Текст книги "Стальной Лабиринт"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4
СНОВА НИНА БЕЛКИНА

2621 г.

Город Новогеоргиевск

Планета Грозный, система Секунда

На Грозный Константин Растов отправился не один-одинешенек, но в составе своего родного 505-го отдельного танкового батальона.

Батальон влили в состав переводимой на новые штаты 4-й танковой дивизии (евроаналитики писали: происходит скрытое стратегическое развертывание в преддверии неминуемой войны).

На Грозном батальон расквартировали возле ничем, кроме своего водохранилища с красноватой глинистой водой, не примечательного города Платоново, что находился на шестьсот шестьдесят восемь километров южнее столицы, роскошного по колониальным меркам Новогеоргиевска…

Всю деятельность Растова в тот период можно описать словами «по тревоге – в джунгли». Иногда тревогу объявляли на рассвете. Иногда – днем, перед обедом. Но чаще всего – чуть за полночь…

Больше же с ним в те месяцы ничегошеньки не происходило.

В декабре полк Растова убрали из Платоново и перевели поближе к основным силам 4-й танковой дивизии, в Новогеоргиевск. Растов обрадовался: глушь успела изрядно ему осточертеть.

Сразу по прибытии – стоял теплый декабрьский вечер накануне Нового года – Константин Растов пошел прогуляться по центру.

Прогулка быстро ему наскучила. Он устроился на заплетеной восковым плющом дощатой террасе летнего кафе. Заказал пол-литра темного пива «Чемпион» (он привык к нему во время учебы в Харькове).

Но не успел Растов сделать и глотка, как увидел… («Господи!») Нину Белкину!

Или лицо, на нее похожее.

Невысокая девушка, на которой была потертая джинсовая юбка до колен и босяческого дизайна футболка с умеренно провокативной надписью («Кто здесь самый умный?»), шла по противоположной стороне улицы Чехова и, небрежно размахивая тряпичной сумочкой, разглядывала по-сельски глуповатые витрины местных магазинов, как если бы шла по своей родной Покровке.

«Господи… Ниночка… Нинка! Или показалось?»

Сердце бешено застучало у Константина в груди. Вдруг вспомнилось разом все: от неловких претыканий в дверях комнаты Кеши до того выпускного, когда он струсил, сбежал…

В общем, Растов едва нашел самообладание расплатиться за осиротевшее пиво… Он засунул купюру под блюдце с нетронутыми солеными камушками несвежих фисташек и по-ковбойски перемахнул через плетень летнего кафе.

«Нина! Нина!» – все кричало, вопило у него внутри.

Больше всего на свете в те секунды он боялся обознаться. Боялся, что точеный профиль окажется принадлежащим такой же красивой, но совершенно чужой его душе девушке.

– Костя… Константин! Боже мой! – воскликнула Нина, захлопала в ладоши и, встав на цыпочки (иначе не дотягивалась), в порыве дружеской пылкости чмокнула его в щеку, благоухающую одеколоном «Огуречный». – Но это… ты что делаешь здесь? Я думала, ты стал уже… страшно важной персоной! При таком-то папе…

– Важной? Да ну, что ты… – Растова неожиданно сильно смутило упоминание об отце. – Важной персоной я не стал. Так, креплю оборону Отчизны… Можно даже сказать, играю в танчики… На материале реальной жизни.

Нина улыбнулась – как видно, формулировка ей понравилась.

– А ты-то сама какими судьбами? – Пришел черед Растова спрашивать. – С мужем?

– Я здесь работаю военюристом, – с улыбкой, запоздавшей на несколько красноречивых мгновений, отвечала Нина, почесывая правой ногой икру левой, в точности так, как она делала это школьницей. – И… Я так поняла, ты не в курсе… Мы с Альбертом… В общем… – голос Нины предательски дрогнул, – развелись.

Они устроились в ресторане «Дельфин» – самом приличном, на непридирчивый взгляд Растова, заведении Новогеоргиевска.

– Будем обедать! – постановил Растов не допускающим возражений тоном.

Нина поминутно сетовала, что не одета «для такого места». И что «не помыла голову». Раза три она доставала зеркальце и начинала разглядывать себя с дотошной придирчивостью собственной злейшей врагини.

Даже не шибко проницательный Растов понимал: не своего нешикарного вида, к слову, вполне естественного, женственного и привлекательного, стесняется Нина. Но своего возраста – она была ровесницей Кеши, а значит, младше Растова всего на три года. Растов почувствовал: Нина Белкина поминутно спрашивает себя: а насколько сильно изменилась она за то время, что они с Константином не виделись? Проигрывает ли в сравнении с собой тогдашней?

Растов понял, что самое время идти в решительное наступление на страхи и комплексы визави.

– Нинка… Нина… Если я замечу, что «ты совсем не изменилась»… – сказал он, глядя собеседнице прямо в ее умные карие глаза с прямыми длинными ресницами. – В общем… если я скажу так, ты ведь наверняка подумаешь, что я человек недалекий и говорю банальностями, да еще и вру тебе… Да?

Нина кивнула. Дескать, угадал.

– Поэтому я не стану так говорить. Я сразу скажу тебе, в чем именно ты изменилась!

Нина удивленно приоткрыла свой красивый алый рот. Она подала корпус вперед, две задние ножки стула заинтригованно повисли в воздухе. А еще Нина скрестила руки на своей скульптурной груди и приготовилась защищаться – на тот маловероятный, но все же теоретически возможный случай, если Растов выскажет какую-то действительно неприятную правду.

– Ты стала меньше похожа на мальчика-сорванца и больше на девочку… Девочку-сорванца… Это раз. И это сразу тебе в плюс. – Растов добродушно улыбнулся, обнажив свои белые крепкие зубы с еле приметной щелью между резцами.

Улыбнулась и Нина. Она робко кивнула: мол, продолжай.

– Во-вторых, ты стала совсем брюнеткой… А была темной шатенкой. Наверное, ты покрасила волосы! И, хоть это непривычно… должен сказать, что тебе все это очень идет! Как-то правильно ложится на твой характер, который у тебя, конечно, от натуральной брюнетки.

– А ты наблюдательный! Никогда бы не подумала раньше! – произнесла Нина одобрительно и принялась накручивать на палец особенно упругий локон. – Ты всегда казался мне эдаким самоуглубленным простофилей…

– А в-третьих, – проигнорировав «самоуглубленного простофилю», продолжал Растов, – раньше в твоих глазах плясали крохотные чертенята. А теперь на этой сцене вместо чертенят отплясывают ламбаду маленькие хоккеисты с крохотными такими клюшечками!

– Заверяю тебя – это те же чертенята, но только более… гламурные.

Нина сверкнула глазами и расхохоталась, да так звонко, что обернулись двое официантов, обсуждавших что-то укромное с седым, как сумерки, метродотелем.

«Гламурные… – мысленно повторил Константин. – Это из старины, да?»

Затем Нина долго молчала, нервически вертя в руках расписную фарфоровую солонку. И лишь затем выдала:

– А ты… ты изменился только в одном… Ты, дорогой мой Константин, стал страшно галантным кавалером! – воскликнула она наконец и покраснела. – И кстати, ты угадал: я давно уже не езжу на мотоцикле. Поэтому мои фирменные чертенята теперь… на бобах!

Официант со входящим в моду косым пробором поприветствовал Нину вполне столичным поклоном – не то чтобы низким, но и не то чтобы небрежным.

Нина, припомнив, что ведь и она столичная штучка, обворожительно улыбнулась молодому красавцу в фартуке и заказала себе салат из семи сортов зелени, желтых помидоров, белой черники и кедровых орехов и, чтобы не скучать, двести грамм белого сухого вина местного розлива.

– Я вообще на диете! А то разъелась за осень… стала как тюлень, – пояснила она смущенно.

А Растов, который проблемы с лишним весом привык решать радикально – кроссом в полной выкладке, ничтоже сумняшеся заказал себе хачапури, стейк из телятины, спаржу на гарнир и стакан местного, нещадно воняющего бочкой, коньяка.

Наконец они выпили за встречу.

– Ну, рассказывай свою историю… Как тебя сюда занесло-то? На Грозный! Считай, на самый край мира. Мать говорила, ты была замужем за каким-то воротилой! – напустился на Нину Растов, который с перепугу всосал весь коньяк за раз.

– Была… Его звали Альберт Демин. Но у нас ничего не получилось. – Нина едва слышно вздохнула. – А ты? Был женат?

– И я был… У нас тоже… Короче, ничего не получилось.

– А у вас почему?

– Сначала скажи ты, почему у тебя. – Растов смело положил свои ладони на ее холодные ручки с несвежим маникюром.

Капитану не верилось, что он не видел Нину столько лет. Казалось, это вчера он шел по проспекту Мира домой с того памятного выпускного, повторяя свое заклинание.

– Хорошо, скажу… Но только обещай, что отнесешься к моим словам с пониманием. И постараешься не осуждать меня.

– Обещаю. И даже клянусь! – Растов прижал к сердцу свою широченную ладонь.

– У нас с Альбертом ничего не вышло, потому что я полюбила другого человека.

– Ого.

– Да, – Нина сделала горестную паузу и опустила глаза. – Мне нелегко тебе говорить, но это правда… Вкратце: я изменяла мужу. С другим человеком. И ради него с мужем развелась, хотя всегда относилась к нему очень хорошо. И сейчас отношусь.

– А он? Тот человек?

– Тот человек – его звали Иван Сергеевич – любил меня только замужней. Когда я развелась, он потерял ко мне всякий интерес… И даже, чтобы мне было не скучно, дал несколько интервью прессе, где рассказывал, что я всего лишь его друг и что у нас ничего не было, ну, может, секс пару раз по пьянке, но он толком его не помнит. И, как ни в чем не бывало, он стал встречаться с другой женщиной, несмотря на наши два томительных сумасшедших года, когда, по его словам, его главной проблемой было то, что я замужем. Я так думаю, он сейчас на той длинноногой уточке женат и у него уже дети… Он вообще порождал огромные количества детей – своих, и не своих, и приемных, и усыновленных. Никем из них он, по сути, не занимался, но порождал их на свет, особенно не комплексуя… Но снова же – не со мной… Я его отцовства не удостоилась, не досталось мне от него даже детей.

Нина выдержала свинцовую паузу.

– В общем, он меня бросил. Был громкий и некрасивый скандал. Всем было стыдно и горько. А мне – больше всех. Особенно было стыдно перед Альбертом и его родителями, которые всегда относились ко мне как к дочери…

Растову показалось, что он смог почувствовать тысячекратно преуменьшенный укол той боли, что делала взгляд карих глаз Нины таким запоминающимся.

– …Костя, представь, обо мне говорила вся гребаная Москва! Я имею в виду, конечно, Москву нашего с тобой круга… Все моралисты и моралистки, все климактерички и начинающие импотенты, распираемые сознанием своей нравственной чистоты и правоты, на моей репутации оттоптались… И старые толстоногие сплетницы, и молодые языкатые твари, которым всегда кажется, что такое может произойти с кем угодно, но только не с ними, такими защищенными и морально совершенными. Плюс женские журналы, плюс газеты… Меня даже несколько раз приглашали на ток-шоу, на канал «Первый женский». Я, конечно, не пошла… Еще не хватало!

– Прямо «Анна Каренина», – смущенный ливневой какой-то, но и по-грозовому освежающей, внезапной откровенностью Нины, Константин брякнул первое, что легло на язык.

– Ну да, Каренина… Напополам с Эммой Бовари. Но, в отличие от двух упомянутых страдалиц, я осталась жива! И смогла извлечь из всего этого утомительного ада уроки… – Нина поглядела на потолок, как будто там, этажом выше, над нарисованными а-ля итальянский Ренессанс респектабельными облаками сидел и ужинал сам Господь Бог.

Вдруг Константина осенило:

– Так из-за этой истории ты здесь, на Грозном? Потому что тебя здесь никто не знает? Сбежала? Искала одиночества?

– Ну, примерно. Это если очень сильно все упростить… Но хватит про меня! – с натужной легкостью сказала Нина. – Ведь у нас есть ты! Расскажи же мне без утайки, почему развелся ты!

– У меня все неинтересно, Нинок. Обыденно даже, – Растов опустил глаза. – Я женился на польской студентке, исключительно по глупости. Она даже по-русски не говорила! Единственным ее неоспоримым достоинством была красивая белая жопа, составляющая контраст с очень тонкой талией. Прошу прощенья за солдатскую прямоту. – Растов улыбнулся, а Нина, как сообщница, улыбнулась ему в ответ: мол, мы же взрослые люди, нас жопой не напугать.

– А развелся я потому, – продолжал Растов, – что за девять месяцев брака так и не смог понять, зачем, собственно, женился. Беата была меня сильно младше, она с утра до ночи слушала группы, состоящие из пяти-шести внезапно запевших после продюсерской постели смазливеньких особ, сосала леденцы, а по вечерам смотрела мультсериалы, где все такие, знаешь, глазастые. Какая-то там «Последняя фантазия», что ли… Или «Небесный линкор „Орел“»… По выходным она хотела ходить на дискотеки, и чтобы все время на разные. Считала, что идеальная работа для женщины – это косметолог, ну или аниматор в курортном отеле… Когда я приходил с ночного дежурства, она просыпалась, включала свет и на полную мощность врубала музыку. Ей казалось, мне срочно надо развлечений. Пиво приносила, начинала тут же его сама пить… А мне надо было только бутерброд с сыром, чай с лимоном – и носом в подушку… Да чтобы побыстрее.

– Иными словами, она у тебя была совсем тупая? – Нина посмотрела на Растова с сестринским сочувствием.

– Ну как бы да. Но главное даже не в этом… Тупая – это можно терпеть. Главное в том, что Беата – она была недобрая какая-то… Все время со всеми вокруг дралась, ругалась, собачилась, на всех имела зуб, с соседями у нее была вообще бесконечная война без шансов на перемирие, с бабами из группы в институте – просто до потасовок в туалете доходило. Два раза ее вообще в полицию забирали – на Каталине полиция – то она, понимаешь, витрину разбила, то какой-то старушке в лифте по башке своей сумкой загадала, когда та ей сделала замечание, что она в лифте курит… Нина, милая, ты извини, что я ругаю при тебе другую женщину, я осознаю, что это не делает мне чести как мужику, но… Но, честно говоря, ты первый человек в Галактике, который спросил меня, по какой причине я развелся.

Нина поглядела на Константина удивленно. Словно хотела спросить: «Неужели первый? А как же мама? А отец?» Но не спросила.

– Не переживай о ерунде… Я при тебе тоже много кого планирую обругать. – Нина хмыкнула и обвела пустынный зал ресторана веселым от вина взглядом, как бы намекая, что не прочь сделать такие встречи регулярными.

– Ты знаешь… Не знаю, как я тебя… Но ты меня своим рассказом…

– Шокировала?

– Нет.

– Расстроила? – На лице Нины прочитывалась тревога.

– Нет… Ужасно… Ужасно удивила, – наконец сформулировал Константин, закусывая новопринесенный официантом коньяк полумесяцем местного краснотелого лайма.

– Чем удивила? Тем, что развелась?

– Нет… Тем, что где-то в мире… существует человек, который… способен тебя бросить!

– Ты серьезно? – Нина поглядела на Константина с мольбой, мол, пожалуйста, очень нужно сказанное подтвердить.

– Серьезно, да. Ты же знаешь, я не враль. Оно иногда и нужно соврать – а не умею… Так что пользуйся, Нинок.

Нина улыбнулась. И Растову показалось, этой улыбкой она его как будто обняла.

Заказ все задерживался – в ресторане вырубилось электричество, – и Растов подозвал официанта, попросил повторить.

– Раз уж не кормят, надо хотя бы выпить! – прокомментировал он.

И, уже над повторенным, а потом еще дважды повторенным, они с Ниной болтали до самой полуночи, пока метродотель, непривычный к столичным посиделкам до утра, не выпроводил ненасытную парочку, действуя то увещеваниями, то мягким шантажом с туманными намеками на явление военного патруля.

Выкатившись из «Дельфина», Растов с Ниной еще долго откровенничали в сквере под россыпью мохнатых инопланетных звезд, благо следующий день у обоих был выходным.

Обсуждали, конечно, и исчезновение Кеши, которое, к изумлению Растова, опечалило Нину даже больше, чем его самого.

Между тем, из рассказа Нины следовало, что никакого «взрослого» романа – с чувствами, преодолением и болью – между Ниной и Кешей никогда не было. По крайней мере, в оптике Нины, хотя малоопытный в амурных делах Кеша упорно считал эту многословную с нервными объятиями школьную дружбу прологом «к чему-то большему». И хотя шли годы, а «большее» тенденций к наступлению не проявляло, Кеша на сдавался и продолжал «считать»…

– Ты знаешь, я ему несколько раз говорила, чтобы ни на что не рассчитывал. И писала даже. Что у нас просто дружба… Что дружба между женщиной и мужчиной – это тоже здорово… И что у меня вообще-то есть другой парень, из нашего мотоклуба, что его зовут Рудик. Но Иннокентий… ты же его знаешь… Он был такой… весь в фантазиях! Он думал, это с моей стороны и есть то самое «милое кокетство», про которое он читал у Пушкина и Тургенева…

Константин кивнул. Да, в этой характеристике он узнавал младшего брата!

Вдруг он как наяву увидел перед собой колючий Кешин взгляд, его улыбку, какую-то вечно извиняющуюся, его профиль с крупной родинкой над верхней губой. «Неужто когда-нибудь еще свидимся? Или уже никогда?»

Да, он по-прежнему не чувствовал с Кешей той нутряной, животной близости, которую вроде бы подразумевает кровное родство.

Да, Кеша – он словно был отделен от всех окружающих особым непроницаемым коконом из неведомого материала. (Что уж говорить о Константине, если даже Марии Ивановне прикосновения к этому мягко посверкивающему кокону давались с некоторым душевным трудом!) И все же Константин скучал по брату. Скучал.

– Когда Кеша во второй раз пропал, я не удивился, – признался Растов. – И я, кстати, думаю, что он в самом деле, наяву, улетел к тем инопланетянам-«ферзям», которые его охмуряли во время первого похищения, возле горы Учан-Кая… Уверен, это не выдумка, не галлюцинация была… И теперь ему там, среди «ферзей», хорошо.

Нина, которая сидела на лавочке, уперев локти в колени и положив на ладони подбородок, утвердительно качнула своими прямыми и длинными ресницами-щеточками – дескать, согласна.

Потом, с необъятными хмельными паузами, обсуждали отцов и матерей.

Нина, которая, конечно, успела хорошенечко набраться, поведала Растову о том, как тяжело пришлось ей в приемной семье после гибели родителей. И как невыносимо это было – в школьные и студенческие годы – сохранять видимость душевного благополучия.

Тут уже и Растов открыл ей страшную тайну своей неширокой души: ведь он и сам никогда особенно не любил своих мать и отца.

– Хоть я и знаю, что говорить и чувствовать так – большой грех, – добавил Константин.

– Грех? Почему это еще? Ты же не обязан всех любить! Даже если и не всех, а кого-то одного. Даже если этот «кто-то» сделал тебе много добра… Потому что сердцу не прикажешь. И любовь – она как беременность: или она есть, или ее нет! – страстно воскликнула Нина. – И я, кстати, тоже любить кого-либо не обязана. И никто не обязан… Это закон жизни, понимаешь? Но это не значит, что не надо быть благодарным или, там, помогать.

– Я родителям помогаю, – соврал Константин.

Шагая через спящий Новогеоргиевск, Растов проводил Нину до подъезда многоквартирного дома, в котором та уже несколько месяцев снимала себе скромную даже по местным меркам двухкомнатную квартиру на пенсионерском втором этаже.

– Вон, видишь, махровые петунии в горшке? И герань вьющаяся? Это мой садик-мини, – в глазах Нины блеснула искра гордости.

Договорились встретиться через три дня, когда у Растова будет увольнение. И уже у самой двери подъезда смелая Нина поцеловала капитана в щеку.

Растов так опешил, что шел домой плавно и медленно, чтобы не расплескать счастье, которое теплым медом колыхалось внутри.

В душе у него, казалось, все светится – как миллиардный океанский планктон.

Глава 5
КОКТЕЙЛЬ «МУХОМОР»

2622 г.

Город Новогеоргиевск

Планета Грозный, система Секунда

Растов едва дождался нового свидания.

Была гроза. Ненастье заплело небо светящимися вольфрамовыми нитями, ненастье ухало, стукало, осыпалось стеклами и тарахтело пластиком надрывающихся от перегрузки водостоков. По улицам очумело неслись мутные, твердые от грязи потоки, в которых кувыркались картонные стаканчики, украденные ливнем женские туфельки, сломанные ветки красных эвкалиптов – эти рослые красавцы были в Новогеоргиевске вместо вездесущих в городах средней полосы России тополей.

В общем, Константину и Нине ничего не оставалось, как пойти в кино.

Фильм, который Нина старообразно именовала «картиной», назывался «Каталина». В честь одноименного персонажа римской истории. Но Растов этого не знал, поскольку из всей античности помнил только нескольких хрестоматийных полководцев, стратегемы которых проходили в академии. А именно: Эпаминонда с его «концентрацией сил на решающем участке», Ганнибала с, ясен пень, Каннами, Александра Македонского (как гения высокоманевренной войны) и Юлия Цезаря – как просто гения любого и всяческого вооруженного насилия.

Билеты на «Катилину» Растов взял практически не глядя, мазнув невидящим взглядом по охряно-карминной, с мраморным портиком и красивыми длинноволосыми женщинами в плащах, голографической афише на входе (с Ниной посоветоваться не удалось – она была занята неожиданным телефонным звонком из планетарной комендатуры).

К выбору фильма Растова склонили два обстоятельства.

Первое: на афише имелась надпись «Детям до 16 воспрещается», и эта надпись по причинам, доступным не только психоаналитикам, Растова обнадежила.

Второе: Растов был уверен, что «Катилина» – это женское имя, ну примерно как малоросское Катерина (или, в крайнем случае, как имя планеты – Каталина).

И вот они с Ниной устроились на заднем ряду кинозала. Пахло пылью, прибитой дождем… А тут оказалось, что их ждет фильм про политические проблемы древнеримской жизни!

Интриганские интриги, убийства исподтишка, погрязший в пороках Катилина с лицом латентного гомосексуалиста (поэтому и «детям до шестнадцати»)… Растов заметил, что среди бичуемых пороков имярека неожиданно важное место заняла любовь к деньгам – серебряные сестерции показывали дидактично, с разных ракурсов и крупным планом, причем на краю монеты с глазастым профилем обязательно дрожал заманчиво искрящийся блик, присобаченный туда художником по спецэффектам…

А еще в картине орудовал какой-то Цицерон, обрюзгший малый с жирными складками под бритой лысиной, обмотанный белой простыней. Этот Цицерон то обличал злодея Катилину в сенате, то растолковывал большегубым рабам, какой Катилина испорченный человек, то, в свою очередь, предавался порокам «до шестнадцати», а потом, лукаво прищурившись, созерцал закат с живописной италийской скалы (снятой, как водится, силами Ялтинской киностудии то ли в Крыму, то ли в Синопе)…

Растов никогда не любил античность.

Мифы и легенды Древней Греции, услада всякого благополучного детства, навевали на него оцепенение.

Он вообще не ценил древность – будь то Шумер или Империя инков. История заставляла его зевать, и итоговая тройка по этому предмету была скорее данью уважения учительницы Анны Макаровны к безукоризненному аскету Александру Павловичу Растову, даже внешне похожему на историческую личность…

В общем, Растов сам не заметил, как на двадцатой минуте «Катилины» заснул под напористый шум дождя, тарабанящего по крыше кинотеатра.

Заснул, преклонив мгновенно ослабевшую шею на плечо Нины, которая, напротив, казалась внимательной зрительницей и даже шикала на троицу студентов, которая вызывающе гремела пивными бутылками…

Константин проснулся, когда громко-громко заиграла исполненная роковых страстей классическая музыка и по экрану наконец поползли титры, стилизованные художниками под надписи на древнеримских надгробиях.

– Я что… долго проспал? – спросил Растов, заливаясь краской стыда (к счастью, невидимой в сумерках погруженного в сомнамбулическое бегство зала).

– Ну, как сказать «долго»… Собственно, весь фильм, – улыбнулась Нина, как-то очень по-матерински глядя на него. – Но заверяю тебя, что ты не храпел… Лежал тихо-тихо, как спящий красавец… Жаль, что нет такого балета, в компанию к «Спящей красавице». Я бы сходила.

– Подожди, а где, где я лежал?

– Ну где… У меня на коленях. – Растов заметил, Нина быстро спрятала смущение. – Я убрала вверх подлокотник и тебя аккуратненько так уложила.

– Боже мой, как стыдно, – простонал Растов. – Но ты понимаешь… Я даже не прикорнул сегодня ночью! И вчера тоже вышло поспать только несчастных три часа. Не знаю, какая муха наше доблестное командование укусила – решили, похоже, последние силы из нас выдавить: что ни день – какие-нибудь рекорды…

– Да ты не оправдывайся, Костя. Заснул – и на здоровье! Я все понимаю! И ведь тоже вижу, что вокруг происходит… Я же, между прочим, у вас работаю. В юротделе штаба дивизии.

Через десять минут они уже сидели в пустом кафе при кинотеатре. Выходить на улицу, где все так же грохотало, совсем не хотелось.

Растов, на лице которого еще не высохли капли воды, – он сходил умыться, еще не хватало на свидании закисших со сна глаз, – помешивал длинной ложкой свой кофе глясе (привычку к этому детскому, приторно-сладкому напитку он в себе зачем-то лелеял).

Нина потягивала через розовую соломинку коктейль «Мухомор» – в бокале ярко-алого томатного сока плавали, медленно растворяясь, белые шарики замороженной пятидесятиградусной водки. Потягивала аккуратно, чтобы не смазать помаду.

– Ну и как тебе в штабе работается, военюрист Белкина? – Растов подмигнул Нине, которая даже на его профанский взгляд казалась значительно более ухоженной, чем в прошлый раз, – прическа, маникюр, платье. – Все забываю тебя спросить.

– Как? Скучища запредельная.

– Правда, что ли?

– А зачем мне врать? С вопросами, которые я решаю, справилась бы и практикантка со второго курса! Вот взять хотя бы сегодняшний день… С утра оформляла страховку на рядового Каменкова. У него-то стандартный пакет есть. А он хотел нестандартный. Чтобы обязательно было среди оплачиваемых опасностей «прямое попадание метеорита». Он, дескать, прочитал, что здесь, на Грозном, часто падают на землю всякие посторонние космические тела… Я его спрашиваю так вот строго: «Рядовой, вы вообще просчитали вероятность такого события? Ведь вам за это придется платить из своего кармана, в стандартный пакет метеориты не входят!»

– А он?

– А он говорит: «Ничего не хочу считать, хочу страховку от метеорита, и все тут!» Или второй посетитель за сегодня, фамилия Плакса. Зовут Владимир. У него ипотека. Он развелся с женой, которая после курса лечения гормонами какого-то кожного заболевания осознала, что ей не нужен муж, потому что она по своему призванию – солосексуалка. Муж в шоке. Но суд решил: имеет право, солосексуалы – тоже люди. Теперь им надо делить квартиру, которая за эти два года на пятнадцать процентов подешевела. Соответственно, выплаты по ипотеке тоже надо как-то делить, устраивать свою жизнь по отдельности…

– Но это ведь имущественный вопрос? Про квартиру?

– Да, имущественный. Но еще и юридический… В общем, я должна дать товарищу Плаксе Вэ Вэ справку, а еще – бесплатную консультацию: что и кому из них двоих с его альтернативно-сексуальной женой полагается в соответствии с новейшими поправками к действующему законодательству… А еще на мне в штабе висит прием на работу гражданского персонала – кухня, склады, уборка. Объясняю каждому будущему оператору посудомоечной машины, который на полставки собирается трудиться, что звание полковника ему вряд ли присвоят. По крайней мере, в первый год работы…

Нинина манера говорить смешные вещи, не меняясь в лице, еще со времен их самого раннего (когда Кеша учился в старших классах) знакомства вызывала в Растове кипучее восхищение.

Он даже еле слышно хрюкнул от удовольствия – услышав про «звание полковника». Ведь сам он так, как Нина, не умел…

– Но когда ты училась на юрфаке, разве ожидала чего-то другого? – спросил Константин.

– Я, честно говоря, была такая легкомысленная и забалованная дура, что вообще всерьез не ожидала, что мне когда-нибудь по полученной специальности придется работать. Любила по полдня лежать в ванной с миндальной пеной, полировать пятку жужжалкой… А вечером чтобы в театр, на балет… Или в клуб какой-нибудь с друзьями закатиться. Танцы, пиво, разговоры с ментоловыми сигаретами, от волнения ломающимися в руках… Во время сессии у меня, конечно, начинались проблемы. Что получалось сдать нахрапом, методом лихорадочной предэкзаменационной зубрежки, я сдавала. А что не получалось… То перефутболивала на следующий семестр. Ну а когда что-то, как уголовный кодекс, перефутболить не получалось, я звонила папе… Тогда папа с багровой шеей очень сердитого мужчины клал в портфель дорогой коньяк и ехал ко мне в институт «решать вопросы»…

– Получается, ты жалеешь теперь, что была такая разгильдяйка? – удивился Растов.

– Ничего похожего на «жалею»! Даже того немногого, что в итоге знаю я, патентованная прогульщица, для здешних мест – предостаточно. Просто у меня такое чувство, что я поступила на юрфак не для себя самой, а чтобы мои родители были довольны, они ведь меня страшно прессовали… А вот чтобы быть довольной самой – для этого я не сделала, считай, ничего. И это ошеломляющий своей гнусностью парадокс!

– Какие твои годы? Захочешь, так еще где-нибудь поучишься… Чисто для своего удовольствия.

– Только не смейся, Костя, но я лишь сегодня утром вдруг ощутила, что можно было бы получить какую-нибудь другую специальность. Которая по-настоящему радовала бы меня такую, какая я на самом деле внутри себя есть.

– Почему только сегодня утром? – Озабоченная складка залегла между густых бровей Растова.

– Ну почему-почему… – Нина засмущалась. – Вся эта история с Иваном Сергеевичем… Вся эта история с Альбертом… Меня изранили. У меня там до сих пор все гноится – ну, там, где мягко, где душа… У меня вообще было такое чувство, что жизнь – она все, прошла. И только сегодня утром это чувство, оно… как будто потускнело чуточку.

– Правда, что ли? Только сегодня утром? – неподдельно ужаснулся Растов. Он-то свои разрывы пережил подозрительно легко.

– Да, – в глазах у военюриста стояли слезы.

– Послушай… Но как он вообще, этот растригребучий Сергеич, умудрился так тебя… допечь? Сколько ему лет-то было? – спросил Растов сердито и даже задиристо.

– Да он был на три года старше тебя, Костя… Просто он был какой-то… социально скороспелый. Любил рассказывать, как он чуть ли не с двенадцати лет работал медбратом, а потом помощником провизора в аптеке… Как потом угодил в армию. Как там тяжело ему пришлось… Неудачно женился раз, неудачно женился два, неудачно женился три. Про своих детей, ни один из которых не любил его… В общем, из-за всего этого казалось, что Иван Сергеевич очень-очень старше… Он любил все время подчеркивать, что у нас «разница в возрасте». Хотя шесть лет – это не разница, я думаю.

Растову вдруг показалось, что Нина сейчас станет и впрямь реветь. Мало чего Растов боялся так же сильно, как вида рыдающей женщины.