Текст книги "Форпост в степи"

Автор книги: Александр Чиненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

21

– Ляля, люба моя…

Ее рука предостерегающе поднялась, а ласковые черные глаза с грустью и легкой укоризной посмотрели на кузнеца. Архипу сразу стало нестерпимо горько, но он не отвел глаз.

– Не надо говорить, молчи.

Все чувства кузнеца были обострены. Он словно стал всемогущим, всеведущим существом. Его зрение обострилось на столько, что он стал видеть сквозь стены. Слух обострился тоже. Уши стали улавливать щебет птиц на улице, а кожа будто ощущала тепло Лялиных рук на расстоянии. Архип видел, как она ходит по комнате, словно паря в воздухе. И он позавидовал черной завистью Луке, о котором, видимо, Ляля часто думала.

А Ляля в это время колдовала вокруг него. Пучки трав и склянки с настоем послушно лежали на столе перед ней, дожидаясь своего часа. Архип видел, как Ляля хмурилась, когда ее рука неуверенно замирала над одной из склянок. Ее взгляд скользил по пучкам трав, выбирая, какую из них лучше использовать для приготовления настоя.

…Когда казаки осторожно вносили Архипа в дом Мариулы, он лежал, закинув восковое лицо, его воспаленные глаза смотрели в бесконечность неба.

– Как хорошо Господу проживать в такой благодати! – проговорил он вдруг, испугав казаков. – Там, в небесах, солнышко… тепло…

– Бредит! – сказал, содрогнувшись, Федот Дорогин. – К Господу зараз собирается.

– Уже звездочки там вместо птичек, наверное, – заговорил Архип и улыбнулся, – благостно тама и легко!

Ляля смотрела на кузнеца со слезами на газах. Его страдание растрогало ее.

– Вы ступайте себе, казаки, – выпроводила мужчин Мариула. – Теперь за Архипушкой мы приглядим.

Федот и Антип стояли, нерешительно переминаясь. А кузнец все еще смотрел вверх и улыбался призрачному небу. В его ясных глазах светилась жизнь. Но казаки знали, что Архип сейчас находится между жизнью и смертью.

– Ступайте, ступайте, – повторила Мариула. – Ляля со мной останется, а вы ступайте.

Девушка молча кивнула и подошла к раненому, приняв на себя бремя забот.

Уложив Архипа на постель, казаки откланялись и ушли. А Ляля посмотрела на Мариулу:

– Кирказон нужен и исландский мох.

Девушка знала, что говорила. С помощью травы кирказон лечат гноящиеся незаживающие раны. А ирландский мох – сильнейший природный антибиотик. Слава об этой траве идет из глубины веков. Им не только лечились, но и кормили истощенных больных, считая ценным питательным средством. Израненные в боях казаки вкладывали мох в раны. И это растение спасло много жизней – раненых поили отваром, делали примочки. Даже грозный туберкулез отступал перед его силой.

Мариула быстро извлекла из сундука требуемые травы и передала их Ляле. Девушка отложила кирказон в сторону и взяла мох. Она положила одну ложку растения в пиалу, залила ее кипятком и посмотрела на Мариулу:

– Пусть постоит, пока остынет, а потом напоим Архипа.

– Пущай постоит, дочка, – уважительно посмотрела на девушку Мариула. – Мы его, сердешного, уже скоренько на ноги поставим. Напоим в ночь, а наутро будет бодреньким, как дитятко новорожденное.

Пока Мариула готовила настой, Ляля сняла с себя нательный крест, положила его на пересохшие губы раненого, склонилась над ним и прошептала на цыганском несколько фраз. После этого она переложила крест на грудь раненого и, шепча себе под нос какие–то заклинания, закрыла глаза.

– Как же его угораздило, дочка? – спросила Мариула, ставя на стол пиалу с дымящимся отваром.

– Пока не знаю, – ответила девушка.

Она посмотрела на Архипа. Его глаза затуманились.

Женщины осторожно стянули с раненого пропитанную кровью и превратившуюся в корку рубаху, а взамен натянули на него чистую. Потом цыганка направилась к двери, оставив Мариулу у раненого.

– Ты куда это, дочка? – крикнула ей вдогонку Мариула.

– В лес. Подсоблю казакам злодея сыскать.

– Что ж, думаешь, без тебя они не справятся?

– Справятся, – вздохнула Ляля и открыла дверь. – Боюсь только, чтобы они не убили Вайду прежде, чем дознаются, насколько он виновен.

Когда девушка ушла, Мариула подошла к раненому.

– Господи, разве я одна справлюсь? – покачала она с сомнением головой. – Старая я становлюсь, и силушка уже не та!

Женщина посмотрела на иконы и перекрестилась:

– Подсоби мне, Господи.

Не зная, чем себя занять, Мариула взяла пиалу с настоем и поднесла к изможденному лицу кузнеца.

Затрачивая невероятные усилия, болезненно морщась, он сделал несколько глотков. Когда Мариула убрала пиалу, Архип нашел в себе силы улыбнуться и спросил:

– Ты видала сегодня небеса? Мне чудится, что я вижу там кого–то!

– Видишь… видишь, касатик! – согласилась Мариула.

Глядя на кузнеца, она невольно удивлялась. Архип дышал с трудом, губы потрескались от жара, но он не бредил.

Мариула едва сдержалась, чтобы не заплакать. Уж очень плохо выглядел раненый кузнец. Странно, что он все еще в сознании. Его слова о полете в небесах очень беспокоили ее.

Архип глубоко вздохнул, вздрогнул и потерял сознание.

* * *

Ляля вернулась поздно ночью. Не сомкнувшая все это время глаз Мариула встретила ее у порога. Одного пытливого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, как сильно девушка устала и что она чем–то взвинчена.

– Господи! Доченька! Что стряслось? – вскрикнула Мариула, всплеснув руками и подбегая к Ляле.

Услышав участливый голос доброй женщины, девушка вздрогнула и с криком бросилась на грудь Мариулы.

– Они… Они Вайду поймали! Но он не виновен! Он не стрелял в Архипа!

Мариула подвела Лялю к стулу. Та, рыдая, смотрела перед собой заплаканными глазами. Мариула молча сидела рядом и смотрела на слабое пламя свечи, дрожавшее на столе и освещавшее Архипа.

– В горле пересохло, – первой прервала молчание девушка.

– Может, молочка испьешь или водицы? – засуетилась Мариула.

– Чаю хочу, – вздохнула Ляля.

– Дык он поостыл уже. Почитай только вечером водицу кипятили.

– Холодный еще лучше.

Мариула пожала плечами и налила девушке чай.

– А ты? – спросила Ляля. – Попей со мной.

– Да я…

Мариула хотела было отказаться, но, посмотрев на расстроенную девушку, передумала.

Она налила чаю и в свою пиалу, после чего пошла к шкафчику за медом. Пожилая женщина и не заметила, как Ляля бросила в ее пиалу крохотную, как бисер, коричневую крупинку.

– Вот сейчас чайку выпьем, – ставя на стол вазочку с душистым медом, сказала Мариула. – Чай прохладный, но ничего. Нутру–то зараз все едино.

Они долго пили чай. Мариула внимательно слушала, а Ляля с неохотой пересказывала ей все, что знала о покушении на Архипа и о поимке Вайды в лесу.

Девушка говорила, а сама наблюдала за Мариулой. От ее цепкого взгляда не укрылась ни одна мелочь, отражавшаяся на лице слушательницы. Вот Мариула потеряла интерес к рассказу девушки, начала утомленно позевывать, и глаза ее начали слипаться.

– Ой, что–то умаялася я, – наконец сказала Мариула. – Сон так и морит.

– А ты приляг и отдохни, – улыбнулась Ляля. – А я и одна с Архипом посижу!

Как только Мариула легла спать за печью, Ляля тут же оживилась. Озабоченность, печаль и тревога на ее красивом лице исчезли, а взамен появились решимость и сосредоточенность. Ляля осторожно подошла к кровати, на которой лежал кузнец.

– Милый, проснись, – коснулась она кончиками пальцев груди Архипа. – Я вынуждена потревожить твой сон!

– Что?! – Архип открыл глаза, которые тут же встретились с глазами девушки и безнадежно утонули в них.

А Ляля провела ладонью по его волосам и вкрадчиво зашептала:

– Сегодня последняя ночь, когда я смогу зачать от тебя ребенка. Это будет девочка благородных кровей. Славная и красивая, как ты. Ты ранен, ты слаб, но я вдохну в тебя силу! В эту ночь ты позабудешь про раны. Тело твое будет сильно, как железо, и оно будет мое!

Ляля сбросила с себя одежду и в нерешительности остановилась у постели. Архип улыбался, глядя на нее. Он был не здесь, он парил в мире грез, а все происходящее наяву воспринимал как сладкий сон. И ее вполне устраивало это его состояние. Ей не нужны были душа кузнеца и его пламенная любовь, ей необходимо его сильное тело, способное вдохнуть в нее новую жизнь, от которой зависело в ее судьбе очень многое.

Ляля знала, как великолепно и притягательно ее молодое тело. Не раз она видела свое отражение на гладкой поверхности воды.

Объятия, в которые захватил ее Архип, были настолько желанными, что Ляля пожалела, что лишила его возможности ощущать их близость наяву. Яростно, со стиснутыми зубами, трудился он над ней, даже не вслушиваясь в ее страстные крики. А она билась под ним, подскакивая, словно под ударами камчи, царапала спину и кричала, кричала, кричала…

И наконец и крик, и дыхание оборвались, и она вытянулась, успокоенная, едва ощущая свое тело и сожалея в душе, что такое же возбуждение не овладело и ее рассудком.

Ей не хотелось, чтобы Архип двигался, и он, словно поняв это, застыл над ней неподвижно. Она прошептала:

– Я бы хотела заснуть вот так и проспать целую вечность!

Он прижался щекой к ее щеке. Его борода щекотала ей губы. Она потеряла счет времени.

Он с нежностью поцеловал ее, и это было толчком к пробуждению.

– Давай еще, – зашептала девушка. – Хочу насладиться сполна. Больше никогда со мною такого не будет!

Невероятное наслаждение повторилось снова и снова. Архип улыбался ей так, как будто нежился не с человеком, а с ангелом. Его глаза блаженствовали от какой–то неземной неги.

– Ну, вот и все!

Ставшая женщиной Ляля с благодарностью поцеловала казака и выпорхнула из постели. Быстро одевшись, она вновь прильнула к нему и прошептала:

– Спасибо тебе за все, Архип! Больше я никогда не познаю тебя и никого более. Скоро красота моя растает, как дым, и ни один мужчина не обратит на меня внимания. Но во мне сохранится то, ради чего я отдалась тебе этой ночью! А большего счастья мне и не надобно!

Она пристально посмотрела в глаза кузнеца:

– А теперь спи спокойно, Архип. С наступающим утром к тебе начнет возвращаться утраченное здоровье! Спи и прощай, ибо с этого момента пути–дорожки наши расходятся.

Архип закрыл глаза и заснул, а Ляля перекрестилась на образа, задула свечу и тихонько выскользнула из дома.

22

– Ты стрелял в Архипа сзади, два раза, – говорил атаман. – А потом ты убег.

– Нет, нет, нет! – торопливо оправдывался Вайда. – Все это брехня! Кто вам на меня указал?

– Цыганка Ляля, вот кто, – торжествующе улыбнулся атаман, устраиваясь поудобнее за столом. – Она сказала, что, кроме кузнеца, только тебя в лесу видела!

– Она брешет, тварь неблагодарная!

– Откуда у тебя взялось ружье? – наседал атаман. – Отвечай, паскудник. Куда ты заныкал его после? Будя изворачиваться, цыган чертов. Это только ты стрелял в кузнеца, больше некому! Хочешь, я обскажу, что потом было?

Атаман оглядел хмурые, сосредоточенные лица толпившихся вокруг казаков и многообещающе ухмыльнулся:

– Ты ранил Архипа, но решил, что убил, и побег через кустарник в лес. Цыганка Ляля видела тебя и выстрелы слышала! Она хотела сцапать тебя, но ты врезал ей по морде и утек! Эдак было?

Вайду всего передернуло.

– Брехня это! – истерично выкрикнул он.

– А чего тогда ты лешаком неприкаянным по лесу бродил?

– Хотел и бродил, – выпалил цыган.

– Казаков выслеживал, душегубец? – с трудом сдерживая себя, сквозь зубы процедил атаман. – Ты для чего за кузнецом увязался? А? Чего тайно крался за ним?

Вайда стал белее своей нижней рубахи, видневшейся из–под замызганной жилетки.

– Так что, язык свой песий зараз проглотил?

– Я не стрелял в кузнеца, – чуть слышно проговорил цыган. – А здесь я потому, чтобы вернуть обратно в табор Лялю. И еще: я видел, кто стрелял! И узнать могу.

– Брось чепуху молоть! – перебил его Донской, глаза которого наливались кровью. – Ты лучше обскажи, где ружье спер и куда его потом заныкал? Лучше не изворачивайся, морда псячья. Все одно от смерти не умыкнешь!

– От смерти? – на лице Вайды застыло выражение ужаса.

– А ты чего ожидаешь? Что в зад тебя целовать всем городком за злодейство будем?

Цыган скрестил на груди руки:

– Я знаю, что вы мне не поверите, но стрелял не я, а казак. Если мне суждено кровь пролить безвинно, то пусть она падет на голову того, кто стоит вон у телеги и воротит от меня рыло свое грешное.

Вайда указал на молодого казака, который стоял дальше всех от места дознания и смотрел куда–то в сторону, словно его не интересовало ничего. А Вайда опустил руку и вытер катившиеся из глаз слезы.

Авдей Барсуков, все это время сидевший на скамейке, как каменный, вдруг изменился в лице и воскликнул:

– Что–о–о? Мой сын Лука?

– Лука, если его так зовут, – ухмыльнулся Вайда. – А вы лучше у него самого спросите. Если Господа Бога боится, то всю правду скажет!

Полные недоумения и тревоги взгляды казаков перекинулись на приросшего к месту Луку. Лицо юноши стало матово–белым, а руки затряслись, как у человека, больного лихорадкой. Атаман повернулся к нему:

– Он что сейчас брякнул, ты слыхал?

Скованный ужасом Лука наконец обрел дар речи.

– Брешет он, брешет! – быстро заговорил он. – Я не был в лесу, Христом Богом клянусь!

Юноша посмотрел на отца, ища на его лице поддержку. Но старый казак был уничтожен обвинениями цыгана, высказанными прилюдно. Если бы гром ударил в колокольню и церковный золоченый купол рухнул, он бы не вздрогнул так, как от страшных слов цыгана. Он бы мог убить негодяя, но…

– Ведь это навет! – заорал Егор Комлев. – Лука на сенокосе был и вчера, и нынче. Я сам его с лугов привез на собственной телеге.

– Привез ты его нынче, а пущай обскажет, что вчерась делал? – глухо спросил атаман.

– Дык он, почитай, цельный омет травы наворочил, я сам видал, – с жаром высказывался будущий тесть. – Я бы за три дня столько не накосил, а он за два сдюжил. Ежели потребность в том видите, дык айдате в луга. Сами поглядите!

– Кто еще что сказать хотит? – внимательно осмотрел хмурые лица казаков Донской.

– Брешет цыганская морда! Как сивый мерин, брешет!

– Ему шкуру спасать надо, вот и возводит напраслину на Луку!

– А чего ради он на Луку тычет, а не на кого другого? – спокойно спросил Пантелей Еремин. – Здесь что, других казаков нет?

– А может, его выпорем нагайкой да еще разок обспросим? – поглядел на притихшего цыгана Ерофей Бочкарев.

– Батюшка, а ты нам какой совет дашь? – обратился к стоявшему на ступеньках церкви попу Серафиму атаман.

– Храни всех нас, Господь! – промолвил тот, крестясь.

– Пущай Лука крест целует, коли безвинен! – прокричал все это время молчавший урядник Петр Белов.

– Пущай цыган первым лобызат! – возмутился Егор Комлев. – Лука и кузнец не разлей вода были. Так что ж могло такое стрястись, что он Архиповой смертушки возжелал?

– А он–то чего сам молчит? – поглядел на Луку Белов. – Пусть вот самолично обскажет, что да как. И крест пускай поцелует, коли грехом не замаран!

– Что? – заорал Никодим Барсуков. – Поглядите–ка! Вы чего казака сомненьями изводите? Чего с грязным вором–цыганом равняете?

– Никодим! – дернул его за подол рубахи Авдей.

– А что Никодим? – и он негодующе оттолкнул руку брата. – Да кипит у меня зараз в груди; не желаете вы, давайте я отсеку башку этому цыгану!

– Дочки мои сказывали, что уже видели цыгана этого, – открыл последний козырь защиты Егор Комлев. – Не так давно в лес они ходили и цыган там троих углядели. Так вот, молодой грозил кузнеца нашего зарезать.

– Было такое? – посмотрел на притихшего Вайду атаман.

– Было, – ухмыльнулся тот. – Но ведь не зарезал.

В этот же миг послышались проклятия. Вот–вот казаки бросятся на цыгана, и свершится самосуд. Но их отрезвил грозный вид атамана, который встал и грохнул кулаком по столу.

– Лука, поди сюда! – крикнул он, посмотрев на юношу. – Встань передо мной и перед обителью Господа, что за моей спиной!

Лука подошел. Он не понимал, что творилось у него на душе. Давила какая–то тяжесть, не хватало дыхания. Лука опустился на колени и, глядя на церковь, прочел «Отче наш». О чем он думал в это время, и сам не знал.

Юноша боялся вымолвить при людях хоть слово, думая, что едва откроет рот, его сразу убьют или сразит молния с небес. Он молча глотал все обвинения против себя и готов был провалиться сквозь землю, слыша, как его жалеют и защищают.

– Крест подайте, – глянул на попа атаман. – Пусть Лука поцелуем святыни сметет с себя всю напраслину, что цыган полоумный на него возлагает!

Юноша взял протянутый Серафимом крест трясущимися руками и закрыл глаза. Лицо его исказила гримаса суеверного ужаса, а глаза зажмурились.

Казаки затихли, ожидая, что сделает Лука и что он скажет. Все были уверены в невиновности юноши, но…

– Христом Богом клянусь, что не стрелял я в кузнеца. Клянусь еще в том, что и в лесу я в тот день не был!

Он поцеловал крест трижды и вернул его попу Серафиму. Общий вздох облегчения казаков тут же заглушил громкий хохот цыгана.

– Чего гогочешь, пес? – нахмурившись, рявкнул на него атаман. – Ты же зрил, что не виновен казак, на кого ты навет чинил!

– Да он прямо сейчас, на ваших глазах, продал душу сатане! – продолжал хохотать Вайда. – Я впервые вижу такого страшного грешника и труса, который ради спасения своей шкуры обрек себя на вечные муки адские!

– Ты опять за свое? – Донской сердито топнул ногой. – Я сейчас сам вырву твой язык гадючий!

– Я всегда считал казаков людьми богобоязненными, – перестав хохотать, ответил Вайда. – Но только что видел, что и среди вас есть грешники, да такие…

Цыган замолчал. Он смерил Луку полным презрения взглядом и отвернулся.

– Хватит. В крепость его, под караул! – атаман строго посмотрел на казаков.

Он вышел из–за стола и пошагал по улице в сторону дома. Казаки занесли в церковь скамейки и тоже начали расходиться.

Несколько мужчин повели Вайду в крепость.

– Да простит тебя Бог, грешник! – долетел до Луки голос цыгана.

«Господи, услышь его слова», – подумал юноша и следом за отцом и дядькой понуро поплелся в сторону дома.

* * *

– Где твое ружье, Лука? – спросил юношу отец, когда мать с Ма– каркой вышла из избы.

– У кузнеца дома, – быстро солгал Лука, ожидавший этот вопрос.

– А что оно у Архипа делает?

– Починить отнес, курок заедало.

– О–о–о! – закричал Авдей и бросился на сына с кулаками.

– Батя! – воскликнул юноша. – Батя! Христом Богом молю, остановись! Я не стрелял в кузнеца.

– Выродок! – крикнул Авдей, скрежеща в неистовстве зубами. – Я тебе новое ружье купил совсем недавно!

Он кинулся в чулан, схватил свое ружье… и грянул выстрел.

– Господи Исусе! – раздался женский крик: дверь распахнулась, и в избу вбежала смертельно бледная Груня. Ее глаза округлились от ужаса, губы дрожали; распростерши руки, она кинулась к Луке с криком:

– Сынок! Сынок! Где ты, ох, где же ты?

– Здесь я, мама, – истерично всхлипнул чудом избежавший смерти Лука.

– Не касайся его, мать, проклят он! – закричал Авдей. – Не цыган, а он стрелял в кузнеца. Подло, как вор, в спину!

– Ты рехнулся, Авдей! – заголосила несчастная женщина, обнимая сына. – Разве он мог? Он же дитя твое, а ты… Почто с ружья в сына палил?

– Цыц, баба! – рявкнул отец. – Энтот Иуда крест лобызал перед людьми, а сам…

Старый казак, не находя слов, досадливо сплюнул и рухнул на табурет, обхватив голову руками.

– Господи, что ж это деется! – голосила Груня. – За что нам все энто, Господи!

– Ежели прямо сейчас ружье от кузнеца не принесешь, я убью тебя собственными руками, поганец! – закричал Авдей на приросшего к полу сына.

– Дык кузнец же у Мариулы, – прошептал потрясенно Лука.

– Плевать! – сжал в ярости ружье Авдей и замахнулся на сына. – Все знают, что Архип не запирает ни кузню, ни избу никогда.

Больше не споря с отцом, Лука поспешил за дверь и был таков. Перестав голосить, Груня присела на пол у ног мужа.

– Не сына, а сатану породили мы, Груня, – тяжело вздохнул старый казак.

– Не верю я в это, Авдеюшка. Цыган на Луку со зла указал!

– Я тоже в это поверил, особливо когда Лука крест святой целовал, – сокрушался Авдей. – Но когда в избе евоного ружья не сыскал…

На глазах казака выступили слезы досады и отчаяния.

– В кого он такой уродился, не пойму. Никак не припомню в роду своем христопродавцев эдаких!

– Ой, Авдей, не говори эдак, – заплакала Груня. – Сейчас сыночек ружье принесет, и все зараз и образумится!

Лука отсутствовал долго. На улице уже сгустились сумерки, а родители все продолжали ждать его, не меняя позы. Вдруг с улицы, через неплотно прикрытую дверь, послышался шорох.

Груня прижалась к мужу.

Шорох повторился.

– Это кто–то возится у поленницы у ворот, – прошептала женщина. – Может, это воры?

– Ну вот еще выдумала, – пробурчал Авдей. – Что вору здесь делать? В городке отродясь воров не было, и кому нужны наши дрова?

Они прислушались. Слышно было, как кто–то осторожно перебирает дрова.

– Что ж это такое? – сказал удивленно Авдей. – Неужто и впрямь кто–то дровишек наших унести умыслил? И собака молчит, не лает?

Тихо поднявшись, казак подошел к стене и осторожно вынул из подвешенных на гвоздь ножен саблю.

– Пойду–ка я погляжу, что там такое.

– Не ходи. Боюсь я.

– Вот еще, за кого меня принимаешь, мать? Когда я кого пу– жался?

Во дворе Авдей осмотрелся. Было светло. Луна спокойно висела на небе, освещая городок. Лезвие сабли блеснуло в руке казака.

Осторожно, без скрипа, открыл он калитку и вышел на улицу. У поленницы дров послышался шорох.

Груня дрожала от страха. Благо хоть сынка Макарку отправила ночевать к Никодиму. Сердце ее билось, тело охватил озноб. Она сидела, словно пригвожденная к полу, не зная, выйти ей вслед за Авдеем на улицу или подождать. Вдруг ей показалось, что странный шорох, доносящийся с улицы, прекратился. Но сердце не успокоилось. Наступившая тишина тревожно разлилась по избе. До слуха Груни донеслись какие–то голоса, чья–то ругань. «А ежели Авдей сцепился с вором? А вдруг воров много и они убьют Авдея?»

Как была, босиком, Груня выбежала во двор. Взгляд ее упал на топор, торчавший воткнутым в чурбак у крыльца. Схватив его, она бросилась на улицу.

Сначала женщина ничего не поняла. У разобранной чуть ли не наполовину поленницы она увидела мужчин, вцепившихся друг в друга. Задыхаясь и хрипя, они матерились на чем свет стоит. Авдей лежал внизу. Второго она тоже узнала: «О, Господи, да это ж Лука!»

Вырвав у отца саблю, Лука попытался ударить рукояткой его по голове, но Авдей крепко сдавил руку сына и старался отвести ее в сторону.

– Ты разозлил меня, батя, – натужно сипел Лука. – Сейчас откручу твою башку, опостыл ил ты мне!

Авдей не поддавался, норовя ударить сына то головой, то ногой.

– Иуда, совсем стыд и совесть порастерял. Поднял оружие на родителя, христопродавец!

– Господи, да опомнитесь вы! – закричала Груня, всплеснув руками.

Не помня себя, она бросилась на Луку и вцепилась в его руку. Юноша вскрикнул и разжал пальцы. Подхватив саблю, Груня зашвырнула ее вместе с топором через ворота во двор.

– И ты, мать, туда же?! – злобно рыкнул Лука.

Отталкивая друг друга и шатаясь, отец и сын встали на ноги.

Разозленный до неузнаваемости, Лука тут же попытался навалиться на отца. Но Авдей увернулся и тотчас со всего размаху ударил сына кулаком в лицо. Тот, как подкошенный, грохнулся на землю.

– Ах, тебе еще отвесить, вражина! Это тебе не в спину человека стрелять. И не безвинного цыгана на смерть напрасную обрекать!

Авдей дал сыну встать и ударил кулаком между подбородком и ухом. На этот раз Лука свалился и остался лежать без движения. Видимо, у него помутилось сознание.

Авдей сдернул с себя ремень и крепко–накрепко связал руки сыну.

Все это время Груня плакала и причитала:

– О Господи! О Господи!

– Не кудахтай, клуха! – прикрикнул на нее Авдей, вытирая с лица обильный пот. – Угомонись и айда в избу.

Но бедная женщина не переставала причитать:

– О Господи, что же это творится?!

– Погляди лучше на этого нашего выродка, – сказал Авдей, еще не унявший нервной дрожи. – Видишь, где он ружье–то схоронил? А мы с тобой, два дурня, ждем, когда он его от кузнеца притащит.

Авдей подошел и сгреб сына в охапку, помогая ему встать на ноги. Груня подобрала мешок, валявшийся у разрушенной поленницы. Из него на землю выпали ружье и подсумок с зарядами.

– Не тронь, может, заряжено оно! – предостерег ее Авдей, когда она склонилась над ружьем.

– Что, стрельнет? – испуганно отдернула руку Груня.

– Не знаю, как сейчас, но оно уже разок подло стрельнуло в спину Архипу–кузнецу!

– Ты что, аль впрямь думаешь, что Лука выстрельнул в Ар– хипку? – попятилась от ружья бедная женщина.

– Сердце мне вещует, что на нем большая вина. – Авдей встряхнул сына. – Как только в его башку взбрело эдакое злодейство? Ума не приложу.

– Это цыганка зараз во всем виновата, – простонала с отчаянием Груня. – Она наслала порчу на Луку нашего!

– В башке у него порча, – вздохнул Авдей. – Только вот никак не уразумею, откель эта напасть досталась сыну нашему.

Воровато оглядевшись (не видят ли соседи), родители завели Луку в дом. Груня, дав волю чувствам, громко кричала и рыдала. Лука же молчал, словно это касалось не его.

– Развяжи меня, – то ли попросил, то ли потребовал Лука, не глядя ни на отца, ни на мать.

– Нет! – отрезал Авдей. – Сейчас пойдешь со мной.

– Куда? – всполошилась Груня.

– В крепость. Посажу его под караул, а цыгана выпущу!

– Авдей, прости его, – упала на колени несчастная Груня. – Он же чадо наше. Кровиночка наша! И кузнец… Архип–то ведь живехонек остался?!

– Это не малит вины Луки! – отрезал Авдей.

– А людям… что ж мы людям–то опосля скажем?

– А то и скажем. Так, мол, и так, сынок–то наш, Лука преподобный, христопродавец и душегуб! А еще…

Авдей не договорил. Он схватился руками за грудь и рухнул на пол. Лука и Груня онемели. Женщина, упав на колени, склонилась над покойным.

– Авдей, Авдеюшка! Очнись, Авдеюшка!

И убитая горем Груня в отчаянии зарыдала.

– Мама, развяжи меня! – взмолился Лука, на которого внезапная смерть отца подействовала отрезвляюще.

Упав на колени, он уткнулся лицом в грудь отца и горько заплакал. Так и стояли они у тела Авдея, несчастные и глубоко потрясенные неожиданно свалившимся горем. Каждый из них винил только себя в его смерти и каждый из них надеялся, что это только страшный сон, а утром они проснутся все вместе.