мнению, действительно могла быть похожа на яйцо с несколькими оболочками.

– Яйцо – вселенная, вселенная – яйцо… Любопытная аналогия! – похвалила меня почтенная мать Айсбергссон. – Оболочка яйца предохраняет зародыш от паразитов, но пропускает воду и растворенную в ней тяжелую жидкость, служащую для питания личинки. Сама личинка, таким образом, существует в пространстве между оболочкой яйца и его центром, где собирается питательное вещество. Интересная идея, юный Хелицерис, и к тому же сама немного похожа на яйцо. Я имею в виду, что всякая теория должна некоторое время побыть в оболочке чьего-либо ума, прежде чем созреет настолько, чтобы вылупиться. Ни раньше, ни позже. У настоящего яйца только одна оболочка, и раскрывается она только однажды. Когда-то давно – еще до того, как появились ясли для молодняка – большинство личинок съедалось хищниками сразу после появления на свет. Так скажи мне, Хелицерис, если наша вселенная действительно похожа на яйцо, готовы ли мы к тому, чтобы самим разломать скорлупу? – Она немного помолчала, размышляя. – Лед, война, яйцо вселенной… Живые существа вылуплялись из яиц, жили и умирали, но ничто, похоже, не изменилось. Все осталось таким же, как много жизненных циклов назад.

Я сказал:

– Сколько раз появлялись и исчезали разные народы? Сколько раз было завоевано и утрачено знание? Сколько поколений солдат сражались и умирали за один и тот же лед? И как долго все это продолжается?

Почтенная мать Айсбергссон кивнула.

– Дольше, чем мы знаем. Дольше, чем мы в состоянии вообразить. Случается, теплопад вымывает изо льда артефакты – следы минувших эпох. Профессор Киркхвост из Четырех Долин статистически обработал все случаи подобных находок. Ему удалось получить очень интересные данные. Когда-то в наших краях существовала другая цивилизация – почти такая же развитая, как наша. Потом разразилась война, цивилизация погибла, а лед похоронил под собой все оставшееся… – Мать Айсбергссон тяжело вздохнула. – На основе средней скорости роста льда профессор Киркхвост высчитал, что с тех пор прошло около пятисот тридцати восьми больших строенных циклов, и вот теперь наш мир снова стоит на краю гибели. Конечно, это только гипотеза, но не исключено, что история имеет тенденцию повторяться.

Я представил себе, как в результате нашествия Западной империи мое открытие погибает, а потом, через пятьсот тридцать восемь больших строенных циклов, кто-нибудь повторяет его только затем, чтобы оно снова было утрачено.

– Что случается с личинкой, которая задерживается в яйце слишком долго?

– В конце концов ее съедают черви, скорлупа не вечна. Наша нынешняя оболочка, – Айсбергссон сделала круговое движение клешней, – тоже только кажется прочной. Похоже, твоя аналогия с яйцом гораздо шире, чем просто абстрактная модель вселенной. Это вполне конкретная гипотеза устройства нашего мира – чтобы в этом убедиться, достаточно только повнимательнее посмотреть на давно знакомые предметы. По-моему, в твоей теории содержится рациональное зерно, и со временем она может помочь нам лучше понять окружающий мир.

– Благодарю вас, мать Айсбергссон.

Она кивнула и отвернулась, давая понять, что разговор закончен. Я тоже чувствовал себя усталым – давление давало о себе знать, и мне было трудно сосредоточиться. Наш шар поднимался все выше, и его пассажиры становились все молчаливей и угрюмей. Разумеется, все мы волновались, хотя и старались этого не показывать. Сколько длин троса было на барабане лебедки Клешнехваттера? Я не мог вспомнить. Если мы ничего не найдем в ближайшее время, подумалось мне, потом мы уже будем не в состоянии что-либо сделать со своей находкой, даже если нам попадутся богатейшие запасы легкамня!

– Друзья! – неожиданно воззвал лейтенант-профессор Локаторис.

– Я что-то вижу, и совсем близко, прямо над…

Внезапный удар сбросил нас со скамей.

– …Прямо над шаром!

Сначала мы живым клубком скатились к стене, которая вдруг превратилась в пол. Во всяком случае, ощущение тяжести было довольно отчетливым, хотя и слабым. Но прежде, чем мы успели с облегчением вздохнуть, шар начал раскачиваться, и вскоре мы оказались на потолке. Качка скоро ослабла, но нам все равно потребовалось немало времени, чтобы разобраться в мешанине клешней, ног, антеннул. В конце концов – с бесчисленными извинениями – мы сумели усесться в кружок на потолке, так как верх и низ поменялись местами.

Убедившись в нашей невредимости, генерал Антенссон подпрыгнул и, подплыв к барабану-коммуникатору, который оказался теперь над головой, уцепился за него обеими клешнями.

– Клешнехваттер! – громко позвал он.

Но ответа не было. Система передачи звуков работала при условии, что якорный трос будет натянут. Теперь он ослаб. Шар продолжал чуть заметно колебаться, и мы покачивались вместе с ним, чувствуя себя совершенно беспомощными.

Прежде чем хоть один из нас успел заговорить, шар резко дернулся и послышался странный чмокающий звук. Вскоре у нас появилось ощущение, что шар снова натягивает канат. Еще две минуты спустя мы услышали дребезжащий голос Клешнехваттера:

– Генерал! Кто-нибудь!.. Отзовитесь!

– Слава вышним силам! – вполголоса пробормотал мистер Октоподс.

– Говорит генерал Антенссон. Кажется, мы перевернулись вверх ногами, Клешнехваттер, но никто не пострадал. Почтенная мать?

– Столкновение было не слишком сильным, – ответила Айсбергссон. – Думаю, все целы.

– Я цел, – отрапортовал профессор Трикликстон. Остальные последовали их примеру.

– Очень рад за вас, – голос Клешнехваттера донесся из барабана после довольно значительной задержки. – Когда мы заметили, что канат провис, мы тотчас начали выбирать слабину, но это заняло порядочно времени, так как вы поднялись очень высоко. Теперь канат снова натянут как следует, но мне… Я думаю, вы все еще находитесь вблизи преграды, с которой столкнулись. Скажите, можете ли вы открыть верхний люк?

Поскольку потолок и пол решили поменяться местами, верхний люк был теперь у нас под ногами.

– Мы немедленно попробуем. Спасибо, Клешнехваттер. – Антенссон махнул нам одной клешней. – Похоже, друзья, мы прибыли, куда хотели!

– Необходимо собрать легкамни как можно быстрее, – вмешалась почтенная мать Айсбергссон. – Я не знаю, как подействует на наши организмы такое высокое давление.

Она была права, но мне казалось, что я почувствовал себя даже немного лучше, чем во время подъема. Вероятно, мое тело успело приспособиться к новым условиям. Разумеется, я ощущал некоторую заторможенность в движениях и мыслях, однако не сомневался, что на качестве моих умозаключений эта замедленность реакций отразиться не должна.

Антенссон кивнул.

– Хелицерис и Локаторис, раздраить люк! Октоподс, завести маяк!

Мы бросились исполнять приказ, хотя мне очень хотелось взглянуть на маяк. Генерал приказал его «завести». Это подразумевало наличие какой-то пружины. Раньше мне не приходилось слышать о пружинном маяке. Похоже, угроза войны заставила Университет потрудиться и создать новые механизмы и приборы, существование которых еще недавно считалось невозможным. Но больше всего меня восхищала перспектива лично познакомиться с новейшими достижениями техники, поскольку скрывать их от меня ни генерал, ни профессор, судя по всему, не собирались.

Но дисциплина прежде всего, и я занялся задвижками люка. Не успел я справиться с первой из них, как наш шар начал излучать ровный, монотонный звук, освещая все вокруг. Очевидно, это и был маяк. Когда люк отворился, я убедился, что не ошибся. Под нами лежала залитая звуковыми волнами безликая и бескрайняя серая равнина. Ее поверхность чуть заметно бугрилась, но нигде не было видно ни намека на легкамни.