Текст книги "Киплинг"

Автор книги: Александр Ливергант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

В 1895 году «зло» приключилось с Кэрри: она неосторожно открыла заслонку печки и сильно опалила себе лицо. Встревоженный домашний врач и друг дома Конланд велел Киплингам срочно и надолго покинуть суровый Вермонт и ехать в теплые края. Из «зла», однако, родилось «добро» и тут. В результате Киплинги провели полтора месяца в Вашингтоне, встречались с интересными и значимыми людьми вроде профессора Лэнгли из Смитсоновского института, Джона Хея из Государственного департамента и будущего президента США Теодора Рузвельта, которого Киплинг всегда приводил в пример как человека, у которого власть и ответственность – единое целое. Киплинг, впрочем, дописывал в это время вторую «Книгу джунглей» и с куда большим удовольствием проводил время в местном зоопарке, чем в столичных светских и литературных салонах и на приемах, в том числе и в Белом доме, над обитателями которого как истинный британский патриот он не преминул зло и остроумно посмеяться.

В эти четыре года Киплингов окружает бесчисленное число мошенников, пьяниц (брат Кэролайн Битти Бейлстир отлично, как мы вскоре увидим, совмещал первое со вторым), проходимцев всех мастей, в том числе и подвизающихся на издательской ниве. В автобиографии Киплинг напишет, что американские пираты заработали на его сочинениях никак не меньше половины той суммы, какую удалось заработать ему самому. К примеру, издательство «Харпер бразерс», то самое, что пятью годами раньше так невежливо указало юному литератору его место, напечатало несколько рассказов Киплинга («Человек, который был богом», «Воплощение Кришны Малвени» и др.) не только без разрешения автора, но еще и под другими названиями. И в то же время именно в Америке в эти годы писатель встречается со многими блестящими, высоко порядочными, одаренными и преданными людьми. Это и его домашний врач Конланд, с которым они вместе (второй и последний в творческой жизни писателя тандем) напишут «Отважных капитанов». Это и молодой, столь же талантливый, сколь и предприимчивый издатель Фрэнк Даблдей – его издательский бизнес здравствует и поныне. Это и журналист, издатель и предприниматель Сэм Макклур, которому Киплинг поручает вести свои издательские дела в Америке; это Макклур напечатал в своем журнале «Макклур мэгэзин» воспоминания о Киплинге его индийского друга и начальника Кея Робинсона, гостившего у Киплингов в «Наулахе» летом 1895 года. Это его старый – еще по Грейнджу – друг, бостонский профессор Чарльз Элиот Нортон, с которым Киплинг часто видится, дружит семьями, переписывается, к советам которого прислушивается. Это и чета Кэботов, Уилл и Мэри, друзья покойного Уолкотта Бейлстира; с Мэри Кэбот Киплинга связывает особенно тесная дружба, он посвящал ее, как в свое время Эдмонию Хилл, в свои творческие планы и секреты и однажды, в ее присутствии, блеснул недюжинным талантом импровизатора, срифмовав экспромтом семьдесят строк кряду. Это, наконец, Теодор Рузвельт, приверженец жесткого политического курса, который всегда импонировал Киплингу, – полная противоположность «размазне» Кливленду, как однажды отозвался писатель о тогдашнем президенте США.

Еще одна черно-белая полоса в американской жизни Киплинга заслуживает отдельного рассказа, отдельного и более обстоятельного.

Поначалу – а начало продлилось без малого четыре года – все шло лучше некуда. Безмятежное настроение молодых супругов не нарушил даже уже описанный досадный инцидент в Йокогаме, когда Киплинг взял в банке десять фунтов на карманные расходы, а потерял две тысячи. Всё склонялось к тому, что писатель с семьей обретет свой дом в снежном Вермонте: тридцать градусов мороза и снег по колено вместо индийской испепеляющей жары, малярии и песчаных бурь. В тесном соприкосновении с двумя поколениями клана Бейлстиров, в стране с детства любимых Брет-Гарта, Марка Твена и Эмерсона, назойливых и беспардонных репортеров и беззастенчивых издательских пиратов. Однако американцем Киплинг так и не стал. Почему?

17 февраля 1892 года, после короткого пребывания в Нью-Йорке с его «несмолкаемым грохотом, душными гостиничными номерами и сверхэнергичными жителями» Редьярд и Кэрри садятся в поезд и едут в вотчину Бейлстиров, вермонтский городок Брэттлборо, где на станции их встречает приехавший за ними в санях шурин Битти – жизнерадостный, гостеприимный, дружелюбный. Из Брэттлборо путь молодых лежит в «Буковый лес» – родовую усадьбу Бейлстиров, где, в двух милях от города, доживает свой век престарелая мать Кэрри, Джозефин и Битти миссис Анна Смит Бейлстир. Из «Букового леса» Киплинги перебираются в «Кленовый лес» – поместье самого Битти, где их уже ждут Мэй, обворожительная молодая жена младшего Бейлстира, и их двухлетняя дочка Марджори. В нескольких милях от «Кленового леса» сходятся границы сразу трех штатов – Нью-Хэмпшира, Вермонта и Массачусетса. Еще ближе находится живописная, воспетая еще Эмерсоном гора Монаднок, у подножия которой Киплинги решают строиться – земля принадлежит Битти, но тот в порыве дружеских и родственных чувств готов подарить молодым участок в десять акров. Кэрри, однако, слишком хорошо знает своего младшего брата и от такого «царского» подарка наотрез отказывается: они, конечно, возьмут у Битти землю, но в аренду, самого же Битти нанимают одновременно подрядчиком и приказчиком.

Поначалу все довольны, никто не чувствует, что уже «наметился, – как писал в „Даре“ Владимир Набоков, – путь беды». Битти не может не радоваться заключенной со старшей сестрой сделке, ибо деньги ему нужны позарез: он должен кормить семью, да и себя не забывать, он ведь, как говорится, не враг бутылки, и в карманах у него всегда пусто. Рады, в свою очередь, и Киплинги: место им по душе, пока же идет строительство, они отправляются в путешествие по Америке – примерно тем же маршрутом, только в обратном направлении, каким Киплинг следовал три года назад вместе с Хиллами: Чикаго – Сент-Пол – Виннипег – Скалистые горы – Ванкувер. По дороге писатель совмещает приятное с полезным: любуется достопримечательностями и живописными видами, которыми так богата Америка, и описывает увиденное в путевых очерках, каковые с немалой для себя выгодой печатает в нью-йоркской и лондонской периодике, в том числе и в «Таймс», а также – по старой памяти – в лахорской «Гражданской и военной газете».

А тут еще – очередная удача. В Монреаль, куда заехали путешественники, приходит телеграмма от миссис Бейлстир: в двух шагах от «Букового леса» некий Блисс (говорящая фамилия: bliss – рай, блаженство) сдает за сущие гроши (десять долларов в месяц) дом, где Киплинги смогут пожить, пока строится дом их собственный. Ферма, на которой Киплинги проводят целый год, оправдывает свое название: Редьярду отлично работается, здесь рождается Джозефин. А тем временем завершается строительство «Наулахи», как назвали Киплинги в память о Уолкотте и их с Киплингом совместном детище новое свое жилище. В отличие от одноименной книги, эта «Наулаха» во всех отношениях безупречна: дом стоит, на чем особенно настаивал Киплинг, особняком, «в трех милях от всего живого» и в то же время «в шаговой доступности», как теперь принято выражаться, от «Кленового леса», где Киплингам по-прежнему всегда рады; из окон открывается волшебный вид на склоны Монаднока, веранда заставлена горшками с цветами, к дороге спускается живописный сад, окруженный высоким забором, – это чтобы прохожим не повадно было нарушать «приватность» хозяев. Расположение же комнат таково, что вход в кабинет писателя возможен только через просторную гостиную, откуда Кэрри, ангел-хранитель «Наулахи» и своего супруга, внимательно следит, чтобы Киплингу не мешали творить непрошеные посетители, каковых с каждым годом становится все больше: американская слава Киплинга несоизмерима с английской.

Одним из таких непрошеных посетителей оказалась совсем еще молодая женщина, которая однажды зимой забрела в Брэттлборо в снежную бурю, была впущена в «Наулаху», отогрета, накормлена, после чего заявила, что едет из Нью-Йорка с целью взять интервью у великого писателя. Когда в интервью ей было вежливо, но непреклонно отказано его женой, юная журналистка по возвращении в Нью-Йорк, позабыв о гостеприимстве, оказанном ей в доме Киплингов, жестоко, по-репортерски отомстила: на следующий день интервью, и предлинное, в нью-йоркской газете появилось. Оно было выдумано от начала до конца, и Киплинг оказался выставлен в нем в самом неблагоприятном свете… И не в последний раз.

В целом, однако, жилось и работалось в «Наулахе» Киплингу замечательно – быть может, как никогда раньше. «Чем я здесь только не занимаюсь, – пишет он осенью 1893 года Хенли. – Чищу конюшню и канализацию, чиню мебель, работаю по дому. Это меня забавляет и отвлекает от слов, от того, как их складывать». Особое удовольствие доставляет ему их с Кэрри обособленная жизнь, то, что на теперешнем языке называют приватностью. То одиночество, которым он так тяготился в Лондоне в 1890–1891 годах, да и на первых порах в Брэттлборо, теперь не может не радовать. «У меня есть время, свет и покой – три вещи, которыми так трудно обзавестись в Лондоне», – говорится в письме Киплинга Уильяму Хайнеманну. «Работается легко, как никогда. Хочется писать и писать» – а это из письма профессору Нортону, датированного февралем 1895 года. «Независимо от того, начнется война или сохранится мир, этим безумием прерывается моя насыщенная, полноценная жизнь в этих местах, и это для меня самое грустное», – пишет Киплинг тому же Нортону годом позже в разгар нешуточного англо-американского конфликта, когда летом 1895 года США выступили на стороне Венесуэлы в ее пограничном споре с Британской Гвианой.

Битти тоже живет насыщенной, полноценной жизнью, отлично совмещая обязанности подрядчика и друга: нанимает рабочих, пригоняет волов и лошадей, косит сено, занимается дренажем, словом, ничего не скажешь, работает на совесть. И одновременно устраивает у себя чудесные вечеринки, где всегда сытно и пьяно, где танцуют до полуночи и где играет привезенный из города скрипач. А нанятая Киплингами няня ухаживает сразу за двумя детьми – за младшей Джозефин и старшей Марджори… Семейная идиллия! А где же обещанный «путь беды»? – вправе поинтересоваться читатель. Беда подступает.

Начать с того, что Бейлстиры и Киплинги очень уж разные. Киплинги – в быту типичные британцы: переодеваются к ужину, сдержанны, молчаливы, не водят дружбу с кем попало. Битти Бейлстир – типичный американец: душа общества, забулдыга, болтун, выпивоха, скандалист. Киплинги сходятся лишь с некоторыми, избранными членами местной общины, вроде доктора Конланда, Битти дружит со всеми подряд. «Рад», как называет Киплинга Битти, не пьет и прекрасно обеспечен, Битти, напротив, очень даже любит выпить, при этом беден, в долгах как в шелках.

Во-вторых, Кэрри, женщина практичная, но не слишком проницательная, с самого начала повела себя неосмотрительно: держалась с братом свысока, как с нанятым подрядчиком (каковым он, собственно, и был), вызывала его к себе «на ковер» два-три раза в неделю, требовала скрупулезного отчета за каждый потраченный цент, дотошно проверяла все его расчеты, исходя из «презумпции виновности»: пьет – значит, ворует. Легкомысленный и покладистый, да еще постоянно нуждающийся в деньгах Битти по этому поводу особенно не переживал, зато Мэй за мужа обижалась, и обида эта копилась.

Ну а в-третьих, по мере того как строительство подходило к концу, иссякали и средства, которые регулярно извлекал из «Наулахи» подрядчик Битти. В довершение всего, вернувшись осенью 1894 года из Англии, Киплинги наняли, в придачу к повару, двум няням и служанке, еще и кучера, некоего Мэтью Ховарда, и этот невысокий, смазливый кокни, обрюхативший добрую половину местных девиц, начинает исполнять в «Наулахе» обязанности приказчика, ранее возложенные на Битти. Он отбирает у Битти хлеб, Битти, лишившись заработка, начинает жить в долг, пьет все больше и больше и, естественно, ожесточается; отношения его с сестрой и шурином, особенно с сестрой, прежде безоблачные, портятся на глазах, причем в первую очередь портятся, как это всегда и бывает, отношения между женами: Кэрри, сестра старшая, положительная и обеспеченная, одалживает брату, бездельнику и скандалисту, деньги, платит по его векселям и тем самым его унижает.

С лета 1895 года отношения между родственниками-друзьями-соседями мало напоминают недавнюю идиллию и вскоре окончательно заходят в тупик. Кэрри с братом и его женой больше не разговаривает, в случае же крайней необходимости обменивается записками. В Брэттлборо «общественное мнение», нетрудно догадаться, на стороне «униженных и оскорбленных». «Общий глас» таков: покладистого, благородного «своего парня» терроризируют неблагодарная богатейка сестра и ее муж, спесивый британец, который и в церковь не ходит, и держится особняком, и в разговоры не вступает, а ведь Битти, между прочим, три года на них вкалывал.

И тут «богатейка сестра» совершает очередную ошибку. Когда в марте 1896 года, спустя месяц после рождения у Киплингов второй дочери Элси, Битти объявляет себя банкротом, Кэрри – известно, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями, – предлагает Битти и Мэй, что если брат покинет «Кленовый лес» и пойдет работать, то она готова на первых порах помогать его семье материально и даже взять на воспитание их дочь. Подобной благотворительности жена Битти простить Кэрри никак не могла – подумать только: взять на воспитание ребенка при живых-то родителях! – и сделала все, чтобы настроить мужа против Киплингов. Развязка наступила спустя два месяца.

Шестого мая Киплинг едет на велосипеде мимо «Букового леса». На склоне холма он падает, поднимает велосипед, и тут его настигает несущийся на лошади, по обыкновению во весь опор, Битти. Он очень зол: на днях доброхоты рассказали ему, как Киплинг, зайдя в местную забегаловку, объяснял полковнику Гудхью, что Битти «сам себе враг». «Последний год, – пожаловался будто бы полковнику Киплинг, – я вынужден был его содержать. Носился с ним, как с младенцем». Это «носился с ним, как с младенцем» переполнило чашу терпения младшего Бейлстира.

– Эй ты! – кричит он, угрожающе размахивая хлыстом и слезая с лошади. – Слышишь, мозгляк? Мне с тобой поговорить надо.

– Если вам есть, что мне сказать, можете сказать это моему адвокату, – невозмутимо отозвался Редьярд.

Тут Битти, разразившись проклятиями, принялся обвинять Киплинга в том, что тот распространяет про него сплетни, всячески его унижает, и потребовал извинений. Извинений не последовало.

– Если в течение недели, – пригрозил Битти, – ты не откажешься от лжи, которую обо мне распространяешь, я тебе, черт побери, мозги вышибу!

– Вы хотите сказать, что если я не извинюсь, то вы меня убьете? – уточнил Киплинг.

– Богом клянусь, именно так я и поступлю, – проревел Битти.

– В таком случае, – столь же невозмутимо продолжал Киплинг, – за последствия вам придется винить только самого себя.

– Ты еще смеешь мне угрожать, ублюдок! – гаркнул Битти и умчался прочь.

Но то был не конец, а только начало семейной «разборки». Вслед за женой, пообещавшей присмотреть за Марджори, непростительную ошибку совершает и Киплинг. Вместо того чтобы замять скандал, выгодный банкроту Битти, но никак не известному писателю, которому огласка нужна меньше всего и за которым и без того гонялись репортеры, охочие до частной жизни знаменитости, Киплинг едет в Брэттлборо и обращается в полицию. На первом же дознании он сообщает стражам порядка, что Битти хотел его убить, называл лжецом, трусом и обманщиком. Через три дня Битти арестовывают и предъявляют ему обвинение: он угрожал убийством и использовал при этом неподобающие выражения.

За одной глупостью следует другая. Мучаясь угрызениями совести из-за того, что он, богатый и знаменитый человек, посадил за решетку своего бедного, никому не известного шурина, Киплинг на первом же слушание предлагает судье, что возьмет подсудимого под залог. Битти, демонстрируя всем присутствующим столь несвойственные ему достоинство и независимость, от залога отказывается, а когда его отпускают под честное слово из-под стражи до следующего заседания, первым, делом бежит на телеграф и дает интервью газетчикам. На следующий же день полсотни журналистов из центральных газет устремляются в безвестный Брэттлборо, чуя поживу. 12 мая 1896 года на повторном судебном заседании в городской ратуше, в присутствии, кажется, всего города, истец Киплинг, вынужденный отвечать на самые неудобные и унизительные вопросы, в одночасье расстается со своей столь лелеемой приватностью.

«Вы испугались?» – «Да, испугался, я решил, что Битти меня убьет, если окончательно выйдет из себя» (Смех в зале.) «Вы пытались бежать? На каком, собственно, основании вы предполагали, что Битти вооружен? Вы готовы отказаться от своих обвинений? Битти расплатился со своими долгами? Правда ли, что, живя в Америке, вы заработали немалые деньги?» На последние три вопроса, к нескрываемому удовольствию ответчика и зала, Киплинг вынужден был ответить утвердительно. Когда же он заявил, что для того и поселился в Америке, чтобы, выполняя обещание, данное им покойному Уолкотту Бейлстиру, оказывать помощь его младшему брату, по залу пробежал недоверчивый шепоток, Битти же разразился громким смехом.

Судья. Стало быть, забота о мистере Бейлстире была вашим основным занятием?

Киплинг. Да нет, я за это время кое-что написал…

Адвокат обвиняемого. Вернемся к вашей с ним встрече на дороге. Вы считаете, что он был в бешенстве?

Киплинг. Да, посинел от бешенства.

Судья. Посинел, говорите? Не покраснел? Не побелел?

Киплинг. Да, именно посинел.

Судья(стучит молотком, чтобы унять смех в зале). Если вы сочли, что мистер Бейлстир обезумел от ярости, почему было не вызвать врача и не настоять на осмотре вашего шурина?

Киплинг. В этом случае я бы и сам потерял рассудок.

Судья. Вы, со своей стороны, способствовали тому, чтобы ссора разгорелась. Почему вы не попытались уладить конфликт?

Киплинг. Моей жизни угрожали впервые. Я понятия не имел, как следует в таких случаях действовать.

Судья. И вы даже не допускаете мысли, что сами были неправы?

Киплинг(повышает голос). Никому не удастся заставить меня взять свои слова назад! Даже под угрозой смерти!

В результате судья пригрозил Битти, что если тот и впредь будет нарушать общественный порядок, с него будут взысканы 400 долларов, и шурин Киплинга, пусть формально он дело и проиграл, покинул зал ратуши героем, а посрамленная знаменитость вынуждена была спустя три с половиной месяца, 29 августа 1896 года, расстаться с Брэттлборо и Соединенными Штатами. Расстаться под «улюлюкающие» заголовки американских газет: «ПОСЛЕ ДНЯ СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ ПИСАТЕЛЬ ПРИЗНАЕТСЯ, ЧТО ЕМУ ОСТОЧЕРТЕЛА ВСЯ ЭТА ИСТОРИЯ» («Нью-Йорк геральд»), «КИПЛИНГ СОБИРАЕТСЯ ПОКИНУТЬ АМЕРИКУ, ЧТОБЫ ОБЕЗОПАСИТЬ СЕБЯ» («Нью-Йорк таймс»).

Он-то думал, что его подвигнет на отъезд политический разлад между его страной и США, нарастающие антибританские настроения, а подвигнул, вопреки ожиданиям, разлад семейный. «Я рассчитываю вернуться, – обронил Киплинг репортерам, поднимаясь 2 сентября на палубу отплывающего в Англию парохода. – Когда буду к этому готов. Когда это произойдет – понятия не имею». Готов к возвращению в Вермонт он так и не будет.

Не готов к возвращению шурина в Вермонт и Битти. «Пока я жив, этому не бывать, – заявил он своему приятелю, американскому журналисту Вэну Де Уотеру, свидетелю семейного скандала. – Клянусь Богом, я не дам ему сюда вернуться. Если бы это произошло, мне пришлось бы уехать самому. Да он и не вернется! Струхнул. Дача показаний ему тяжело далась. Знай он, что ему придется снова идти в суд, он бы до смерти перепугался». Монолог этот, правда, произнесен был спустя сорок лет после размолвки, незадолго до смерти Киплинга.

«Есть лишь два места в мире, где я хотел бы жить, – с грустью сказал писатель пришедшей в „Наулаху“ перед его отъездом Мэри Кэбот. – Это Бомбей и Брэттлборо. И не могу жить ни там, ни здесь». Однако ностальгические чувства к Брэттлборо преследовали писателя недолго. «„Наулаха“, – приходит к выводу в автобиографии писатель, – какой бы прекрасной она ни была, представляет собой только жилище, но не домнаших мечтаний». «Домом наших мечтаний», безусловно, были и Грейндж, и родительское бунгало в Лахоре. Могла бы стать им и «Наулаха». Могла – но не стала.

На вокзале в Брэттлборо 29 августа 1896 года Киплинга, Кэрри и двух дочерей, Джозефин и Элси, провожал только один человек – друг и соавтор писателя доктор Конланд. Да и тот, если верить наиболее авторитетному биографу Киплинга Чарльзу Каррингтону, ушел, не дождавшись отправления поезда и даже не попрощавшись.