Текст книги "Германия в ХХ веке"

Автор книги: Александр Ватлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

На этапе становления нацистского движения Гитлер выступал как гениальный имитатор, быстро схватывая, что можно взять из арсенала политического противника и обратить себе на пользу. Его привлекала массовость и революционный настрой рабочего движения – слово «социализм» в названии НСДАП должно было продемонстрировать не только ее обращенность в будущее, но и стремление отобрать массовую базу у СДПГ и профсоюзов. У коммунистов Гитлер позаимствовал жесткую внутрипартийную структуру и формы уличной работы. У правоконсервативных партий – ностальгию по прошлому и мистическое преклонение перед «народным духом», а также приемы закулисного лоббирования власти. Не было недостатка в примерах для подражания и за пределами Германии. Военные диктатуры в странах Восточной и Южной Европы казались выразителями новой эпохи – эпохи харизматических лидеров и безоговорочного национализма. Интеграция СССР в межвоенную систему международных отношений показала, как легко западная цивилизация смирилась с большевистским режимом, галантно не замечая миллионов погибших в гражданской войне и жертв продолжавшихся социальных экспериментов. Гитлеру импонировал идеологический фарс партийной диктатуры, прикрывавший фактическую реставрацию Российской империи. При формировании «культа личности» и «культа фюрера» Сталин и Гитлер шли бок о бок, взаимно обогащая свои пропагандистские арсеналы. Не был оставлен без внимания и опыт западных демократий. В книге «Майн кампф» Гитлер восхищался способностью Великобритании к национальной мобилизации, а также системой военной пропаганды, которая позволила англичанам выиграть мировую войну. В США привлекала управляемость демократии, коммерциализация президентской гонки и широкое использование в ее ходе технических средств. В начале 30-х гг. в ходе предвыборной борьбы немцев агитировал самолет с надписью «Гитлер над Германией» («Hitler über Deutschland»), перефразировавшей первую сточку национального гимна «Германия превыше всего» («Deutschland über alles»).

Идеология национал-социализма также представляла собой пеструю смесь околонаучных заимствований, та или иная дозировка которых легко трансформировалась в угоду тактическим задачам. Она опиралась на «ремистификацию природы и естественных наук, облекавшую политику в религиозные формы» (М. Берлей). Из геополитики пришло учение о «жизненном пространстве», необходимом для развития нации, из социал-дарвинизма – взгляд на общество как живой организм, классовые противоречия внутри которого являются болезнью и могут быть устранены национальной властью. Для самого Гитлера было характерно биологическое понимание человеческого общества, прогресс которого определяется беспощадной борьбой за существование двух противоположных полюсов, будь то молодые и старые расы, народыхищники и народы-жертвы, арийские герои и противостоящие им «сорняки».

Заметное место в пропагандистском арсенале НСДАП занимали элитарные философские учения о «толпе и герое», теории о неравноценности человеческих рас, эзотерические сочинения. Нацистское движение омывало море литературы националистического и антисемитского толка, находившей своих читателей в годы Веймара не только среди представителей «потерянного поколения». «Из основных идеологических потоков эпохи – социализма и национализма – Гитлер и его приверженцы выделили, используя институциональные пороки и беззащитную либеральность Веймарской республики, а также опираясь на всемирный кризис капиталистической системы, дурно пахнущий, но весьма доходчивый экстракт из антиреспубликанских лозунгов, который в сочетании с манипулированием массами и насаждением вождизма доказал свою эффективность и в конечном счете привел нацистов к власти» (К. Зонтхаймер).

«Доходчивый экстракт» состоял из предельно идеализированных образов арийского героя, непогрешимого фюрера, национального сообщества, выраставших в пропагандистские культы. Мистический образ героя, которого ведет провидение, накладывался на реальную биографию Гитлера как человека из народа, открывшего в себе дар пророчества. Биологическое истолкование расы лежало в основе тезиса об избранности немецкого народа, призванного владеть миром. Путь к светлому будущему преграждает всемирный «марксистско-еврейский заговор», составной частью которого является парламентская республика внутри и Версальская система вне Германии. Уничтожение и той, и другой было только первым звеном в цепи испытаний, которые предстояло пройти немецкой нации, чтобы доказать собственную жизнеспособность. Реванш за первую мировую войну и возврат колоний открывали путь к континентальной гегемонии и решению главной геополитической задачи нацистов – завоеванию жизненного пространства на востоке Европы и его «германизации».

В общественном сознании Веймара НСДАП выступала не как праворадикальная, а как еще одна «левая» партия. Она аккумулировала социальный протест ежечасно разорявшихся мелких предпринимателей и ремесленников, направленный против финансового и торгового капитала. Тот, в свою очередь, находился под гипнозом социалистической и антисемитской риторики НСДАП. Гитлеру еще предстояло доказать влиятельным представителям германской экономики, что приход к власти нацистской партии окажется для них «наименьшим злом». После начала экономического кризиса его призывы к «национальному обновлению» стали находить все более широкий отклик как в маргинальных слоях немецкого общества, так и среди консервативной элиты. Во всяком случае они выглядели ничем не хуже требований веймарских партий защитить обанкротившуюся республику или курса коммунистов на разжигание классовой борьбы. Нацистские бонзы, и прежде всего ас первой мировой войны Герман Геринг, стали желанными гостями в политических салонах Берлина, в партийную кассу потекли отчисления от прибылей «королей угля и стали». Не только безграничная демагогия в сочетании с уличным террором, но и наличие влиятельных спонсоров легли в основу ошеломляющих успехов нацистской партии в борьбе за голоса избирателей.

После «пивного путча» Гитлер отказался от подпольно-революционной деятельности и поставил свою партию в легальные рамки. Демократия должна уничтожить самое себя, с фронтальной атаки акцент был перенесен на ее внутреннее разложение. Позор 1923 г. научил его не доверять союзникам и избегать коалиций, накладывавших на НСДАП хоть какие-нибудь ограничения. Приближавшиеся выборы рейхспрезидента открывали благоприятный шанс выхода на авансцену германской политики. Созданный с участием НСДАП 11 октября 1931 г. Гарцбургский фронт националистических партий не прожил и нескольких месяцев – Гитлеру не импонировала перспектива предвыборного блока, в котором его партия выступала бы только в качестве донора. Получив немецкое гражданство, он решил самостоятельно идти на выборы. Но в центре предвыборной борьбы вновь оказалась фигура Гинденбурга, которого буквально вынудили во второй раз выставить свою кандидатуру. Его шансы на переизбрание напрямую зависели от расстановки сил внутри рассыпавшегося республиканского лагеря.

Позиция СДПГ, поддержавшей немощного фельдмаршала как единственно возможную альтернативу Гитлеру, являлась закономерным следствием социалдемократической политики «меньшего зла». «Лучше декреты демократического президента, нежели законы красно-коричневого рейхстага», – утверждала партийная пресса после сентябрьских выборов 1930 г. Опасения, что новые выборы принесут еще более внушительную победу антиреспубликанским силам, имели под собой все основания. Отказ от поддержки Брюнинга (Tolerierungspolitik) означал бы полный крах веймарской коалиции, продолжавшей находиться у власти в Пруссии. Вопрос о возможных альтернативах породил не только поток мемуарной литературы лидеров СДПГ, но и острые публицистические дебаты в ходе левой волны рубежа 60-70-х гг. Большинство современных немецких историков считает, что дрейф влево и сближение с коммунистами, выдвинувшими на президентских выборах кандидатуру Тельмана, приблизили бы перспективу гражданской войны, предотвращение которой в первые годы республики СДПГ считала своей главной государственной заслугой. Напротив, в советской историографии на социал-демократическую политику «меньшего зла» возлагалась едва ли не главная вина за процесс самораспада институтов веймарской демократии.

Так или иначе, но поддержка СДПГ и ориентировавшихся на нее профсоюзов обеспечили Гинденбургу солидное преимущество в 20 % голосов уже в первом туре президентских выборов 13 марта 1932 г. Сразу же после подсчета голосов Брюнинг, являвшийся главой предвыборного штаба Гинденбурга, предпринял попытку выйти из тени фельдмаршала. 13 апреля он добился подписания указа о запрете военизированных формирований нацистской партии. Ближайшее окружение Гинденбурга – сын Оскар, его однополчанин генерал Курт Шлейхер и высшие чины рейхсвера – использовали представившийся шанс, чтобы убедить рейхспрезидента, что этот шаг лишает его ореола «отца нации» и едва ли не превращает в марионетку левых сил. Сокращавшееся поле маневра в кадровых решениях подталкивало Гинденбурга в объятия военной аристократии и юнкерства. На пути туда стоял Брюнинг, олицетворявший собой чуждый мир Веймарской демократии. Скромные успехи его правительства в борьбе с последствиями экономического кризиса уже не имели никакого значения, равно как и согласие державпобедительниц на приостановку германских репараций. Сокращение государственных пособий остэльбским помещикам было воспринято Гинденбургом как личная обида и сделало опалу Брюнинга свершившимся фактом.

Новое правительство, формирование которого было поручено Францу Папену, просуществовало всего пять месяцев и вошло в историю как «кабинет баронов». Протекцию Папену, который ради получения высокого поста вышел из партии Центр, составил генерал Шлейхер, сам примерявшийся к креслу рейхсканцлера, но получивший лишь пост военного министра. Папен рассчитывал на постепенный демонтаж Веймарской системы, предложив рейхспрезиденту отложить выборы в рейхстаг за пределы положенного конституцией срока, и одновременно выдвинул идею «приручения» национал-социалистского движения. Гитлер казался ему менее опасным, нежели революционная риторика «марксистов». 16 июня был снят запрет партийной униформы и военизированных формирований НСДАП. Это породило новую волну уличных столкновений – провокационные марши штурмовиков по рабочим кварталам вызывали ответную реакцию их обитателей. Погромная атмосфера охватывала не только безработную молодежь, «чесались кулаки» и у ранее благонамеренных обывателей. Счет убитым шел на десятки, раненых полицейская статистика просто не успевала фиксировать.

Важным шагом в политике уступок националсоциалистам стал государственный переворот в Пруссии, правительство которой потеряло парламентскую поддержку еще в апреле 1932 г. Прусская полиция, находившаяся под командованием социал-демократа Карла Северинга, наиболее последовательно противодействовала террору штурмовиков, но так и не смогла полностью овладеть ситуацией на улицах Берлина, Гамбурга и других городов. Это и стало поводом для смещения правительства Отто Брауна 20 июля 1932 г. – верховная власть в крупнейшей земле Германии перешла к Папену, специально назначенному «имперским комиссаром по Пруссии». В отличие от марта 1920 г. СДПГ и АДГБ не призвали своих сторонников к защите республиканских устоев – официальное объяснение заключалось в том, что всеобщая забастовка резко ухудшит материальное положение рабочих. На самом деле социал-демократия и ее союзники больше всего боялись покинуть почву легальности, ту самую почву, которая день за днем уходила изпод ног республиканцев. Один из лидеров ГДП Эрих Кох-Везер позднее сделал точное признание: «Тихое сползание в диктатуру опасней неожиданного срыва, ибо оно порождает иллюзию возможности в любой момент остановить этот процесс» Для КПГ прусские события были всего лишь эпизодом далеко зашедшей «фашизации» Германии.

Последнее требование национал-социалистов, заинтересованных в наращивании своих избирательных успехов, заключалось в скорейшем проведении новых выборов. Оно противоречило стратегии Папена, но было поддержано Гинденбургом, не желавшим нарушать букву Веймарской конституции. 31 июля 1932 г. граждане Веймарской республики вновь пришли к урнам для голосования. Надежды социал-демократов на то, что избиратели скажут свое «нет» «кабинету баронов», оправдались лишь отчасти – из-за своей тихой капитуляции в Пруссии партия получила на 3 % голосов меньше, чем в сентябре 1930 г. Итоги выборов стали подлинным триумфом НСДАП, бросившей на них всю мощь своего пропагандистского аппарата и фанатизм своих приверженцев. За нее проголосовало более трети избирателей, значительное число которых впервые воспользовалось этим правом – 37,4 %. В лагере рейхспрезидента очередная победа национал-социалистов была воспринята со смешанными чувствами. Министры разделились на два лагеря – на тех, кто выступал за установление президентской диктатуры для недопущения «коричневой революции сверху», и на тех, кто видел путь к нормализации в том, чтобы «назначить главного браконьера лесничим». В конечном счете победили сторонники тактики «приручения» в главе с рейхсканцлером.

После выборов за Гитлером как потенциальным участником правительства развернулась настоящая охота – массовое влияние его партии представлялось весьма лакомым кусочком политикам элитарной пробы. Гитлер встал на позицию «все или ничего», потребовав для себя пост рейхсканцлера. На переговорах 6 августа Шлейхеру удалось отстоять для себя лишь пост военного министра, и он посчитал это достаточным условием для того, чтобы дать «зеленый свет» национал-социалистам. На следующий день Геббельс записал в своем дневнике: «Все произойдет на этой неделе. Шеф станет рейхсканцлером и премьер-министром Пруссии… Если рейхстаг не проголосует за предоставление чрезвычайных полномочий, пусть отправляется по домам… Мы никогда не откажемся от власти, разве что нас вынесут оттуда в качестве трупов».

Под давлением Папена Гинденбург согласился побеседовать с Гитлером. Накануне их встречи 13 августа последний отдал приказ о сборе отрядов штурмовиков вокруг Берлина – пример «похода на Рим» Муссолини не давал ему покоя. Пока это было лишь дополнительным рычагом давления на власть. Гитлер помнил о провале «пивного путча» и в конечном счете предпочел длительную осаду рейхспрезидента. Ее первый этап завершился жестоким разочарованием обеих сторон. Гинденбург был взбешен заносчивостью «богемского ефрейтора», повторившего свои требования и отказавшегося выступать в роли младшего партнера в какой бы то ни было коалиции. На следующий день президентская пресс-служба дементировала неумеренные амбиции лидера НСДАП, «отказавшегося поддержать идею национального правительства». В обычное время столь жесткое заявление нанесло бы непоправимый ущерб его политическому имиджу. Однако в условиях кризиса законной власти это пошло только на пользу Гитлеру – среди растерянных фигур полусвета он, публичный политик и прекрасный оратор, смотрелся очень выигрышно. Его образ вполне соответствовал тому типу харизматического лидера, который способен возглавить толпу в дни великих потрясений.

В день своего первого рабочего заседания 12 сентября 1932 г. рейхстаг, в котором НСДАП и КПГ обладали абсолютным большинством и который не оставлял никаких шансов на вотум доверия Папену, был распущен. И вновь Гинденбург не решился на формальное устранение парламента из политической жизни страны, посчитав, что высшая точка кризиса еще не достигнута. На выборах в рейхстаг 6 ноября 1932 г. надеждам национал-социалистов на получение абсолютного большинства голосов не суждено было сбыться, напротив, НСДАП потеряла 4 % голосов. Отвернувшиеся от нее избиратели возвращались к традиционным предпочтениям – партия Гугенберга ровно на треть увеличила число своих избирателей. Казалось, выжидательная тактика Гинденбурга принесла свои плоды и его окружение могло всерьез заняться планами установления стабильного авторитарного правления. Но президент продолжал настаивать на формировании правительства, способного получить парламентскую поддержку.

Ноябрьские выборы изменили вектор опасений веймарской элиты. Неуклонный прирост голосов у КПГ, почти догнавшей социал-демократов, позволял заключить, что до нормализации политической обстановки дело еще не дошло. Комментарии прессы подчеркивали, что националистическую волну «коричневых», подточившую устои Веймарской республики, сменила «красная» волна коммунистов, готовая воспользоваться плодами работы своей предшественницы. Настроения в руководстве НСДАП были близки панике, раздавались даже упреки в адрес фюрера за его неспособность достичь соглашения с Гинденбургом после победы на предыдущих выборах. «Мы получили серьезную оплеуху» – записывал Геббельс в своем дневнике 6 ноября. Несколькими днями позже он констатировал печальное состояние партийной кассы и «полную невозможность собрать приличные суммы денег после такого поражения».

В этот критический момент Гитлер показал себя мастером закулисных интриг, организовав лоббирование Гинденбурга влиятельными деятелями политики и бизнеса. 19 ноября тот получил письмо двадцати предпринимателей, в том числе Хьялмара Шахта и Фрица Тиссена, где выражалась уверенность в том, что «передача поста главы правительства лидеру крупнейшей национальной группы позволит устранить слабости и ошибки, неизбежно присущие массовому движению, и использовать позитивный потенциал миллионов людей, до сих пор остающихся вне политической ответственности». Парадоксально, но именно отток избирателей помог Гитлеру совершить решающий рывок к власти. Гинденбург и его окружение решили, что национал-социалистская партия исчерпала потенциал своего массового влияния – теперь, когда она переходила от наступления к обороне, с ней было легче вести переговоры. Труднее всего было преодолеть барьер личной неприязни рейхспрезидента к нацистским «выскочкам», которая была замешана на аристократическом высокомерии. С этим обстоятельством был связан последний эпизод политической агонии Веймарской республики – неожиданное для несведущей публики назначение на пост рейхсканцлера «друга семьи» генерала Шлейхера (3 декабря 1932 г.). Имея перед глазами опыт диктаторских режимов в странах Южной и Восточной Европы и внутренне соглашаясь с необходимостью его повторения, президент не хотел, чтобы это была «его» диктатура.

Оставив за собой пост военного министра, Шлейхер мог безоговорочно опереться только на армию, количественный и качественный рост которой был связан статьями Версальского договора. Отдавая себе отчет в недостаточности такой опоры, последний кандидат в «спасители демократии» (здесь уместны параллели с ролью генерала Корнилова в российских событиях 1917 г.) предпочел более сложную комбинацию. Шлейхер обратился с просьбой о поддержке к профсоюзам и «рабочему крылу» нацистской партии, попытавшись сломать их традиционные привязанности. Правительственная программа делала акцент на создание новых рабочих мест и усиление социальной помощи, что вызвало настоящее замешательство в среде аграриев и предпринимателей. Однако АДГБ отверг предложения «красного генерала», не желая ввязываться в слишком опасную политическую игру. Не удалась и попытка расколоть НСДАП – Шлейхер предложил второму человеку в партии Грегору Штрассеру пост вице-канцлера, но тот после консультаций с Гитлером отказался от заманчивого предложения.

Лишь после того, как мираж «национальносоциального фронта» (Querfront) рассеялся, Шлейхер вернулся к старым схемам реорганизации государственной власти. 16 января 1933 г. он обратился к Гинденбургу с предложением распустить рейхстаг и отложить новые выборы до осени. Фельдмаршал больше не доверял своему генералу, так и не выполнившему обещания создать широкую коалицию внепарламентских сил и обуздать уличную стихию. В Берлине появились слухи о подготовке Шлейхером военного переворота. Кампанию по дискредитации рейхсканцлера возглавил его предшественник на этом посту Папен, возобновивший активные контакты с Гитлером и рассчитывавший на собственный реванш в националсоциалистском обрамлении. Назначение нового главы кабинета министров было предрешено – но в колоде президентских кандидатов больше не осталось ни одной козырной карты.

Гитлер не был его выбором, что бы ни говорили о «роковой» роли решения 30 января современники событий и историки. Восьмидесятипятилетний Гинденбург просто устал от возложенной на себя ответственности, отдав бразды правления своему окружению. Последнее, прежде всего его «не предусмотренный конституцией» сын Оскар, явно потеряло ориентацию в хитросплетениях аппаратных интриг. Президиальное правление, на первых порах обеспечившее необходимый минимум стабильности для проведения в жизнь непопулярных решений в социальной и экономической сферах, к середине 1932 г. приобрело противоположную динамику. Отсутствие парламентского контроля за деятельностью правительства и паралич конституционного механизма его формирования привели к тому, что формально остававшаяся республикой Германия погрузилась в трясину «тихой реставрации» монархии. Ее неспособность к оздоровлению общественной жизни с каждым днем становилась все более очевидной и подогревала поиск радикальных альтернатив выхода из тупика (Flucht nach vorne). У Гинденбурга, продолжавшего считать Ноябрьскую революцию не следствием, а причиной военного поражения Германии, было не меньше резонов повторить фразу своего предшественника на посту рейхспрезидента: «Я ненавижу революцию как смертный грех». Но тринадцать лет неудавшейся демократии сделали свое дело. Если в 1918-1919 г. лидерам СДПГ удалось удержать ситуацию под контролем, отстояв перспективу демократического и социального государства, то в 1932-1933 гг. она уже выработала свой ресурс.

Оставаясь в душе остэльбским помещиком, а потому приверженцем консервативных партий, Гинденбург вынужден был наступить на горло своему сословному высокомерию после того, как дрейф власти вправо завел ее в тупик. Надо было либо самому перешагивать через останки Веймарской конституции, отказавшись от созыва рейхстага, либо предоставить это дело другим. Решающие события сконцентрировались на последней неделе января 1933 г. В воскресенье 22 января встречу с глазу на глаз провели Гитлер и Оскар Гинденбург – последний посчитал лидера национал-социалистов человеком слова, получив, очевидно, определенные гарантии для себя лично. Окончательно склонило чашу весов в пользу Гитлера обещание Папена, что привлечение НСДАП в правительственные кабинеты охладит пыл ее штурмовиков на улицах германских городов. Рейхспрезидент посчитал достаточным для сохранения контроля над силовыми структурами назначение на пост военного министра лично преданного ему генерала Вернера фон Бломберга – он подписал соответствующий указ, даже не дожидаясь окончательного формирования нового кабинета. Сам Папен выторговал себе пост вице-канцлера, лидер ГННП Альфред Гугенберг должен был стать министром.

30 января решение о новом правительстве было принято. Помимо Гитлера в него вошли от НСДАП только Герман Геринг и Вильгельм Фрик. Их консервативные партнеры по коалиции были в явном большинстве. Они разделяли общее заблуждение, рассматривая новое правительство как еще один политический эксперимент, который можно прервать в любую минуту. К вечеру того же дня Папен утверждал в кругу своих единомышленников, что «все решает доверие Гинденбурга. Через два месяца мы так прижмем Гитлера, что он заскрипит». Рейхспрезидент, приняв присягу членов нового кабинета, удалился успокоенным. Как ему казалось, он вернулся на тропу формальной демократии, предложив формирование правительства сильнейшей партии парламента. Однако в результате поменялись не только фигуры на политическом поле – радикально изменились сами правила игры.

Такова «хроника пикирующей республики», которая так и не смогла переварить собственного плюрализма. Едва ли полтора десятка лет ее существования вместили в себя столько кризисов и угроз, что казалось, будто она притягивала к себе несчастья. Впрочем, можно расставить акценты и по-другому: удивительно, как долго просуществовала первая германская демократия, балансировавшая по всем осям своей внутренней и внешней политики. Можно порассуждать о том, почему ей так катастрофически не хватало немножко везения – еще одних парламентских выборов, чтобы демократическим путем распрощаться с коричневой угрозой, физического здоровья Эберта или Штреземана, способных удержать в руках руль государственной машины. Но прошлое не знает сослагательного наклонения, и после того, как политики не справились с ролью врачей больного общества, приходит очередь историков, призванных констатировать его гибель и проанализировать ее причины.

Было бы непростительным упрощением сводить причины гибели Веймарской республики к вопросу «кто виноват?» Тот, кто подсунул Гинденбургу указ о назначении Гитлера, кто жертвовал нацистам миллионы, кто голосовал за них или сам обряжался в коричневую униформу? Виноваты были не конкретные силы и лица, а исторические традиции Германии, подводившие ее к тоталитарной диктатуре: тяга к национальному превосходству и вера во всесилие государства, мировоззренческий характер партийных конфликтов и неспособность к социальнополитическому компромиссу. Выпестованный вильгельмовской империей культ силы и экспансии не только развязал первую мировую войну, но и добил первую германскую демократию.

Профессиональные историки предпочитают рассуждать скорее о причинах ее слабости, нежели о силе ее врагов. Связь военного поражения и политической революции не обещала республике спокойной жизни. Наряду с изъянами государственного механизма и «версальским синдромом» немалую роль в ее печальной судьбе сыграл «эгоизм» парламентских партий, которые больше думали о процентах своих избирателей, нежели о прочности политической системы в целом. Роковым для республики стало именно то обстоятельство, что ее сторонники, завороженные темпами общественного прогресса на рубеже веков, были слишком уверены в безальтернативности исторического развития. Даже тот, кто воспринимал демократию как неизбежное зло, делал ударение на первом слове. «Историю Веймарской республики нельзя сводить к непреодоленному военному поражению», – утверждает Э. Йекель, в гораздо большей степени ее определяло стремление традиционных элит добиться внутриполитического реванша. Ставка на Гитлера была одним из ходов их закулисной игры в демократию. Но Гитлер, имевший неоспоримое преимущество публичного политика, в конечном счете оседлал своих самоуверенных покровителей.

Объяснение краха Веймарской республики расколом рабочего движения и оппортунизмом СДПГ было краеугольным камнем историографии «реального социализма», для которой фашизм и демократия являлись всего лишь двумя разными методами обеспечения классового господства буржуазии. Немецкие историки новой волны, вышедшие из студенческого движения 60-х гг, считали серьезной ошибкой веймарских рабочих партий то, что они не обратили внимания на созидательный потенциал, заложенный в советском движении. Пугающий опыт большевизма в России не должен был помешать левым силам реализовать собственную концепцию социальной революции, которая отрезала бы нацистскому движению легальный путь к власти. Противники политизированных объяснений прошлого признают, что существование первой республики как раз и держалось на компромиссе умеренных социалистов и либеральной части буржуазии. Они предъявляют партиям веймарской коалиции упрек в том, что этот компромисс не перерос в сознательное сотрудничество, а в условиях кризиса рассыпался под натиском общественного радикализма, соединявшего в себе националромантические и социальные утопии. Наконец, продолжает существовать точка зрения, рассматривающая годы Веймарской республики как сплошную полосу политического экспериментирования и некритического заимствования опыта западных демократий, которая неизбежно должна была завершиться «революцией национальных ценностей». Тот факт, что во главе этой революции оказалась тоталитарная партия, стал причиной ее трагического исхода, но не должен вести к огульному отрицанию «особого пути» германской истории.

Не вдаваясь в историографические детали, можно свести суть споров немецких исследователей к следующей дилемме: была ли республика отягощена грузом прошлого или наоборот, витала в облаках социалистических иллюзий. И то и другое имело место и не давало ей прочно стоять на ногах. Но в конечном счете именно силы авторитарного прошлого, группировавшиеся вокруг президента-фельдмаршала и неспособные самостоятельно добиться политического реванша, отдали рычаги власти лидеру нацистского движения, который никогда не скрывал своей ненависти к «республике жуликов и предателей». Гитлер сумел распорядиться ими сполна, реализовав в конечном счете даже те части своей политической программы, в которые не верили и его ближайшие сподвижники.