Текст книги "Гамак из паутины"

Автор книги: Александр Ярушкин

Соавторы: Леонид Шувалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

В полупустой столовой мы долго и молча боролись с бифштексами. Наконец я не выдержал:

– Какие будут версии?

– Убийство из ревности! – большим глотком допивая компот, заявил Глухов. – Сам же говорил, что Никольский женщин очень уважал. Вот обманутый муж подкараулил его и… рогами…

– На теле погибшего следов характерных для удара рогов не обнаружено, – усмехнулся я. – Но версия «обманутый муж» требует проверки.

Глухов тыльной стороной ладони вытер полные губы и произнес:

– Рекомендую обратить внимание на протекторы, если я не ошибаюсь, а ошибаюсь я, как ты знаешь редко, у «Метростроя» была именно эта машина. Помнишь след?

– Помню, конечно.

– Вот и я говорю: что Никольский там делал?

– Может, левачил? – вмешался Снегирев.

– Эту версию еще утром выдвинул Свиркин, – сказал я. – Давай что-нибудь поновее.

Семен поднял глаза в потолок и вдруг встрепенулся.

– Николай, переходи к нам в ОБХСС, не надо будет с покойниками возиться… Машина в Бугринке, Никольский у вокзала, выкрученные пробки в его квартире… Нет, не вижу никакого просвета.

– Дело говорит Семен, – подхватил Глухов. – Иди в ОБХСС. Видишь, какой он кругленький да розовый, ему же сроки расследования по ночам не снятся.

Снегирев допил кефир, поставил стакан на стол и невозмутимо ответил:

– Хороший цвет лица – признак здоровья. Больше молочного употреблять надо… А что касается сроков, так у нас они тоже есть.

– Ты мне другое скажи, – остановил его Глухов, – откуда в багажнике аэрофлотовская бирка?

Снегирев, не задумываясь, ответил:

– Может быть, случайно. Подвозил кого-нибудь или сам куда-нибудь летал.

– Может, и случайно, – устало согласился я, вставая из-за стола.

18 часов 34 минуты

Мы завезли Глухова домой и, распрощавшись с ним, поехали в райотдел.

Вид у Свиркина и Вязьмикина был еще тот, но и мы с Семеном выглядели не лучше. Все-таки тридцать часов на ногах давали о себе знать. Несмотря на усталость, Роман оживленно встретил нас:

– Я же говорил, этот Нудненко-Чудненко ни при чем! Деньги им заработаны честно, в местах лишения свободы. В справке об освобождении черным по белому написано, что выдано на руки три тысячи четыреста тридцать два рубчика семнадцать копеечек. Вот так-то…

– По-моему, ты говорил, он тебе не нравится, – вставил Петр, не упуская возможности подпустить шпильку своему наставнику.

Роман невозмутимо пробасил:

– Мало ли, что говорил. Нравится, не нравится, а человек правду сказал. Это всегда хорошо. Краснояров тоже порадовался…

– Слушайте, а кто такой Краснояров? – спросил Семен.

– Вы что, Семен Павлович, Красноярова не знаете? – искренне удивился Свиркин.

– Петя, кончай, – остановил я его, – рассказывай лучше, что узнал.

Петр, размахивая руками и в лицах изображая своих собеседников, принялся рассказывать о посещениях владельцев вишневых «Волг».

– Съездил я к этому директору вагона-ресторана. Карлов его фамилия, – закончил свой обстоятельный рассказ Свиркин. – Он слово в слово подтвердил показания пивника, только про мясо никак не хотел говорить. Твердит одно: где я его возьму? Не было никакого мяса! Пришлось в киоск возвращаться, изымать чехол, – Петр кивнул в угол, где лежал бежевый сверток. – На экспертизу надо отправить.

– А водителя «Жигулей» Карлов не запомнил? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Петр.

– Плохо… Похоже, продавец пива к смерти Никольского отношения не имеет… А вот тот, кто сидел за рулем… – заметил я и рассказал оперуполномоченным о том, что удалось установить нам с Семеном.

– Нда-а… – прогудел Роман, – знать бы, кто сидел за рулем…

– Все! – резко поднялся я. – Пошли отдыхать!

Круг подозреваемых сужался, но от этого задача не становилась проще.

19 часов 48 минут

Дом, в котором вместе с тещей, женой и двумя детьми жил Снегирев, находился неподалеку от моего. Семен подвез меня к подъезду и затормозил. Прежде чем выйти из машины, я предложил сходить к нему и вместе покаяться перед его женой.

– Своя будет – будешь каяться, – уныло отрезал он. – Разберемся…

– Тогда будь здоров.

– Пока, – слабо махнул рукой Семен.

Во дворе мальчишки играли в футбол. Один из них неудачно пробил по импровизированным воротам, сооруженным из картонных ящиков, и мяч подкатился к моим ногам. Ребята выжидающе посмотрели на меня: бежать за мячом или дяденька пнет его? Я пнул.

В квартире было пусто. Должно быть, родители уехали в гости к брату. Я снял башмаки, ноги гудели. Пройдя в комнату, стянул форменный пиджак и упал на ^иван. Закрыл глаза и попытался заснуть, но из головы не шел Никольский, странная волнообразная рана на его виске, кровь, вывернутые пробки, полоска бумаги с непонятной записью, этикетка от джинсов, рассказ Петра с насторожившей меня фразой продавца пива: «Джинсы я и без него достану!», вынужденные откровения Лыкова, аэрофлотская бирка. «Что может дать эта бирка?» – подумал я и провалился в темный колодец тяжелого сна.

21 час 49 минут

Я не сразу сообразил, что меня разбудило. Очумело подскочив, я сидел на диване и слушал, как противно трезвонит телефон, но не мог заставить себя подняться и протянуть руку к трубке.

Наконец я переборол себя:

– Слушаю.

– Ну ты и спишь! – раздался бодрый голос Снегирева. – Чувствуется, что холостяк. Пришел домой, и никаких забот!

Я понемногу стряхнул с себя сонную одурь и даже нашел силы съязвить:

– Ты что, уже отошел после нокдауна?

– Нокдаун откладывается. Жена с тещей и детьми уехала на дачу электричкой, оставив очень миленькую записку, – усмехнулся Семен и поинтересовался: – Как ты думаешь, что можно узнать, имея на руках багажную бирку аэрофлота?

Я пожал плечами, словно Снегирев был рядом и мог видеть меня.

– Наверное, не знаешь? – продолжал Семен. – Так вот, пока ты спал, я взял трубку и позвонил коллегам в Толмачево, озадачил их. Они, конечно, поворчали, но обещали помочь. Вскоре перезвонили и сообщили, что бирочка наша была прикреплена к чемодану, а чемоданчик принадлежит некоему гражданину Семушкину Игорю Аркадьевичу, и прибыл этот Семушкин к нам из города на Неве субботним рейсом, в девять утра местного времени. И было у него два чемодана, даже чемоданища – общим весом под семьдесят кило!

Пока Снегирев рассказывал, сон окончательно слетел с меня.

– Работа по высшему классу! – восхитился я.

– Погоди, не перебивай, я еще не все сказал, – с ноткой гордости отозвался он. – Когда ребята мне выдали эту информацию, я им коньяк пообещал, за твой счет, разумеется, а потом совсем обнаглел и упросил их связаться с Ленинградом, выяснить, что за человек этот Игорь Аркадьевич. Ребята, конечно, обругали меня всякими нехорошими словами, но согласились, у них прямая связь есть.

Семен замолчал.

– Не томи же! – взмолился я.

– Ладно уж… Семушкин И. А. – студент одного из ленинградских вузов, вернее был студентом, в прошлом году привлекался за спекуляцию джинсами, но дело прекратили за недоказанностью, а Семушкина за пропуски занятий отчислили. Ему двадцать три года, он, как и ты, холост и тоже живет с родителями.

– Ну ты даешь! – выдохнул я.

– Да ладно, – скромно ответил Снегирев. – Спи дальше, я пойду душ приму.

22 часа 17 минут

Снегирев долго не подходил к телефону.

– Семен, ты машину отогнал в гараж?! – едва услышав его голос, крикнул я.

– Это ты, Николай?! – рявкнул он. – Ты что, сдурел?! Я же тебе русским языком сказал: я в ванной, душ принимаю…

– Не шуми, очень тебя прошу!

– Ты же знаешь, до зимы я машину под окнами держу, – уже спокойнее ответил Семен.

– Заводи машину, я бегу к тебе! Все остальное потом!

Мое напряжение передалось Снегиреву, и он ответил:

– Я уже вышел!

Позвонив в райотдел, я попросил дежурного срочно направить передвижную милицейскую группу по указанному мной адресу, кубарем скатился по лестнице, не дожидаясь лифта, выскочил из подъезда и побежал по направлению к дому Семена. Свет фар ослепил меня. Взвизгнули тормоза, распахнулась дверца.

– Куда?! – бросил Снегирев.

Упав на сиденье, я назвал адрес. «Запорожец» рванулся в темноту.

– К Мишину, что ли? – спросил Семен, проскакивая на красный свет. – Так я завтра к нему собирался.

Я молча кивнул. Сейчас не хотелось ни о чем говорить. Машина вырулила к дому номер пять. В первом подъезде света не было. Я бросился из «Запорожца», успев крикнуть Снегиреву:

– Будь осторожнее!

Рванулся в подъезд. Семен за мной. Хорошо, что выключатель оказался слева, я стал искать его именно там. Ярко вспыхнула лампа. На площадке первого этажа…

Но в этот момент я увидел холодные злые глаза и светлую полоску лезвия.

– Руки к стене! Не двигаться! Буду стрелять! – заорал над самым моим ухом Семен, еще утром сдавший пистолет.

Я кинулся к Семушкину и выбил нож.

Рядом стоял побелевший, с затравленными глазами Митя Мишин.

Раздалось завывание милицейской сирены, и в подъезд ворвались два молоденьких белобрысых сержанта. Я показал глазами на отскочившего к стене Семушкина, и они, быстро подхватив его под руки, вывели из подъезда.

– В отдел его, мы будем позже, – кинул я вслед.

22 часа 33 минуты

На город спускалась ночь. Изредка хлопали двери подъездов. Последние прохожие возвращались домой. Город погружался в сон. Мы молча стояли на крыльце и курили.

– Николай, объясни, как это тебе пришло в голову? – затушив сигарету, спросил Семен.

Я не знал, что ответить, как объяснить то внезапное внутреннее озарение, когда напряженная работа мозга, неоднократное сопоставление фактов приводит к единственно верному решению? Скорее всего, это и называется интуицией. Я знал одно – последним толчком послужил звонок Семена. Фамилия Семушкин заставила меня вспомнить и «С» на записке, и этикетку «Монтана», и то, что джинсами спекулировали и убитый Никольский, и Мишин. Я представил себе следующий ход «С». Я мог ошибиться и вызвать насмешки со стороны Снегирева, но я не имел права отбросить возникшую догадку, не проверив ее, так как мое бездействие могло стоить человеку жизни. Вот тогда-то я и бросился звонить… Но сейчас, сразу после случившегося, я не мог внятно растолковать это, и не нашел ничего лучшего, как отделаться весьма непритязательной шуткой.

– Читай Конан Дойля, – улыбнулся я. – Дедукция, Семен, дедукция…

– Ладно, Шерлок Холмс, – хлопнул меня по плечу Снегирев. – Идем к Мишину, а то он уже, наверное, заждался своего спасителя.

22 часа 41 минута

Дверь в квартиру была приоткрыта. Семен толкнул ее и пропустил меня вперед. Мишин сидел за столом, уронив голову на руки. Услышав наши шаги, он поднял ее. Лицо его все еще было бледно. С трудом разжав пересохшие губы, Мишин, еле ворочая языком, начал:

– За что он меня?.. Я же для него… я же ему… А он, он убить меня хотел! Сволочь! Подонок! – последние слова Мишин уже выкрикивал, подпрыгивая на стуле.

– Не надо истерик! Сядь! – процедил я.

Хотя сказано это было тихо, Мишин сразу обмяк и только пробормотал:

– За что? За что?..

– Надо думать, есть за что, – жестко бросил Семен.

– Нет, нет, – кинул умоляющий взгляд Мишин, – я ему ничего плохого не сделал!

Мы промолчали.

– Вы все знаете?! – горестно вздохнув, он сам же ответил: – Конечно, знаете. Иначе, зачем бы вы здесь оказались?

Видимо, он решил, что нам все известно о его делишках, и мы приехали только за тем, чтобы задержать его за спекуляцию, и случайно спасли ему жизнь. Разубеждать Мишина мы не стали.

– Мы, Дмитрий, многое знаем. Но лучше будет, если ты сам все расскажешь, – сказал Снегирев.

– Да, так будет гораздо лучше, – подтвердил я.

Он внимательно смотрел на нас, решая что-то для себя, и вдруг неожиданно вскочил и выбежал из комнаты. Мы бросились было за ним, но он тут же вернулся назад. В трясущихся руках Мишин держал большой чемодан. Лицо Дмитрия покрылось испариной, негнущимися пальцами он с трудом справился с замками, резко откинул крышку и швырнул чемодан на середину комнаты.

– Вы за этим приехали?! – выдавил он. За распахнутой дверью виднелся еще один такой же чемодан.

Мы переглянулись. Снегирев поднял выпавший из чемодана пакет, покрутил его в руках и сообщил:

– «Монтана».

– Дмитрий, – обратился я к Мишину.

Он вздрогнул и посмотрел на меня так, будто от моих дальнейших слов зависит его жизнь.

– Дмитрий, – повторил я, – поскольку ты сам, добровольно, – я сделал ударение на слове «добровольно», – выдал нам предмет спекуляции, мы сейчас все официально оформим… Дай-ка мне пару листков бумаги.

– Бумагу? – непонимающе уставился Мишин, потом чуть не бегом кинулся к секретеру, открыл дверцу и стал беспорядочно выкидывать на стоящий рядом стул документы, фотографии, паспорта на бытовую технику и, наконец, извлек пачку писчей бумаги. – Хватит?

Я улыбнулся:

– Хватит…

Закончив писать, я протянул протокол Мишину. Его руки никак не могли успокоиться, и он кое-как вывел свою подпись.

– Сколько мне дадут? – пролепетал Мишин. – Только не обманывайте, скажите правду.

Я объяснил, что наказание определяется судом. Закон безжалостен к закоренелым преступникам, но, вместе с тем, гуманен к лицам, оступившимся впервые, к тем, кто еще не потерян для общества, кто раскаивается и помогает следствию в установлении истины. У Мишина был только один выход – говорить правду. Ни я, ни Снегирев не торопили события. На кухне из плохо завернутого крана капала вода.

Мишин начал говорить. Он сидел, прикрыв глаза руками, и рассказывал, рассказывал. В такие минуты перебивать нельзя.

Прошлым летом Дмитрий во время отпуска был в Ленинграде. В одном из ресторанов встретил представительного мужчину, отрекомендовавшегося, как Клюев Даниил Михайлович, искусствовед. Они понравились друг другу. Встречались еще несколько раз. Однажды искусствовед спросил, сможет ли Мишин продать в Новосибирске джинсы. Отказать своему новому знакомому Дмитрий не решился и принял предложение. Через некоторое время, уже когда Дмитрий вернулся из отпуска, в его квартиру постучал Семушкин, передал привет от Клюева и пятьдесят джинсов по сто пятьдесят рублей за штуку. Пришлось бегать по знакомым и занимать деньги, но барыш стоил того – семь с половиной тысяч! «Брошу халтурить по свадьбам и похоронам!» – обрадовался Мишин. Хмель наживы вскружил голову. Он, конечно, знал, что преступает закон, но некогда было задумываться над этим – деньги дождем сыпались в его раскрытые ладони… Раз за разом приезжал «курьер» – Игорь Семушкин. Когда его долго не было, Мишин сам звонил Клюеву… Порой среди ночи не спалось, хотелось бросить все, ведь уже куплены машина, капитальный гараж, но сил не хватило, появилась привычка иметь деньги всегда, много денег, чтобы в любой момент, засунув руку в карман, можно было ощутить их ласковый шелест. Деньги легко доставались и исчезали еще легче, будто ненасытный ветер выдувал их…

Мишин прервал свою исповедь, попытался вынуть сигарету, ничего не получилось: руки ходили ходуном. Тогда он разорвал пачку, изломав несколько сигарет, и закурил, делая глубокие, судорожные затяжки. Огонек сигареты рывками побежал к фильтру. Тяжело, очень тяжело давалось признание. И по тому, как решительно он это делал, было ясно: ему не надо мешать. И мы продолжали слушать.

В этот раз все было как обычно. Клюев сообщил: «Жди Игоря в субботу, утренним рейсом». Мишин прождал все утро, но напрасно, он встревожился, но ближе к вечеру Семушкин позвонил, пообещал принести «товар» в воскресенье, однако не одну, а две партии. На сто джинсов денег у Дмитрия не хватало и пришлось перехватить у знакомых. Сегодня, в двенадцать часов, пришел Игорь. Получив пятнадцать тысяч, передал чемодан, который Мишин сразу же убрал на антресоли. Всегда спокойный Семушкин был не в себе, спросил, есть ли выпить. Выпили. Долго, не разговаривая, слушали музыку. Да и о чем было говорить? Около пяти часов «курьер» ушел. В начале одиннадцатого Мишин включил телевизор, показывали футбол. Внезапно погас свет, и Дмитрий решил, что это во всем доме, но услышал за стеной возглас комментатора: «Какой великолепный удар!».

Мишин умолк. Вероятно, ужас последующих событий промелькнул в его мозгу, но он взял себя в руки и продолжал:

– Я подумал, выбило предохранители, а щиток у нас в подъезде, и вышел на лестничную площадку. Там тоже было темно. Только я собрался идти за спичками, – лицо Мишина перекосила гримаса, как от боли. – И тут меня кто-то схватил сзади и зажал рот. От неожиданности я не смог даже шелохнуться… Потом свет, крик, вы… отлетевший в сторону нож и страшные глаза Семушкина… За что он меня?!. За что?

Обязав Мишина явкой в райотдел, мы оставили его наедине со своими мыслями и переживаниями. Ему было о чем поразмышлять.

11 сентября, понедельник

00 часов 03 минуты

Оставив «Запорожец» на площадке перед райотделом, мы с Семеном вошли в ярко освещенное помещение дежурной части. Увидев нас, молодой, с резко обозначенными чертами лица старший лейтенант, еще утром сменивший Борисова, поднялся и протянул мне лист бумаги.

– Держи, Ильин, за тебя работать пришлось… Это объяснение Семушкина.

Мы склонились над листом, на котором было старательно выведено: «Я признаю себя виновным в хулиганском поступке. Вчера я прилетел из Ленинграда в гости к девушке, с которой познакомился на прошлой неделе у себя в городе. Знаю только ее имя – Людмила, адреса не знаю. Мы договорились встретиться в ресторане «Новосибирск» в субботу. Там мы познакомились с Мишиным, который сидел за нашим столом. Все крепко выпили. Не помню, как оказались у него. Проснулся я на следующий день. Людмилы не было. Мишин в оскорбительной форме отозвался о ней и смеялся надо мной. Потом мы опять пили до вечера, и я снова опьянел. Мишин стал хвастаться, как он увел от меня мою девушку. Мы поссорились, и он стал выталкивать меня среди ночи на улицу. Я разозлился и хотел ударить его ножом, но работники милиции меня остановили. Убивать Мишина я не хотел. Сопротивления работникам милиции я не оказывал. В своем поступке раскаиваюсь. Обещаю, что подобного больше никогда не совершу. Написано собственноручно…»

– Во дает! – хмыкнул Снегирев. – Что-то незаметно, чтобы он пьяный был.

00 часов 14 минут

Передо мной, вальяжно развалившись, сидел самоуверенный, модно одетый молодой человек. Его можно было бы назвать красивым, если бы не излишне правильные, напоминающие манекенов, черты лица, отдающие слащавостью и презрением к окружающему миру. Я смотрел в его светлые, наглые глаза, и неприязнь постепенно перерастала в ненависть, хотя следователь должен быть всегда спокоен, объективен и так далее. Я знал, у меня есть доказательства его виновности и будет добыта еще не одна улика. Чтобы не выплеснуть охватившее меня чувство, я перевел взгляд на Семена. Тот сидел у окна, сложив на груди руки, и тихонько насвистывал.

– Хорошо, что вы раскаиваетесь, – повернулся я к Семушкину. – Но вы забыли упомянуть, как привезли джинсы Никольскому и получили за них деньги… Ночью, а это было самое удобное для вас время, вы подошли к его дому. Помните, как погас свет? Как вышел Никольский? Как скрипели под вашими ногами ступени, когда вы несли тело в машину?.. Вы вернули себе «товар», забыв вернуть полученные за него деньги… Да, кстати, вы не знаете, куда пропал перстень Никольского?

– Прекратите меня разыгрывать, – сухо прервал Семушкин, – я вам не гимназистка. – Он положил ногу на ногу и спокойно добавил: – Вы же читали это, – кивнул он на объяснение. – В чем виноват – раскаиваюсь. А вашего Никольского, или как его там, я и знать не знаю! Давайте лучше спать пойдем, – с издевкой улыбнулся Семушкин, скривив тонкие губы.

Чтобы сдержать себя, я стал смотреть в окно. Было тихо. Изредка, сверкая под лучами уличных фонарей, проносились машины. Снегирев, продолжая насвистывать, с любопытством разглядывал Семушкина.

«Спать, так спать», – подумал я и вызвал милиционера, который увел Семушкина в изолятор временного содержания.

08 часов 32 минуты

Мама с трудом растолкала меня. Короткий сон не снял головную боль. Для порядка я сделал несколько приседаний, от которых весело захрустели суставы, и побежал принимать душ. Стало легче. Пощипывание одеколона на свежевыбритом подбородке и чашка крепкого кофе окончательно исцелили меня, солнечное утро, встретившее во дворе, вернуло бодрость.

Дежурный по райотделу передал мне изъятые у Семушкина при личном обыске сигареты, коробок спичек и несколько купюр разного достоинства. Все это я разложил на своем столе.

Дверь распахнулась, и ворвался Петр Свиркин.

– Николай Григорьевич, говорят, вы раскрыли убийство?!

– Похоже, раскрыли, – кивнул я, – садись.

Петр пристроился на стуле сбоку от моего стола.

– Это все, что у него было с собой? – удивился он. – А где же остальные вещи, говорят, он из Ленинграда?

– Из Ленинграда, – ответил я, машинально крутя в руках коробок спичек, – а вещи, наверное, в гостинице.

Повернув коробок еще раз, я заметил на нем цифру «45», написанную корявым почерком, как обычно бывает, когда пишут на весу.

– Смотри, – показал я Петру коробок. – Что бы эта цифирь могла значить?

– Какую это вы тут цифирь обсуждаете? – раздался бас Вязьмикина, он и ввалился в кабинет. – Что же получается? Работали по убийству вместе, а убийцу задерживаете без нас! Как в Верх-Тулу – так Роман, как автолюбителей отлавливать – так Петя… Уж и позвонить не мог, – укоризненно прогудел он, – мы бы подсобили. Теперь парни ехидничать будут, скажут, ОБХСС и следователи вместо уголовного розыска работают…

– Ладно, не сердись, – улыбнулся я, при виде отчаяния, которое Роман старательно пытался изобразить на своем лице. – Мы больше не будем… Скажи-ка лучше, что может записать на спичечном коробке находящийся в чужом городе человек?

Вязьмикин втиснулся на стул между шкафом и сейфом и пробасил:

– Мало ли что… Номер дома, квартиры, маршрут автобуса, шифр камеры хранения… Что в голову взбредет, то и запишет.

– Все верно, только на шифре – буква и три цифры, – задумчиво произнес я.

Свиркин подскочил, словно его ударило током:

– А если это номер ячейки камеры хранения?!

– Логично, – согласился я.

– Николай Григорьевия, я добегу до вокзала, проверю?! – Он кинулся к двери.

– А если эта ячейка не на вокзале, а на автовокзале, или на аэровокзале, а их у нас два, – остановил я Петра.

Вязьмикин усмехнулся и прогудел:

– Николай пусть сбегает, он шустрый парень. Все равно проверять будем…

– Ладно, беги, – махнул я рукой.

– Красноярову привет передавай! – крикнул вдогонку Роман.

09 часов 35 минут

Дверь медленно распахнулась, и в кабинет торжественно вошел Петр. Лицо его сияло, на вытянутых руках он бережно нес большой черный «дипломат». В эту минуту Петр напоминал средневекового посла, прибывшего с дарами ко двору московского государя. Два тощих, с реденькими бородками, аксакала в ватных халатах, вошедшие следом за ним, усиливали это впечатление. Они морщили почерневшие от солнца лица в свойственной народам востока улыбке и мелко-мелко кивали головами.

– Кто-то сомневался?! – с пафосом в голосе спросил Петр.

У нас не было оснований возражать ему.

Заметив мой недоуменный взгляд, Свиркин пояснил:

– Это товарищи понятые, они присутствовали при вскрытии ячейки.

Старички еще более интенсивно затрясли бородками.

Роман выбрался из своего закутка, забрал из рук Свиркина «дипломат» и, водрузив его на стол, попытался открыть замки.

– Что, не открывается? – полюбопытствовал Петр.

– Открывается, – буркнул Вязьмикин и, взяв из коробочки скрепку, изогнул ее.

Когда он откинул крышку, Петр охнул:

– Столько денег я ни разу в жизни не видел!

Старички бесстрастно смотрели на пачки купюр разного достоинства.

Роман усмехнулся:

– Можешь их теперь даже потрогать.

– Пересчитай, пожалуйста, – попросил я, принимаясь осматривать внутренности чемоданчика.

В кармашке лежали авиабилет до Ленинграда, паспорт Семушкина и перстень: золото с платиной, с шестью небольшими бриллиантиками. При виде перстня аксакалы зацокали языками. Пересчитав деньги, Петр округлил глаза:

– Тридцать тысяч!

10 часов 22 минуты

Дежурный по изолятору временного содержания открыл дверь. Беспощадная ночь наедине с самим собой сделала невероятное. Семушкин сидел в углу камеры, сжавшись в комок и подтянув колени к подбородку. Услышав скрип шарниров, он бросил на нас такой взгляд, от которого мне стало не по себе.

– Я не хочу, не хочу… Не расстреливайте! – забормотал он и вскочил на ноги.

Его блестящие глаза смотрели мимо меня. Лицо, потерявшее выражение самодовольства и наглости, почти не выделялось на фоне побеленных стен. Губы потрескались от сухости, и он быстро облизывал их языком.

– Гады! Менты! – взвизгнул Семушкин и, размахивая руками, перебежал в другой угол и встал к нам спиной. Потом, резко развернувшись, разразился хохотом и лукаво подмигнув, спросил: – Думаешь, если пришел с Никольским, – он ткнул в пространство за моей спиной длинным, тонким, трясущимся пальцем, словно там, действительно, стоял убитый им человек, – так я признаюсь?! Дудки! – Его лицо, руки и все тело непрерывно дергались. – Очную ставку подстроил?! Не выйдет! Пусть он говорит, будто я убил его, а я все равно не признаюсь! Дудки! – Голос Семушкина с каждым словом становился все более невнятным и вдруг перешел на визгливый вопль. – Я-то живой, а он мертвый! Ему не поверят, не поверят!.. Мне поверят!

Он забегал по камере. Мы с милиционером, вероятно, выглядели испуганно-глупо. Внезапно Семушкин вжался спиной в стену и в упор посмотрел на меня.

– Вы, правда, поверите мне? А? – просяще забормотал он. – Ведь он же труп, его нет, зачем вы его привели? Он вам все наврет!

Я молчал.

– А-а-а! Ты сам решил меня убить! Ты хочешь денег?! Не дам. Мои! – Он кинулся под нары и начал быстро шарить руками, потом вскочил и заорал: – Украли! Украли-и! Мои деньги украли! Все, все украли!.. Зачем я убивал?!. Отдайте мои деньги! – просяще забормотал он с еще большей настойчивостью и вдруг кинулся на нас с нечленораздельным воплем, но, сделав несколько шагов, стал медленно оседать, как бы сползая по стене, хотя стоял посреди камеры.

– Вызывайте психбригаду! – приказал я милиционеру, захлопывая дверь камеры.

11 часов 48 минут

Я аккуратно сложил в папку документы по делу Семушкина, чтобы отнести их в прокуратуру, когда вошел Снегирев.

– Мне сейчас сказали, что Семушкина забрала псих-бригада? Он что, на самом деле с ума сошел? – с порога засыпал меня вопросами Семен.

«Информация распространяется мгновенно, не успела «скорая» отъехать, все всё знают», – подумал я и, завязав тесемочки на папке, ответил: – Похоже, на самом деле.

– Так что ж его и судить не будут? – забеспокоился Семен.

– Будут. Если врач прав, то в момент совершения преступления Семушкин отдавал отчет своим действиям. Значит, суда ему не избежать… – ответил я, бросая папку с документами в портфель.