Текст книги "Последний паром"

Автор книги: Александр Геронян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

–А хочешь, позвоню куму, протопит для нас баню?

Серега все мотал головой и показывал на часы: пора возвращаться в город.

И все же отказать гостеприимному хозяину в короткой прогулке на местную гору («Второе место по высоте в Латвии занимает!») он не мог. Андрис ему все больше нравился. Да и любопытно, что там за гора? В Цесис люди едут зимой с лыжами, в Сигулду. Ну, поглядим на твои местные Альпы.

Утро выдалось зябким и серым, настоящим балтийским.  Сразу за лесом открывался вид на гору. Второе или какое там место она занимает – трудно было сказать. С виду так себе, холм. Восхождение не представлялось утомительным. Однако мужчины не без труда взобрались на  вершину по размокшему от таявшего снега склону. Серега чуть было не поскользнулся и уже стал сожалеть, что согласился на бестолковую экскурсию. Эка невидаль – он в Татрах не один раз бывал! Но… Он оглянулся вокруг. От увиденной картины у Сереги захватило дух. Под ними простирались бесконечные леса, над всей округой стояла сумрачная дымка. Верхушки деревьев начали робко прошивать лучи восходящего солнца. Как поэтично, черт возьми! А тут еще Андрис в распахнутом пальто встал с распростертыми  руками, ноги на ширине плеч, и что-то быстро заговорил. Из всех сказанных слов Серега разобрал только одно: «Латвия».

Андрис повернулся:

–Давай выпьем.

Из кармана широкого пальто он ловко  извлек недопитую ночью бутылку водки. Сделал один глоток, другой и стал рассказывать, как на этой горе прошло его детство. Эх, как весело было пацанам! Серега не все понимал, но понял главное: его новому приятелю надо было выговориться, поделиться чем-то своим личным, сокровенным в это сентиментальное мартовское утро.

– Я в школе чемпионом был по плаванию. Физкультуру больше всего любил… А сейчас на спортзал времени не хватает.

– А я за область в футбол играл. Помнишь, «Кожаный мяч» проводили, первенство для школьников?

– Да-да, припоминаю… Еще я гордился, что у меня единственного во дворе был крутой велик. Отец подарил на день рождения. Знаешь, как он меня любит!

Они устроились на сырых пеньках. На Серегу тоже нахлынули воспоминания. Он вспомнил о своей родине, большом волжском городе, который за свою  недолгую историю несколько раз менял название. Как в том анекдоте: «Пенсии нет, бабка, потому что сама виновата. Жила бы в одном городе, а не моталась по свету…» Он вспомнил бескрайние степи, которые начинались сразу за городом. Там, в степях, до самого горизонта не увидишь ни одного деревца. Зато как красиво бывает ближе к лету, когда степь зацветет и заблагоухает, и оживет.

Обо всем этом русский рассказал латышу.

–Здесь, на этой горе, Андрис, твоя Латвия, – говорил Серега. – Здесь твой хутор, твои родные, твои корни. В Риге тоже Латвия, только не совсем, не совсем твоя. Я тебя понимаю…

Захотелось человеку плюнуть на все, слиться с природой, с этой красотищей, подышать полной грудью родным воздухом. Пусть на часок-другой, хоть на немного, но вернуться в детство.

При спуске с горы Андрис, на нетвердых ногах, со всей пьяной дури, ринулся вниз. Не удержавшись, повалился в снег. Поднялся, снова рванул вперед, нелепо размахивая руками и крича:

–Йо-хай-ды! Как хорошо! Как хорошо!

Он падал на снег и вставал, падал и вставал. В разные стороны разлетались его руки, полы вымазанного пальто, а очки в дорогой стильной оправе просто чудом не разбились.

Поднявшись и  стряхнув с себя снег, Андрис  широко улыбнулся и, откинув назад голову, прикрыл глаза.  Кто знает, может, в тот момент он вспоминал, как в детстве скатывался на санях с этой горы, второй по высоте во всей Латвии.

Вернувшись в дом, мужчины привели себя в порядок. Андрис вдруг тоже  стал собираться в  дорогу:

–Я еду с тобой!

Лишних вопросов Серега уже не задавал. Едем так едем.  Кажется, он начал понимать, почему человек срывается с места, выматывает себя без сна, швыряет на ветер деньги на, казалось бы, бесцельную дорогу, тратит время… Наверное, не всегда надо быть рациональным и правильным.

Весь обратный  путь они молчали, каждый по-своему переживая эти  два часа на хуторе под Алуксне.

Усталость сменилась у Сереги новыми ощущениями, не такими безрадостными, как еще вчера. Нет, этот «горец» Андрис ему определенно нравился. С таким бы он мог дружить. И вообще все не так уж и плохо, не так уж плохо…

 

2009 г.

 

       

 

Двадцать пять и пять

 

Два письма в Антверпенскую тюрьму по улице Begijnenstraat 42

 

«В окружном суде    Антверпена  вынесен   приговор    двум     подсудимым  по делу о нападении на ювелирный магазин семьи Лейбовиц на улице Lange Herentalsestraat в районе „Бриллиантового квартала“.

(из бельгийских газет)

 

Письмо первое

Благочестивый сын мой!

     Настал тот черный день, когда я узнал о решении этого продажного суда. Узнал, что тебе вынесли несправедливый и суровый приговор. Я никогда не верил в здешнее правосудие, а сейчас еще больше убедился в его продажности.

     За что же Аллах покарал меня и всю нашу семью?! За что?! Но то был первый душевный порыв, неосознанный, за что мне потом стало стыдно.

     Поразмыслив, я понял, что Аллах даровал мне истинное  счастье. Мой благочестивый сын принес себя в жертву во имя ислама, за наше правое дело. Ты решился на то, на что не каждый правоверный может решиться в этой стране. И пусть это логово Сатаны так и не удалось тебе уничтожить, ты, сын мой, показал пример остальным мусульманам. Нашей молодежи. Не получилось у тебя и двух твоих товарищей – да упокой, Аллах, их души! – получится у других. Карфаген должен быть разрушен!

     Столетиями евреи служат Золотому тельцу на этой земле. Они давно разучились делать свое дело. Ювелирные шедевры создают теперь мастера разных национальностей, которых евреи нанимают. Они заняты только одним – обогащением. Нечестным путем достают через контрабандистов  алмазы, которые обрабатывают наемные  мастера, а потом наши извечные враги продают эти украшения в своих лавках.

     Знаешь, сын мой, когда все это случилось, я преодолел свою брезгливость, преодолел самого себя и отправился на эту злосчастную улицу в Антверпене. Меня даже под конвоем всей бельгийской полиции не затащишь в этот сатанинский квартал. А тут сам решился... Пошел твоим маршрутом, чтобы воспроизвести мысленно, как все это происходило. Я представил, как вы второем – ты, Али и Сабах –   появились в этом квартале. Как вы с презрением, достойным гордых  последователей пророка Магомета, разглядывали витрины с кольцами, браслетами, сережками, колье... А внутри этих магазинов стояли за прилавками люди из этого презренного племени. Недоумки-европейцы приютили их у себя давным-давно. Но нас не проведешь, мы-то знаем их сущность – они жизнь положат во имя Золотого тельца. И мы пришли в этот мир с одной миссией – искоренять сионистскую гадину как на нашей священной  земле, так и по всему миру.

     Бельгийцы мне не раз говорили: «За что вы так ненавидите евреев?» А за что их любить? Разве они любят и уважают нас?! Мы им платим, сын мой, той же монетой…

     Они всегда твердят, что евреи – люди Божьи на земле. Господь повелел всем народам служить нам. Господь  рассеял нас по всей планете, чтобы мы контролировали весь мир. Мы должны  выдавать своих дочерей замуж за королей, вельмож и министров разных земель. Нам следует притеснять иноверцев, чинить меж ними распри, чтобы они воевали друг с другом. Все неевреи  созданы Богом, чтобы служить еврею, ибо ради евреев Господь создал эту землю…

     Им, богоизбранным, всегда вбивали в голову, что они высшая раса. А на самом деле они давно стали заразой на теле человечества.

     Вот как они воспитывают своих сыновей и дочерей. Вот за что их ненавидит весь мир. И мы, последователи ислама, в первую очередь.

     Я представил себе, как вы втроем вытаскиваете из сумки автоматы и начинаете Большую зачистку от скверны этого проклятого Аллахом квартала. Вот Али с Сабахом – да упокоятся их души! – поливают свинцом неверных. От их пуль падают те, что за прилавками, и те, что разглядывают товар, прицениваются. Продавцы и покупатели. И ты, сын мой, ты тоже вел себя геройски! Ты не жалел никого! Я бы очень хотел в тот миг быть рядом с тобой.

      Через 25 лет, когда ты покинешь застенки и выйдешь на свободу, ты окажешься в совсем другом мире. Мы вряд ли с тобой уже встретимся – все же возраст у твоего отца, сам знаешь, преклонный, и болезни дают знать. Но ты окажешься в совсем другой стране. Европа окончательно станет нашей...

     Бельгийцы, немцы, французы, шведы… вырождаются. Мужчины женятся на мужчинах, а женщины создают семьи с женщинами. Они больше не способны заниматься самовоспроизводством. Они берут на воспитание чужих детей, чтобы создать иллюзию семейного существования. Их мораль, призывающая к свободе без границ, к преступной вседозволенности, разрушает их христианскую цивилизацию. А вслед за европейцами исчезнут и те, кого они всячески защищают, – сионисты, наши злейшие враги.

    Это враги арабов, враги ислама,  правоверных,  враги человечества в целом, ибо это племя  порочно и опасно. Грабители незаконно присвоили себе земли арабов в Палестине. Что  нацист, что  сионист. Еврейские банды всегда вели расистские войны и этнические чистки против невинных палестинцев. Они всегда уничтожали наших стариков, женщин и детей.

     Что нам оставалось делать? Только объявить им джихад. И я горжусь тобой, благочестивый сын мой, что ты стал Воином ислама. Джихад требует от верующего быть готовым пожертвовать жизнью. Арабская молодежь стала на путь священной войны против врагов ислама. И мученическая смерть  – истинная награда для джихадиста, ибо он приносит свою жизнь на алтарь  веры в Аллаха. О, как сладостна подобная смерть!

     Мы будем вести джихад до тех пор, пока враг не освободит наши земли, пока  наша  честь не будет  восстановлена. Ислам возобладает над всеми другими религиями по воле Аллаха и покорит их силой воинов джихада.

     Я воспитывал тебя, мой благочестивый сын, как полагается правоверному. Первыми словами, которые слышит арабский ребенок, стали слова «джихад» и  «неверный». И слова эти не сходят с его уст... Арабский ребенок растет, и любовь к джихаду кипит  у него в жилах и наполняет величайшим смыслом все его существо... Ничто в его глазах не может сравниться с участием в священной войне. И ничто не может сравниться в его глазах по своему величию со зрелищем мертвого врага, поверженного и распростертого на земле...

    

Письмо второе

Исаак, мальчик мой дорогой!

     В детстве ты не раз спрашивал меня, почему наша семья не уезжает в Израиль, на нашу исконную родину. И я  говорил одно и то же: еще не время, Мессия не пришел. Да и как бросишь эту жизнь, к которой привык и другой не знал. Такова наша судьба, судьба рода Лейбовицей. Мой прадед Герш Лейбовиц оказался на этой антверпенской улице еще в позапрошлом столетии. Смышленный и талантливый, открыл свою ювелирную лавку. Потом  он передал дело своим сыновьям – Мойше, Давиду и моему деду Ариэлю. Дело расширялось, у Лейбовицей становилось все больше ювелирных лавок и мастерских. Мальчику, родившемуся в нашей семье, не оставалось никакого выбора. Ему судьбой было предначертано заниматься ювелирным бизнесом. И, к чести всех Лейбовицей, это дело в нашей семье хорошо получалось. Прибыльным оказался бизнес. И фламандский город Антверпен стал для нашей династии родным…

     В еврейском квартале, где поселился когда-то мой прадед Герш, проживает сегодня около 20 тысяч ортодоксальных евреев. Наша диаспора является одной из самых влиятельных  в мире. Большинство ее жителей по-прежнему занято в алмазном бизнесе. И хотя  в последнее время евреям стали составлять серьезную конкуренцию индийские ювелиры, наш бизнес будет процветать еще долго. Тяга человечества к драгоценным металлам и украшениям тянется из глубины веков.

     Сын мой, сейчас в «Бриллиантовом квартале» около 400 мастерских по огранке алмазов. Там работает 12 тысяч лучших в мире специалистов-огранщиков  и четыре бриллиантовые биржи. Самая старая из них была основана нашими евреями-ортодоксами еще в 1893 году. А неподалеку от квартала находится Музей бриллиантов, где можно узнать все об алмазах.  Помню, тебе было 6 лет, когда я впервые привел тебя в музей. О, как ты восторженно смотрел на собранные там уникальные экспонаты! Как блестели твои глаза! Вот тогда я понял, что из моего Исаака получится толк, выйдет настоящий ювелир. Быть может, лучший в династии Лейбовицей.

     Я всегда себя считал добропорядочным  иудеем. Исправно посещал синагогу. Жили мы в семье по заповедям, написанным в Торе. Но я никогда не был фанатичным иудеем. Я никогда не мог бы отдать свою единственную жизнь, скажем, во имя еврейского народа. А вот ради тебя, мой дорогой Исаак, я бы отдал, не раздумывая ни минуты!

     Что хотят от нас, евреев, те трое безумцев и те, кто послал их на преступление? Ничего не хотят. Они хотят, чтобы нас не было на белом свете. И Израиля не было. Вот тогда они успокоятся. На зеленом знамени их религии бесцветными буквами начертано: «Убей еврея!» Их женщины будут рожать бесчетное число парней. Их муллы будут рекрутировать этих парней в полчища джихадистов-смертников. И этому кошмару не будет конца.

     Завтра какой-нибудь безумный шейх или мулла  скажет в прямом эфире, что надо бы сбросить всех израильтян в море. И снова прольется кровь. И снова зазвучат взрывы.

     Они воспитывают своих детей в ненависти к нам. В их школьных учебниках переписывается вся история, отрицается за евреями какая-либо связь с Эрец-Исраэль. Там приводятся фальшивые цитаты из классических еврейских источников. Они приписывают Талмуду напоминание о  «Протоколах Сионских мудрецов», которые взяли  на вооружение антисемиты уже почти двести лет назад. Они вообще не считают нас  единым народом. Они утверждают, будто бы евреи подделали священное писание...

     Арабские подростки готовы совершать насильственные действия и даже убийства беззащитных людей по указаниям «старших товарищей». Их «совесть» чиста, а виновата сама жертва. При этом дающие указания «старшие» сохраняют анонимность.

      Дети Палестинской автономии становятся свидетелями похорон многих погибших террористов и принимают участие в других церемониях, центральной темой которых является поддержка террора против евреев и Израиля. Всячески восхваляются преступная «доблесть» и мужество террористов. Похороны подростков, погибших при выполнении заданий, в том числе и тех, кто погиб при подготовке взрывчатых веществ и зарядов, привлекают толпы невежд. Они обычно держат в руках большие портреты погибших и прославляют их деяния. Атмосфера на этих публичных похоронах проникнута чувствами ярости и гнева, похороны сопровождаются громким оплакиванием погибшего и декламацией рифмованных угроз в адрес сионистского врага, Израиля и евреев. Зачастую раздаются угрозы и в адрес США. И всегда на таких церемониях сжигаются американский и израильский флаги.

     Несмышленные террористы готовы убить любого еврея. И вот на их пути встал ты, мой совсем не героический мальчик.

     Я понимаю, дорогой Исаак, у тебя произошел нервный срыв. Ты не только оборонялся от преступников, убив двоих из них. Потеряв на миг  рассудок, ты стал стрелять вокруг себя. Если бы не этот безумный срыв, тебя бы оправдали. Но и ты, Исаак, невольно стал убийцей, послав на тот свет еще двух ни в чем не повинных посетителей нашего магазина.

     Приговор суда несправедлив. Мы пытались обжаловать его, наняв самого Андре Вейцмана, одного из лучших адвокатов Бельгии. Но ничего не помогло. Арабы подняли шум, а антисемитов в Европе, сам знаешь, всегда хватало. В том числе и среди судей.

     Остается одно – ждать, когда ты выйдешь из тюрьмы и попадешь в объятья своих родных. Пять лет пролетят быстро. Мы тебя, дорогой Исаак, любим, как и  прежде.

 

2015 г.

Подарок

 

Моему сыну Алену

     У меня в детстве не было игрушек. Так уж получилось, что до самой школы, кроме погремушек и пластилина, мне не покупали даже завалявшегося Ваньки-встаньки. Или юлы. Или машинки. Или мяча. Наверное, родители считали игрушки излишеством, ненужным баловством. Иное дело погремушки, вещь нужная, без них нельзя было ребенка успокоить. Ну а лепка из пластилина, видимо, давала маме и папе повод рассчитывать, что из меня может вырасти скульптор. Зато  на детские книжки, красочно иллюстрированные, с прекрасными картинками родители  денег не жалели.   Со скуки мне пришлось освоить грамоту уже в пять лет и до школы я мог вполне сносно, уже не по слогам читать. И писать научился тоже рано.

     Но вот игрушки оставались для меня неисполнимым желанием, как полет в космос. Мне надоело  лепить из пластилина солдатиков. Захотелось настоящих, магазинных, оловянных, пластмассовых или даже из картона. Я знал, что детям принято дарить подарки как минимум два раза в год – на день рождения и в новогоднюю ночь, ставя под елочку куклы, плюшевых мишек с собачками, конструкторы, автоматы с пистолетами… Но на меня эта славная традиция не распространялась. В виде подарков я получал, как правило, разные сладости, книжки  или одежду.

     И только однажды я чуть не стал обладателем игрушки – чудесной сабли!

     Как-то раз мы отправились с бабушкой в гости к ее двоюродному брату. Прежде мы к нему никогда не ходили. Да и бабушка вообще не одобряла подобное пустое времяпровождение – хождение в гости к родственникам. Бабушка собралась идти к дяде Васе по какому-то важному делу: как я уже сказал, не в ее правилах было «шляться по гостям», время зря тратить. Рыбки, точно живые игрушки, также были для меня желанны, и я напросился сходить с бабушкой к дяде Васе. Может, мне что-то подарят. Такой шанс нельзя было упускать.

     – Ты идешь к тому самому, который рыбок разводит?

     – Ну да, к нему, окаянному.

     Визит, судя по недовольному  виду бабушки, не предвещал для ее родственника ничего хорошего. И все же я уговорил бабушку взять меня с собой…

     Дядя Вася жил в двухэтажном старом доме в самом  центре Баку. Он занимался разведением домашних рыб и в округе слыл человеком известным. Вся застекленная прихожая-веранда его удивительной квартиры была заставлена  аквариумами, от пола до самого потолка. Они  стояли друг на дружке, и в них обитали бесчисленные разноцветные  гуппии, зеленые меченосцы, пантодоны с крупными головами, завораживающие  золотые рыбки…

     Родственник  оказался почему-то не в рыбацкой тельняшке, а в обыкновенной клетчатой рубахе, слегка помятой. Появлению нежданных гостей он явно не был рад:

     – Ты, Надежда? Какими судьбами? Ну, проходи, коль пришла…

     Бабушкин кузен слыл большим оригиналом. Жилистый, долговязый, казалось, он всех окружающих людей  не замечал. Жил только своими питомцами из аквариумов. Мог разговаривать с ними подолгу, когда кормил их, похоже, знал каждую рыбку (а в его коллекции их насчитывалось сотни!), некоторых даже звал по именам.

     С виду он был совсем простак. И совсем непрактичный. Но мою бабушку не проведешь:

     – Он только с виду малохольным кажется. А свое дело Василий знает – с каждой своей рыбешки от целкового до рубля имеет. Буржуй недорезанный! А все плачется, на жизнь жалуется…

     На меня дядя Вася вообще не взглянул ни разу. Я был для него пустым местом, бесплатным приложением к бабушке. Да и что на меня смотреть: ни золотистого хвостика, ни серебристой чешуйки у меня не было. Я не обиделся: кто я ему – дальний родственник. Да и чего ждать от человека, который целыми днями занят своими рыбками, плавающими в освещенных лампами аквариумах. В некоторых были установлены термометры. Дядя Вася строго следил за температурой воды, кормил своих питомцев строго по часам. На полу веранды были выставлены одно– и трехлитровые порожние банки: для покупателей, догадался я.

     – Ну-ка, давай покормим твой зоопарк, – живо предложила бабушка и потянулась рукой к пакетику с кормом. – Кажись, голодают они у тебя, скупердяя.

     – Ты что, ты что! – замахал руками дядя Василий. –  Тут наука целая, как их кормить. Перекормишь – а утром половина рыбок кверху брюхом будут в воде. И в аквариуме станет: война в Крыму, все в дыму...

     – Ладно, сам корми... Тогда пойдем, поговорить надо, – деловито предложила бабушка.

     Оба удалились в столовую, а я все продолжал с любопытством рассматривать дивный подводный мир, разместившийся в отдельно взятой  малоприметной  квартире.

     Я продолжал прохаживаться по веранде и любовался рыбками. Но вот  появилась бабушка, следом шел понурый дядя Вася.

     – Ладно, пусть так и будет… Но ты смотри у меня, – строго сказала бабушка, как бы подводя итог внутриродственным переговорам. – Не подведи, понял! – И, уже обращаясь ко мне, кивнула в сторону аквариумной стенки: – Здорово, да?!

     Я не мог скрыть своего восторга от увиденного.

     – Ты бы, Василий, подарил мальчонке парочку, самку и самочку. Не скупись, – игриво толкнула бабушка  локтем в бок своего кузена.

     – Не-е-е, не могу, хоть режь меня! Плохая примета – дарить рыбок. Покупатель больше не пойдет.

     Про такие приметы я слышал впервые. Ясно было, что знатный аквариумный коммерсант, этот разводитель домашних рыбок, хоть и приходился мне родней, был приличным скрягой…

     – Да ну тебя! – зло махнула на него рукой бабушка. – Пойдем, Андрюша, отсюда.

     Уже в дверях хозяин дома  впервые обратил на меня свой взор.

     – Погодь, погодь… Расшумелась тут, – проворчал он. – Я сейчас…

     Он взял табуретку, взобрался на нее и извлек с антресолей длинную пожелтевшую картонную коробку. Сдунул с нее пыль и осторожно раскрыл. В ней лежала – о чудо! – детская сабля. Дядя Василий вынул саблю из серебристых ножен и протянул бабушке:

     – На, дай своему. Мой внук вырос, к ней давно не прикасается. Забыл, наверное. Пускай твой теперь  в чапаевцев поиграет…

     – Ну, Василий, ты молодец, – внезапно зауважала бабушка, – человеком становишься.

     Всю дорогу к дому я прижимал к груди этот бесценный дар. У меня впервые появилась своя игрушка! Да и не какой-то никчемный резиновый мяч или юла…

     Убедившись, что лезвие сабли притупленное и от него не порежешься,  бабушка разрешила мне дома поиграть с этим внезапным подарком. И я стал мчаться по квартире на коне-швабре, в маминой старой шляпке, изображая поочередно то ковбоев, то красных кавалеристов, то гусаров.

     Но счастье мое длилось недолго.  Вечером  в дверь кто-то постучал. Бабушка пошла открывать.

     – Ты что, Василий, вроде утром виделись, – удивилась бабушка, глянув на нежданного гостя.

     Дядя Вася мял в руках кепку и, опустив голову, произнес виновато:

     – Тут, Надежда,  такое дело. Ты прости... Но Томка скандал устроила. Зачем, кричит, без спросу игрушку ее сына отдал! А он-то, Гришка, и забыл про эту саблю, надоела она ему.

     – Ну и что?! Так бы Тамаре и сказал. Дареное-то назад не берут.

     – Я-то сказал. Но она ни в какую, велела… ну, ты понимаешь… забрать обратно эту шашку… Иначе грозилась порушить все мои аквариумы.

     – У-у, шантажистка! Всю жизнь такой была...

     Весь этот разговор я слышал в коридоре, сразу заподозрив что-то недоброе в приходе бабушкиного кузена. То годами не видятся, а то…

     Я схватил саблю, оставленную на полу в столовой, и побежал с ней в спальню. Нырнул под кровать. Затаил дыхание, очень надеясь, что меня там не найдут.

     – Андрюша, верни этому рыболову-любителю его чертову шашку. Будь она неладна! Я тебе другую куплю.

     Бабушка стояла перед кроватью. В ответ на мое молчание она опустилась, кряхтя и тяжело вздыхая, на колени и подняла покрывало, за которым я прятался…

     ... Я не прекращал плакать до самого прихода родителей с работы. Выслушав бабушкин рассказ о сегодняшнем  происшествии, папа ничего не сказал, только покачал головой и ушел читать газету. А вот мама еле сдерживала себя:

     – Ну что за люди! Чтобы твоей ноги там больше не было! Ну, Тамарка, дрянь такая…

     Бабушка молчала, потупив голову. Я сидел с красными глазами и тихо всхлипывал.

     – Ничего, скоро у Андрюши день рождения, – погладила меня по голове мама. – Мы ему такую же саблю купим. Нет, в сто раз лучше. Вот!

     Мне было как-то все равно. Не хотел больше никаких подарков. Просто обидно было, потому и плакал.

 

2014 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Три окна старого двора

 

1

 

     Антонина Васильевна жила с дочкой Лялей, рано созревшей барышней. Ляля была хороша собой, беленькая, полногрудая, со стройными ногами и вьющимися колечками волосами. Поведением отличалась чересчур непосредственным. В учебе она не видела никакого смысла и даже восьмилетку  еле-еле закончила. С тех пор сидела дома, ничем не занимаясь. Ляля мечтала об одном: скорее выйти замуж и покинуть это убогое жилище в постылом дворе и надоедливую мать. Антонина Васильевна  мечтала о том же: помучиться еще немного с этой дурой, удачно выдать замуж бесприданницу, ну а после зажить, наконец-то, «для себя».

      Личной жизни у Антонины Васильевны после развода с мужем не было никакой. Внешне она была очень даже ничего в свои сорок с небольшим. Но вот характер имела просто невыносимый. Не обладая большим умом и тактом, она стремилась все контролировать и  всюду совать свой нос.

     Женихов Ляле поставлял ее двоюродный брат Витя, парень шебутной, но добродушный. При всей несерьезности кузена-сантехника, как правило, он водился с ребятами приличными, среди которых попадались даже студенты. На одного из них  и запала Лялька.

     Компания собиралась у Антонины Васильевны два раза в месяц, строго по субботам. Хозяйка напекала хворосту, посыпала его сахарной пудрой, но почему-то врала, что «это все Лялечка старается». Дочка по дому вообще ничего не делала. Ребята приносили привычное дешевое белое вино. Садились за круглый стол в гостиной, шумели, шутили. Потом включали бобинный магнитофон «Айдас» и танцевали твист. Как всегда.

     Антонина Васильевна устраивалась  на кухне за столиком с чашкой чая и наблюдала за компанией в окно, соединявшее кухню с гостиной. Собственно говоря, это и была вся жилплощадь неполной семьи. Обидная теснота взывала к одному: надо Ляльку куда-то сплавить,  удачно выдать замуж. А  Алик, ее новый кавалер, уже институт заканчивал и был, как проинформировал Витя, сыном какого-то шишки из горкома партии. Перспектива наклевывалась…

      Поначалу молодежь смущалась из-за странного поведения хозяйки дома. Они себя чувствовали артистами на сцене, за игрой которых наблюдал всего один зритель. А может, и режиссер. Но потом привыкли. В меру гостеприимную, но излишне  любопытную Лялькину маму просто перестали замечать. Сидит – ну пусть и сидит себе, наблюдает.

      Антонина Васильевна ни с кем из соседей не водилась. Ни за солью, ни за спичками к ней никто не обращался. Да и как общаться с человеком, который ни с кем вокруг не здоровается!  Она вообще обладала редким даром настраивать против себя людей. Ссорилась по пустякам. Но особо давняя вражда у нее была с ближайшим соседом, с которым стенка в стенку жила. Хоть перестукивайся. Они ровесниками были, но к Антонине Васильевне соседи обращались, правда, крайне редко, сухо, полуофициально, по имени-отчеству. А его, Гургена этого, звали ласково, по-свойски, как вечного мальчишку – Гуриком.

     Антонина Васильевна являлась явным антиподом соседу и не скрывала своей нелюбви к Гурику. Она, интроверт, никого не впускала в дом, кроме Витькиной компании (да и то исключительно в надежде пристроить Ляльку  и навсегда передать в надежные руки). Ни к кому во дворе отродясь не заходила и не собиралась. И порог ее дома никто никогда не переступал.

     Гурик, напротив, был открыт для всех. После развода жил он один, холостяковал, время от времени приводя к себе очередную пассию. Деньги у Гурика водились – работал таксистом. Нравом он обладал легким и веселым, люди к нему тянулись. А главное, во дворе было только два телевизора – у Антонины Васильевны и ее беспутного соседа. К ней, понятное дело, никто никогда не просился телевизор посмотреть. А вот у одинокого таксиста получился настоящий проходной двор. Соседи, правда, старались «иметь совесть» – больше трех-четырех  в его дом одновременно не приходили. Да и то, когда кино показывали или праздничный «Голубой огонек». Но вот летом, когда шел интересный фильм или футбольный матч, Гурик выносил телевизор на кухню, распахивал окно, выходящее во двор, и ставил свой «Рекорд» на подоконник. Весь двор собирался возле «ящика». Выходили со своими табуретками, а некоторые пристраивались на раскладушках, на которых после «телесеанса» сразу и засыпали. В жару многие спали под открытым небом или с распахнутыми дверями и окнами. Кроме, разумеется, Антонины Васильевны.

 

2

 

    Мария обитала  в «растворе», который к штукатурке, бетону и  стройке вообще  не имел никакого  отношения. Так назывались необычные старые квартиры в одноэтажных домах этого южного города. Одни двери там были внутренними, другие –  наружными, состоявшими из двух деревянных створок, соединенных висячим замком. Когда они растворялись,  жилец  оказывался сразу на улице, на тротуаре, отгороженном  бордюрным камнем от проезжей части.