Текст книги "Стальной Лабиринт"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Дожидаться вертолетов Мастер Наг не стал.

В унисон взревели два танковых мотора. «Рахши», набрав внушительную для бездорожья скорость в тридцать семь километров в час, понеслись навстречу своей судьбе.

Первым в командирский визир Растова ввалился, ну конечно же, располосованный городским камуфляжем танк ведомого.

Но капитану достало выдержки не выстрелить мгновенно.

В следующий миг он был вознагражден: в пятнадцати метрах за ведомым показался «Юнион Джек» – запыленный символ несуществующей державности.

Он, впрочем, тут же скрылся – башня «Рахша» довернулась на Т-10.

Но, в сущности, это ничего не меняло.

Растов, захвативший в визирный крест горбик запасного командирского перископа, снял точное расстояние и мгновенно перебросил ценную цифирь в память взрывателя ОФС.

Он так спешил опередить Мастера Нага с выстрелом, что чуть не забыл перевести парсер в режим автосопровождения…

Однако он все-таки нажал волшебную кнопку.

И, убедившись, что сервоприводы башни заставили пушку отслеживать движение цели («приклеилась», как говорили танкисты), торопливо нажал на спуск.

Снаряд преодолел расстояние до цели за семьдесят одну сотую секунды и взорвался в десяти сантиметрах над бронекрышей.

Пятнадцать килограммов осколков отправились в свой короткий полет.

Растов прилип к визиру.

«Неужели ошибся насчет легкой бронекрыши?»

Вдруг танк Мастера Нага замер на месте.

Его башня не двигалась. Пушка не шевелилась.

Потом он зачем-то сдал назад, проехал метра три. И встал – на сей раз навсегда.

Растов слишком хорошо представлял себе что там, внутри танка с красной снежинкой. Знал, что патологоанатомам там делать нечего. И докторам – тем более нечего. Туда вообще лучше никогда больше не заглядывать. Никому. Ни за какие блага мира.

Несомненно, Мастер Наг был мертв. Возможно, выжил мехвод. Они обычно выживали – уж больно хорошо изолированы. «Но, конечно, не факт, не факт… Если там сейчас что-нибудь рванет…»

Однако какова бы ни была судьба вражеского мехвода, сейчас Растову было не до нее.

Оставался ведь еще второй танк – тот, в городском камуфляже. И он не зевал.

«Б-бам!»

Т-10 тряхнуло так, что Растов едва не сломал руку, которой держался за обрезиненную рукоять визира.

Это было оно, чертово попадание.

– Пробитие лобового бронелиста, – бесстрастно констатировал парсер. – Пожар в отсеке управления. Подаю пиродепрессант.

– Фомин, ты жив? – спросил Растов.

– Не дождетесь, – вяло отшутился мехвод.

– Разрешаю покинуть машину, – сказал ему Растов.

– Нина, ты как?

Но Нина не отвечала.

– Субота, вытаскивай Нину. Быстро! – скомандовал капитан.

Пока он отдавал приказания, его руки машинально выполняли работу наводчика.

Он дослал автоматом заряжания кумулятивный снаряд и захватил клонский танк в прицел.

Клонский танк, не будь дурак, снова выстрелил.

И наверняка убил бы Растова, сокрушив подпорченную броню боевого отделения, но его малоопытный командир зачем-то выстрелил с виража, и, конечно, попадание пришлось не совсем туда, куда следовало бы…

Снаряд разбил правый ленивец Растовского танка. На общем фоне это было комариным укусом.

«Еще четыре секунды отсрочки», – промелькнуло в сознании Растова.

В этот миг истошно закричала Нина.

«Ранена?!»

Растов отреагировал на крик девушки всплеском ярости.

– Я тебя сожгу… – простонал он.

Слова капитана потонули в раскатистом рыке танковой пушки.

«Кума» ударила клону в навесной элемент динамической защиты на правой скуле башни.

Устаревшая дешевка производства трайтаонского Предприятия по Трудовому Исправлению Злостных Вероотступников имени Добра хотя и сработала штатно, но спасти машину не смогла.

Кумулятивный пест прошил все слои брони, как тлеющая сигарета – шелковую сорочку, убил командира танка и, не останавливаясь на достигнутом, воспламенил оба бака жидкого пороха.

«Рахш» утонул в огненном торнадо.

Над саванной всходило медленное, малиново-красное солнце, похожее на оплывший флаг Директории Ниппон.

По тропе из намертво засохшей грязи с отпечатками лап собаковидных белок шли четверо.

Высокий боец с левой рукой на перевязи – это был Субота.

За ним шагал командир, капитан Растов. По его осунувшемуся крупному лицу ручейком текла кровь. Она сочилась из раны, которую он сам не помнил, когда получил… Бинтовать и колоть обезболивающие капитан не стал, хотя Нина неоднократно на этом настаивала. Говорил, не больно и торопиться надо. Насчет «не больно» капитан, конечно, преувеличивал.

На плечо Растова опирался Фомин. Хотя ноги мехвода более-менее шагали, его глазные яблоки закатились под верхние веки, как у спящего или сильно пьяного. Но Растов не волновался, он знал: так действует сильный армейский анестетик «Контролируемый сон». Он вколол его мехводу сразу после боя.

Время от времени Растов останавливался, чтобы дать контуженому попить воды.

А Нина шла рядом с ним и почти непрерывно озирала окрестности в командирский бинокль Растова.

При самых оптимистических подсчетах до спасительного леса оставалось часов пять ходьбы.

Вдруг сзади послышался необычный повторяющийся звук, который заставил всех насторожиться, а Растова – усадить Фомина на землю.

«Клик-клик! Кл-лик. Клик-Клик. Клик!»

Субота здоровой рукой вынул из кобуры пистолет, а Растов – тот просто глянул в сторону раздражителя голодным медведем.

Карие глаза Нины панически округлились. Что еще за неведомая клик-клик-напасть?

Но напасть была ведомая. Звали ее Чориев в экзоскелете.

– О-о, да это же старый гребанько Дзо! – радостно воскликнул Субота.

– Или лицо, на него похожее, – с несмелой улыбкой уточнила военюрист Белкина.

– Чориев, без вариантов, – подытожил Растов.

Только Фомин ничего не сказал. Потому что его сознание находилось в те минуты далеко-далеко, на осетровой ферме его родителей, возле города Астрахань, планета Земля.

Чориева было решено подождать.

Когда наводчик наконец догнал их, они двинулись чуть быстрее – теперь Чориев нес Фомина в своих неутомимых стальных ручищах, как жених невесту на ступенях Дворца бракосочетания.

Через час с небольшим у Чориева в экзоскелете сели батарейки, зато вся компания наткнулась на красивый красный мобиль, одну из классических моделей «Руссо-Балта».

Растов припоминал: такую водил один из секретарей отца, подлюнчик Лелякин.

По всей видимости, красотку бросили в день объявления войны – такая дата стояла в строке «последнее включение двигателя» на экране ее бортового парсера.

Субота, любивший во хмелю порассказывать про свое беспутное детство в социально неблагополучных районах Читы, без колебаний высадил боковое стекло «Руссо-Балта» подвернувшимся под руку камнем.

Еще две минуты надсадно выла сигнализация. Но Субота, налив из фляги воды в ему одному ведомую микросхему, быстро ее удушил.

Пока ехали к лесу, Растов сам не заметил, как заснул. Кажется, на коленях Нины.

– Ты не представляешь, как они громко жуют, эти гусеницы тутового шелкопряда! Когда они всей бандой листья жрут, над округой стоит такой неописуемый громкий звук… как будто несколько тысяч продавцов из обувных магазинов решили устроить адский флешмоб, достали из коробок с туфлями папиросную бумагу и ею шу-шу, шу-шу… шуршат нарочно, чтобы ты побыстрее умом тронулся… Если бы я знала раньше, я бы никогда ни одной шелковой вещи себе не купила… Носила бы всю жизнь синтетику. Ну, или хлопок…

«Как тогда, на фильме „Катилина“», – подумал Растов, проваливаясь в дрожащее сладкое забытье.

Часть вторая
МИР

Глава 1
РАСТОВЫ

2600–2610-е гг.

Архипелаг Фиджи – Калуга – Москва

Планета Земля, Солнечная система

Константин родился 28 марта 2589 года в семье молодого энергетика Александра Растова, всего лишь год как обосновавшегося на своем первом, полученном по распределению, месте работы – Четвертой термоядерной электростанции острова Вануа-Леву, архипелаг Фиджи, – и его супруги, Марии Голуб, одногруппницы по институту.

Подобно всем прочим объектам острова Вануа-Леву, ТЯЭС-4 обслуживала потребности огромного города, известного в России как Столица, а в Европе как Метрополис, – церемониального центра Объединенных Наций, величайшей империи в истории человечества.

Саша и Маша познакомились в оркестре русских народных инструментов, где застенчивый молчун Александр Растов играл на балалайке, а Мария Голуб, обладательница косы-питона и обстоятельных, не девичьих бедер, – на цимбалах.

Рождению малыша радовались не только Мария и Александр, но и весь этаж новопостроенного семейного общежития при электростанции. Фантазией архитектора-индуса оно было стилизовано под распустившийся лотос, и Константин был первым ребенком, появившимся у обитателей каменного цветка. Многие молодые семьи восприняли его появление как хороший знак.

Сам Константин, казалось, был рад меньше всех.

Он мало кушал, много плакал и, казалось матери, все время хотел сообщить ей что-то важное, что плотно засело в его нежной младенческой головке. Хотел, но не мог.

К трем годам, впрочем, Константин оставил позади и хвори, и крикливость, и малый вес, став обычным здоровым детсадовцем с пластиковым бластером и усами от клюквенного морса.

Что стало причиной такого преображения – повышенная забота со стороны взрослых или снисходительный к человеческой биологии климат благословенного архипелага Фиджи, – теперь уже не важно. Важно, что, даже научившись говорить, высказывать то, что бродит на дне его сложной души, Константин так и не научился.

Когда «маленькому Косеньке» стукнуло три с половиной года, на Четверке произошла серьезная авария. Во время аварии волею Провидения отличился его отец, жилистый, с ранними залысинами надо лбом человек, к тому моменту начальник второго охладительного участка.

В ответственный момент именно Александр Растов – обычно незаметный инженер в белом халате – распознал роковую проблему, взвалил на свои плечи бремя ответственности и рванул Главный Рубильник. Рванул вопреки приказам заслуженного, но престарелого начальства, погрязшего в самоуспокоении и запоздалом карьеризме…

Действия молодого инженера Александра Растова предотвратили большую катастрофу и сделали его настоящим героем Объединенных Наций – помимо отечественных газет и визора, о нем без умолку галдели в Южной Америке и Пацифиде.

«Незаметный спаситель», «Он просто решил не уходить», «Отец Тихого Океана» – это писали о нем.

Именно тогда Константин впервые узнал на своей шкуре, как утомителен даже самый добрый человеческий интерес.

Именно тогда их семья – о которой каждый канал считал своим долгом сварганить репортаж, мол, «крепкие тылы героев» – начала прятать свой нероскошный быт, да и вообще перестала быть «обычной». Отныне и уже навек они стали называться «те самые Растовы, помнишь?».

Вскоре после аварии, в золотистом ароматном октябре, у Константина родился брат, которого назвали в честь прадеда по матери – Иннокентием.

Новорожденный показался Косте некрасивым и невинным – последнее в полном соответствии со своим шелковистым латинским именем.

В отличие от здорового, несмотря на некоторую врожденную хмурость Константина, Иннокентий родился совсем слабым. Диагностировали и врожденное заболевание…

«Болезнь Киссона-Ялинцева» – эту формулу несчастья Костя помнил с подготовительной группы детского сада.

Рождению брата Константин обрадовался.

Нет, тихо сопящий сверточек на руках матери не вызывал у него особых симпатий. Просто он заметил: после рождения розового червячка у окружающих почти не осталось на него свободного времени.

И это было здорово! Повышенное внимание родителей, да и чье бы то ни было, маленького Костю необычайно тяготило.

Чтобы побыть в одиночестве, Константин использовал любые предлоги.

Еще дошкольником он освоил роликовые коньки и научился плавать. В школе на карманные деньги приобрел первый велосипед, затем научился грести на каяке, и все это – не считая фехтования!

Дошло бы, конечно, и до подводного плавания. Но когда Константину исполнилось девять, его отец получил новое высокое назначение – стал директором термоядерной электростанции в славном русском городе Калуге.

Директором! Да еще и с переводом из окрестностей церемониальной столицы человечества в ближнее Примосковье. То есть – под бочок к столице подлинной, где принимались настоящие Решения с большой буквы, от которых зависело будущее десятков миллиардов людей на тысячах парсеков Рукава Ориона.

Но Константин по малолетству подобных материй не понимал. Неохотно покидал он родные острова – изумрудные, аквамариновые и волшебные. Горько плакал, прощаясь с ручной морской черепахой по имени Абама…

До этого в России он бывал всего лишь пару раз – родители возили к дедушке и бабушке, в Южно-Сахалинск. Константин, смуглый, скуластый и большелицый, как настоящий полинезиец, не представлял, как он будет жить без каноэ и можно ли кататься на велосипеде зимой…

Однако родители не спрашивали его мнения. Сборы заняли всего три дня.

Причина такой спешки была проста: одна из знакомых докториц, – а их среди подруг Марии Ивановны Растовой хватало, – высказала предположение, что младшему брату Константина Кеше категорически не подходит тихоокеанский тропический климат и что в генетически родных местах, среди берез и елей исконной Руси, русский мальчик Кеша, возможно, поправится. А тянущие боли, которые изводят его избыточно утонченную нервную систему, уменьшат свою убийственную интенсивность.

Отчасти эти ожидания оказались обоснованными, отчасти нет.

Состояние Кеши и впрямь стабилизировалось, но полное выздоровление не наступало, да и о самой его возможности все еще спорили по конгрессам именитые ученые…

Так или иначе, Константин теперь носил шапку-ушанку и ходил в обычную калужскую школу.

Поначалу сверстники чурались новенького с неестественным загаром – говорили: «задается», «зазнайка», «грубиян».

Затем смеялись над его распевным тихоокеанским акцентом.

Но вскоре мужская половина пятого «Б» по достоинству оценила смекалку новенького и его физическую силу.

Тем более что Константин охотно приглашал одноклассников к себе домой: играть в деберц, стрелять из лука, плавать в бассейне с противотоком, а еще – учил фехтовать и боксировать (и тем и другим Константин увлекался с недетской пылкостью). Даже по калужским меркам семья Растовых жила богато: трехэтажный дом с рощей адаптированных платанов, собственный причал, домработница, садовник. Гости не выводились!

Подросший Кеша глядел на эти галдящие делегации с опасливым недоумением закоренелого интроверта.

Совместных игр братья никогда не затевали – Константину было строго наказано «ни во что малыша не втягивать», да и сам Кеша не особенно стремился во что-либо втянуться…

Младший Растов все больше читал, глядел в планшет или телескоп, дальним прогулкам по пахнущему плесенью и хвоей грибному лесу предпочитал сидение в парке с книгой и бутылочкой ситро, а рапире – шахматную доску.

Когда Кешу «похитили» (слово «инопланетяне» из этой формулы родители Кости постоянно и как бы по забывчивости теряли), – а случилось это, когда Кеша отдыхал в Крыму, в лагере «Артек», – Костя находился совсем недалеко от места похищения.

Он как раз проходил стремительный Керченский пролив на паруснике «Гото Предестинация», копии первого русского линейного корабля Петровской эпохи. Константин был на том паруснике матросом, и это был его второй морской поход.

Впереди у него было еще три таких.

В перерывах между походами Константин мечтал о кругосветке…

В кругосветке Константин, впрочем, так и не побывал.

Зато побывал на планете Клара.

А все потому, что «срочку» его отправили проходить на субмарину противокосмической обороны.

Во время службы с ее привычными «100 дней боевого дежурства» Константин так пресытился морем, просоленными, напоенными одичалым солнцем зюйд-вестами, что был вынужден скорректировать даже свои мечтания.

Больше в них не было ни собственной яхты, ни даже моторной лодки. Даже бассейн – и тот больше «старшего Растова-младшего» не интересовал…

Армейская дисциплина и коллективизм тоже немало утомили свободолюбивого и нелюдимого Константина. И на грозный вопрос отца (тот во всем любил ясность и буквально выдавливал ее из близких как зубную пасту из тюбика): «Где планируешь продолжить учебу? Может, по военной линии?» – Константин лишь глухо огрызнулся.

Он ничего не планировал. Ему не хотелось по «военной линии».

Тем более что по возвращении домой со службы Константин вместо привычного, ровно коптящего домашнего очага застал… нечто совершенно иное.

Начать с того, что отец его был теперь не просто «уважаемым Александром Павловичем» и бывшим героем «аварии на Фиджи». А «глубокоуважаемым Александром Павловичем», заместителем Директора Тяжелой и Специальной Промышленности. А про времена, когда отец был скромным энергетиком в белом халате и самоотверженно дергал Тот Самый Рубильник, теперь и вовсе никто не вспоминал, как про какой-нибудь ранний мезозой…

Семья Растовых переехала.

Теперь она занимала не добротный дом в Калуге, а особняк на крыше небоскреба «Космократор» – в самом центре старой Москвы, на Чистых прудах. Ну а вместо рощи адаптированных платанов Растовы гордились теперь розарием на крыше.

Кеша, вытянувшийся и тщедушный, ставший еще более далеким и надмирным, ходил не в обычную, и даже не в «почти обычную», как Константин, а в самую что ни на есть вызывающе закрытую школу с традициями и возвышенными странностями (Константин был по-человечески шокирован, узнав, какую сумму надо сдать на выпускной Кеше – эта сумма равнялась зарплате лейтенанта-подводника).

Отношения между отцом и матерью, никогда не производившие впечатления безоблачных, теперь стали откровенно скверными и трещали по всем швам.

Мария и Александр по-прежнему не позволяли себе выяснять отношения «при детях», однако в воздухе что ни день висела гроза.

И при виде заплаканных глаз матери Константину даже показалось, что у отца, человека замкнутого и склонного к пароксизмам самоотречения, «кто-то есть»… По ночам мать пила полнотелое кубанское вино и остановившимся взглядом глядела в экран, на котором кривлялись затянутые розовым латексом звезды молодежных музыкальных каналов…

На фоне издерганных, согнутых миллионом забот родителей общество Кеши стало для Константина настоящей отдушиной.

Иннокентий подрос, стал интересным собеседником с простительной для его возраста склонностью к дешевым парадоксам, и даже болезнь его вроде как «отступила», поддавшись напору дюжины алчных медицинских светил.

Русский спаниель Джек, который был подарен Кеше вскоре после его возвращения из «похищения», из маловоспитанного суетного звоночка превратился – за годы в обществе кинолога Андреаса – в воспитанную зверюгу с глазами философа и манерами боярина…

В общем, с Кешей Константин неожиданно охотно проводил почти все свободное время – Кеша показывал Константину «свою» Москву, рассказывал морячку с бесконечно далекой и эстетически дремучей Клары, что модно, что солидно, что «адский термояд», а что «для трудящихся».

Он даже познакомил Константина со своей… девушкой!

«У Кеши есть девушка… Всюду жизнь, надо же!» – пораженно повторял про себя Константин, отправляясь на импровизированные смотрины.

Девушку звали Нина Белкина.

И она была красива той ослепительной природной красотой, которая нечасто встречается у жительниц загазованных бетонных джунглей.

Кожа ее, сияющая, чуть смуглая, намекала на отменное здоровье. Губы были пухлыми и вызывающе алыми, как у ребенка. А глаза, влажные, карие, казалось, обещали тем, кто их полюбит, тот редкий сорт любви, за которую не жаль умереть.

Волосы Нины, темно-русые, возлегали волнами в сложной, немного несовременной, держащейся на допотопных шпильках прическе. А руки с длинными пальцами любили сомкнуться в замок на красивой груди.

Нравом Нина была порывиста, угрюма и обнаруживала неожиданную склонность к грубостям и мужской прямоте, которая была особенно заметна на фоне предупредительности и говорливости Кеши.

А когда зашел разговор о развлеченьях, выяснилось, что у Нины мотоцикл! Растов впервые воочию видел девушку, которая предпочитала гараж салону красоты…

В общем, Нина неожиданно сильно понравилась Константину.

Хотя больше всего на свете Константин боялся выдать это обстоятельство Нине или Кеше хотя бы взглядом.

Конечно, будь Нина «ничейной девушкой» или «девушкой соседа», он обязательно включился бы в соревнование за право целовать эту пахнущую лавандовым мылом шею по утрам и разводить в стороны эти сильные ноги. Константин уже знал, что он, высокий, с мужественным лицом и манерами вежливого медведя, нравится женщинам – в широком диапазоне от четырнадцатилетних дурех до сорокалетних цирцей.

Однако пользовался он своим природным преимуществом редко. А когда пользовался, потом обычно жалел о потраченном времени.

Ему хотелось, чтобы было «по-настоящему». Но настоящее все не шло к нему. Как будто заплутало где-то по пути.

Однажды в середине мая Константин столкнулся с Ниной Белкиной в дверях квартиры, – она зашла к Кеше обсудить выпускной экзамен по физике, – и сердце его начало биться подозрительно сильно.

Форменное платье так соблазнительно обтягивало безукоризненную Нинину фигурку. А ложбинка в мысике умеренного декольте была такой… нешкольной!

В общем, Константину ничего не оставалось, как пойти в ночной клуб и там нарезаться – как следует, по-гвардейски.

Домой его, пьяного в стельку, привез случайный знакомый из клуба, отец семейства по имени Пал Палыч, прилетевший в столицу после трехлетнего контракта в Экваториальной Африке.

Ответственный добряк Пал Палыч – к слову, сам пьяный в дымину, – прислонил Константина носом к входной двери и позвонил. Когда дверь отворил охранник, тело морячка бревном рухнуло внутрь…

Как назло, и мать и отец не спали.

Разразился скандал. В ход пошли все аргументы, включая риторические удары ниже пояса.

Отец, бледный и жесткий, как упаковочный картон, просил Константина «определиться».

Мать, дыша винным перегаром, на полном серьезе интересовалась, не алкоголик ли ее сын.

И Константин, сидя на краю ванной, у крана с ледяной водой, окончательно осознал, что его трехнедельная побывка затянулась и что пора бы ему и впрямь «что-то решить».

Наутро он согласился на брошенное вскользь предложение товарища по срочке, старовера Мирослава Дедова, поработать завсекцией фехтования юношеского клуба в заполярном городе Мончегорск.

Дело было за малым: поприсутствовать на Кешином выпускном балу, затем посетить день рождения маман в ресторане «Кисельные берега» и… фьюить! Здравствуй, Мончегорск! Не тебя ли зовут Северной Пальмирой?

Однако все вышло не так размеренно и разумно, как планировал Константин.

Начать с того, что на выпускной, который проходил в ресторане гостиницы «Космос», их привез роскошный иссиня-черный мобиль величиной с самоходку в сопровождении четырех до сияния отполированных машин эскорта.

Скромного Костю прямо-таки мутило от неловкости.

Он – в ношеных джинсах и белой рубахе без галстука. А тут – четыре машины эскорта! На седовласых водителях идеально отутюженные костюмы из дорогой шерсти и шелковые галстуки-бабочки… Хоть бы предупредили!

«Не шуми! Так хотел Кешенька», – пояснила Константину маман, подправляя пальцами тушь, дело было на заднем сиденье.

Константин не стал перечить. Он помнил: золотой формуле «такхотелкешенька» ему традиционно нечего противопоставить.