Текст книги "Форпост в степи"

Автор книги: Александр Чиненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

4

В 1771 году Сакмарский городок был крепостью, и стояла она на горе Могильной, получившей свое название по находящемуся на ней кладбищу. За крепкими бревенчатыми стенами жилых домов не было. Лишь в центре белели два строения из камня–плитняка, приспособленные для временного проживания крепостного гарнизона и хранения боеприпасов.

Крепость была построена четырехугольником. Южная стена со стороны соседствующей Араповой горы тянулась от восточной

башенки вдоль кладбища. Стена была глухой и ворот не имела. Северная и восточная стены соединялись между собой высокой сторожевой башней с небольшим колоколом, который возвещал казакам, когда следовало отворять или закрывать ворота, расположенные посреди западной стены крепости. В минуту опасности колокольный звон призывал казаков к оружию. Тут же был ход на стену. А над воротами стояли две невысокие круглые башенки. Склон всей горы был сплошь покрыт колючим кустарником, только в восточной стене имелась крохотная, едва различимая калитка, от которой вниз к реке Сакмаре вела крутая тропинка.

Жители Сакмарского городка селились рядом с крепостью. Казакам принадлежали плодоносные земли между речками Сакмара и Салмыш. Грамотных среди них можно было пересчитать по пальцам, и часто случалось, что бывалый воин не мог написать на бумаге своего имени. К счастью, в ту пору мало писали бумаг, а когда возникала в том необходимость, то атаманов писарь Гордей Тушканов витиевато строчил на плотной желтой бумаге длиннейшие жалобы и все, о чем его просили.

Сакмарские казаки не кичились своим богатством, хотя жили зажиточно; были незаносчивы, но горды.

Окружающие городок земли обширны и плодородны: много заливных лугов, лес. Продуктов – изобилие, людей… людей маловато.

Так или иначе, жилось в казачьем Сакмарском городке совсем неплохо! Со времени освоения сакмарских берегов атаманом Василием Араповым сорок лет прошло. И все это время бежали к крепостным стенам городка простые люди от гнета и произвола царского да за религию преследуемые. Такими мужественными людьми и пополнялся Сакмарский городок. И становились люди эти «казаками образцовыми во всех отношениях».

Весной 1773 года в городке насчитывалось пятьдесят дворов.

Сакмарск постепенно ширился, рос и превращался в видный городок, расправляя крылья и превосходя остальные казачьи поселения Оренбургского края и славой, и могуществом, и богатством.

Крепкие стены, высокие башни крепости, чугунные пушки являлись надежной защитой от набегов кочевников. Под прикрытием внушительной твердыни казаки время от времени пускали кровь непрошеным гостям.

* * *

В церкви отслужили вечерню; сакмарцы торопливо расходились по домам, потому что дождь лил как из ведра. Двое остановились на перекрестке. По дороге они не проронили ни слова: мешал ливень. С одежды стекали ручейки, а из высоких шапок, точно из желобов, хлестала вода.

– Слава Господу! – заметил казак Авдей Барсуков. – Сейчас будем под крышей. Зайди, сосед, на минуту в мой дом. Хочу обспро– сить тебя кое об чем.

– Не время сейчас, – ответил Егор Комлев. – Ей–богу, не могу. Анисья моя прихворнула. Кабы беды не случилось какой.

– А что стряслось? – полюбопытствовал Авдей.

– Да кто ее знает, – ответил неопределенно казак. – Огнем вся пылает, как печка.

– Мариулу звали?

– Приходила она. Какие–то отвары притаскивала, а здоровья они Анисье моей не прибавили.

– Да брось ты, сосед, – не унимался Барсуков. – У тебя аж три дочери дома–то. Неужто за матушкой не приглядят? – И, взяв Егора под руку, Авдей почти силком повел его в свой дом.

Переступая порог, Комлев удивился. В передней были люди. За столом сидели Никодим, брат Авдея, и его жена Прасковья и супруга Авдея, Груня; первый задумчиво уперся локтем о стол, а Прасковья, скрестив руки на груди, о чем–то тихо разговаривала с Груней.

В стороне, у окна, прижав ладони к влажному стеклу, стоял Лука Барсуков и хмуро смотрел куда–то в дальний угол избы.

Тускло горевшая лампа слабо освещала помещение.

От неожиданности Комлев остановился на пороге. Этот сбор Барсуковых показался ему подозрительным.

Никодим и женщины легким поклоном головы поприветствовали гостя.

– Проходи и за стол сидай, – улыбнулся Егору Никодим. – Гляди, как вымок под дождем! Что стог сена в чистом полюшке. Мы рады, что не счел зазорным заглянуть к нам. Ну? Чего еще медлишь и не входишь в дом моего брата? Что с тобой? Вон супруга моя тоже тебя зрить желает. Не удивляйся! Все мы здесь только тебя и дожидаемся.

Никодим тараторил без умолку. Он лукаво подмигивал Егору, который нерешительно топтался у двери, сжав кулаки и удивленно разглядывая присутствующих.

От потока добрых слов Никодима у Комлева, видимо, отлегло от сердца, и, сделав три–четыре шага, он протянул Барсукову руку.

– Спаси Христос (так сакмарские казаки говорят «спасибо») за приглашение, соседи.

– Ха, ха, ха! Спаси Христос, говоришь? – промолвил Никодим, весело улыбаясь и потряхивая Комлеву руку. – Давай сидай рядышком, обговорить кое–что надо б.

– Об чем болтать–то на ночь глядючи? – насторожился Егор.

Хозяин дома слушал речь брата с явным удовольствием. Скрестив

руки на груди, он благодушно улыбался. Наконец он произнес:

– Поболтать всегда есть о чем, сосед. Чай, не вражины мы!

– Вот и я о том, – прервал брата словоохотливый Никодим, поглаживая всклокоченную бороду. – Много годков знаем друг дружку и зла меж собой не держали никогда.

Лицо Егора залил румянец, и он выпрямился.

– Дочку твою Авдотьюшку вот засватать мыслим, – перешел к делу Авдей, – заневестилась девка–то, видим?

– Истину сказал брат, – поддержал его Никодим. – Да и уговор о том, как мне помнится, был?

Все вдруг замолчали. Никодим пытливо смотрел в глаза ошарашенного Егора, пытаясь прочесть в них, о чем тот думает. Взгляд Егора лихорадочно блуждал, рот полуоткрылся. Одной рукой он оперся о стол, а другой ухватился за грудь.

Авдей, стоя у печи, молча грыз ус; остальные словно окаменели. Никодим положил руку на плечо Комлева и сказал:

– Что скажешь, сосед?

– Уговор был, верно сее, – вздохнул Егор и обвел присутствующих взглядом. – Только вот непонятно мне, почему вы сейчас так вот не по–людски дочку мою сватаете?

– Господь с тобой, сосед, – рассмеялся Никодим. – Сватать мы только еще собираемся. А тебя зазвали сюда для того, чтоб знать доподлинно волю твою родительскую. Осрамиться не хотим. Вдруг, когда сватать девку пожалуем, ты нам от ворот поворот дашь?

Прежде чем ответить, Комлев вздохнул, обернулся к притихшему у печи Авдею и спросил:

– А чего спешить–то? Господь даст, доживем до осени, а там дам свое согласие и дочке родительское благословение.

– Не то говоришь, сосед, – нахмурился Авдей. – У сына моего Луки в башке ветер появился. Этот дурень давеча к цыганам в табор ездил! Цыганка там одна дурит его, а нам того не надобно.

– Батя, – вмешался все это время угрюмо молчавший у окна Лука, – я ж…

– Цыц, стрыган, – грозно взглянул на сына Авдей. – Не смей в разговор старших встревать. Сейчас возьму вот камчу да спущу с тебя шкуру–то! Ступай вон во двор, погляди, чего собака с цепи рвется, и не заходи в избу, покуда не позовем!

* * *

Лука вышел на крыльцо. Вспомнив утренний разговор с отцом, юноша побледнел и опустил голову.

…Проснувшись, Лука решил поговорить с отцом. Авдей с задумчивым видом сидел за столом.

– Бать, а бать, – обратился юноша, – дозволь попросить тебя об одной милости.

– Проси, коли надобность в том есть.

– Хочу жениться! – выпалил Лука.

– Ты? – удивился отец. – Что это за блажь на тебя накатила?

– Сам того не ведаю, – ответил Лука. – Но жить бобылем больше мочи нет!

– Чем же жизнь твоя тебе опостылела? – И Авдей озабоченно посмотрел на Луку. – И на кого глаз положить соизволил? Поди, на Авдошку Комлеву?

– Нет, не на нее, батя, – возразил юноша.

– Тогда на кого? – нахмурился отец.

– На благостную сердцем цыганскую девушку Лялю, отец.

– Лука! Тобой овладела грязная похоть!

– Обуяла меня любовь, чистая, как небо Господне.

– Ты рехнулся?

– А что? Сколько казаков себе жен из полоненных ордынок брали!

– Тогда все иначе было.

– А разве на ком казаку жениться имеет значение?

– Нет, не имеет! – нехотя ответил отец.

– Тогда выслушай меня, батя. Дорога мне цыганка та. И я… и я ей по сердцу пришелся!

– Лука! Лука! Что ты в башку свою втемяшил? Господи, смилуйся, прости чадо мое неразумное! Несчастный! Чем тебе Авдошка Комлева плоха? Красивая, работящая. У нас с ее отцом уговор об вашем венчании был. Как мы после всего народу в глаза глядеть будем? Срам–то какой, Господи!

– Господь видит, что я поступаю правильно! – воскликнул юноша, становясь на колени перед отцом. – А Авдошка уже не по сердцу мне.

– Что–о–о?!

– Господом Богом молю, благослови нас, батя, и я буду счастлив! Батя, молю тебя, благослови.

– Я? На сею непотребность? – Авдей даже вздрогнул.

– Разве тебе кто это сделать воспрещает?

– Не воспрещает.

– Я не хочу под венец с Авдошкой.

– Цыц, дурень. Как ты в башку себе не втемяшишь, что девка наша, соседская! И не блудня цыганская. Первая красавица на весь городок!

– Да. Но сердце мое по другой сохнет. Увидел Лялю – и точно солнышко в моей душе взошло. Я понял ясно, как мне должно жить далее. Душа моя в один миг от скверны очистилась. Сейчас она тихим покоем наполнилась, верой в Господа, любовью! И словно вошел в меня Святой Дух. И это из–за цыганки, которую я возлюбил всем сердцем!

Отец задумался. Потом поднял руку и не сказал, а отрезал:

– Не будет по–твоему, Лука! Сегодня же брата позову, и думать будем, как сосватать тебе невесту, раз жениться приспичило!

– Авдошку?

– Ее самую.

Лука чуть не набросился на отца с кулаками, но воспитание не позволило ему совершить страшный грех. Юноша лишь сильно побледнел и скрипнул зубами.

– Батя, но…

– Ступай вон навоз вычисти, – перебив сына, грозно глянул на него Авдей. – Себе перечить не дозволяю. Коли еще об цыганке заикнешься, шкуру спущу…

Грозно зарычав, пес Султан рванулся к воротам. Кованная Лукой цепь натянулась, как струна. Казак мгновенно отвлекся от своих тягостных воспоминаний и поспешил к калитке.

– Кто там?

– Это я, Ляля.

За воротами действительно стояла промокшая насквозь цыганка. Дрожа от ночной прохлады и возбуждения, она сжимала руки Луки и бессвязно бормотала:

– Я убежала из табора, я никогда туда не вернусь, я хочу быть только с тобой…

Лука еле ее успокоил, и они тут же отправились к Архипу. Кузнец долго протирал глаза спросонья, не удивившись, впрочем, их появлению, и наконец сказал:

– Гляжу, дело принимает плохой оборот, но раскисать не будем. Надо б посоветоваться с Мариулой. Пошли будить ее, покудова не стряслась беда.

– К Мариуле?!

Лука заколебался и жалобно посмотрел на друга. В его семье старую ведунью недолюбливали и даже побаивались.

– А что? – недоуменно посмотрел на него Архип. – Мариула хоть и стара, но умна очень. Она ещо с атаманом Араповым пришла на сакмарский берег и…

– Айда, – недослушав кузнеца, решительно сказал Лука и взял дрожавшую Лялю за руку.

Тем временем дождь прекратился, а над городком сгустилась такая тьма, что человек, шедший по одной стороне улицы, не смог бы узнать проходивших по другой стороне.

Старая Мариула жила в домике рядом с крепостью. Лука, Ляля и Архип остановились у ворот, и кузнец решительно постучал кулаком в калитку. Их встретил внук Мариулы и провел к крыльцу.

– Бабушка ждет вас еще с вечера, – сказал он, – даже в церковь нынче не ходила.

Гости удивленно переглянулись и вошли в дом. В передней комнате, пол которой был устлан мягкими ковриками, стоял большой дубовый стол. На него была наброшена красивая скатерть; на разных подносах лежали свежие булки, витушки, шаньги, стояли вазочки с медом и мелко наколотыми кусочками сахара. Тут же стоял самовар.

В углу висела полочка с иконами, а чуть ниже – еще одна, на которой теснились книги в красных и коричневых переплетах. На книгах лежала Библия в матерчатом футляре.

За столом сидела старуха с цветным платком на голове.

Взгляд Мариулы был печальным. Явные следы тревоги мешали ей хранить на лице ясный, приличествующий ее возрасту покой.

Она шевельнулась и сделала вид, что хочет подняться навстречу гостям, но кузнец поспешил к ней и, присев рядом, чмокнул в щечку.

– Здравствуй, почтенная Мариула, – сказал он. – Гляжу, ты не хвораешь.

– Милости прошу к столу, люди добрые, – тягуче пропела старуха неожиданно молодым, крепким голосом. – Слава Господу нашему Иисусу Христу, на здоровье покуда не жалуюсь. – И спросила с легкой обидой: – Что ж это тебя давненько не было видно, Архипушка? Совсем позабыл меня?

Не ожидая ответа, прищурившись, Мариула посмотрела на Луку и Лялю.

– Проходите, дорогие, садитесь.

Парень с девушкой пробежали по мягким коврикам к старухе и протянули руки. Она коснулась их кончиками сухих пальцев.

– Это сын Авдея Барсукова и Ляля, цыганка, – представил их кузнец.

– Ведаю о том, – тихо сказала Мариула и улыбнулась молодым. – Я все о вас знаю.

Гости расселись вокруг стола, и старуха сложила перед собой руки:

– Пусть пошлет вам Господь богатство и долгую жизнь.

Мариула налила в пиалы крепкого чаю и вздохнула:

– Э–хе–хе… Какой чай! Душистый, с травами. Такого, как у меня, нигде не сыщешь.

Ведунья предложила отведать яств с подносов, расставленных на столе. Она осторожно пила ароматный чай и вдруг сказала:

– Какая ты, Ляля, ладная и пригожая! Да где же тебя Лука такую сыскал?

В ответ смущенная девушка прижалась к юноше, но ничего не сказала.

– Из табора она сбегла, – проглотив кусочек пирога, уточнил Лука.

– Что ж, пущай покуда у меня поживет. Чую я, что придут ужо за ней.

Лука во все глаза смотрел на старуху. А та молча пила чай, ожидая, когда гости перейдут к волнующей их теме разговора.

– Чую я, вокруг какое–то беспокойство назревает, – сказал наконец кузнец Архип, обращаясь к старухе. – Казаки недовольны…

– Чем же? – спросила Мариула.

– Бес их знает, – пожал плечами Архип. – Слыхал только, что волюшку казачью поубавить хотят.

– Хотят – знать, поубавят, – вздохнула старуха. – У них власть и сила.

– Так амператрица что обещала? – нахмурился кузнец.

– Она и передумать могла. – Мариула вновь наполнила пиалы и взяла из вазочки кусочек сахара: – Ну да будя. О том опосля говорить станем. Много будем о том говорить! Сейчас надо бы о девушке подумать. О судьбинушке ее незавидной.

– О чем это вы? – уставился на старуху Лука.

– Она знает, – неопределенно ответила Мариула, выразительно посмотрев на притихшую Лялю.

– Что она знает? – не поняв, переспросил юноша.

– А ты у нее самой спроси, – улыбнулась ведунья. – Ляля все о судьбе своей и твоей ведает.

Заметив, что девушка замкнулась и не желает ничего говорить, Мариула сменила тему:

– Надо бы десять раз отмерить, один раз отрезать, – осторожно продолжила она. – Теперь казаки не те, что раньше, при атамане Арапове! Упал дух боевой–то. Да и кочевники, к счастью, нынче мало докучают.

– Да я хоть сейчас в бой, – вскочил возмущенный словами Ма– риулы Лука. – Да я…

– Не те сейчас казаки, и атаман не тот, – словно не слыша юношу, продолжила старуха. – Атаман Арапов что орел был, а нынешний…

В комнате стало тихо. Но пауза длилась недолго.

– Ступайте себе, казаки, по избам, – сказала строго Мариула. – Уже скоро вам предстоит показать свою доблесть и выбрать сторону добра или зла. Господь призовет к подвигу во имя достижения великой цели. Тогда вы и узнаете, с кем правда, а с кем кривда.

– Айда, Лука, – кузнец встал из–за стола и пошагал к выходу.

– А?.. – юноша посмотрел на притихшую Лялю, затем перевел взгляд на Мариулу.

Она улыбнулась:

– Ступай, ступай себе, голубь. Ты ей уже помочь ничем не сможешь.

Как только внук закрыл дверь за вышедшими казаками, старуха

посмотрела на Лялю:

– Ну? Судьбу свою знашь, дочка? Али подсказать что?

– Я все знаю, – всхлипнула Ляля, и в ее красивых глазах заблестели слезы.

– Вот и смирись с нею. – Мариула встала и провела ладошкой по голове девушки. – Судьбу не обманешь и ее не изменишь, ибо спустилась она с небес от самого Господа!

– А может… – Не закончив фразу, Ляля зарыдала и, схватив руку старухи, прижала ее к своему лицу.

– Сама ведаешь, что нельзя, – вздохнула Мариула. – А теперь айда почивать. Уже завтра от цыган твоих отбиваться придется.

5

Промозглым весенним днем одинокий путник, прихрамывая, брел по размокшей от обильных дождей дороге. Настроение у него было под стать погоде. Из–за пригорка навстречу ему выехал отряд улан. Заметив всадников, мужчина сошел с дороги и исчез за стволами берез, обильно росших вдоль обочины.

Возглавлявший отряд офицер решил, что это, скорее всего, солдат, оставивший поле боя и пробирающийся в глубь страны. Офицер оглянулся – не сильно ли отстали его подчиненные, потом поскакал по дороге и вскоре настиг путника. Это был человек еще молодой, крепкого телосложения, в перепачканной грязью военной форме. На голове вместо шапки повязана тряпка, на ногах – расползающиеся от избытка влаги сапоги, какие тогда носили солдаты русской армии. Черты его лица были не распознаваемы из–за пышных усов и грязной бороды; глаза черные и живые. В руках он держал увесистую дубину. Когда офицер остановил рядом с ним коня, мужчина спокойно оперся на дубину.

– Кто таков? – спросил улан, положив руку на эфес сабли.

– Ваше благородие, видимо, ослепло, ежели не видит перед собой человека, – дерзко и хладнокровно ответил путник.

– Ты что, охренел, скотина? – грозно крикнул офицер. – Почему ты свернул с дороги?

– Да вот зрением слаб и с разбойниками вас перепутал. К тому же война недалече, и трудно определить, кто вокруг околачивается – солдаты или мародеры–разбойники.

– Думаю, что дезертир ты, хамло нечесаное, – вспылил офицер. – Но ничего, в штабе мы дознаемся, что ты за птаха перелетная! Следуй за мной.

– Извиняй, твое благородие, но мне надо б домой. Прощевай и не поминай лихом.

Незнакомец повернулся к офицеру спиной и собрался уходить.

– А ну стой, собака! – взревел улан и, обернувшись, крикнул: – Эй, солдаты, сюда!

Пустив коней вскачь, отряд быстро приблизился к своему командиру.

– Этот дезертир нагл и слишком дерзок, – указал пальцем на незнакомца офицер. – Мы должны заковать его в цепи.

Путник исподлобья пристально, но без малейшего страха смотрел на окруживших его всадников.

– Кто ты таков? – еще раз спросил офицер, глядя в упор на незнакомца. – С какой части удираешь, скотина?

– Я царь рассейский. Петр Федорович! – с серьезным видом заявил мужчина.

Уланы вначале опешили, но затем дружно захохотали.

– Ты с испугу умом повредился, мужик? Да за такие слова можно не только поркой или каторгой отделаться! – сказал офицер, на лице которого, в отличие от подчиненных, не проскользнула даже тень улыбки.

– Вы ж, почитай, сами видите, кто я таков, так чего воспроша– ете? – сказал незнакомец, пожимая плечами.

– Ступай за нами, мужик. – И офицер перевел взгляд на солдат: – Самохин, Никитин, свяжите его веревками, чтобы «его величество» чего–нибудь не выкинуло попутно.

Улан Самохин спешился, отвязал от седла конец повода и направился к дезертиру. В ту же минуту незнакомец угрожающе занес дубину над головой и полным угрозы голосом предупредил:

– Еще шаг – зашибу!

Улан так и застыл на месте с поводком в руках в ожидании смертельного удара, а остальные уланы схватились за сабли.

– Вяжите его, живо, – выхватив пистолет, загремел офицер. – Ежели что, я пристрелю его немедля!

Самохин робко огляделся. Увидев, что Никитин с шашкой наголо идет на мужика, облегченно вздохнул.

– Не дайте ему удрать! – целясь в незнакомца из пистолета, крикнул офицер. – Этот дезертир – человек опасный! Мы должны взять его с собой живым или мертвым!

Уланы пришпорили коней и направили их на бродягу: каждый попытался уколоть его своей саблей. Только офицер держался в стороне – ему было стыдно, что он побаивается этого грозного сумасшедшего, имевшего наглость назвать себя российским царем, давно умершим.

Но незнакомец не испугался наседавших на него со всех сторон улан. Он искусно владел увесистой дубиной и играючи отбивал сабельные удары всадников. Вскбре пара улан была выбита из седла, а остальные в замешательстве отступили.

– Этот мужик – сам сатана! – закричал кто–то из солдат и выхватил пистолет.

Но офицер выстрелил первым.

К удивлению всех, пуля не попала в цель. Ну а незнакомец отбросил дубину и, облизнув губы, хрипло сказал:

– Вот он я. Нате, вяжите!

* * *

Теперь судьба Емельяна Пугачева (а им и являлся незнакомец) зависела от того, как он поведет себя на допросах.

Отряд улан, возглавляемый поручиком Уваровым, расположился в деревеньке Терновка. Причина тому была уважительной: ожидали прихода полка, присоединившись к которому собирались отбыть на фронт. Страдая от вынужденного безделья, Уваров часто чинил Пугачеву допросы, пытаясь вывести дезертира на чистую воду.

Вечером поручик велел привести запертого в хлеву дезертира и, развалившись на лавке у печи, лениво дожидался.

Пугачева ввели в избу. Конвоир расположился у двери, держа оружие наготове, а Уваров встал, потянулся и посмотрел на арестованного. Тот упорствовал. Поручик начинал каждый раз все сначала. «Откуда драпаешь, мерзавец?» Ответ один: «Вы что–то путаете, ваше благородие».

– Остается узнать, откуда на тебе военный мундир, морда? – настаивал поручик.

– Снял с убитого, – твердил незнакомец. – Мундирчик ему уже ни к чему был.

– Почему тогда от меня в лес прятался?

Те же слова, что и раньше: «С разбойниками спутал».

– А почему с дубьем от солдат моих отбивался? Они же в форме государевой были?

Молчание.

– Может, тебе жизнь опостылела? А?

– Ежели бы опостылела, то я бы не сдался, – выдавил из себя мужик.

– И все–таки как тебя зовут, бродяга?

Молчание.

Уваров пробовал завести разговор издалека. Может быть, есть еще какой–то способ развязать язык упрямому дезертиру. Пробовали бить – не помогает. Мужик замыкался, а побои сносил на удивление терпеливо.

Было уже далеко за полночь. По деревне горланили петухи. Поручик снял стекло и счистил нагар с фитиля лампы. Приведший арестанта солдат дремал на скамейке у двери.

– Слушай меня, мерзавец. Мы тебя кормим, лечим от раны, а ты молчишь, как сыч. Думаешь таким образом избежать наказания за дезертирство?

– Премного благодарен за заботушку, твое благородие, а говорить мне не о чем.

– Скажи хоть, для чего царским именем прикрываешься? Самозванца из тебя не получится. Рылом не вышел!

– Как знать, твое благородие, – ухмыльнулся дезертир. – Может, я и взаправду царь твой. Может, придет тот час, когда в ногах моих валяться будешь!

– Молчать, тварь! – заорал Уваров, с которого дерзкий ответ мужика согнал дремоту.

Он в замешательстве смотрел на пленника.

– Ты опять за свое, негодяй? Вот прикажу тебя повесить…

Дезертир поежился, враждебно нахмурил брови, но ничего не ответил.

– Ну? Почему снова царем себя называешь? Думаешь своей брехней заставить меня уверовать в твое сумасшествие?

Пленник немного подумал и сказал:

– Спать я хочу, твое благородие. Вели отвести меня в хлев, а то прямо здесь, в избе, на пол грохнусь.

Закончив фразу, дезертир закрыл глаза.

Все яснее становилось поручику, что мужик хитрит. Да и в плен он сдался для того, чтобы залечить рану на бедре. Уваров догадался, что дезертир поджидает подходящего момента для бегства. Но сбежать из деревни поручик ему не позволит.

– Значит, спать хочется?

– Да, умаялся я, однако.

– Тогда прощаюсь с тобой до утра, – многообещающе улыбнулся Уваров. – До сих пор я только спрашивал. Даже собирался отпустить тебя, если скажешь правду. Теперь хватит, довольно. Теперь буду говорить я. Ну–ка, открой–ка свои бельма лубошные.

Пленник приоткрыл глаза и тревожно посмотрел на поручика, словно спрашивая: «Ты оставишь меня в покое или нет?» Уваров взял в руки плеть и показал ее дезертиру:

– Тебя будут пороть день и ночь, а раны посыпать солью! Если к утреннему допросу не развяжешь свой поганый язык…

Дезертир замер, глаза его сузились. Взгляд его был полон дикой ненависти. Руки начали сжиматься в кулаки, и, чтобы не выдать себя, он втянул их в рукава мундира.

– Что, боишься? – спросил Уваров, взяв трубку и набивая ее табаком. – Я слов на ветер не бросаю!

– Спокойной ночи, твое благородие, – ухмыльнулся пленник. – Ежели мы когда еще повстречаемся, я лично сверну твою хлипкую шейку.

– Уведите его! – закричал вскочившему улану поручик. – Заприте его покрепче и удвойте караул.

Как только дверь за ушедшими захлопнулась, Уваров прерывисто вздохнул и схватил бутылку с самогоном. Отпив почти половину содержимого, он поставил бутылку на стол и заорал:

– Прямо с утра лично сам забью тебя до смерти! Приятных снов, «ваше величество»!

* * *

Охрана пленника была поручена уланам Самохину и Никитину. Зная о крутом нраве и недюжинной силе дезертира, уланы покрепче связали ему руки и ноги и, чтобы пленник никому не мешал, затащили его в амбар.

Утром поручик Пугачева на допрос не вызвал. Страдая от похмелья, он валялся в постели и «глушил» болезнь рассолом. Сторожившие мужика уланы отправились обедать. Самохин вспомнил, что связанного в амбаре дезертира нужно покормить. Он взял со стола краюху хлеба, кувшин с водой. Переступив порог амбара, солдат в испуге отшатнулся и выронил хлеб и кувшин, который разбился.

Крепкая фигура пленника маячила посреди амбара; веревки на его руках и ногах словно растаяли. Оправившись от испуга, Самохин рванулся вперед и схватил пленника за руку, чтобы тот не убежал.

– Как это ты развязался? – воскликнул улан.

Пленник посмотрел на него насмешливо прямо в глаза и тихо сказал:

– Не мешай мне бежать!

– Я не пущу тебя! Ты дезертир и мародер. Тебя повесят!

– Отойди.

Пленник легко, словно муху, стряхнул с себя незадачливого улана:

– Лучше не маячь на моей дороге, а то ненароком в одночасье хребтину перешибу!

– Да я…

– Не хочу грех на душу брать, служивый, – пленник ухмыльнулся, – до тебя еще турок доберется.

Он внимательно осмотрел Самохина:

– А вот одежкой с тобой надо махнуться. Твой мундирчик как раз мне впору придется!

Не успел улан опомниться, как оказался лежащим на ворохе соломы, а дезертир стаскивал с него мундир.

– Я сейчас закричу! – воскликнул улан.

Но его крик не испугал Пугачева. Он лишь ухмыльнулся и, продолжая свое дело, сказал:

– Хотел бы на помощь звать – уже позвал бы. Ежели кто сюда войдет ненароком, враз сверну башку тебе, как куренку. Так что не гневи государя своего понапрасну и не толкай его на смертоубийство своего подданного!

– Разве ты и правда царь? – спросил удивленный Самохин, глубоко переводя дыхание.

– А ты думал!

– А господин поручик говорил, что ты умом тронутый дезертир!

– Ты его больше слушай.

– Тогда почему ты не в столице с царицей, а лешаком по земле бродишь?

– Долго об том сказывать. Как–нибудь в другой раз!

Улан был поражен настолько, что прекратил сопротивление и позволил незнакомцу быстро раздеть себя. Широко раскрыв глаза, он смотрел, как бывший пленник грязного хлева натягивает на себя новенький мундир.

– Ты… – прошептал Самохин.

– Царь я, Петр Федорович Третий, – ответил, примеряя ремень, незнакомец. – Я тот человек, который желает покарать жинку свою, Катьку–паскудницу, за все ее злодеяния и волю народу дать. Волюшку всему народу рассейскому!

Улан вскочил и протянул Пугачеву руку.

– Не сердись, государь, – сказал он смущенно. – Знал бы я, кто ты есть, глядишь, и разговаривал бы по–другому. Я же тебя считал бродягой и сумасшедшим.

– Ничего, как–нибудь переживем, – сказал мужик, горько усмехнувшись. – Когда меня стерва Катька с престола сковырнула, я много по свету странствовал и не такого про себя слыхивал. А сейчас давай–ка я тебя веревками стяну, чтоб от поручика меньше досталось.

Незнакомец быстро и ловко связал ноги и руки Самохина и, прежде чем уйти, спросил:

– Кони где?

– На соседнем подворье, – ответил улан.

– Под присмотром?

– Ага, но караульный Матвей сейчас обедает.

– Пускай себе трапезничает.

На пороге незнакомец обернулся и сказал:

– Передай его благородию, что государь, мол, кланяться велел. Еще передай, что пущай на войне смерти себе ищет. Это для него гораздо лучше будет, нежели со мной опосля баталий встретиться!