Текст книги "Три капитана"

Автор книги: Александр Зорич

Соавторы: Сергей Челяев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Поскольку орбиталка принадлежала геологам, они разместили тут всё необходимое для спектрографирования – комплексной съемки планеты из космоса во всех возможных областях спектра, вплоть до радиодиапазона.

– Можно даже залегающие породы разглядеть, и не надо никаких СР-сканеров. Только чтоб неглубоко, – пояснил Минералов, и я лишь теперь понял, насколько он со своей фамилией органичен в этой епархии Вулкана и Персефоны. – Жаль, тут урожая не посадить… А когда я в Солнечной работал, мы очень четко отслеживали из космоса рост злаков. Ведь у пшеницы, ржи и ячменя свой особенный спектр отражения. И он постоянно меняется, пока колосок вырастает.

– Я так понял – покане посадить? – уточнил я. – Ведь планета будет терраформирована в самом ближайшем будущем?

– Ну вообще-то, – сказал Минералов, – из того факта, что Беллону назначили полигоном для терраформирующих технологий, еще не следует, что ее и в самом деле когда-либо терраформируют.

Теперь я смотрел на Минералова уже с гораздо большим интересом. При всей его вялости и апатичности не стоило забывать, что перед нами настоящий профессионал, которому в отсутствие Бирмана доверяли целую орбитальную станцию.

И ничего, летает ведь! Или тут они выражаются как мореманы – «ходит»?

– Некогда такие штуки как у вас очень своевременно отследили древесную лихорадку в лесах бассейна Ориноко, – произнес доселе молчавший Смагин. – Ведь спектр меняется и у больных растений, верно?

– Точно так, – согласился Минералов. – Так вы тоже геолог?

– Газетчик, – покачал головой Смагин, упорно не замечая моих изумленно взметнувшихся бровей.

– Ну-ну, – равнодушно сказал Минералов. – Кстати, – обратился он ко мне, – к вопросу о терраформировании. Тут недавно тераджоульный лазер HOPAL испытывали…

– Мы видели, – ввернула Тайна.

– …Так вот, – продолжил Минералов, проигнорировав ее замечание, – если хотите, можете поглядеть чего они там наворотили. Вы-то, – теперь он наконец соизволил повернуться к Тайне, – глядели небось в бинокль, с поверхности планеты. То есть, считайте, ничего вы не видели. Великие вещи, как сказал классик, видятся лишь с орбитального удаления.

Мы, конечно, охотно согласились.

Минералов задал программу обзора для трех камер, свел их данные в объемное изображение и выдал на громадный голоскопический монитор, развернушийся во всю ширь отсека.

Мы ахнули.

Мы будто бы превратились в кондоров, парящих над облаками. Эффект присутствия был потрясающим.

Где-то у нас в ногах проплыл и утонул под палубой маленький квадратик – база Пятого инженерно-строительного полка.

Сто километров унылой снежной равнины Минералов смахнул туда же, под палубу, одним движением пальца.

В просвете облаков показались знакомые очертания Афанасьевского кряжа. А вот и она, отметка 326, зимовье роковой девятки с «Восхода»…

– Погодите, вы дали какую-то постобработку? – спросил Смагин.

– Нет, – ответил Минералов.

– В таком случае не понимаю: где снег?

– Я же обещал показать вам как работают терраформирующие технологии… Внимание: выключаю облака…

Хлоп! – облачный покров исчез полностью. Вот это уже была постобработка.

И мы… снова ахнули!

Там, куда несколько дней назад бил из космоса сверхмощный лазер, теперь чернело… озеро!

Напоминающее очертаниями наш земной Байкал, такое же узкое и длинное, озеро тесно прижималось к Афанасьевскому кряжу. Не верилось, что вот еще совсем недавно где-то там лежал в снегу бездыханный хлад, убитый Шадриным, а теперь – дымящаяся водная толща…

– А почему оно не замерзает? – спросил я.

– С вертолетов распылили специальный химикат, – пояснил Минералов. – Там сейчас на поверхности воды такая хитрая слоистая пленочка… Дает термоизоляцию что надо… Вот такие наши экспериментальные технологии, – заключил Минералов с какой-то двусмысленной интонацией. – А теперь пора.

Наш экскурсовод выключил голоскоп, развернулся и плавно двинулся в сторону помещений, как он выразился ранее, культурно-бытового назначения.

Мы все нехотя потащились за ним. Не знаю у кого как, а у меня в голове было не протолпиться от мыслей, нахлынувших после этой удивительной демонстрации…

Для культурного и вполне себе бытового времяпровождения на «Дромадере» имелись миникинотеатр, звуковая аппаратура достаточно высокого уровня и библиотека. А также толстая мишень для игры в стрелки с портретом какого-то солидного дядьки в костюме и галстуке – очевидно, изображение местного всеобщего любимца из числа руководящих работников.

В плотный край мишени были вшиты крючки. Похоже, многострадального дядьку таскали в качестве мишени для стрелометания по всем обитаемым отсекам станции.

Еще на ОКС была оборудована спортивная комната: турник, брусья, шведская стенка, тренажер для верхней и нижней тяги, станок со штангой, римская скамья.

Также имелись и какие-то специфично космические спортивные тренажеры – некоторые столь устрашающего вида, что сделали бы честь любому уважающему традиции пыточному кабинету из мрачного прошлого.

– Тут у нас дейнекс-камера есть, – сказал Минералов. И продолжил лишь после непропорционально длинной паузы (потерял мысль, а потом нашел?):

– Дейнекс-камера, да. Но она то сломается, то в ней дейнекс кончится. Потому неделями приходится жить в невесомости. Вот для того и тренажеры.

Мы покивали. Не знаю что на нас нашло, но мы с какой-то избыточной дотошностью продолжили знакомство с инвентарем спорткомнаты.

Были там разномастные мячи из кожи и резины. А также шахматы, шашки, домино и еще зачем-то бинокли. А для совсем уж эстетов – шесть колод игральных карт.

Колоды были заправлены в специальные держатели, чтобы карты не разлетались в условиях невесомости.

Держатели были магнитные и одинаково успешно фиксировали как толстые колоды, так и тонкие пластиковые карты. Вид у них был вполне засаленный, как того и требует этикет азартных игр.

Одну карточную колоду я зачем-то прихватил с собой. После чего отправился в свою каюту и задремал в ожидании торжественного момента.

Глава 14
Ракетоплан

Апрель, 2614 год

Спасательно-оперативный модуль «Сом»

Окрестности Беллоны, система Вольф 359

Первые полчаса полета на спасательно-оперативном модуле были феерически прекрасны.

Мы плавно отошли от «Дромадера».

Аккуратно сориентировались в пространстве.

Принялись неспешно поднимать орбиту.

Как я понял позднее, Бирман в те минуты находился в поле зрения диспетчеров больших терраформирующих станций, которые висели на геостационаре, и не хотел нарушать ни одного параграфа пространных правил гражданского космического судовождения.

А потом показались сами станции.

Точнее, одна из них – тот самый тераджоульный лазер с названием из латинской аббревиатуры, работу которого мы видели на Беллоне.

О, вот это было зрелище!

Больше всего станция напоминала ежа. Правда, геометрически безупречного и сияющего, как новогодняя елка.

Но только вот каждая игла ежа имела длину в семь километров и представляла собой отдельный тракт прогона квантов накачки.

Все тракты сходились к «брюшку» ежа, где в фокусе было помещено некое жутко секретное центральное тело, которое в конце концов под воздействием поступивших потоков энергии и превращалось целиком в плазму, испускающую собственно рабочий луч, уходивший к цели.

Все остальные элементы конструкции, которых было немерено и описание коих заняло бы ни один десяток страниц, предназначались для того, чтобы питать квантовые тракты энергией, ориентировать станцию в пространстве и отводить грандиозные избытки тепла.

– Никогда не понимал, – сказал Смагин, – почему бы не поставить подобные станции на службу ПКО.

– Неэффективно во всех смыслах, – ответил Бирман. – Скорострельность – низкая, себестоимость выстрела – гигантская, но главное – совершенно исключено оперативное наведение.

– А против астероидов? – Не сдавался Смагин. – У них-то траектория предсказуемая!

Бирман покачал головой.

– И против астероидов тоже малоэффективно. Во-первых, у многих из них не настолько предсказуемая траектория, насколько принято думать. А во-вторых – с ними, вы же знаете, могут нормально справляться средства общего назначения. Ракеты ПКО или главный калибр линкоров. Лишь бы головы были термоядерными.

* * *

А вот уход «Сома» с беллоноцентрической орбиты и погоня за ракетопланом оказались куда более утомительным занятием, чем я полагал.

Бирман перестал стесняться диспетчеров – и понеслось!

Судно-мусорщик, оказывается, имело динамику, близкую к боевому кораблю – ох, недаром многие из них в военное время подлежат мобилизации в качестве тральщиков! А сроки, в которые трапперу хотелось вписаться во что бы то ни стало, да и сама навигационная задача диктовали Бирману весьма жесткую манеру пилотирования.

Так что к тому моменту, когда наш ракетоплан наконец показался на мониторах СИС – судовой информационной системы – мы уже накушались перегрузок по горло; как положительных, так и отрицательных.

Пока то да сё, пока синхронизировали траектории, все мы имели возможность вдоволь насладиться зрелищем нашей добычи.

Ракетоплан… внушал.

Обрамленная серебристым силуэтом контражура темная масса, напоминающая хищную птицу, неподвижно висела слева по курсу от «Сома», лишь изредка покачивая крыльями, будто и впрямь поймав поток восходящего воздуха…

Что? Чего это он качал крыльями?

Ну хорошо, хорошо…

Ни о каком воздухе, разумеется, не могло быть и речи, но я как репортер имею право на художественный вымысел и на образность – двоюродную тетку таланта.

К ракетоплану приблизились два зонда, выпущенных Бирманом. Он изучал состояние стыковочных узлов старинного катера на тот случай, если почему-то не удастся принять его в док-камеру. Ну и вообще – осматривался, принюхивался…

Разумеется, всё происходящее сейчас между нашим судном и ракетопланом вызывало мой самый живой интерес.

– Ну, как идет процесс? Как тормозим? – Солидно поинтересовался я, глядя в спину траппера, не сводившего глаз с мониторов, на которых жили собственной жизнью столбики цифр и пучки графиков. Налицо была тенденция к замедлению процессов и уменьшению величин контрольных цифр – я от природы наблюдательный!

Траппер на секунду обернулся ко мне и смерил меня взором с головы до ног. После чего процедил сквозь зубы, недобро сфокусировав при этом взгляд на кончике моего носа:

– Нормально тормозим. Еще вопросы будут?

Он вновь повернулся к экрану, а я, слегка пристыженный, вынужден был смолкнуть.

Но очень скоро в роли назойливой мухи меня сменила любопытная Тайна, а от нее так просто не отбрыкаешься.

И траппер отрывочно, капля по капле, но все же начал объяснять нам некоторые свои действия.

Разумеется, объяснял он лишь то, что сам считал нужным. Но и эти жалкие толики сложнейшей науки прецизионного маневрирования в открытом космосе я понимал даже не через раз – через десять!

Судя по репликам Бирмана, он попытался наладить общение с мозгами ракетоплана. Но ЦПК – центральный полетный компьютер(то есть парсер) – пришельца из прошлого всё так же молчал, как и прежде, не подавая признаков жизни.

Работала только автономная аварийная система – та самая, которая откликнулась на наше кодовое слово. Она и сейчас на него исправно откликалась – Бирман пару раз проверил.

Но и только.

Что ж, пора было действовать.

Торможение мы почувствовали легким перегрузом на уровне поджилок и нутра, подобно тому как диафрагма в моей груди всегда реагирует на слишком уж мощные басовые звуки. А вот прецессии, которая зачастую выливается в малоприятную болтанку, не было и в помине: ориентация «Сома» поддерживалась и контролировалась мощными силовыми гироскопами – основой основ системы стабилизации космических кораблей.

С нами незримо присутствовал также Минералов – по телеметрии разумеется, с борта «Дромадера». Он помогал Бирману, и притом крепко помогал!

Наблюдая за обоими спецами, я пришел к выводу, что, несмотря на четкую субординацию в паре «ведущий-ведомый», Бирман с Минераловым исполняли различные функции. Первый был управленцем с самыми широкими полномочиями, координатором и главным исполнителем в одном лице. Во всяком случае было ясно: на борту ракетоплана мы не сможем сделать и шага иначе как вслед за Бирманом.

Минералов же служил прежде всего расчетчиком, определяя все параметры орбиты корабля и пересылая необходимые данные с парсера на парсер.

В ту минуту Минералов как раз закончил расчет движения и Бирман дал несколько мощных импульсов, необходимых «Сому» для непосредственного сближения с ракетопланом.

– Нашему Минералову цены нет, – хохотнул траппер. – В особенности когда он рассчитывает возможные схемы наших с ним действий при различных нештатных ситуациях. Это не схемы – роман Дюма в трех томах! Вам было бы интересно глянуть, – кивнул он Федору.

Я мстительно зыркнул на Смагина-младшего. Будешь в следующий раз присваивать себе чужие профессии, дорогуша! Небось и элементарную информашку на полтора десятка строк не осилишь – употеешь кувыркаться, как говорит один мой знакомый, дед Антип на прииске Ахтырка Магаданской области.

– Надеюсь, с вами нам никаких нештатных ситуаций ожидать не приходится? – Фальшивым голосом защебетала Тайна. – Что тут может случиться, на «Соме»?

И она легонько пристукнула сапогом гермокостюма о палубу.

В тот же миг в недрах «Сома» что-то гулко и тяжело завозилось. Затем послышался отдаленный лязг, напоминающий глухое ворчание зверя, предупреждающего незваного пришельца: только попробуй переступить порог моего дома!

Тайна против воли вздрогнула всем телом, да и мы с Федором озадаченно переглянулись.

– Случиться может всякое, – пожал плечами Бирман. Невидимый Минералов что-то сказал ему в наушники, и траппер согласно кивнул. – Например, непопадание вашего э-э-э… объекта внутрь дока. А?

Он внимательно посмотрел на смешавшуюся Тайну, выдерживая томительную иезуитскую паузу.

– Но вам не о чем беспокоиться. На этот случай у «Дромадера» всегда есть стыковочный модуль-метаморф. Это именно он сейчас активировался. Всегда полезно держать «морфа» в боевой готовности.

Вслед за тем Бирман продемонстрировал нам на схеме стыковочного модуля где эффективнее установить стяжки стыка, и даже любезно показал, как при помощи метаморфа производится очистка атмосферы внутри аварийного космического аппарата и нагнетание в него дополнительных объемов воздуха.

У всех нас троих, понятное дело, вертелся на языке вопрос о противорадиационной защите, но траппер заверил нас, что соответствующие меры будут приняты, если только в них выявится необходимость.

В мерном гуле систем охлаждения поначалу нелегко было расслышать интенсивность нашего сближения с ракетопланом.

Но очень скоро тон гудения изменился, и по палубе пробежали волны легких вибраций.

Восемь створок герметичных ворот док-камеры, присобравшись гармошками, разошлись вверх, вниз, в стороны.

«Сом» распахнул свой двухсотметровый зев.

Нечто тонкое, суставчатое, паучье выдвигалось из «Сома» навстречу катеру и медленно приближалось к нему, нащупывая лазерными дальномерами оптимальные точки контакта.

Страховочные щупы.

Как хотите, но сейчас я испытывал настоящее возбуждение, только что ноздри не раздувались. То был даже не охотничий азарт, а истовое волнение самца, какого-нибудь изюбря, неудержимо стремящегося к самке-оленухе.

Не берусь судить, что чувствовали в эти минуты мои друзья. Их тела были вдавлены в ложементы, а лица, казалось, полностью утонули в причудливой вязи светотеней рабочего освещения – мерцающего, дышащего, живого.

Наконец детекторы зафиксировали касание.

Мы радостно переглянулись, глаза наши заблестели.

Страхуемый щупами, которые податливо складывались под напором неостановимого движения, в зев «Сома» вползал ракетоплан. Он входил в док-камеру криво и с креном, но щупы, оказавшиеся вдруг невероятно сильными, уверенно развернули его как надо, приведя строительные плоскости наших аппаратов в строгое согласование.

Я, конечно, ожидал сильного толчка, подобного тому, что случается при автоматической сцепке старинных железнодорожных вагонов, в одном из которых мне пришлось поездить по музеефицированному БАМу во время рекламно-подписной кампании на наш «Русский аргумент».

Но, как оказалось, я недооценил специфику приема космических аппаратов в док-камеру «Сома», а равно и массу покоя нашей добычи.

Можно сказать, что ракетоплан… Да чего уж там слова подбирать!.. Он врезался! Прямиком в нас!

Мама миа!

Несмотря на вполне представительные размеры и стати «Сома», ощущение было таким, будто толпа космических викингов ахнула в мягкое подбрюшье нашего судна массивным тараном.

Это произошло на нижней палубе «Сома» – но удар был столь силен, что мне пришлось призвать на выручку всё свое самообладание, чтобы не помчаться туда тотчас же, очертя голову. (Полундра! Бороться за живучесть!)

Бирман, экономивший дейнекс всё время нашего полета, теперь наконец включил силовой эмулятор, и на борту «Сома» воцарились приятные ноль пять «же».

Тайна заметно нервничала: закусив пухлую губку, она кошкой вцепилась в подлокотники кресла.

Федор же невесть когда уже успел добраться до лифта и теперь внимательно следил за ползущим индикатором этажа, точнее палубы.

Я, двигаясь по возможности спокойным шагом, присоединился к нему.

Спустя полминуты Бирман по внутрикорабельной трансляции позволил нам проследовать вниз.

Пока мы ехали, Бирман расконсервировал туннель для перехода в док-камеру.

Автоматика скрупулезно проверила герметичность закрывшихся ворот, а также надежность крепления свежепойманного ракетоплана на магнитных и вакуум-замках стапелей.

Клапаны баланса давления на переходных люках туннеля – для «абордажной команды», как мы сами назвали свою троицу – ждали только команды Бирмана.

Минералов, работая по телеметрии, тем временем уточнял новые коэффициенты для бортовых устройств ориентации и стабилизации, поскольку парсер «Сома» определял состоявшееся изменение балансировки всего судна как существенное, а табличными данными для пойманного ракетоплана не располагал по причине его невероятной архаичности.

Увиденное нами сквозь массивные бронестекла смотровых окошек на нижней палубе впечатляло, если не сказать больше – вызывало оторопь.

То, что обшивка ракетоплана, некогда покрытая специальным светоотражающим напылением, глянцевая, блестящая, бесповоротно потускнела, было видно еще на мониторах слежения.

Но в док-камере ракетоплан выглядел вообще как нечто… неземное.

По его тусклой поверхности змеились разводья трудноуловимых оттенков серого и фиолетового. Стекла пилотской кабины и иллюминаторов пассажирского отсека помутнели почти по всей площади, лишь кое-где виднелись небольшие островки первозданной прозрачности. Все надписи, включая главную – название ракетоплана – полностью исчезли.

– Вот что делают космическая пыль и корпускулярная бомбардировка, – сказал Смагин.

Из ракетоплана как-то неловко, вбок торчал выдвижной тубус стыковочного узла. Более всего он напоминал бронированную гармошку, из «мехов» которой отходили два эластичных на вид раструба диаметром метра полтора каждый.

Бирман выдал по ВКТ главную практическую информацию:

– Внимание! Детекторы не показали сколько-нибудь заметных радиационных загрязнений обшивки. Также не обнаружены токсичные вещества и микроорганизмы. В то же время, оба моих назначенных ранее рандеву отложены. Это означает, что я могу произвести возвращение в район Беллоны по энергетически оптимальной траектории, то есть без перерасхода топлива. А следовательно, у меня не будет необходимости выбрасывать ракетоплан за борт «Сома» в ближайшие сутки.

Всё вместе это значило: теперь мы гарантированно не окажемся одни в пустом ракетоплане. Что, конечно, меня несказанно радовало. Да и не одного меня.

Перспектива провести долгие часы, досконально исследуя содержимое посланца из прошлого, но пребывая все-таки на борту «Сома», казалась мне неизмеримо привлекательней, нежели чувствовать себя микробом на песчинке, о которой в большом мире хорошо если знают три человека.

Ко всему прочему это означало, что мы будем исследовать ракетоплан при искусственной тяжести, создаваемой дейнекс-камерой «Сома», а не в условиях невесомости. И это тоже было чудо как хорошо!

Впереди нас ожидали очередной инструктаж, Бирман, защитные скафандры «Астрон», а самое главное – сводка состояния отсеков ракетоплана по девяноста шести параметрам. Над ней уже работали трудолюбивые зонды-тестеры, внедрявшиеся один за другим во чрево катера.

На мой вопрос, как это выглядит со стороны, дабы в будущем посвятить читателей «Русского аргумента» хотя бы в пару тонкостей процесса, Минералов пробурчал что-то невнятное, исключительно себе под нос.

Бирман сначала пожал плечами, мол, это же элементарно. Однако сжалился и пояснил с присущей ему откровенностью, граничащей с цинизмом.

– Вы ведь, если не ошибаюсь, уроженец Земли? Утопленника в какой-нибудь крупной реке не доводилось видеть?

Я кивнул. Есть такой опыт, даже дважды. Журналисты с чем только не сталкиваются за свою жизнь, а репортерство – лучшая профессиональная закалка и хорошее лекарство от брезгливости.

– Ну вот, коли там водится такая рыба, под названием стерлядь, – произнес он менторским тоном, – то она весьма охоча до гниющего мясца. И собирается стерлядей на утопленничка видимо-невидимо. Так что иной раз, когда забагришь недельного бедолагу на берег, глядь, а из него повсюду одни хвосты торчат стерляжьи. И извиваются, шельмы…

Последнюю фразу Бирман произнес почти ласково. Любит, видать, зверушек.

– Вот и зонды-тестеры сейчас в вашем… объекте… что твои стерлядки. Одни хвосты торчат, антенны с проводами. И шевелятся так же, бестии, потому что всё дальше уходят вглубь отсеков. Ничего, скоро телекартинка пойдет, тогда и разглядите, что там да как. Пока одно могу сказать: фон есть, но относительно терпимый. Даже вполне… А что скажет Минералов?

– Осталось тридцать восемь тестов. Думаю, через полчаса будет готова полная сводка по ситуации на ракетоплане.

– Тогда ждем, – в голосе Бирмана мне послышалось тщательно скрываемое нетерпение. – Если Минералов сказал «полчаса», так тому и быть. Он у нас по части тестов ба-а-альшой дока!