Текст книги "Комедия убийств. Книга 1"
Автор книги: Александр Колин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
VII
Дома у Павла Логинова (так представился Илье неожиданный спаситель) было тепло и уютно. Иванов вдруг осознал, насколько важная вещь – комфорт. Павел предложил Илье принять душ и привести себя в порядок, но тот ограничился тем, что ополоснул лицо и прижег йодом ссадину на голове.
В квартире, как понял Иванов, никого, кроме них двоих, не было.
«А вдруг он голубой? – испугался Илья. – Домой привел… Посочувствовал?»
Несмотря на внушительность апартаментов Логинова (как минимум три комнаты), устроились мужчины на кухне, тоже довольно большой и не то чтобы запущенной, однако давно и безнадежно мечтавшей о хорошем ремонте.
«Точь-в-точь как у меня дома, – подумал Илья и вспомнил про сон. Хотя почему сон? Может, и не сон вовсе? – Неужели я их и правда?.. – Он поежился, захотелось скорее прийти к себе, чтобы убедиться в том, что… А вдруг?.. Нет, о тагом даже думать не хотелось. Илья посмотрел на только начатую бутылку дорогого армянского коньяка, и желание вставать со стула немедленно улетучилось. – Что за чушь? Чтобы Настька сдохла? Да ни в жись! Кто ей что-нибудь сделает, трех дней не проживет. Чушь, чушь, чушь!»
– Вздрогнем? – предложил Логинов и поднял старинную серебряную, черненую в узорах рюмочку.
Илья кивнул и, прежде чем выпить, подумал:
«А куда же те мужики подевались, с которыми я… Ведь когда он меня поднимал, не было их. Убежали?»
– Смылось ханыжье, – проговорил Логинов, из чего Илье следовало сделать вывод, что размышлял он вслух. Павел продолжал: – Ты глупость сделал, что в драку полез. Они хоть и хилые, однако за бутылку убьют…
– А ты откуда знаешь?.. – начал было Илья, но Логинов поспешил объяснить.
– Ну, а скажи на милость, чего с ними еще делать можно? – ответил он вопросом на вопрос. – Я сам, бывает, выпиваю с такими типами, ну, со знакомыми, конечно. Хочется иногда узнать, что народ думает.
Слова Павла Илье понравились, в них он усмотрел некий особый смысл; Логинов как бы выделял и себя и гостя из массы, пресловутого народа.
Народ и ненарод. Последний в отличие от первого состоит из отдельных индивидуумов, наделенных уникальным сознанием и независимой волей. Илье это понравилось, получалось – он не просто пил с ханыгами, а общался с народом, а это, как вы понимаете, далеко не одно и то же. К тому же, если так иногда поступал и Логинов, так Илье и сам Бог велел. От нового знакомого веяло какой-то особенной силой, он производил впечатление человека неординарного.
Логинов оказался невысоким. Обычный малый среднего роста – сто семьдесят пять сантиметров, среднего же возраста – лет сорок – сорок пять. Рыжая вихрастая шевелюра и густая борода делали его в глазах Иванова похожим на эстонца, финна или шведа, что при некой незначительной раскосости глаз казалось странным. Шведский бурят-монгол? Татаризированный финн?.. Вы еще скажите негр-сионист. Нет, никуда не годится! Хотя, если подумать…
– Закусывай, – предложил хозяин, когда оба выпили еще по рюмочке.
Логинов оказался человеком интересным, беседу поддержать умел. О чем бы ни заходила речь, он всегда находил что сказать, демонстрируя в любом вопросе завидную эрудицию.
Ароматная жидкость в бутылке подходила к концу, и мысли Ильи как-то само собой вернулись к теме национальной принадлежности хозяина.
– Я, – ответил тот на вопрос гостя, – как и почти все прочие в нашей стране, русский. – Сказав это, он от души расхохотался. Иванов уже успел привыкнуть к своеобразной манере хозяина смеяться. Она, как подумал Илья, свидетельствовала об открытости характера хозяина. – Павел Музафарович Логинов, – уточнил тот и вновь затрясся от смеха.
Иванов вытаращил глаза:
– Музафарович? Ты что, татарин?
– А что, не похож?
– Чуть-чуть, разве что…
– Чуть-чуть, – улыбнулся Логинов. – Нет, брат, это целая поэма, я уже замучился объясняться. Понимаешь, – тяжело вздохнув, продолжал он, и видно было, что рассказывать свою историю ему не впервой, – батька мой с сорок первого рядовым в пехоте воевал, кончил в сорок пятом в Восточной Пруссии… Звали старика моего Андреем, обычное имя, русское. Друг у него был, вместе гнили в окопах. Побратались они, именами поменялись, получился Джугайбеков Андрей Алиахмедович и Логинов Музафар Павлович…
Подобное сообщение показалось Илья настолько диким, что он не нашелся что сказать, промычав:
– Э-э-э… мэ-э-э… как интересно.
– Дальше еще интереснее, – заверил гостя Павел Музафарович. – На следующий день убили друга папиного, ну, бывшего Музафара. Так нынешнему мало показалось именем погибшего называться, решил он обмен документально заверить. Пошел к начальству, к старлею, который их ротой командовал, тот не в духе оказался – с бодуна маялся, батю далеко-далече отослать Тот уперся. Начал требовать… ну, чтобы долго не рассказывать, довыделывался родитель мой до того, что отправили его из Пруссии в Сибирь, правда, уже Музафаром. Батя гордился после, говорил, что сам Сталин разрешение давал имя изменить, а в лагерь его отослали злодеи-чиновники, которым вождь народный по первое число врезал за глухоту и невнимание к просьбе героя. Ну, это отцова версия. Как на самом деле было, сказать трудно, однако ж одно сомнению не подлежит – батя пятерку оттрубил.
– Да-а…
– Вот и да, – покачал головой Логиноз. – Я на старика не обижаюсь, хотя, конечно, хлопот с отчеством немало.
– Ну так ты бы сменил его, – проговорил Иванов; – Теперь ведь можно, так?
Павел Музафарович усмехнулся и, очевидно, поняв собеседника неправильно, с некоторой укоризной в голосе произнес:
– Отца, брат, не сменишь. Родителей не выбирают. Как и предков вообще, – добавил он.
«При чем тут предки?» – подумал Илья и продолжал уже вслух:
– Так… стал бы Андреичем, отца-то все же Андреем звали, так?
– Так-то это так, но он говорил, что Андрей погиб, а Музафар жив, не поменяйся, мол, они именами, его, отца моего то бишь, убили бы и меня тогда, как ты понимаешь, не было бы.
Илья промолчал, не зная, что тут сказать. Ему вдруг представился окоп, солдаты, глотавшие пыль. Лицо у одного из них было, как в песне Высоцкого – «там Мао делать нечего ва-аще». Вторым солдатом оказался сам добрый хозяин Иванова, Павел. Волосы скрывались под каской, борода отсутствовала, но рыжая щетина намекала на то, что в короткий срок может превратиться в точно такую же, как у Логинова-младшего, щетку.
Внезапно солдаты встрепенулись, очевидно прозвучала команда «За мной в атаку!» (звуков Илья не слышал), они привычными движениями очень быстро и ловко выбрались из глубокого окопа и, кривя рты в сумасшедшем «ура!!!», с каждой секундой набирая скорость, помчались куда-то вперед, то и дело стреляя короткими очередями из своих ППШ.
Вдруг совсем рядом с ними, взметая фонтан земли и пыли, разорвался осколочный снаряд. Раскосый схватился за плечо, но, поняв, что рана не серьезная, обернулся. Лицо его исказила судорога. На каске товарища появилась рваная пробоина, солдат качнулся и замертво рухнул на землю. Илья увидел перед собой лицо татарского князя из фильма «Набег» Андрея Тарковского «Андрей Рублев». «Князь» смотрел прямо в глаза Илье, и взгляд этот был недобрым-недобрым. Неожиданно лицо татарина обросло рыжей бородой, прическа также изменила цвет и форму, раскосость как бы разгладилась, стала почти незаметной, однако же сохранилась.
– Спишь? – спросил рыжий, оказавшийся точной копией Павла Логинова, и, не дожидаясь ответа, проговорил: – Ну, тогда спи.
Тело Иванова обмякло, сделалось каким-то чужим, но Илью эго не беспокоило, ему было все равно – спать так спать. Логинов, он плохого не посоветует, он мужик что надо.
VIII
Осень кончалась, наступала зима, сулившая настоящий холод и снег, привычные уроженцам здешних суровых. Чужестранец с далекого юга подивился бы, узнав, что и в таких землях живут люди.
Чужаки сказали бы: «Уж это ли не зима? Разве может быть столько снегу? Осенью мороз так не щиплет щеки!» Однако возвращающимся с охоты мальчишкам Скьёльду, Эйлифу и Сигвальду все нипочем. Долго охотились ребята, подстрелили косулю и двух глухарей, чуть не половину мяса сами же добытчики и уплели, изжарив над костром.
Ночевали в лесу на полянке, по очереди стоя в дозоре, вдыхая запахи леса, пугая себя страшными духами, что прячутся в черной живой чаще.
Как же рассердились друзья на Эйлифа, когда, проснувшись под утро (ему как раз выпало в страже стоять), обнаружили, что тот заснул. За такое и побить мало – побили, конечно.
Раз уж проснулись так рано, то решили идти в селение, несмотря на то что еще как следует не рассвело. К тому же, если еще раз позавтракать, нести домой будет нечего. Взрослые (в основном женщины, старики да рабы – прочие ушли в поход) будут смеяться, если охотники придут пустыми или принесут только голову и ноги.
Всем мальчишкам по одиннадцать лет, но старшим, номинально, считается Сигвальд, сын Эйрика Бесстрашного и рабыни. Верховодит же Скьёльд, хотя его отец простой воин: у норманнов не слишком-то в цене родовитость, ты свою силу, ловкость и смекалку покажи.
Вот здесь у Сигвальда и не все в порядке. Все говорят, что Эйрик сын Одина, стало быть, Сигвальд – внук великого бога-воителя? Нет, что уж очень не похоже на то. Брат, Эйнар, тот да, его и старшие мальчишки боялись, в драке хоть убей не сдастся, не попросит пощады, а Сигвальд…
Сигвальд Брюхотряс сын христианки, дочери ярла из земли англов и саксов, которую привез Эйрик после удачного похода. Для нее построили отдельный дом, Бреттива, жена конунга, очень ревновала мужа к чужестранке. Постепенно Эйрик охладел к женщине, но та ни в чем не знала нужды, когда ее не знали и прочие жители селения, а благодаря удачливости Эйрика люди в его владениях давно забыли, что такое голод и нищета. Золота имелось вдоволь, а значит, недостающие можно купить у соседей с юга.
Мальчишки тронулись в обратный путь, оставляя на нетолстом пушистом снежном ковре две неровные цепочки следов: одна потолще тянулась за Эйлифом со Скьёльдом, которые несли добычу на длинной палке, вторая принадлежала Сигвальду.
Они выбрали дорогу, хотя и более длинную, чем та, которой ребята воспользовались на пути сюда, но зато пролегавшую вдоль высокого скалистого берега фьорда.
– Смотрите-ка, эй, ребята.
Шедший впереди Скьёльд остановился так резко, что Эйлиф чуть было не упал. Шест с добычей оказался на снегу.
– Что там?
Товарищи бросили на Скъёльда полный удивления взгляд, а в следующую секунду все трое побежали, стремясь поскорее достичь берега. Та занесенная снегом дорожка, по которой они собирались вернуться домой, была сплошь изрыта глубокими следами множества ног.
– Похоже, здесь прошло целое войско, – озадаченно проговорил Скьёльд. – Кто бы это мог быть?
– Что это? Кто тут прошел? – подоспел запыхавшийся Сигвальд. Он здорово отстал, не зря остряки-соседи прозвали сына чужестранки Брюхотрясом.
«Скьёльд Зоркий, – подумал Сигвальд, поджав губы. – Скьёльд Ястреб».
– Что тут? – повторил вопрос Брюх отряс.
Товарищи не ответили ему. Эйлиф, согнувшись в три погибели, внимательно разглядывал следы, медленно двигаясь вдоль тропинки, а Скьёльд подбежал к краю обрыва и, приложив ладонь козырьком ко лбу, принялся напряженно вглядываться в даль.
Внезапно мальчик резко повернулся.
– Это «Черный дракон» Бьёрна Хеммингсока, клянусь бородой Тора, – с уверенностью заявил он. – Посмотри, вон там.
– А где же отец? – озадаченно проговорил Сигвальд. – Ведь если здесь драккар соседа, то… Значит, он тоже вернулся?
Скьёльд поморщился – ну что за дурень? Ведь понятно же, что намерения у Бьёрна нечистые. Его дом – южнее, и если бы он, к примеру, хотел принести племени Эйрика невеселое известие о гибели вождя, то пришел бы на корабле открыто, среди белого дня. Тогда воин на деревянной сторожевой башне, чья единственная обязанность смотреть на море, чтобы вовремя заметить любое судно, идущее в бухту, увидел бы его ладью и затрубил в большой рог. Точно так же поступил бы и он, если бы прибыл сам Эйрик, только сигнал подал бы иной.
– В это время года редко кто возвращается, – произнес Скьёльд, хотя товарищ и сам все прекрасно знал. – Если воины не пришли до срока, значит, погибли или же остались зимовать в чужих странах. Бьёрн что-то задумал, может, он поссорился с Эйриком?
Сигвальд прикусил губу, друзья, особенно Скьёльд, никогда, если речь заходит о вожде, не говорили «твой отец», а только Эйрик. Друзья нарочно давали толстяку понять, что он сын рабыни, которую конунг давно разлюбил, и, бросив, вернулся к Бреттиве.
– Эй, ребята! – Они обернулись на крик и увидели, что Эйлиф машет рукой. Оба поспешили на зов. – Смотрите, – товарищ указал на желтое пятно на снегу, – моча не совсем еще заледенела, они только что прошли здесь, надо спешить.
Но как бы быстро ни бежали мальчишки, все равно опоздали. Поняли они это, еще поднимаясь на холм, за которым открывался вид на селение, где в рубленых бревенчатых домах и в мазанках из прутьев, обнесенных частоколом, спали и видели сны их братишки и сестренки. Но…
«Не встретить им нового дня», – поняли мальчики, увидев столбы дыма, поднимавшиеся из-за холма. Запах гари ударил им в нос, до ушей донеслись крики и звон железа…
Меньше всего жители селения могли ожидать нападения хорошо вооруженных профессиональных воинов. Мужчины в землях норманнов, те из них, кто посвятил себя служению Одину, отправлялись в дальние края, чтобы добыть богатства и славы, дома оставались лишь старики и больные, да еще те, кто избрал другую стезю: стал рыбаком, крестьянином или ремесленником. Такие не думают о войне и уж тем более не станут они нападать на селение, где живет семья морского конунга. Ведь он вернется и месть будет страшной.
Старик и юноша, дремавшие на сторожевой башне, умерли быстро, не успев подать знака своим. Это была первая кровь, пролитая в те предрассветные часы в селении Эйрика Бесстрашного. Первая, но не последняя.
Стальные кошки вонзились в мягкое дерево частокола, быстро и бесшумно вскарабкались морские разбойники по веревкам, попрыгали на снег за стену. Псы разбудили людей в домах, но было поздно…
Отсюда с пригорка поднявшимся на его вершину мальчишкам открывалась картина ужасного предательства. Воины Бьёрна Хеммингсона, казалось, обезумели. Такого не делали норманны и в чужих землях: они убивали всех, даже детей и женщин, а черный горбун стоял посреди площади возле огромного костра, воздевая к небу длинные, похожие на крылья коршуна, руки, и что-то кричал.
Бросая трупы, убийцы спешили дальше, чтобы деловитыми движениями лишить жизни очередные жертвы. Те немногие мужчины, которые оказались дома, пытались сопротивляться, но продержаться им удавалось недолго.
Вот на площадь, подталкиваемая в спину острием кинжала, ступая по снегу босыми ногами, высоко держа непокрытую голову с разметавшимися по плечам светлыми волосами, вышла стройная женщина с ребенком на руках, еще один ребенок, хватая ее за подол длинной холщовой рубахи, семенил рядом, стараясь во что бы то ни стало не отстать от матери. Воины, окружавшие предводителя, расступились, и женщина оказалась прямо перед Бьёрном. На лице его заиграла хищная улыбка.
– С пробуждением, мать богов, – проговорил он.
Воины захохотали, но женщина молчала.
– Жена сына Одина не хочет говорить с простыми воинами.
– Вы не воины, вы бабы, – с презрением бросила женщина. Смех стих, и она продолжала: – Справились с сонными калеками и детьми, настоящие викинги. Один уже приготовил вам почетные места за столом своего пира в Валгалле.
В наступившей вдруг тишине очень хорошо стали слышны звуки горевших в костре поленьев. Воины, покончив с «делом», волоча добычу, постепенно сходились на площадь, и очень скоро вокруг Бьёрна и жены Эйрика Бреттивы образовалась толпа.
– Что ж, женщина, ты вовремя вспомнила об Одине, тебе, наверное, лучше знать, кому и что приготовил он в своем царстве. Это ведь твой свекор, или я ошибаюсь? – Все снова захохотали, а Бьёрн продолжал: – Тебе было бы интересно узнать, что мы справились с твоим доблестным мужем, он умер как трус, и ему никогда не попасть в Валгаллу, потому что Один не хочет видеть его среди эйнхериев.
– Слишком много вранья, Бьёрн Метёлобородый, – усмехнулась женщина. – Я бы поверила тебе, что мой муж погиб, если бы ты сказал, что он умер, как положено викингу, или если бы узнала, что ты не видел, как он погиб, но теперь я не верю тебе. Ты врешь.
Лицо Бьёрна вспыхнуло: такое оскорбление мужчина мог бы смыть только кровью, но женщина…
Словно угадав его мысли, жена Эйрика продолжала:
– Дай мне меч, пусть сталь решит наш спор, она сумеет рассудить лучше, кто из нас прав.
– Викинги не сражаются с женщинами, – высокомерно заявил Бьёрн. – Если я сказал, что твой муж Эйрик и сын Эйнар сдохли, как собаки, как самые последние трусы, так оно и есть.
Тут в перепалку включился Торгрим Горбатый. Никто не видел, как он подошел.
– Вот жертва, которой ждет от нас великий Один, – колдун показал на Бреттиву. – Ему угодно, чтобы семя оскорбителя его было выкорчевано с корнем. Сделайте так, как хочет Один, и он дарует вам еще множество побед над врагами. Скорей же, в костер их!
Воины заколебались.
– Что стоите? – прикрикнул на них Бьёрн. – Живо, хватайте их! Пошевеливайтесь.
На сей раз люди Бьёрна кинулись выполнять его приказ едва ли не всей толпой: один вырвал из рук женщины двухлетнюю девочку. Трое или четверо схватили Бреттиву, еще двое поволокли по снегу упиравшегося шестилетнего Харальда Малыша.
– Ты так боишься меня? – спросила женщина, не то скривив в усмешке губы, не то прикусив их от боли.
– Отпустите ее, – поспешил приказать Бьёрн воинам.
Услышав приказ конунга, воины ослабили хватку, и Бреттива, встряхнувшись, освободилась от их цепких, сильных пальцев. Несколько секунд Бьёрн и жена ненавидимого, преданного им конунга Эйрика смотрели друг другу в глаза, потом Плетенобородый не выдержал и отвернулся.
Тут на площадь торопливой походкой, едва ли не бегом вошли трое викингов в забрызганных кровью доспехах.
– Эльфрида, – поспешил сообщить один из них, – мы не сумели взять ее.
– Она заперлась в доме, он загорелся… – продолжил другой, но Торгрим оборвал его:
– Нам не нужна Зльфрида Саксонка. Где ее выродок? Где Сигвальд Ублюдок?
– Его там не было, – едва ли не хором ответили все трое.
– Найдите его! – закричал колдун. – Мы должны окропить угли священного костра его кровью!
– Так вот кто, оказывается, здесь главный, Торг-рим-конунг. Ай да славно, викинги сражаются с женщинами и детьми под знаменами шамана! – с дьявольской веселостью проговорила Бреттива.
Горбун подпрыгнул, точно ему пятки прижгли горящей головешкой.
– Убейте ее, убейте! – завопил он. – Убейте ее сейчас, или Тор поразит вас своим молотом!
– Тор? – Женщина на секунду скосила глаза куда-то в сторону, она неожиданно улыбнулась, и лицо ее вспыхнуло румянцем. – Может, и так, а вот тебя, жалкий старый лжец, поразит Один, от имени которого ты рискуешь говорить, и сделает он это прямо сейчас!
С необычайной ловкостью Бреттива выхватила из ножен на поясе у зазевавшегося воина меч и с маху ударила им колдуна:
– Получай!
Все произошло так быстро, почти молниеносно, а главное – неожиданно, никто даже и не понял, отчего тело горбуна, пошатнувшись, стало рушиться наземь. Колдун упал, и из его глубоко прорубленного черепа хлынула на снег темно-красной струей кровь.
Бреттива расхохоталась и бросила меч. Никто даже и не шелохнулся, казалось, женщина спасена, теперь она может взять детей и бежать прочь, чтобы спрятаться, скрыться в лесной чаще или в одной из горных пещер. Бреттива не успела сделать и шага, как Бьёрн Хеммингсон, схватив меч, на который он дотоле опирался, вонзил его прямо в сердце бесстрашной жены конунга Севера. Женщина умерла мгновенно, она упала рядом с убитым ею старым колдуном, и на лице ее так и осталась по-детски радостная улыбка.
Как раз за секунду до этого трое мальчишек, спустившись с холма, оказались возле распахнутых ворот растерзанного и умиравшего во все сильнее разгоравшемся пламени городка Зйрика. Скьёльд и Эйлиф сбавили ход, и товарищ догнал их на спуске, влекомый вниз собственным весом. Он бежал вслед за друзьями по привычке, но чем ближе становилась стена из остроконечных кольев, тем сильнее овладевала им одна мысль:
«Куда мы бежим? Спасать? Кого? Все уже убиты или будут убиты, и нас… нас убьют, убьют, убьют! Зачем? Мы даже еще не стали воинами и на охоту берем короткие мечи, больше похожие на ножи. Одину вряд ли захочется принимать нас в Валгаллу, даже если умирая мы не выпустим оружия из рук».
Сигвальд почувствовал, что ноги сами замедляют бег. Тело оказалось решительнее и умнее, чем мозг, может, потому, что его не увлекали пустые абстракции, оно просто не хотело превращаться в груду бесполезного вороньего корма, которого после набега Бьёрно-вой дружины дятлам крови хватит надолго.
– Скорей, – услышал он негромкий оклик Скьёль-да, – надо поторопиться.
«Безумцы! – подумал Сигвальд. – Куда торопиться?!»
Как раз в тот момент, когда ребята вбежали в ворота и, пройдя по улице, приблизились к площади, Бьёрн в припадке какого-то фантастического бешенства ударил мечом по улыбавшемуся лицу мертвой Бреттивы. Ему показалось, что усмешка стала явственней. Рассвирепев, Бьёрн – ударил еще раз и еще, сильнее кровавя меч и снег под головой, вернее, под тем, что раньше было головой прекрасной льнокудрой красавицы. Расталкивая воинов, он повернулся и, шагнув к костру, схватил громко заплакавшую Ингибьёрг, дочь Эйрика, за ноги и что есть силы рванул в разные стороны, затем бросил останки ребенка в высокое пламя костра. Туда же кто-то из воинов швырнул, подцепив кончиком копья за одежду, и шестилетнего Ха-ральда.
«Что он делает?!» – в ужасе подумал Сигвальд, увидев, как проворный Эйлиф вложил в лук стрелу и, прищурив глаз, оттянул тетиву к самому уху.
Озверевшие воины были слишком заняты, они не успели вовремя заметить троих маленьких мстителей, явившихся, чтобы, прежде чем пасть в неравной схватке, убить как можно больше врагов. Всем вместе мальчишкам было на троих тридцать три года, столько же, сколько отцу одного из них, конунгу Эйрику, чью смерть праздновал ныне Бьёрн-победитель.
– Что же ты стоишь? – окрикнул Сигвалвда Скьёльд, проделывая то же самое со своим луком. – Там враги убивают твою сестру и брата, жену твоего отца!
Пропели стрелы. Ребята были превосходными охотниками, они успели выпустить по врагам несколько стрел, и каждая вторая из них находила добычу. Не рассчитывавшие на то, что придется от кого бы то ни было защищаться, воины Бьёрна не взяли с собой ни щитов, ни луков, освобождая вторую руку для убийств и грабежа; теперь им пришлось пожалеть об этом. Однако замешательство длилось недолго, опытные воины скоро пришли в себя и, разделившись на части, прячась за горящими домами, начали быстро окружать отчаянных храбрецов лучников.
Скьёльд и Эйлиф с воодушевлением (как же, заставили прятаться самих викингов, королей моря) опустошали колчаны, забыв, что все происходившее с ними – не детская забава.
«Что они делают?! Что они делают?! – стучало в голове у Сигвальда. – Сейчас нас окружат, и тогда… О-о-о-о!!!»
Так и не выпустивший по противнику ни одной стрелы, Сигвальд, бросив луж, со всех ног кинулся бежать, стремясь уйти как можно дальше из городка, ставшего погребальным костром для матери, брата и сестры. Как раз в тот момент, когда он поравнялся с воротами, секира, мастерски брошенная из-за угла дома, вонзилась Эйлифу между лопаток, а несколькими мгновениями позже выпустивший последнюю стрелу Скьёльд выхватил короткий меч, однако пустить его в дело не успел: хрипя и царапая грудь, в которой застряло острие дротика, он повалился на колени и, постояв секунду, упал ничком, пачкая снег кровавыми сгустками, щедро исторгавшимися из широко открытого, искореженного гримасой боли рта.
