Текст книги "Германия в ХХ веке"

Автор книги: Александр Ватлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 3 «Третий рейх»

Германия 1933-1945 гг. навсегда останется в человеческой памяти символом политического режима, который противопоставил себя ценностям человеческой цивилизации и достиг невиданной дотоле динамики в достижении своих целей. Нацизм поставил крест на наивной вере в неизбежность светлого будущего, объединявшей широкий спектр политических сил от марксистов до либералов. Первая мировая война воспринималась общественным мнением как трагическая случайность до тех пор, пока она оставалась единственной. Развязанная Гитлером агрессия наконец-то вывела Европу из самодовольного оцепенения, привив не только политическим элитам, но и рядовым гражданам уверенность в том, что ход истории напрямую зависит от каждого из них. Послевоенная политика Запада, подточившая в конечном счете коммунистический эксперимент на Востоке, черпала свою энергию из печального опыта «мирного сосуществования» с нацистским режимом.

Цепь роковых политических решений, каждое из которых само по себе не ставило крест на первой республике, расчистила почву для гитлеровской диктатуры. 30 января 1933 г. занимает в этой цепи особое место. В первые дни работы нового кабинета министров казалось, что политика «приручения» националсоциалистов удалась, обещая власти массовую поддержку и сохраняя за рейхспрезидентом роль гаранта Веймарской конституции. Не менее значимым представлялось и укрощение уличной стихии – факельные шествия штурмовиков вечером 30 января 1933 г. скандировали лозунги не против, а в поддержку нового правительства. Уже на следующий день Гинденбург получил требование Гитлера о роспуске рейхстага – новые выборы были назначены на 5 марта. 1 февраля по радио прозвучало обращение рейхсканцлера к немецкому народу, утверждавшее, что «четырнадцать лет марксистского господства обратили Германию в руины. Один год большевизма уничтожит ее». Гитлер просил у немцев политического доверия на четыре года, обещая за этот срок разобраться с прошлым и «построить новый рейх».

Как и республиканское правительство в конце 1918 г., его кабинет должен был учитывать наличие традиционных центров власти, с влиянием которых на первых порах приходилось мириться. Рейхспрезидент и его окружение были на стороне Гитлера и Папена, по крайней мере до тех пор, пока те не ставили под вопрос прерогативы их собственной власти. Предпринимательские союзы исходили из того, что хуже уже просто некуда и любая стабильность пойдет на пользу лежащей без движения экономике. Сложнее обстояло дело с имперской элитой, продолжавшей формироваться по происхождению и под покровом президиального правления вернувшей себе не только лоббистские возможности, но и рычаги прямого управления. Юнкерство, т.е. сельские помещики, составляли самую многочисленную, но отнюдь не самую влиятельную часть этого сословия. Служилая аристократия сохраняла ключевые позиции прежде всего в рейхсвере, а также на дипломатическом поприще. Ее отношение к Гитлеру и его правительству было достаточно осторожным и не выходило за рамки благожелательного нейтралитета. В какой то степени оно отвечало настроениям «буржуазных спецов» после большевистского переворота в России, уверенных, что новой власти без их помощи не продержаться. Но в отличие от Ленина, сделавшего ставку на слом старого государственного аппарата, Гитлер выступил за его интеграцию и подчинение целям нацистского движения.

Он прекрасно помнил, что именно давление генералитета позволило летом 1932 г. добиться отмены запрета штурмовых отрядов, которые рассматривались им как школа военно-патриотического воспитания кадров для массовой армии. Выступая год спустя в рейхстаге, Гитлер сделал немаловажное признание: «если бы в дни нашей революции армия не находилась на нашей стороне, мы не стояли бы сейчас здесь». Изначально воспринимая себя как попутчика, а не как действующее лицо Веймарской республики, генералы без сожаления с ней распрощались. Армия не играла активной роли в событиях весны 1933 г., но ее нейтралитета, опиравшегося на общность «национальных целей», оказалось достаточно для решающих побед национал-социалистов. Уже через три дня после своего назначения рейхсканцлером Гитлер изложил перед руководством рейхсвера свою программу: «Всеми средствами наращивать волю к вооруженной борьбе. Смертная казнь предателям родины. Самое жесткое авторитарное руководство государственными делами. Покончить с раковой опухолью демократии!» Не меньшей откровенностью отличались и его внешнеполитические идеи, в том числе «завоевание жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация». Тезис о германской армии, которую нацисты вели к войне с завязанными глазами, давно уже опровергнут серьезными историческими исследованиями.

Силы противников Гитлера на 30 января 1933 г. были крайне распылены. Хотя НСДАП и оставалась крупнейшей фракцией рейхстага, она не могла вместе со своими правыми союзниками блокировать парламентский вотум недоверия правительству. Роспуск рейхстага лишь на время решал эту проблему.

Республиканские партии активно готовились к новым выборам, рассчитывая, что они прояснят внутриполитическую обстановку. Еще более опасным для нацистов мог оказаться внепарламентский протест, прежде всего в рядах организованного рабочего движения. КПГ уже 30 января призвала своих сторонников к проведению всеобщей стачки. Однако этот лозунг из-за частого употребления потерял первоначальную остроту. Согласно партийным оценкам, диктуемым из Москвы по линии Коминтерна, германская демократия последние десять лет находилась в состоянии перманентной фашизации. Последняя отражала объективный процесс «загнивания» капитализма, и нацистское движение в рамках этой концепции выступало самым ярким, но не самым страшным врагом пролетарской революции. Пройдет всего несколько дней после формирования правительства Гитлера, и КПГ первой попадет в жернова государственного террора. Веймарская республика, которую коммунисты на протяжении всего ее существования воспринимали как «фиговый листок буржуазной диктатуры», могла бы сказать им вслед: «Вы меня еще вспомните!»

Влияние коммунистов распространялось на безработных, доведенных кризисом до нищеты лиц свободных профессий, но его явно не хватало для того, чтобы повести за собой значительную часть немецких рабочих. Последние ждали решений профсоюзного руководства, которое, в свою очередь, смотрело на СДПГ. Социал-демократы не решились прибегнуть к крайним методам политического протеста, полагая, что всеобщая забастовка окажется для нацистов удобным поводом для того, чтобы покинуть почву Веймарской конституции. В конце концов, Гитлер возглавлял законную власть и принял клятву на верность республике. Фетишизм легальности, довлевший над СДПГ, сослужил ей плохую службу. Кроме того, социал-демократы боялись того, чтобы накануне выборов их не спутали с коммунистами.

Наконец, приход к власти НСДАП грозил серьезными внешнеполитическими осложнениями – державы Антанты сохраняли свою ответственность за соблюдение статей Версальского договора, хотя их войска и были выведены в 1930 г. с территории Германии. «Гитлер – это война» – с такими заголовками вышли февральские номера парижских газет. Приход к власти партии, не скрывавшей своих реваншистских настроений, должен был вызвать жесткую реакцию не только общественного мнения, но и правящих кругов этих стран. Но Запад больше волновали последствия мирового экономического кризиса, нежели судьбы парламентской демократии, удержавшейся лишь на северо-западной окраине европейского континента. Влиятельные силы зарубежного бизнеса не без интереса обращали свои взоры на Германию, рассматривая происходившее там как один из вариантов выхода из кризиса, который в случае успеха можно было бы опробовать и в своих странах.

Внутриполитические события, последовавшие за назначением Гитлера рейхсканцлером, следовали детально разработанному сценарию борьбы за абсолютную власть. Прежде всего предстояло выключить из нее противоположный полюс – коммунистов, чтобы показать себя в роли защитников порядка и бастиона на пути «красной анархии». Это обещало дополнительную поддержку средних слоев, которых продолжала шокировать риторика мировой пролетарской революции, равно как и дискредитацию рабочего движения в целом. Задача полной нейтрализации республиканских сил отодвигалась Гитлером на дальнейшую перспективу. Все силы решено было бросить на достижение решительной победы на парламентских выборах, чтобы обеспечить принятие законов, отменяющих основные статьи Веймарской конституции. Легальность формирования правительства «национальной концентрации» следовало дополнить легальностью установления его диктатуры. Подписи Гинденбурга для этого было уже недостаточно.

Гитлер сделал ставку на ошеломляющий темп реализации своих далеко идущих планов. «Демонтаж правового государства» начался сразу же после его назначения рейхсканцлером (В. Бенц). Уже 4 февраля появилось правительственное распоряжение о запрете враждебной прессы и уличных демонстраций, 21 февраля нацистами было захвачено здание ЦК КПГ. Фюреру уже не хватало погромной самодеятельности штурмовиков, ставших решением Геринга «вспомогательными отрядами» прусской полиции. На его противников должна была обрушиться вся мощь германской государственной машины – нужен был лишь подходящий повод для ее запуска. Поджог рейхстага, совершенный вечером 27 февраля 1933 г. анархистом-одиночкой Мариусом ван дер Люббе, голландцем по национальности, был приписан коммунистам. Он якобы должен был стать сигналом к вооруженному выступлению «марксистов» против легальной власти. Реальное значение этого события не стоит пеереоценивать – место пожара в истории «третьего рейха» мог занять взрыв памятника Фридриху Великому в центре Берлина, покушение на Гитлера или на Гинденбурга. Звезда нацистских вождей задолго до 1933 г. взошла в созвездии мастеров политической провокации.

На следующий день после поджога рейхстага Гинденбург под давлением Гитлера воспользовался правом, предоставленным ему 48-й статьей Веймарской конституции. Указ о «защите народа и государства» вводил на территории всей Германии чрезвычайное положение и отменял гарантии прав и свобод граждан. Формально обращенный против «коммунистического насилия, направленного на подрыв государства», этот документ являлся наглядным образцом политики устрашения, предусматривая введение смертной казни за широкий спектр антигосударственных преступлений. Инициаторы и исполнители нацистского террора получили индульгенцию за свои прошедшие и будущие преступления. По всей стране стали появляться концлагеря, предназначенные для временной изоляции политических противников.

Развязанный нацистами «легальный» террор в сочетании с запретом «марксистской прессы» обеспечил очередной прирост голосов, поданных за НСДАП на выборах в рейхстаг 5 марта. 17,5 млн. немцев в той или иной степени находились под влиянием нацистского гипноза. И все же выборы не принесли нацистам ожидаемого триумфа – даже вместе со своими союзниками из ГННП нацисты не имели необходимого большинства голосов для того, чтобы изменить конституционное устройство страны.

Пожар в здании рейхстага был использован Гитлером для пропагандистского спектакля, призванного продемонстрировать «национальное возрождение». Открытие работы рейхстага нового созыва произошло в Гарнизонной церкви Потсдама, у могилы Фридриха Великого. Во внешнем убранстве церемонии уже ничего не напоминало о республике – повсюду веяли имперские черно-бело-красные флаги, Гинденбург появился в фельдмаршальском мундире, Гитлер – в непривычном для себя смокинге. «День германского единства» должен был произвести должное впечатление на депутатов рейхстага, которым так и не удалось собраться в полном составе. На основе указа 28 февраля был аннулирован 81 мандат коммунистов, ряд депутатов от СДПГ также был вынужден перейти на нелегальное положение. На повестке дня первого рабочего заседания рейхстага (23 марта 1933 г.) стоял закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий (Ermächtigungsgesetz), фактически исключавший парламент из структур политической власти. Выступая перед парламентом, Гитлер обещал использовать свои полномочия только во благо республики. Столь масштабной лжи стены рейхстага еще не слышали, а за ними бушевала стихия коричневой толпы, ждущая только сигнала к расправе. Закон сроком на четыре года получил необходимые две трети голосов. Все фракции демократических партий, за исключением СДПГ, подписали вердикт о собственном самоубийстве.

В мае-июне все германские партии кроме нацистской были либо запрещены, либо вынуждены принять решения о своем самороспуске. Появившийся 14 июля 1933 г. «закон об образовании новых партий» подразумевал нечто прямо противоположное своему названию – НСДАП была провозглашена единственным выразителем «государственной идеи». Подобной унификации подверглись и профсоюзы, сведенные в «Германский рабочий фронт» – самую массовую организацию нацистского режима, в рядах которой к 1942 г. находилось более 25 млн. человек. Глубокие перемены затронули не только национальные политические и общественные центры, но и всю вертикаль государственного и местного управления. 31 марта появился закон об унификации земель, проводивший в жизнь отказ от федеративного устройства Германии. Сохранившись как административные единицы, земли потеряли свою автономию по отношению к центру, в январе 1934 г. были распущены их парламенты – ландтаги. Земельные правительства, формируемые демократическим путем, сменил институт штатгальтеров, назначаемых из Берлина. На местах штурмовики действовали революционными методами, врываясь в городские ратуши и изгоняя оттуда тех бургомистров и чиновников, которых они считали «марксистами». Правоохранительные органы бездействовали – еще не подвергнувшись нацистской унификации, они находились в состоянии столбняка, пассивно фиксируя происходившее и будучи не в состоянии более отличать действия, санкционированные властью, от преступной анархии.

Не заставила себя ждать и чистка государственного аппарата, инициированная «законом о восстановлении профессионального чиновничества» (7 апреля 1933 г.), привела к массовым увольнениям по политическим и расовым мотивам. Несмотря на огромное количество «партейгеноссен», готовых занять освобождающиеся теплые местечки, «никакая другая партия не была так плохо подготовлена к принятию власти, как НСДАП в 1933 г.» (П. Диль-Тиле). Амбиции вождей разбивались о дилетантство низовых функционеров, зачастую пытавшихся реализовать собственные представления о благе нации и социальной справедливости. Министр внутренних дел Фрик был вынужден издать специальное распоряжение о том, что национал-социалистскую революцию следует считать законченной, а потому призывы к ее продолжению будут рассматриваться как подрывная деятельность (10 июля 1933 г.). Обещая избавить страну от коррумпированных демократов (Parteibeamtentum) и заменить их профессиональным чиновничеством, нацистская партия создала в государственном аппарате собственную систему неформальных связей и кланов.

Политическое движение Гитлера пришло к власти, эксплуатируя идею нового государства, отрицающего веймарские устои и вернувшегося к «национальным» ценностям. Трудно указать на общие черты «третьего рейха» с первыми двумя – с империей Фридриха Барбароссы его сближала только подвижность границ, определявшаяся военными успехами, с империей Вильгельма Второго – националистический угар и вера в безграничность германской мощи. «Третий рейх» был столь же искусственной конструкцией, сколь и претензии Москвы на роль «третьего Рима». Историческая легитимация власти была уместна на пороге абсолютизма, но не в ХХ веке, когда человечество уже выработало более совершенные механизмы формирования власти. Вопрос о том, почему они не сработали в Германии начала 30-х гг., остается и по сей день полем научных дискуссий.

Пытаясь вписать нацистский режим в историю ХХ века, политологи предложили модель тоталитарного общества, призванную выявить общие признаки современных диктатур. Все они выросли из первой мировой войны, ставшей подлинной катастрофой европейской цивилизации, все они делали ставку на политическую мобилизацию масс, воздействуя на их инстинкты и возбуждая таким образом мессианское сознание. Сформировавшиеся тоталитарные режимы отличают монолитная идеология, единственная партия, сросшаяся с государственным аппаратом и контролирующая все сферы общества, подконтрольная государству экономика, милитаризация внутренней жизни и внешняя экспансия. Прогрессирующая атомизация структур гражданского общества (Х. Арендт) заменяется жесткой административной вертикалью, над которой воздвигается культовая статуя вождя. Война становится миром, а мир войной, политика перестает быть искусством возможного, компромисс становится признаком слабости, а ненависть – движущей силой прогресса.

Историков больше волнует не статичный образ новой политической системы, а ее динамика, причины и последствия ее успехов в национальной и международной ретроспективе. Здесь на помощь приходит понятие революции. Споры о том, можно ли считать приход нацистов к власти политической революцией, берут свое начало еще в середине 30-х гг. Они благополучно обошли стороной лишь советскую историографию, которой была спущена свыше установка считать фашизм вообще (и нацизм в частности) особой формой классового господства крупного капитала. На совести такой трактовки, берущей свое начало еще из Коминтерна, жизни десятков тысяч германских коммунистов, уверенных до своего последнего часа, что «после Гитлера мы». В чем были правы лидеры КПГ, так это в том, что для Германии 1929-1932 гг. вполне подходило ленинское определение революционной ситуации, когда «верхи не могут, а низы не хотят жить по-старому».

Вне идеологически заданных критериев допускается более широкое толкование революции, например, в рамках модели запаздывающей модернизации Германии, вызвавшей к жизни практику националсоциалистского «скачка». О втором издании прусской революции сверху, в рамках которого Гитлер выступал продолжателем дела Бисмарка, говорил левый историк Фриц Фишер. Заслуживает внимания утверждение его научных оппонентов, что победа нацистов является составной частью «эпохи всемирной гражданской войны» (Э. Нольте), открывшейся большевистским переворотом в России. Праворадикальное истолкование этого тезиса вписывает национал-социалистское движение в широкий фронт сопротивления Запада «красной угрозе», что слабо соотносится с реальными историческими фактами. Между историографическими фронтами расположилась биографическая литература, рассматривающая проблему востребованности Гитлера с позиций психоанализа. Тезис о его «демоническом» характере разделяют и профессиональные ученые. 1933 год не носил характера исторической необходимости, а вырос из трагической цепи политических ошибок, личного тщеславия и неудачных интриг, утверждает патриарх изучения «третьего рейха» Карл Дитрих Брахер. В таком же ключе выдержано сравнение прихода нацистов к власти с историческим Чернобылем, т.е. с «реализацией худшего из всех возможных сценариев политического развития Германии после первой мировой войны» (Э. Йекель).

И все же на первом плане при анализе причин победы Гитлера продолжают оставаться не социальные, а духовные аспекты вторжения масс в большую политику. «Он оказался первым революционером во главе правительства после революции 1918 г.» (Голо Манн). Сами нацисты считали, что их «национальная революция» противостоит политической традиции, заложенной французами в 1789 г. То, что происходило в Германии после января 1933 г., на самом деле являлось гражданской войной в самом точном смысле этого понятия – войной против гражданского достоинства личности и против гражданского общества в целом. Следует иметь в виду, что «с приходом Гитлера к власти завершилась не только история первой германской демократии – прекратило свое существование правовое и конституционное государство, появившееся задолго до 1918 г.» (Г.А. Винклер). Частое упоминание в тексте этой главы «законов» не должно вводить читателя в заблуждение – это были политические акты, шаг за шагом отменявшие законность как таковую. Сохранив формальную преемственность германской правовой системы, нацистское руководство наполнило ее новым содержанием. Воля фюрера – высший закон, утверждали придворные юристы «третьего рейха».

Тоталитарная власть не знает компромиссов – расчеты «доброжелателей» из консервативного лагеря на ее благодарность оказались построенными на песке. Жертвами нацистского режима стали не только левые партии, но и традиционная политическая элита в целом. Лидеры НСДАП, вышедшие из социальных низов, не скрывали своего недоверия к «аристократам». Последним удалось удержаться в основном на дипломатической и военной службе, то есть там, где кадровый потенциал нацистов был особенно слаб. Взаимная ненависть имперского служилого сословия и новой власти не ослабла и после стабилизации «третьего рейха». Военный переворот 20 июля 1944 г. был не только «восстанием совести», о чем писали в своих предсмертных записках его участники, но и вполне рациональной попыткой германской консервативной элиты взять реванш за поражение, которое нанесла ей тоталитарная партия на демократическом поле.

Процесс установления нацистской диктатуры в Германии (Масhtergreifung) приобрел необратимую динамику уже весной 1933 г., но завершился только год спустя. После смерти Гинденбурга 2 августа 1934 г. Гитлер наследовал его пост, а его партийное звание – «фюрер» – стало высшим государственным титулом. Этот процесс включал в себя не только репрессии по отношению к политическим противникам и интеграцию потенциальных попутчиков, но и перестройку структур и функций самой НСДАП, которая из движения протеста превратилась в стержень нового государства. Через нее стал проходить кадровый отбор, она контролировала выполнение решений фюрера, неважно, были ли они облечены в форму правительственных постановлений или партийных директив. Лидеры НСДАП сохраняли за собой роль арбитров в случае возникновения ведомственных конфликтов, определяли новые акценты партийной идеологии. И все же главное поле деятельности партии-государства находилось не на вершине власти, а у ее подножия, оно заключалось в передаче политической линии низам, в индоктринации масс и контроле за их ежедневным поведением. Споры о том, следует ли сохранить НСДАП после завоевания власти и построения нового государства, разрешил Геббельс: партия остается для того, чтобы немцы оставались национал-социалистами.

В отличие от Вильгельмовской империи, исходившей из «естественной связи» кайзера и его подданных, нацистским функционерам «третьего рейха» приходится поворачивать вспять далеко зашедший процесс освобождения личности от страха перед властью. Жесткая иерархия партийной структуры распространяется на все сферы общественной жизни. Этот процесс нельзя сводить к одному насилию – обывателям, уставшим от бесполезной свободы Веймарской республики, нравится подчиняться, они вновь чувствуют свою незаменимость в цепочке вождей и исполнителей от блокляйтера до гауляйтера в НСДАП, от унтергруппенфюрера до группенфюрера в СС. Продвижение наверх гарантирует не только сужение круга начальников и расширение полномочий, но и новые привилегии. Деньги теряют свою роль главного регулятора общественных связей – гораздо важнее попасть в дом отдыха для избранных, получить приглашение на прием к фюреру или право на ношение особой униформы. Гитлер не сдерживал приток в НСДАП прагматичных приверженцев, которым нужен был партийный значок для карьеры, в результате чего его партия в начале 40-х гг. включала в свои ряды около 8 млн. человек. Для расширения массовой базы нацистского движения существовали вспомогательные организации (Nebenorganisationen), компенсировавшие тягу немцев к общественному досугу – националсоциалистские союзы учителей, врачей, домохозяек и даже кролиководов, куда входило (включая «Германский рабочий фронт») подавляющее большинство взрослого населения страны.

Проникая во все поры общества, партиягосударство одновременно пытается сохранить свою элитарность. Согласно Дж. Орвеллу в условиях «научно-фантастического» тоталитаризма сосуществуют внутренняя и внешняя партии, каждая из которых имеет собственные функции и особые законы. Созданные Генрихом Гиммлером в конце 20-х гг. охранные отряды СС (Schutzstaffel), задуманные в качестве телохранителей лидеров НСДАП, становятся после захвата власти элитой нацистского движения со строгими критериями отбора, собственной символикой (впрочем, отчасти копировавшей регалии гусарских полков кайзеровской армии) и даже судопроизводством. Если в 1933 г. их состав насчитывал 52 тыс. человек, то на закате «ретьего рейха» – уже около полумиллиона «истинных арийцев». В отличие от простых членов партии, которым позволялось сохранять свои религиозные привязанности, эсесовцы должны были исповедовать мистические культы, стержнем которых была слепая верность «фюреру и нации». Гиммлеру удалось превратить СС в своего рода «государство в государстве», отвечавшее за сохранение чистоты арийской расы, а после начала войны и за «германизацию» захваченных стран. На балансе СС находились партийные школы, сеть издательств и домов отдыха, и даже специальные бордели, где размножались обладатели ярко выраженных нордических признаков.

Самым страшным орудием СС стала система государственного террора, получившая свое окончательное воплощение в Управлении имперской безопасности, созданном в сентябре 1939 г. и возглавленном Рейнхардом Гейдрихом. В него вошли как подразделения СД, выступавшие до того в роли партийной разведки и контрразведки (Sicherheitsdienst), так и политическая полиция (Gestapo), без труда освоившаяся с расширенным фронтом работы в условиях начавшейся мировой войны. Сам Гиммлер, получивший звание «рейхсфюрера СС и шефа германской полиции», олицетворял собой партийное руководство карательными органами, гарантируя им неприкосновенность в случаях, когда их действия вступали в вопиющее противоречие с неотмененными правовыми нормами Веймарской республики и встречали протест судов или прокуратуры.

Сращивание партийных и государственных учреждений является чертой, позволяющей говорить о тотальном характере того или иного политического режима. Параллельно меняется сама система власти, ее открытые институты постепенно отходят на второй план – регулярно проводимые плебисциты дают более 90 % голосов в поддержку внешней политики Гитлера, изредка собирающийся рейхстаг становится лишь удобной трибуной для его «мирных инициатив», замирает деятельность кабинета министров – последний раз он собирается в 1938 г. Решающим фактором становятся личные связи, принадлежность к определенному клану, возглавляемому тем или иным лидером первого эшелона. Особое значение имеет постоянный доступ к фюреру – его адъютанты и секретари (вспомним хотя бы Мартина Бормана) имеют в новой системе больший вес, нежели второстепенные министры. Внешне политика продолжает делаться в правительственном квартале Берлина, на самом деле ее источник смещается в сферу политической биографии Гитлера. Его «застольные разговоры» на личной вилле Берхтесгаден или в военной ставке под характерным названием «Волчье логово» – вот те откровения, которые усилиями ближайшего окружения превращаются в законы и приказы, определяющие судьбу восьмидесяти миллионов немцев, а затем и полумиллиарда европейцев.

Несмотря на огромное количество трудов, посвященных государственным механизмам «третьего рейха», источники их эффективной работы продолжают оставаться научной загадкой. Ученым до сих пор не удалось объяснить «несоответствия между претензией режима на монолитное господство и поликратическими структурами власти, отношения между которыми определялись неразберихой компетенций и складывались в систему «управляемого хаоса» (К.Д. Брахер). В определенной степени историков выручал биографический подход к истории «третьего рейха», которая оказывалась производной от демонической воли всемогущего вождя (И. Фест). Однако чем детальнее становились исследовательские проекты, тем меньше их результаты вписывались в рамки персонифицирующих объяснений. Тоталитарный подход, для которого стабильность и самодостаточность нацистской системы власти являлись чем-то само собой разумеющимся, на исходе 60-х гг. подвергся серьезной критике со стороны историков-ревизионистов. Последние трансформировали «управляемый хаос» в «неуправляемый», делая различие между внутренним содержанием и внешним обликом новых политических структур и предостерегая коллег от переоценки их рациональности (М. Брошат). Постоянные битвы различных ведомств за ресурсы, подковерные конфликты в ближайшем окружении Гитлера – все это говорило о «третьем рейхе» как историческом экспромте с преобладающей тенденцией к саморазрушению. Причины тех или иных зигзагов его внутренней и внешней политики с точки зрения ревизионистов следует искать не столько в программных установках национал-социализма, сколько в среднем арифметическом ведомственных интересов. Свою долю критики от представителей нового направления в историографии получил и устоявшийся образ Гитлера, который оказался скорее «слабым диктатором», уклоняющимся от принятия решений и озабоченным сохранением лишь собственного престижа (Г. Моммзен).

Спор традиционалистов и ревизионистов продолжается и по сегодняшний день, хотя обе партии проявляют склонность к все более умеренным оценкам и даже предпринимают попытки синтеза крайних подходов. С точки зрения Себастиана Хафнера нацистское руководство прекрасно понимало, что асболютное господство невозможно в условиях нормально функционирующего государства, ему был нужен хаос, доказывавший его собственную незаменимость. Герой двухтомной биографии Гитлера, вышедшей из-под пера английского историка Яна Кершоу, выступает как лидер «харизматического сообщества» крайних радикалов, которые сумели обратить себе на пользу авторитарные инстинкты масс и навязать им свое видение будущего Германии..

В пользу традиционного взгляда на Гитлера как политика, способного единолично принимать и проводить в жизнь упреждающие решения, свидетельствуют события 30 июня 1934 г., вошедшие в исторический лексикон как «ночь длинных ножей». Согласно официальной версии группа заговорщиков, близких фюреру, готовила государственный переворот, который своевременно удалось предотвратить. Само понятие «длинных ножей» было позаимствовано из лексикона штурмовиков, требовавших «пустить кровь богатеям». Их лидер Эрнст Рем, стоявший у истоков НСДАП, не расстался с честолюбивыми планами и после того, как приход партии к власти отодвинул на второй план его сторонников социальной революции в нацистском движении. На их недовольство накладывались опасения руководства рейхсвера, что его буквально затопит «партийная армия» штурмовиков, достигшая трех миллионов человек. Поставленный перед выбором, Гитлер ни минуты не колебался, лично приехав в Баварию арестовывать Рема и его сподвижников.