Текст книги "Таинственный остров
(Повести и рассказы)"

Автор книги: Александр Степанов

Соавторы: Павел Карелин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Если бы я знала, что мое письмо подвергнет вас опасности, я бы никогда не написала его… – с чувством сказала Джесси.

– Как я предполагал, так и вышло… – продолжал Мортон. – По получении вашего письма, Педрозо тотчас же выехал в Италию, имея наш адрес, и сделал попытку убить меня. Пейкерс, предупрежденный обо всем, телеграфировал мне об отъезде Педрозо из Англии и послал своего агента следить за ним… От этого агента, шаг за шагом проследившего Педрозо до Италии, я и узнал о часе его приезда и о том, где он остановился. Сцена же в ресторане подвинула развязку. Педрозо, думая, что я сильно пьян, решил не откладывать выполнение возложенной на него задачи, тем более, что подворачивался такой удобный случай… Вот и все… Конец же вы знаете…

Через несколько дней Мортон получил телеграмму от Пейкерса:

Мери Гибсон арестована за убийство скупщика и за попытку отравить сэра Джонса, пойманная на месте преступления камердинером генерала. Брак недействителен. Мери Гибсон оказалась законной женой Педрозо. Джон.

Сообщив телеграмму обрадованной Джесси, Мортон грустно проговорил:

– Теперь всякая опасность для вас и для вашего отца устранена… Вы можете покойно вернуться домой, не боясь никаких преследований… Моя роль окончена… Можно начинать хлопоты о разводе, чтобы вернуть вам свободу, которой вы временно были лишены в силу необходимости… чтобы спасти себя и отца…

Джесси молча вышла из комнаты, не говоря ни слова.

Когда Генри окончательно выздоровел и мог уже вставать с кровати и ходить, он утром вышел из дома и вернулся через некоторое время с целой связкой бумаг.

– Джесси, – обратился он к жене, – выслушайте меня внимательно… Вот здесь отчет о вашем состоянии, которое вы передали мне в день вашей свадьбы. Теперь всякая опасность миновала и я возвращаю его вам в целости с процентами за все время…

– Позвольте, Генри, а как же расходы… что я тратила на себя… Кулон, например… эта вилла…

– Ведь вы были же моей женой… – улыбнулся Генри. – А разве не должен муж исполнять капризы жены?.. Ну, так слушайте дальше: вот эта бумага, мое согласие на развод… Вам я советую вернуться к отцу… Вы еще молоды… встретите кого-нибудь, полюбите…

– А вы, Генри?.. – печально спросила Джесси.

– Что касается меня, я получил предложение участвовать в одной экспедиции в Африке, куда и уезжаю на днях…

– Вы твердо решили ехать в Африку, Генри?

– Да, бесповоротно!

– Ну, так и я поеду с вами!.. – с внезапной решимостью заявила Джесси.

– Опомнитесь, Джесси!.. Куда вы поедете?.. Там опасности, лишения, труды…

– Зато я буду с вами…

– Джесси, ради Бога, не мучайте меня…

– Но я не хочу с вами расставаться, Генри!.. Я не могу!

– Джесси, да поймите, наконец, – горячо заговорил Мортон. – Я бегу от вас… Бегу от себя… потому что… потому что я чувствую, что не могу быть вам только братом… потому что чувство более глубокое захватило меня… Простите, Джесси, что я говорю вам так… Я бы этого никогда не сказал, если бы вы не принудили меня… Вот от этого чувства я и бегу, так как дал слово вам еще там, в Англии, вернуть свободу…

Джесси радостно слушала, не перебивая, и, когда Мортон окончил, она вдруг вся вспыхнула и подошла к нему вплотную.

– Так вы… любите меня, Генри?.. – прерывающимся голосом спросила она.

– Ну, да, если хотите… Люблю, люблю больше жизни, больше счастья, больше воздуха!.. Но не мучайте меня, Джесси… Вы видите, что мне тяжело… Пора покончить эту сцену…

– Да, пора!.. – серьезно проговорила Джесси, бросаясь в объятия Мортона. – Только… ты, мой Генри, в Африку не поедешь!..

ПИСЬМО
Рассказ

Николай Степанович Ардатов зашел в комнату жены. Комната была пуста. Смятая, еще неубранная кровать свидетельствовала о том, что молодая женщина только недавно встала.

На туалете в беспорядке разбросаны шпильки, гребешки, булавки. Гардероб полуоткрыт и из него выглядывает конец голубой шелковой юбки, обшитой кружевами. Два или три платья небрежно брошены на кровать.

По всему было видно, что хозяйка дома очень торопилась.

– Куда она могла уйти?.. – задал себе вопрос Ардатов и, минуту постояв, хотел было уже вернуться в свой кабинет, но тут его взгляд случайно упал на небольшой клочок бумаги, валявшийся на полу.

Николай Степанович машинально поднял его и хотел было положить на туалет, но внезапно остановился, видимо заинтересовавшись.

Клочок бумаги, поднятый им с пола, оказался оторванной половиной письма, исписанной красивым изящным почерком. Лист был небольшой, плотной дорогой бумаги, светло-фиолетового цвета и от него пахло духами.

Ардатов минуту поколебался, потом, видимо, любопытство превозмогло, – стал читать.

По мере чтения Николай Степанович постепенно бледнел, руки нервно мяли бумагу, лицо выражало целую гамму чувств, преобладающим из которых было страдание, страдание человека, внезапно узнавшего что-то очень страшное, очень большое…

Окончив читать, Ардатов бессильно опустился на стул, выронив обрывок письма на пол… Затем снова поднял и начал перечитывать…

…так и будет, мой маленький Верунчик. Я с наслаждением вспоминаю наше последнее свиданье и с нетерпением жду момента снова увидеться с тобой, обнять тебя и крепко, крепко целовать твою милую головку… Боже! Воображаю, как тебе тяжело с твоим медведем, мой Верунчик. Моя маленькая, хрупкая, нежная Верочка и… в объятиях такого, как ты пишешь, страшного медведя… Я не могу себе представить…

На этом письмо оборвалось.

– Боже, Боже!.. – неясно мелькало в голове у Ардатова. – Его Верочка, его чистая святая Верочка, с таким наивным личиком, почти ребенок и… вдруг… «медведь»… Он – медведь!.. «Как ты пишешь»… Значит, она в своем письме называла его так… Она… Она, его Вера, обманывает… и, по-видимому, уже давно… Но с кем же?.. Кто же он?..

Николай Степанович начал перебирать в уме всех знакомых. С чувством острой боли ему вспоминались те незначительные мелочи, на которые он раньше не обращал внимания… Вот, с Семен Ильичем она как-то особенно кокетничала… На Бориса Ивановича на вечере в благородном собрании бросила странный взгляд… Он тогда не придал значения, но теперь… теперь ему все ясно… И однако, как ни напрягал память Николай Степанович, а положительно остановиться ни на ком не мог…

Это было еще тяжелее.

Наконец, грузно поднявшись с кресла, он тяжелым шагом прошел в кабинет.

В душе его как-то все оборвалось… Чувствовалась пустота, бесцельность, ненужность…

Кое-как добравшись до кабинета, Ардатов плотно прикрыл дверь, бросился на кушетку и закрыл глаза. Тишина комнаты, подернутой полумраком от спущенной шторы, еще более усиливала горе, увеличивала и без того тяжелое настроение Ардатова.

Так он просидел минут двадцать, не стараясь да и не будучи в состоянии разобраться в своих переживаниях, все более и более погружаясь в какой-то бесцветный, тягучий, липкий туман…

Случившееся тяжелым кошмаром охватило его… Он ярко сознавал, что случилось… но мозг его не мог примириться с этим, не мог усвоить совершившегося, до того оно казалось ему невозможным…

Представить свою Верочку… Верочку, еще несколько часов тому назад так горячо ласкавшую его, в объятьях другого… того другого, которого он, еще не зная, ненавидел всеми силами своей души.

Ардатов встал с кушетки и прошелся по комнате.

Голова его пылала. В глазах мелькали зеленые круги, которые то увеличивались, то уменьшались, то принимали красноватый оттенок…

Он бессознательно подошел к зеркалу и поправил прическу, потом снова лег на кушетку, но тотчас же поднялся и сел, крепко охватил голову обеими руками. Он напрягал всю свою силу воли, чтобы понять случившееся, чтобы уяснить себе, что произошло, но не мог… Вот, вот он схватит нить, но внезапно мысль ускользала… Мозг, не будучи в состоянии совершить непосильную работу, отвлекался на мелочи…

– Изменила… променяла… на другого… его Верочка!., маленькая Верочка!.. – шепчут губы и в то же время в голову лезет назойливая мысль:

– Какой странный изгиб ручки у кресла… Там две полоски… нет, три…

Внезапно он вспомнил жену в вечернем капоте, маленькую, соблазнительную, страстную, и ему захотелось ее, захотелось обнять, прижаться к ней, положить голову ей на грудь и забыть, забыть все, хотелось как, хочется ребенку, испугавшемуся чего-нибудь, спрятаться на груди у няни…

Ему хотелось скрыться, уйти от того страшного, непонятного, которое вдруг насело на него и давило всей тяжестью горя…

Ведь свершилось… факт… она для него теперь чужая… И эта фраза: «твой медведь» жгла его мозг.

Она не только изменяла ему, но и смеялась над ним…

К острой боли поруганного чувства примешивалась боль оскорбленного самолюбия, оскорбленного вдвойне, и фактом измены, тем, что ему предпочли другого, значит, лучшего… и этой обидной фразой: «твой медведь»… Да разве он похож на медведя… Он молод, красив, хорошо сложен, говорят, неглуп… И, наверное, тот… другой… хуже его…

А кошмар все больше и больше овладевал его мозгом, все больше и больше сдавливал голову и резче, отчетливее обрисовывалось на темном беспросветном фоне непонятного сознание, что он никогда… никогда уж не будет ласкать свою Верочку… никогда не будет целовать ее маленькие теплые ручки, сидя вдвоем на этой вот кушетке… никогда не будет чувствовать ее гибкое молодое тело, так жадно всегда шедшее навстречу его ласкам…

Как он теперь встретится с ней, когда она придет домой… что скажет…

Ему хотелось оттянуть это объяснение, хотелось никогда больше не видеться с ней и, вместе с тем, страстно хотелось, чтобы она скорее пришла.

Ардатов чувствовал, знал, что он прав и ему хотелось видеть жену испуганной, униженной, несчастной…

Внезапно, как молния, промелькнула мысль:

– А вдруг она у него… Вдруг, в то время, когда он тут сидит, она ласкает другого… отдается…

И как только ему раньше эта мысль не пришла в голову?

Николай Степанович нервно вскочил с кушетки и бросился к дверям, но тотчас же остановился.

Куда он пойдет?.. Ведь он не знает… не знает ни места, где они встречаются, ни его…

– Боже, как тяжело!.. – вырывалось у Ардатова нудным воплем. – Скорей бы!.. Скорей что-нибудь!..

А что, он сам не знал, не отдавал себе отчета… хотя этого чего-то он ждал… жаждал всей душой…

Еще тяжелее, еще мучительнее становилось от сознания невозможности что-либо сделать, предпринять… Эта бездеятельность давила тяжелым камнем, прижимала книзу и все усилия сбросить тяжесть, прорваться сквозь мрак безысходности не приводили ни к чему.

Голова начала кружиться, холодный пот выступил на лбу… Машинальным движением Ардатов вынул платок, отер лоб и тотчас же, скомкав, разорвал его пополам.

Усилие, приложенное для этого и небольшая физическая боль от сопротивляющейся материи заставили его на минуту было прийти в себя, но только на минуту…

Он огляделся, как будто проснувшись от тяжелого сна, но тотчас же происшедшее еще резче, еще рельефнее представилось ему и еще острее и больнее отозвалось в сердце.

Со стоном Ардатов схватился за грудь и, бросившись ничком на кушетку, застыл в такой позе.

Ему было неудобно. Неловко согнутая нога болела, лицо неприятно колола щетина ковра, которым была покрыта кушетка, но он боялся пошевелиться, боялся сдвинуться с места…

Он испытывал физическую боль и эта боль хоть отчасти заглушала нравственную…

Нога отекла, во рту пересохло, голова горела… Невозможное, непонятное все больше наседало на него… сознание мутилось… нелепые мысли родились одна за другой…

Ему представлялось, как Вера бросится перед ним на колени и будет умолять простить… Он протягивает ей руки, но внезапно жена превращается в чудовище… страшное, тяжелое, липкое… которое бросается на него… Он отталкивает, но чудовище медленно, неуклонно надвигается…

…Вот он уже чувствует смрадное дыхание… чувствует, как зубы прикасаются к его шее…

Он собирает всю силу воли и… вскакивает с дивана. Взгляд случайно падает на вазу, стоявшую на столе и подаренную ему когда-то в день ангела Верой… и снова все, что было, все, что он пережил с того момента, как нашел письмо, резкой картиной проносится и он со стоном снова падает на кушетку, стараясь уйти от всего, забыть все…

Но тщетно… Тяжелой кошмарной стеной стоит перед ним измена жены, и нет сил, нет возможности пробить эту стену… нет возможности сделать так, чтобы не было бы того, что было…

Опять нудное, тяжелое, гнетущее чувство, чувство бессилия, чувство невозможности бороться, глаза застилаются туманом, а мозг не в силах понять… Напряженно работая сверхчеловеческими усилиями, не может дать просвета в этой страшной, тяжелой стене…

Внезапно раздавшийся звонок прервал томительное ожидание Ардатова. Как под действием электрического тока, он быстро вскочил с кушетки, бросился к двери, затем обратно к столу и остановился с дико блуждающими глазами.

– Она!.. – хриплым шепотом вырвалось из груди и Николай Степанович не узнал своего голоса.

– Она!.. Сейчас войдет!.. «Медведь»… – внезапно мелькает мысль.

Порывистым движением Ардатов вынул из кармана гребенку и торопливо провел несколько раз по волосам, потом поправил усы и, устремив глаза на двери, стал напряженно ждать.

Послышались быстрые, легкие шаги, направляющееся к кабинету. Николай Степанович, не отрывая глаз от двери, сделал два шага назад и бессильно опустился в кресло перед столом.

Дверь отворилась и изящная маленькая блондинка в большой белой шляпе вошла в комнату, внеся с собой свежесть улицы и радость молодости, довольной и собой и жизнью.

– Коля, ты уже дома? Вот сюрприз!.. Здравствуй, милый!.. Что же ты?.. Но что с тобой? На тебе лица нет! Что случилось?..

Ардатов молчал, продолжая глядеть на жену.

– Коля, что с тобой? Что случилось?.. Ну скажи же!

Она бросилась к мужу и схватила его за руку… Ардатов грубо оттолкнул ее. Он чувствовал себя обиженным и правым, чувствовал, что все данные на его стороне, но вместе с тем не находил силы, не находил слов начать тяжелое объяснение.

Молодая женщина недоумевающе смотрела на него.

– Я знаю все… – наконец нашел фразу Николай Степанович и тотчас невольно подумал:

– Как пошло… Как в романе…

Но сейчас же поправился:

– Я знаю, что ты мне изменяешь… – и, видя отрицательный жест изумленной женщины, хотевшей что-то сказать, перебил, торопясь говорить:

– Не отрицай!.. Не лги!.. Я случайно в спальне нашел письмо от… от него… ты знаешь, про кого я говорю… В другой раз будь осторожнее, когда будешь обманывать его… – желчно попытался сострить Ардатов…

Молодая женщина побледнела:

– Но, Коля… – нерешительно начала было она.

– Подожди!.. – опять грубо перебил Николай Степанович. – Это письмо открыло мне глаза… В нем слишком… слишком ясно говорится о ваших отношениях с ним… о разных поцелуях и тому подобных гадостях… – продолжал Ардатов, сделав ударение на слове «гадостях»:

– Ты, конечно, понимаешь, что между нами теперь все кончено и… возврата… возврата того счастливого светлого прошлого… не может быть… никогда…

И вдруг ему стало до боли жаль эту маленькую женщину, растерянно смотревшую на него… Так безумно захотелось обнять ее… прижать к груди…

Но тут вспомнилось слово «медведь» и опять со злобой Ардатов докончил:

– И медведь… медведь… не будет уж больше стеснять тебя!..

– Но, Коля, какое письмо?.. Где?.. – заговорила Вера. – Это какое-то недоразумение… Покажи мне его!..

– Изволь!.. Смотри, если сомневаешься!.. – И, вынув скомканный клочок фиолетовой бумаги, Ардатов показал его жене.

Та сначала с недоумением посмотрела на письмо, потом внезапно веселым голосом спросила:

– Это письмо?.. От него?.. А я думала…

– Это письмо?.. От него?.. А я думала…

И с громким смехом Вера выбежала из комнаты.

Ардатов, окончательно сбитый с толку смехом жены, ничего не понимал.

Через минуту вернулась Вера, держа в руках фиолетовый листок бумаги такого же формата, какой был у ее мужа.

– На, читай, Отелло!.. – продолжая смеяться, протянула она Ардатову вторую половину письма.

Тот машинально стал читать:

…рядом с твоим мужем, хотя ты пишешь, что твой медведь очень красивый, умный и любит тебя. Чувствую, что ты счастлива и не буду больше отвлекать твоего внимания, которое, по-видимому, пока всецело принадлежит твоему мужу. Еще раз крепко, крепко целую.

Твоя Маргарита Вильбуа.

Прочитав письмо, Ардатов дико посмотрел на улыбающуюся жену, потом, внезапно поняв все, бросился к ней и крепко обнял, повторяя:

– Вера!.. Моя Вера!..

Через полчаса, поправляя смятую прическу перед зеркалом, Вера довольно улыбнулась:

– Хорошо, что мужу попалось письмо кузины… а если бы я потеряла письмо Аркадия Владимировича… Надо быть осторожнее!..

РАЗБИТЫЙ ТЕЛЕЦ
Миниатюра

…И бешено кружились люди в неистовой пляске вокруг Золотого Тельца, стоящего на высоком, сотканном из страданий, горя и слез пьедестале. Тупо смотрели неподвижные золотые глаза на беснующихся людей и презрение холодного металла отражалось в них. А люди, покорные рабы Золотого Тельца, с тупым обожанием взирали на него, видя в нем единственное стремление, единственную цель.

Вот женщина, молодая, красивая, в роскошном наряде жадно тянет к Золотому Тельцу свои выхоленные руки, украшенные драгоценностями. Алчностью горят ее воспаленные глаза и вся она полна одним желанием дотянуться по золотого Властелина, коснуться руками его холодного бездушного тела… Дорогое платье с широким вырезом на груди дерзко обнажает ее красивое тело, готовое принадлежать каждому, кто поможет ей в достижении овладеть божеством…

Рядом с женщиной полуотживший старик с отвислой губой и морщинистыми щеками жадно протягивает сухие, жилистые руки с конвульсивно сжатыми пальцами через головы более счастливых. Он ничего и никого не видит, кроме блеска притягивающего металла и лишь минутами ненавистью и жаждой убийства загораются его впалые глаза, когда кто-нибудь загораживает ему желанный путь. В каждом его движении, в каждом жесте читается решимость пойти на все, и великое и низкое, и благородное и подлое, лишь бы дотронуться до заповедного золота… Увлеченный блеском металла, он не видит, как сбоку прокрадывается к нему человек с ножом в руке, чтобы устранить его, занять место ближе к золотому телу гордого своей силой над страстями людей Тельца…

Вот юнец, почти мальчик, но уже узнавший жизнь и уже развращенный ею, нашептывает что-то отвратительной старухе с накрашенным лицом. Юнцу противна старуха. Минутами отвращение читается в его наглых глазах, но он старается подавить естественное чувство брезгливости и гадкая улыбка не сходит с его уст, коснувшихся уже чаши разврата… Нежно шепчет он что-то накрашенной старухе, горящей желанием позднего разврата, жмет ей руку, ожигает ее морщинистую шею горячим дыханием лживых уст, готовый отдать свою любовь и себя, лишь бы приблизиться к Золотому Тельцу…

Далее франт, одетый как модная картинка из французского журнала, мать с ребенком на руках, готовая бросить малютку, лишь бы пройти вперед, чиновник в форменном вицмундире, запачканном чернилами, толстый лабазник, поэт с длинными волосами, художник, писатель… Все они жадно тянутся к золоту, толкают, борются, ненавидят друг друга, готовы перегрызть горло каждому, вставшему на их дороге.

Бесчувственно смотрит на них Золотой Телец со своего высокого пьедестала. Он знает, это его рабы, послушные его велению, не имеющие другой воли, кроме его воли… Он их слишком знает, чтобы сомневаться в них, слишком презирает, чтобы бояться… И в величавом спокойствии всемогущего Властелина застыл Золотой Телец, едва слушая истеричные выкрики окружающих его, торжественно поющих гимн поработившему их металлу.

Но вот внезапно беспокойством загорелись неподвижные глаза Золотого Тельца. Столько веков неподвижное тело его задвигалось, распрямилось и голова повернулась в сторону, смотря поверх продолжающей неистовствовать толпы. Гневно и беспокойно задвигались золотые брови Властелина и громкий вопль ненависти, злобы и страха впервые за десятки тысячелетий огласил мрачные своды старого мира. А вдали молча, не торопясь, уверенными шагами шел к Золотому Тельцу человек. В синей блузе, засаленном картузе, с мозолистыми грубыми руками, он терялся среди разношерстной толпы, окружавшей Тельца, но его-то именно испугался Властелин, привыкший видеть все человечество у своих золотых ног.

В дикой пляске безумства люди не замечали невзрачного пришельца и он, казалось, нисколько не смущался этим. Уверенным движением переложив тяжелый молот с одного плеча на другое, человек смело вошел в толпу, которая инстинктивно расступилась перед ним, давая ему дорогу. Безбоязненно прошел человек в блузе сквозь толпу и поднялся на пьедестал.

Тогда случилось нечто странное.

До сего времени казавшийся величественным и всемогущим Телец вдруг задрожал и мутные гнойные слезы покатились по его золотым щекам, обезображенным гримасой непривычного страдания. Толпа замерла, недоумевая, со страхом и удивлением смотря на столь непривычный для них вид дрожащего Властелина… Человек в блузе с мозолистыми руками расправил привычные к работе плечи, высоко поднял над головой тяжелый молот и с силой опустил его на Золотого Тельца…

Дрогнули темные своды старого мира от мощного удара человека с мозолистыми руками, раздались в обе стороны и сквозь образовавшийся пролом радостное солнце залило золотыми лучами пораженную толпу, ярко освещая и подкрадывающегося к старику убийцу, и прикрытые слоем пудры морщины старухи, и ложь на лице юнца…

А Золотой Телец, рассыпавшийся от мощного удара на мелкие куски, лежал на полу грудой никому не нужного мусора, из которого, извиваясь, выползали скорпионы ненависти, змеи алчности и пауки разврата…

Но они уже не были никому страшны, ибо их не скрывали больше золотые стенки Тельца и люди их, освещенных светлым солнцем, ясно видели и с гадливостью отворачивались от них…