Текст книги "Поединок над Пухотью"

Автор книги: Александр Коноплин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Стрекалов отвернулся, выпил воды, наполнил ею флягу, посидел немного на срубе и вновь вышел на дорогу. Не утерпев, он, проходя мимо березы, поднял голову и узнал Фридемана.

По утоптанной множеством сапог тропинке сержант выбрался на шоссе и, не оглядываясь, зашагал на запад. Когда позади появлялась автомашина, он прятался в кустарник или просто ложился в снег на обочине, уверенный, что едущим не до одинокого трупа… Пропустив машину, шел дальше. Голод мучил его все сильнее. Успокаивая себя тем, что до рассвета еще далеко, сержант стал делать большие зигзаги в стороны – в густых кущах деревьев ему чудились уцелевшие избы с теплыми печками, парным молоком, свежим хлебом и добрыми русскими людьми, однако стоило ему приблизиться, как деревни превращались в молодые рощи, одинокие дома – в заброшенные скирды соломы… Измученный этими бросками, слабеющий все более, сержант уже начал впадать в отчаяние, как вдруг метрах в двухстах от дороги среди деревьев мелькнул огонек. Сашка зажмурился, покрутил головой, но огонек не исчезал. Сержант бросился к нему напрямик через глубокий снег, не замечая, что от шоссе к хутору тянется накатанный зимник. Благоразумие пришло лишь в самый последний момент, когда стали слышны запах хлеба и сонное мычание коровы. Передвинув автомат на грудь, сержант задержал свой бег, но приказать себе не волноваться не мог. Так, с бьющимся от радости сердцем, едва ворочая сухим языком, он подошел к замерзшему окну и согнутым пальцем постучал в окно. Через минуту огонек погас, задутый чьим-то робким дыханием. Потом это дыхание начало протаивать на замороженном стекле лунку. Хозяин хотел знать, кто стучит. Наконец заскрипела ржавыми петлями дверь, слегка приоткрылась и замерла, но на пороге никто не появился. Прижимая к груди автомат, Сашка шагнул в темный проем.

– Здравствуйте, хозяева! – произнес он и не узнал своего голоса. От долгого молчания и ледяной колодезной воды в глубине его горла заиграла рассохшаяся флейта. Ему никто не ответил, но он услышал теперь присутствие человека за своей спиной, его дыхание, запах пота и выкуренной недавно ароматной немецкой сигареты.

– Пустите обогреться! – снова произнес Сашка в темноту и по привычке сделал шаг в сторону. Но в него никто не стрелял. Вместо этого впереди отворилась низкая дверь, из комнаты просочился тусклый красноватый свет. Стрекалов пошел вперед и очутился в бедной избенке с низким закопченным потолком, огромной печью, занимающей больше половины избы и обширными полатями над ней. Ближе к двери стояла широкая деревянная кровать, покрытая лоскутным одеялом, дальше, в переднем углу – небольшой киот с горящей лампадой. На кровати кто-то лежал – Стрекалов видел контуры маленького тела.

– Принимайте гостей, хозяева! – сказал сержант и сиял каску. – Здравствуйте.

– Будь здоров, – произнес кто-то за его спиной. Обернувшись, Стрекалов увидел мужика лет сорока, широкоплечего, коренастого, крупноголового, с окладистой, слегка всклокоченной бородой. Задев плечом стоящего у порога незнакомца, он прошел вперед и сел на лавку. Некоторое время в избе стояла тишина, потом хозяин сказал негромко:

– Собери, мать, повечерять гостю.

Куча тряпья на кровати зашевелилась, и в сени проскользнула маленькая женщина с длинной, наполовину расплетенной косой, одетая в старенькое ситцевое платье. Потом босые ноги ее из сеней протопали на кухню, оттуда – в комнату. На столе появилось блюдо с солеными огурцами, чугунок с картошкой и полкаравая хлеба. Хозяин взял с полки деревянную солонку, отрезал большой кусок хлеба и, положив его рядом с солонкой, опять неподвижно замер на лавке.

– Больше нет ничего, – глухо пояснил он, по-своему растолковывая недоуменный взгляд Сашки.

– И на том спасибо, – ответил сержант, принимаясь за еду.

Сделав свое дело, маленькая женщина куда-то исчезла, мужчина продолжал сидеть в углу под образами. «Сейчас начнет спрашивать, кто такой, откуда и куда иду», – подумал Сашка, но мужик ни о чем не спросил. Он исподлобья рассматривал Сашку, его руки, эсэсовскую шинель, оружие. Бежавшие из концлагеря военнопленные выглядят иначе…

Съев дочиста все: и картошку, и хлеб, и огурцы – гость поблагодарил и слегка отодвинулся от стола, но уходить не торопился.

– Я посижу у вас немного, – сказал он заплетающимся языком.

Хозяин не ответил. Сашка тяжело поднялся, отошел к печке и сел на лавку; прислонившись к теплым кирпичам. Он тут же понял, что как раз этого делать не следовало, но веки сами собой ползли вниз, и сержант, как ни старался, не мог поднять их, отяжелевших, непослушных, царапающих белки сухим наждаком.

– Я счас… Я чуть-чуть…

Это говорил уже не он, а кто-то другой, за него, успокаивая хозяев: вот пройдет еще минута, он встанет и пойдет как ни в чем не бывало в стужу, в неизвестность ради своего солдатского долга… Он так и не понял, снится ему или нет, будто с печки, осторожно переступая босыми ногами, спускается малыш в короткой домотканой рубашонке, а с кровати навстречу ему встает маленькая женщина и помогает сыну дойти до ведра в углу… Будто хозяин подходит к Сашке совсем близко и долго стоит над ним молча, а потом надевает полушубок…

– Куда? – спрашивает Стрекалов, делая над собой усилие.

– Корове сена задать, – отвечает мужик и уходит, а Сашка остается сидеть возле печки, хотя знает, что отпускать мужика одного было нельзя… Подобно прибою, сон безостановочно катил на него свои мягкие прозрачные волны, и не было сил противиться этим волнам, и Сашка, перестав бороться, тихо погрузился на дно…

Всплыл он тут же и широко раскрыл глаза – так легче одолеть сон. Хозяин лежал, укрывшись одеялом, за окном глухая ночь, на печке посапывали ребятишки. Их двое. Чтобы окончательно разгуляться, Стрекалов поднялся и посмотрел на них, откинув занавеску. Тот, что слезал к ведру, – старший. Он лежит с краю. Другого трудно рассмотреть среди кучи тряпья.

И вдруг Стрекалов заметил висящий возле двери на гвозде полушубок с белой нарукавной повязкой, а возле порога – новые сапоги с еще не смятыми голенищами.

– Так вот ты какой, хозяин! Вот почему уцелел твой хутор!

Он поднял автомат, но благоразумие взяло верх. Вдоволь побродив по глубоким тылам, он больше других знал, что русские люди немцам служат по-разному. Одни с усердием, другие делают вид, что служат. На стене висела немецкая винтовка. Сержант снял ее, но ржавый затвор не хотел открываться. Чтобы не заснуть снова, Стрекалов вышел во двор, оттуда – на улицу. Ночь еще висела над хутором тяжелым свинцовым пологом. В той стороне, откуда пришел Сашка, край неба как будто начал светлеть. Но, может, это только кажется? Сержант отошел подальше от избы и глянул поверх крыши. Край неба в самом деле начал светлеть, поднялся ветер, по-утреннему закаркали вороны.

Посторонний шум привлек его внимание. Сержант выглянул из-за сарая. По шоссе мчались мотоциклисты, изредка высвечивая фарами опасные участки дороги. Поравнявшись с хутором, они остановились; луч прожектора скользнул по темным окнам, стожку сена.

Раздалась короткая команда. Стрекалов кинулся к воротам двора, но они оказались запертыми изнутри. Кто-то там, в темноте, еще возился с тяжелым засовом.

– Вот попалась птичка, стой! – невесело усмехнулся Сашка.

Немцы приближались. Их было девять. Сержант вжался в узкий угол между крыльцом и двором. Над его головой далеко выдавалась вперед соломенная кровля. Подняв голову, Сашка заметил широкий лаз. Скорей всего хозяин начал ремонтировать двор и не закончил. Подтянувшись на руках, сержант забрался на сеновал и побежал, путаясь в сене, в дальний его угол. Неожиданно ноги его потеряли опору. Беспомощно взмахнув руками, он покатился куда-то вниз. Затрещали деревянные жерди, замычала испуганная корова, и Сашка оказался в коровьих яслях, а сползшее сено накрыло его с головой.

Вскоре дверь со стуком распахнулась и люди, грохоча сапогами, вышли из дома. Минут через двадцать они уехали – был слышен шум отъезжающих мотоциклов. Сашка вылез из яслей, пошел в избу.

Хозяин встретил его с винтовкой в руках.

– Не подходи!

– Хватит, поиграли, – сказал сержант, – пора расплачиваться.

– Не подходи, убью! – в отчаянии крикнул полицейский.

– Не пугай. Мы пуганые, – сказал спокойно Сашка. Он взял ковш, напился из кадушки воды, немного посидел на лавке, отдыхая после страшного напряжения, поднялся. – Пойдем, хозяин, не здесь же мне с тобой… – Он покосился на сбившихся в угол маленькую женщину и ребятишек.

Полицейский все еще стоял в угрожающей позе, но во взгляде его стыл ужас. Когда Сашка шевельнул автоматом, он вздрогнул, согнулся, руки его разжались, и винтовка грохнулась на пол.

– Так-то лучше, – сказал Сашка, – пошли!

Но маленькая женщина бросилась вперед, оттолкнула ребятишек и упала перед Сашкой на колени.

– Обожди, солдатик, не губи понапрасну, послушай, что скажу. Заставили его! Пригрозили, что нас всех изничтожат…

– Встань, Степанида, – сказал негромко муж, – на все воля божья. Детей береги…

– Не губи, солдати-и-ик! – пронзительно закричала женщина. – Сокрыл ведь он тебя, не выдал! Сеном прикрыл, когда ты в ясли упал. А что в дом не пустил– так ведь и тебя, и нас бы вместе с тобой порешили изверги-и-и!

– Ну, будя! – крикнул мужик. – Не трави душу, служивый, веди!

Стараясь не глядеть на лежащую посреди пола женщину, сержант повел полицая в сарай, потом передумал, решил вести за большак в лес… Однако не успели они пройти и половину пути, как сзади раздался крик, от которого у Сашки защемило сердце:

– Ваня-а-а! Кормилец наш!

В одном легком платье, босая и простоволосая, она бежала по снегу, расставив руки. Сзади, тоже босые, хныча и высоко поднимая ножонки от холода, спешили ребятишки.

– Ну, чего стал? – глухо, как в самоварную трубу, произнес полицейский. – Али тебе одной моей души мало?

Женщина была уже совсем близко. Сашка выругался.

– Воюй тут с вами… – И вдруг замахнулся на полицая прикладом. – А ну, катись вместе со своим выводком!

Оторопело моргая, мужик попятился от Сашки, запнулся за корягу и упал на спину. И еще долго не вставал, молча глядел в спину удаляющегося человека. Позади него в снегу билась в рыданиях маленькая женщина.

* * *

В расположение 216-го стрелкового полка майор Розин приехал в первом часу ночи. Пока он собирал рассыпанные повсюду патроны, искал свою планшетку и вылезал из машины, шофер успел проверить все четыре ската, ковырнуть пальцем заднее стекло, простреленное пулей, сосчитать пробоины и осмотреть мотор.

– Легко отделались, товарищ майор! – Он с треском захлопнул капот. Начальник разведки усмехнулся.

– Давно на фронте?

– Я-то? – Шофер озабоченно тер ветошью лобовое стекло. – С октября.

– А до этого?

– До этого? – Манера переспрашивать, по мнению майора, была свойственна людям осторожным и криводушным. Они нарочно тянут время, обдумывая даже самый пустяковый ответ. – До этого я генерала возил, – ответил наконец шофер.

– Какого генерала?

– Генерал-майора Дудина.

– Не знаю такого. Какой дивизии?

– Сорок девятой.

– Где она базировалась?

– Где стояла, спрашиваете?

– Ну да.

– Северо-восточнее Москвы. Более точного места указать не могу, так как у нас насчет военной тайны было строго, товарищ майор…

Розин прошел мимо откозырявшего ему часового в штабной блиндаж, ответил на приветствие щеголеватого старшего лейтенанта – оперативного дежурного, велел позвать санинструктора. Видя нарочито встревоженное лицо дежурного, его сдвинутые к переносице брови, коротко пояснил:

– Царапина.

– Я вызову врача, – сказал старший лейтенант.

– Я же ясно сказал: санинструктора! И, если можно, дайте крепкого чая.

– Можно с лимоном?

– Давайте с лимоном, только поскорее.

Чай ему подал через минуту ординарец полковника Бородина Завалюхин, которого из уважения к его возрасту все звали по имени и отчеству.

– А что, Федот Спиридонович, спит твой полковник или бодрствует? – спросил Розин, принимая из рук солдата большую фарфоровую кружку.

– Еще не ложились, – ответил Завалюхин, – как вернулись в двенадцатом часу, так от стола ни на шаг.

Розин отхлебнул крепкого напитка, сильно разбавленного коньяком, благодарно кивнул, Завалюхин просиял, наклонился поближе, так как был очень высокого роста.

– Приказано: как только вы прибудете, так чтоб доложить…

– А откуда он знал, что я прибуду?

Завалюхин развел руками:

– Не могу знать, товарищ майор, а только так и сказал…

– Ну хорошо, дай отдышаться.

Откинув плащ-палатку у входа, в блиндаж впорхнула санинструктор Свердлина, блондинка с большими голубыми глазами и ярко накрашенными губами.

– Товарищ майор, что с вами? – воскликнула она голосом провинциальной актрисы и мгновенно очутилась на коленях перед майором, сидевшим на скамейке. Короткая юбка защитного цвета подалась вверх, открыв полные колени, ловкие пальчики коснулись руки майора, кое-как перевязанной носовым платком. – О боже, вы ранены!

«Откуда у этой девочки столько опереточного?» – подумал Розин.

– Встаньте, Свердлина! Вы что, всех перевязываете, стоя на коленях?

– Но мне так удобней, товарищ майор! – ничуть не смутившись, ответила она, и губы ее капризно изогнулись.

– Встаньте!

Вошел наконец старший лейтенант и поставил на столик тонкий стакан в подстаканнике и блюдечко с кусочками рафинада.

– Ну вот и все, – уже другим тоном сказала Свердлина, застегивая сумку. – Вообще-то, надо бы укольчик сделать. Против столбняка.

– Обойдется.

– Положено.

– Вы свободны, товарищ младший сержант, идите.

Она грациозно повернулась и вышла.

– Спасибо, Гущин, – сказал майор, отодвигая стакан. – Я уже… Полковник Бородин у себя?

– Он вас ждет, – сказал старший лейтенант, предупредительно отодвигая плащ-палатку.

В просторном помещении штаба горело сразу три светильника: две «летучие мыши» под потолком и керосиновая лампа на столе, на углу разложенной карты.

– Наконец-то! – полковник бросил карандаш, пошел навстречу. – А я тут тебя каждые десять минут поминал. Привык, понимаешь, к твоему присутствию… Ранили? Когда? Где?

– Возле Бибиков обстреляли. Там есть такой хитрый поворот, когда из лесу выезжаешь… Чудом проскочили. Водитель-раззява проглядел, а потом вместо того, чтобы нажать на железку, начал разворачиваться… Ты не знаешь, как там мой Рыбаков?

– Твой Рыбаков приказал долго жить, – сказал Бородин, – хороший был солдат, ничего не скажешь, и водитель отличный. Ты с ним с сорок первого, кажется?

– С февраля сорок второго.

– Да, брат… Такого человека не помянуть грех! – Он достал откуда-то бутылку водки, поставил на стол два стакана в подстаканниках. – Закусить нечем. Спиридоныч спит, наверное, ну да ничего…

Неслышно ступая, вошел Завалюхин, неся большую сковородку жареной картошки, дощечку с крупно нарезанным хлебом, раскрытую банку свиной тушенки, и поставил все это на край скамьи.

– Ты чего, Спиридонович? – спросил Бородин.

– Так ведь голодные небось! – Завалюхин сделал движение рукой в сторону Розина.

– Ах да, верно. Спасибо, очень кстати. – И когда солдат повернулся, чтобы уйти, остановил его: – На-ко вот, держи, Федот Спиридонович.

– Чего это вы, товарищ полковник? Доктор вам запретил, а вы…

– Ладно, ладно. Одного хорошего человека помянуть нужно.

– Кого это?

– Или не знаешь?

– А, Николая… Ну что ж, пускай земля ему будет пухом. Золотой был мужик!

Все трое выпили.

– Я пойду, – сказал Завалюхин, степенно вытирая усы щепотью, – ежели чего надо, я тут…

– Ничего не надо, иди спи.

Розина слегка познабливало. Он попробовал закурить, но дым папиросы показался слишком горьким.

– Об обстоятельствах гибели группы Драганова что-нибудь узнали?

Бородин пожал плечами:

– Что тут узнаешь? Рация только у Стрекалова.

– А как у него? – с живостью спросил Розин.

– Как раз о нем-то и разговор. – Бородин вынул из нагрудного кармана радиограмму Стрекалова и, пока Розин читал ее, прошелся по блиндажу, потирая ладонью левую половину груди. Розин медленно сложил бумагу, бросил ее на стол.

– Значит, не хочет подчиниться?

– Не хочет.

– А Чернов настаивает?

– Настаивает не то слово. Ты же знаешь его…

– Да, парню несдобровать. Отозвать пробовали?

– Пробовали. Рация не отвечает. Либо забрался-таки в самую гущу и не хочет обнаруживать себя, либо боится, что мы отзовем. Хитрый дьявол!

Розин едва заметно улыбнулся, глаза его потеплели.

– Стрекалов – отличный разведчик. Я навел справки о его прошлой службе.

– Ты пойди это Чернову расскажи! Он тебе разъяснит, кто лучший и кто худший. При одном его имени у нашего Севы физиономию перекашивает…

– Слушай, а если он прав?

– Кто, Чернов?

– Да нет, Стрекалов. Ведь ему-то, во всяком случае, виднее!

Бородин перестал ходить, подошел к столу, взял в руки радиограмму.

– Я об этом уже думал.

– Ну и что?

– Что я тебе скажу? В армии нет более тяжкого преступления, чем прямое нарушение приказа.

– У Стрекалова был еще один приказ – мой. И я его не отменял.

– Ты же знаешь, по уставу выполняется последний. Так вот, Чернов ему дважды приказывал уничтожить объект.

– Вот именно: дважды! Почему дважды?

– Ну, потому, видимо, что Чернов не был уверен…

– В чем не был уверен? В том, что Стрекалов выполнит, или в том, что склад имеет важное значение? А если Стрекалов все-таки прав и нам подсовывают «куклу», кого тогда надо награждать и кого наказывать?

– Ну, до наград еще далеко.

– Поставь-ка на место Стрекалова себя. Ты рядом с объектом, все видишь, все понял, и вдруг тебе говорят, что это тебе снится, что ты должен, закрыв глаза, делать совсем другое, никому не нужное, даже вредное дело, поскольку после этого немцам ничего не останется, как уничтожить русских, раскрывших их секрет.

– Дмитрий Максимович, я же понимаю…

– Обожди, это не все. В нескольких километрах от тебя при загадочных обстоятельствах одна за другой гибнут две разведгруппы, а тебя никто не трогает. Почему? Может, там у Шлауберга разведка сильная, а тут никуда не годится? Ерунда. Вывод один: там его наши ребята раскололи, а здесь клюнули на червяка.

– Гм… В логике тебе не откажешь.

– Логика – составная часть науки разведчика. Так как же все-таки поступил бы ты?

– Но ведь перебежчик…

– Ты его видел?

– Мельком. Типичный бандюга.

– На допросах не присутствовал?

– Нет, я был занят. Да это, в конце концов, и не мое дело.

– Значит, его допрашивал один Чернов?

– В общем, да. Спроси лучше Ухова. Кажется, он тоже там был…

– Я с ним поговорю. Где пленный?

– По-моему, в землянке с комендантским взводом. Они же его и охраняют.

– А где Чернов?

– Наверное, в штабе дивизии. Пока ты ездил в штаб армии, он все время был в нашем полку. Впрочем, сейчас уточню. – Бородин вызвал дежурного.

– Начальник штаба в двадцать два ноль-ноль отбыл в штаб дивизии, – доложил Гущин.

– Значит, он там, – сказал Бородин.

На щеках Розина от волнения выступили красные пятна.

– Гущин, срочно вызовите в блиндаж разведчиков капитана Ухова и туда же прикажите доставить перебежчика. Я буду через десять минут.

– Слушаюсь, товарищ майор! – ответил дежурный.

* * *

Ухов встретил майора Розина широкой улыбкой.

– Гущин сказал, что вас обстреляли. Вы не можете сказать точно, где это произошло?

– По-моему, туда уже послали автоматчиков. Скажите, капитан, вы присутствовали на допросах перебежчика?

– Так точно! – с готовностью отозвался капитан. – Полковник Чернов лично поручил мне…

– Поручал вам вести допросы? Но ведь вы же совсем недавно в разведке. И потом, вы не знаете языка. Вы ничего не поймете.

Ухов чуточку даже обиделся.

– Что же тут не понять? Фашисты – сволочи, это всякий знает… Я делал все, как положено. Полковник сказал, что я веду допрос вполне корректно. А в чем дело? Что-нибудь не так, товарищ майор? Так ведь можно и переиграть, если что…

– Нет, переигрывать не будем. Так значит, корректно вели допрос?

– Ну, конечно! – оживился Ухов. – Мы ведь понимаем, товарищ майор! Да вы не сомневайтесь!

– Я не сомневаюсь. Взгляните, капитан, не привели еще фашиста?

– Перебежчика, товарищ майор! – со снисходительной улыбкой поправил Ухов. – Это разница.

– Да, да, конечно. Взгляните, пожалуйста.

Вслед за капитаном Уховым вошли перебежчик и его конвоир. Крупная, широкоплечая фигура немца почти целиком загородила дверной проем, поэтому маленькому, щуплому конвоиру пришлось толкнуть его в спину, чтобы протиснуться вперед.

– Товарищ майор, по вашему приказанию задержанный перебежчик доставлен, – доложил он.

– Почему один конвоируете? – спросил начальник разведки, разглядывая обоих. Главное даже не то, что боец был мал ростом, а то, что он был очень молод…

– Не могу знать, – растерялся солдат. – Старший сержант приказал.

– Хорошо, с этим я разберусь.

Получив разрешение, немец грузно сел на табурет, привычно доброжелательно улыбаясь, приложил два пальца к губам:

– Bitte rauchen, Herr Hauptman! [7]7
  Разрешите закурить, господин капитан! ( нем.).


[Закрыть]

Ухов с готовностью полез в карман за папиросами.

– Отставить! – негромко сказал Розин. От табачного дыма его сегодня мутило. Немец понял это по-своему и озабоченно перевел взгляд на майора.

– Успеется, я задержу его ненадолго.

Он сказал это по-русски, но немец вдруг успокоился. «Понял или догадался? – подумал Розин. – Надо проверить». Он сел за стол.

После обычных формальностей – имя, фамилия, номер части, обстоятельства и причины перехода – майор спросил перебежчика, хорошо ли его кормят. Тот с готовностью ответил, что да, очень хорошо, и отпустил неуклюжий комплимент по поводу безупречного произношения Розина.

– Герр майор никогда не был в Берлине?

Розин сказал, что не был, но надеется попасть туда в самое ближайшее время, и немец рассмеялся в знак того, что по достоинству оценил шутку.

– Гитлер проиграл войну, – сказал он. Розину показалось, что эта фраза, как, впрочем, и все остальное, была заранее подготовлена. Он задал вопрос о семье: о жене, о детях. В этих случаях пленные ведут себя одинаково: стараясь разжалобить следователя, плачут, хватаются за сердце, падают в обморок. Макс Риган – так звали перебежчика – в точности повторил всю сцену. Рукава солдатского мундира – судя по документам, Риган служил в саперной роте 242-го пехотного полка – были ему коротки, воротник тесен, да и весь мундир узок, словно достался ему с чужого плеча. На открывшемся запястье синела татуировка. Розин загнул рукав еще дальше. Синие линии татуировки стали гуще, один скабрезный рисунок наплывал на другой.

Еще в самом начале допроса Розин обратил внимание на глаза Ригана. Перебежчик никогда не смотрел прямо, а всегда куда-то вбок и обязательно исподлобья. Но главным было даже не это – в конце концов, большинство пленных вначале боится поднять глаза на русского офицера, – главным было то, что Риган, очевидно, привык так смотреть… Привык и к инсценировкам, вроде той, которую разыграл только что. Следовательно, неволя для него не новость. Татуировки могли быть сделаны в тюрьме.

– Разденьте его, – приказал разведчик.

Когда мундир был снят, Розин резким движением сорвал с сидевшего Ригана рубашку. Немец вскочил.

– Что вы делаете? – прошептал Ухов. – Он же пленный!

– Ich bin krank! [8]8
  Я болен! ( нем.).


[Закрыть]– сказал Риган, явно понимая, о чем говорит капитан.

– Теперь это не имеет значения, – спокойно ответил Розин. Перебежчик забился в угол, глаза его испуганно забегали.

– Вы не имеете права! Я добровольно перешел на вашу сторону!

Но Розин уже поднимал его руку вверх. На коже виднелся четкий ряд цифр. Это была группа крови.

– Вы эсэсовец, – все так же спокойно произнес Розин, снова садясь за стол, но уже по-иному глядя на солдата, – эсэсовцы в плен не сдаются, следовательно, вы заброшены к нам специально. Далее, у вас нет семьи, нет детей, но зато есть прошлое уголовника и убийцы. Сколько лет вы провели в тюрьме? Все, что вы раньше говорили на допросах, – ложь. Вы хотели обмануть нас, и за это будете расстреляны.

Он говорил, не повышая голоса, без выражения и лишних эмоций, делая вид, будто все это ему давно надоело и что не впервые сегодня выносит он такой приговор. Он видел, как вытягивается побелевшее лицо Ригана и сам он медленно сползает с топчана на земляной пол.

Капитан Ухов растерянно смотрел на майора. Сколько раз ему говорили о гуманности, о человечности, и вдруг тот самый человек, который до сих пор олицетворял эту самую гуманность, собирается совершить совсем другое!

«Черт бы побрал этого парня! – в сердцах подумал, в свою очередь, Розин, мельком увидев бледное лицо Ухова. – Чего доброго, вступится за немца и провалит так хорошо начатый спектакль».

Однако опасался он напрасно; немец был слишком уверен в том, что русские именно так и поступят, и не смотрел по сторонам. Об их азиатской жестокости он слышал раньше. Но Риган не хотел умирать. Все, что угодно, только не это! Ему нет еще и тридцати… Какой жестокий, пронизывающий взгляд у этого майора! Тот первый, коренастый и хромой, сначала тоже буравил Ригана своими угольными, всегда немного прищуренными глазами, но Риган чувствовал, что он ничего не видит в его давным-давно наглухо закрытой от всех посторонних душе. Этот же вместе с нательной рубашкой словно сорвал с него кожу… Что ему нужно? Похоже, он и так все знает. А если не все? Если предложить ему сделку? Продать Хаммера, Книттлера, вообще всю шайку к чертовой матери и самого Шлауберга в придачу? О дьявол! Почему молчит этот человек? Кто он? Следователь? Палач? Прокурор? И вдруг Риган понял: он разведчик! Ему наплевать, кто перед ним – эсэсовец или простой пехотинец, его интересует другое.

– Господин офицер, если гарантируете мне жизнь, я сообщу вам очень много интересного, – сказал он.

– Чем вы нас можете удивить? – равнодушно произнес Розин, убирая в полевую сумку какие-то бумаги. – И потом, вам нельзя верить.

– Клянусь, то, что я скажу теперь, будет правдой! – горячо воскликнул немец. Розин изобразил на своем лице раздумье.

– Хорошо, – сказал он наконец, – но сначала давайте уточним ваши прежние показания. – Он взял протокол допроса Ригана, составленный Уховым. – Сколько тонн горючего и какого именно находится на складе в Алексичах? Какова там охрана? Еще раз напоминаю: ложь будет стоить вам жизни.

Риган снова заколебался. Либо сейчас он станет предателем, но получит жизнь, либо останется верен фюреру и вознесется на небо. Он выбрал первое.

– В Алексичах нет никакого горючего. Почти нет. Два или три каких-то бака, так, на всякий случай…

По изменившемуся лицу Розина Ухов понял, что немец сказал что-то очень важное, но майор быстро взял себя в руки, и командир разведки успокоился. Сделав вид> будто зачеркивает что-то на листе бумаги, Розин сказал:

– Это соответствует сведениям, полученным нашей разведкой. Если так пойдет дальше, мне действительно придется вас оставить в живых… – Он видел, как Риган быстрым движением вытер потный лоб. – Сколько солдат сосредоточено в этом районе, танков, самоходок?

– Там стоят танки… – Риган говорил медленно, будто приоткрывал тяжелую завесу. – Много танков. Мы свозили их тягачами отовсюду. Вы увидите их сами, когда займете Алексичи. Некоторые были так искалечены, что нам пришлось собирать их по частям…

Розин быстро встал и подошел вплотную к эсэсовцу. Напряженно следивший за ним Ухов на всякий случай подался вперед.

– Довольно. А теперь – так же честно – место прорыва! Ну, быстро!

Немец снова побледнел.

– Этого я не знаю.

Розин повернулся к Ухову.

– Товарищ капитан, приведите в исполнение. Нечего с ним больше церемониться!

Риган, как подкошенный, повалился на колени.

– Помилуйте, господин майор, я сказал все, что знал! Клянусь вам!

– Вот как! А ты славно говоришь по-русски! Ухов!

– Господин майор, еще одну минуту! Только одну! Место, где мы перейдем в наступление, держится в строжайшей тайне. Я простой солдат и узнаю об этом не раньше других, но зато я сообщу вам, где находится бригаденфюрер Шлауберг! Это хорошая плата за мою жизнь, не правда ли?

– Назови хотя бы примерно, где генерал намеревается выходить из окружения. Далеко это от Алексичей или близко? В какой стороне?

– Я могу только предполагать, – с трудом ворочая языком, проговорил Риган, – но дайте же хотя бы глоток воды! – Розин сделал знак Ухову. – Если генерал начал стягивать войска к месту прорыва, то совсем недавно. День-два, не больше. До этого вся техника, люди, склады с горючим были рассредоточены на большой территории. – Он облизнул пересохшие губы. – Да, стягивает… Но это не будет спасеньем, нет. Они все погибнут, герр майор. Все до одного. Я знаю, ваши солдаты не простят нам того, что мы натворили у вас за три года войны.

Вошел Ухов с котелком, Риган схватил его обеими руками и стал пить, захлебываясь и проливая воду на волосатую грудь.

– Ну хорошо, допустим, вы об этом ничего не знаете, – успокоившись, Розин снова перешел на «вы». – Где Шлауберг?

– Он в своей резиденции в Великом Бору. Говорят, там есть большой красивый дом – имение русского помещика, который когда-то дал от вас тягу…

Когда майор Розин появился в узле связи, там уже было несколько человек Последним вошел полковник Бородин. Все стояли, окружив рацию, работавшую на волне «Сокола».

– Ну что, – спросил Бородин, – отозвался?

– Никак нет, товарищ полковник, – ответил начальник связи, – молчит.

Временами радисту казалось, что он слышит слабые позывные «Сокола», он вздрагивал, прижимал ладонями наушники и кричал: «Сокол»! «Сокол»! Я – «Заря»! – и тогда стоявшие за его спиной офицеры нагибались над ним, забыв о рангах, теснили друг друга плечами, но наваждение проходило, радист успокаивался, офицеры расправляли согнутые спины.

Бородин пошел навстречу начальнику разведки дивизии.

– Что перебежчик? Есть новое?

– Все новое, Захар Иванович.

– А именно?

– В Алексичах для нас устроен цирк. Никакого наступления на этом участке не будет.

– Вот это фокус!

– Да. Мне надо срочно в штаб дивизии.

Он пошел к выходу, но ему навстречу спешил дежурный штаба полка.

– Товарищ полковник, к нам генерал.

Все, кроме радистов, повернулись к выходу, замерли в положении «смирно». Комдив вошел, как всегда, не торопясь, окинул взглядом присутствующих, поздоровался, не глядя, сбросил бурку подоспевшему ординарцу, пожал руку Бородину, За ним, нагнувшись, входили в блиндаж начальник политотдела дивизии и адъютант генерала, а чуть позже – полковник Чернов.

– Докладывай, Захар Иванович, коли есть о чем, – сказал генерал, – ты, брат, в последнее время не очень-то балуешь нас хорошими новостями. Немцы у тебя перед носом, а ты о них ни слова.

– Есть новости, товарищ генерал, – ответил Бородин, – но я думаю, вам об этом доложит ваш начальник разведки. Он только что допросил перебежчика.

– Когда же ты успел, Розин? – спросил генерал, подняв глаза на майора. – Два часа назад ты был еще в штабе армии. Ну ладно, давай выкладывай.