Текст книги "Поединок над Пухотью"

Автор книги: Александр Коноплин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Однако ж эти полки бездействуют, Захар Иванович.

– Не бездействуют, подполковник. Уже не бездействуют. За последние дни в каждом моем батальоне снято с постов по два человека.

– Что значит снято?

– Ну, взято, похищено, украдено, черт побери! Эсэсовцам нужны «языки». По моему приказу были усилены посты, но и после этого солдаты продолжали исчезать. У генерала Шлауберга прекрасная разведка…

– Скажите! А мы и не знали!..

– Не иронизируйте. О каждом отдельном случае я докладывал, но вместо помощи получал нагоняй и советы поменьше спать. Очевидно, полковник Рябков думает, что со Шлаубергом покончено.

– Полковник Рябков вообще большой оригинал, – задумчиво проговорил Степняк, – чтобы его в чем-то убедить, приходится каждый раз пролезать в игольное ушко… Кстати, какой помощи вы от него ожидали? Он не командующий, а всего-навсего начальник разведки армии.

– Мне нужны разведчики. Старые, опытные бойцы и командиры.

– Ишь чего захотели! Впрочем, что я говорю! У вас же и разведка почти укомплектована! Процентов на семьдесят, я думаю.

– Юрий Владимирович, мне надоело говорить об одном и том же. Разведка более других нуждается в опытных кадрах, а у нас среди офицеров ни одного профессионала. Положенный полку разведвзвод только формируется. Взяли кого из пехоты, кого из артиллерии.

– А те два младших лейтенанта? Я сам с ними беседовал. Прямо из училища. Что вы на это скажете?

– Пока ничего. Мне нужны лазутчики. Бывалые, стреляные. Сейчас от таких зависит все. А из этих один стихи пишет, другой абсолютно безынициативен. Там, куда они пойдут, нужны другие качества.

За перегородкой снова наступила тишина.

– А не переоцениваете ли вы, Захар Иванович, этого Шлауберга и его разведку? – спросил наконец Степняк. – У страха, говорят, глаза велики! Ну, положим, сняли с постов нескольких солдат… Да когда же такого не бывало? Они у нас, мы у них…

– У меня гибнут не одни солдаты. Недавно ударом ножа в шею был убит командир огневого взвода лейтенант Гончаров. Правда, он был зенитчик, а не пехотинец…

– С ним погибла санинструктор Рогозина, – подсказал кто-то.

– Да, знаю. – Степняк помолчал. – А тот лейтенант? Он что, оказывал сопротивление?..

– Да. Возле него нашли его собственный кинжал и следы крови. Кровавый след вел через овраг к реке. Там обрывался. Скорей всего труп убитого Гончаровым разведчика эсэсовцы спустили под лед.

И снова за перегородкой долго молчали. Затем подполковник сказал:

– Конечно, «язык» им необходим. Что за люди пропавшие солдаты? Могли они, скажем, под пыткой сообщить немцам важные сведения?

– Важнее всего для Шлауберга знать состав моего полка. А эти сведения получить не так уж трудно. Солдат он брал из всех трех батальонов.

– Значит, вы считаете, полковник, что теперь они знают, с кем имеют дело?

– Считаю.

– И думаете, что после этого пойдут на прорыв?

– В самое ближайшее время. Фронт пока еще близок.

– Это верно. Против нашей армии на линии фронта у них две танковые дивизии и тринадцатый механизированный корпус. Многовато. Если у ваших подопечных, Захар Иванович, рации в порядке, они довольно скоро договорятся.

– Рации у них в порядке.

– Что же они передают?

– Не знаю. В иностранных языках не силен, а переводчик по штату не положен.

– Капитан Раменский, надо немедленно прислать кого-нибудь, знающего немецкий. Там у нас есть бывшие учителя…

– Слушаюсь.

– Кто стережет Шлауберга с востока, Захар Иванович?

– Пятьсот двенадцатый и частично батальон Сиротина.

– А на севере? Простите, я человек новый…

– Там болота. Чаще всего незамерзающие, а у Шлауберга полно всякой техники. Движение его в том направлении маловероятно, но на всякий случай там наши пулеметные точки.

– Выходит, у него действительно нет другого пути, кроме как идти на вас… Хорошо, я доложу о вашем положении, думаю, командование сможет выделить немного техники. Со специалистами хуже. Армия сейчас в трудном положении, а наверху – вы понимаете меня? – ждут результатов именно на нашем участке. И немедленно! А это уже не шуточки. Говорю вам как бывший работник штаба фронта.

– Нам бы дальнобойную в первую очередь! – сказал Бородин. – И снарядов побольше. Разгромили бы за милую душу.

– Без вас разгромят, придет время. Ваша задача удержать их на месте любой ценой. Слышите? Любой! Покуда у армии появится возможность с ними разделаться. Выполните задачу – честь вам и хвала, не выполните… – Степняк вздохнул, заскрипели ремни портупеи, видимо, поднялся со скамьи. – Я вам не завидую.

Разведчики кинулись к выходу. То, что они сейчас услышали, было в полном смысле военной тайной. Возможно, им тоже дадут прикоснуться к ней, но только с краешку. В армии и разведчику полагается знать не больше, чем надо для выполнения задания.

Вызвали их сразу же после отъезда оперативников. Кроме командира полка, начальника разведки дивизии майора Розина и начальника штаба дивизии полковника Чернова, в блиндаже находилось человек пять офицеров штаба полка. Разведчиков попросили подойти к столу. Офицеры придвинулись ближе, вынули и разложили на коленях карты. Необычное совещание началось.

Необычным и удивительным было то, что офицеры штаба обращались с ними как с равными и ничего не скрывали, повторяя почти все то, что говорилось получасом раньше. Постепенно необычность обстановки перестала отвлекать и смысл сказанного начал доходить до сознания во всей своей суровой неприкрытости.

– В расположение окруженной немецкой группировки, – сказал начальник разведки, – мы посылаем три группы. Их основная задача – засекать любые передвижения противника, возможно точнее определить численность личного состава и техники, направление движения и действия противника. Вот почему ваши группы маневренные. – Майор обвел сидящих острым, как бурав, взглядом. – Нам особенно важно знать место сосредоточения сил врага, выяснить направление предполагаемого удара. Прошу следить по карте… Старшина Верзилин! Сидите, сидите… Маршрут вашей группы: от точки перехода через реку – она вами изучена – до селения Бязичи идете вдоль западного края лесного массива, затем пересекаете… – Он нагнулся, чтобы разглядеть обозначения на карте. – Здесь, по-видимому, болото. Как вы думаете, товарищи?

– По-моему, вполне проходимое, – сказал полковник Чернов.

– Во всяком случае, должно быть проходимым зимой, – подтвердил начальник разведки полка капитан Ухов. – Извините, товарищ майор, мы сделали все, что могли…

Розин недовольно покачал головой.

– К сожалению, наши доморощенные разведчики дошли только до его края и ничего определенного сказать не могут. Но над болотом стоит туман. Это надо учесть. Возможно, местами оно не замерзает. Вам это тоже предстоит узнать, товарищ старшина. Итак, пересекаете болото с запада и выходите к Бязичам. Отсюда впервые посылаете донесение голубиной почтой. В наше время такая связь – диковина, следовательно, ваши донесения немцы не перехватят. О дальнейших действиях вас уже инструктировали, но есть кое-что новенькое. – Он подождал немного, пока затих скрип скамеечек. – Есть сведения, к сожалению, пока не проверенные, что сейчас Шлауберг находится в своей резиденции на хуторе Великий Бор. Тут есть старая помещичья усадьба, до войны в ней помещалась начальная школа. При генерале до двух батальонов эсэсовцев, техника. А вот какая, выяснить не удалось. Предполагаем, что это бронетранспортеры и самоходки – все то, что можно быстро перебрасывать с места на место. Перед хутором с юга на север тянется озеро Лебяжье. Судя по карте, оно около трех километров в длину. На юг и на восток от него местность болотистая, стало быть, Шлауберг обойдет озеро с севера. Здесь на его пути Бязичи… Вам все ясно, старшина?

Верзилин вскочил, вытянул руки по швам.

– Так точно, товарищ майор!

– Главное – не упустите его передовые подразделения. Следите за ними. И будьте предельно осторожны: подразделения Шлауберга могут быть рассредоточены по всей этой территории. – Майор обвел рукой центральную часть карты. – При наличии автомашин и другой техники такая рассредоточенность не помешает ему в один прекрасный момент собрать все силы в кулак. Ну, с вами все, желаю удачи.

– Разрешите мне. – Сашкин голос сорвался, он закашлялся, покраснел. Лица офицеров повернулись в его сторону. – Разрешите, товарищ майор, мне… моей группе взять маршрут старшины Верзилина, потому что ему все равно, а мне, у меня… В общем, я его квадрат как свои пять пальцев знаю.

Полковник поднял на него свои черные, цыганские глаза.

– Что, родом отсюда?

Стрекалов замялся.

– Да не то чтобы родом… Служил здесь. Неподалеку…

– В самоволку бегал, вот и знает кое-что, – пояснил за него Чернов. Тонкие губы Розина тронула едва заметная усмешка.

– Это правда?

Стрекалов пожал плечами:

– Почему же непременно в самоволку? За продуктами ездил неоднократно. Опять же насчет гужтранспорта посылали… Да и при отступлении пришлось в этих лесах плутать.

– Ясно. – Розин положил на стол карандаш. – Как ваше мнение, товарищи?

Офицеры зашумели. Выслушав каждого, Розин снова взял в руки карандаш, постучал им по столу.

– Значит, так: менять маршруты не будем. Старшина Верзилин сам опытный разведчик, а его направление наиболее вероятно для движения Шлауберга. Дублировать его будет группа старшего сержанта Драганова. Таким образом, в квадрате «4-а» будут действовать две группы. Третий по значимости маршрут группы сержанта Стрекалова. Нам стало известно, что в Алексичах Шлауберг сосредоточил довольно крупные силы. Для какой цели – пока неизвестно. Не исключено, что удар будет именно в этом направлении. По крайней мере, именно здесь находится наиболее сильная радиостанция, с помощью которой Шлауберг договаривается с Бушем. Поэтому мы решили этой группе дать рацию и радиста. Четвертым в группе Стрекалова будет переводчик.

– Разве он уже прибыл? – поспешно спросил капитан Ухов.

– Из штаба еще нет, – ответил Розин, – но у нас неожиданно обнаружился солдат, владеющий немецким. Он сам попросил взять его в задание, непременно с сержантом Стрекаловым. Мы с начальником штаба решили рискнуть…

Он кивнул оперативному дежурному, плащ-палатка, разделявшая блиндаж надвое, колыхнулась, и перед изумленным взором Стрекалова появилась красная от смущения и радости физиономия Сергея Карцева. Очки в роговой оправе задорно поблескивали.

– Студент! – простонал Сашка. – Без ножа зарезал!

В свой орудийный расчет Стрекалов больше не попал. Его группу поместили в отдельной землянке, где раньше жили связисты. В железной бочке жарко горели дрова, заново набитые сеном матрацы испускали медовые запахи и манили в свои объятия.

– Связисты для нас постарались, – обронил Зябликов, когда Сашка вошел. Раздетый до нижнего белья, он колдовал над рацией. Богданов крепко, по-младенчески, спал, причмокивая губами, Сергей Карцев – он пришел сюда раньше Стрекалова – безуспешно пытался пришить чистый подворотничок к гимнастерке. Через пять минут выяснилось, что новые ботинки ему велики, шерстяные домашние носки прохудились, а наматывать портянки он так и не научился.

– Уродит же иная баба… – ворчал Стрекалов, направляясь к старшине в каптерку. Но нужного размера и там не нашлось. – Хай обувае яки е, – решил Батюк. – Бильше портянок намотае, теплише буде.

На том и порешили. Сидя на нарах, студент виновато моргал близорукими глазами.

У Стрекалова имелись наручные часы. Правда, женские. Шли они не так чтобы очень плохо. Нормально шли. Не любили только покоя. Если Сашка останавливался, вставали и они. Поэтому сержант взял за правило передавать их каждому очередному часовому, заступающему на пост.

– Пускай по морозу побегают, – говорил он.

В начале первого ночи Стрекалов вышел из землянки. Сегодня в ноль часов тридцать минут должна уйти в тыл противника первая группа Верзилина, за ней через полчаса – Драганова. Ровно через сутки в это же время наступит и его, Стрекалова, черед.

Незаметно для часовых он покинул траншею и, проползя по-пластунски метров двести, залег, выбрав пригорок повыше. Здесь было ветрено и небезопасно – могли подстрелить свои, – но зато отсюда можно было увидеть даже слабый огонек на том берегу, услышать выстрелы.

Стрекалов не знал, в каком месте обе первые группы будут переходить реку, и поэтому наблюдал за всем видимым пространством. Ночь стояла тихая, безмолвная; казалось, немцы покинули позиции на том берегу. Сквозь легкую мглу кое-где мерцали звезды – быть назавтра метели, – легкий морозец чуть трогал нос, щеки.

Сержант отогнул рукав; большая стрелка только-только подобралась к цифре 6. Стрекалов сдвинул шапку набок и, повернув голову, ловил ухом слабый ветерок. За рекой было по-прежнему тихо. Прошли или завалились? Видимо, прошли.

Сержант тем же путем вернулся в землянку. Его группа спала, возле двери стоял незнакомый часовой, а у стола сидел молоденький младший лейтенант, которого Сашка тоже видел впервые.

– Где вы были, сержант? – строго спросил он.

– До ветру бегал, – не моргнув глазом, ответил Сашка.

– Почему не доложили? – Младший лейтенант старательно хмурил тонкие, дугой изогнутые брови. – Я командир взвода разведки.

– Сержант Стрекалов, – представился Сашка, – командир отделения. Стало быть, группу поведете вы?

– Нет, группу поведете вы, – не смутившись, ответил младший лейтенант, – я в другой раз.

Стрекалов успокоился.

Младший лейтенант скомандовал «подъем», выстроил всех в одну шеренгу и тщательно проверил все, начиная с брючных карманов и кончая оружием. Документы, красноармейские книжки, комсомольские билеты и письма Стрекалов сдал еще вечером, но у Карцева в кармане оказался листочек с новыми стихами…

– На первый раз делаю вам, сержант, замечание, – сказал командир взвода, закончив проверку, – больше чтоб этого не было.

Весь этот день Сашка с Богдановым провели на Убойном. Окопчик был неглубок – поленились наблюдатели сделать его поглубже – и не спасал от ветра. Тулуп Сашке достался дырявый, валенки просушить он не успел и к вечеру совсем закоченел. Глеб сначала посмеивался, потом сам начал страдать, правда, по другой причине.

– Хоть бы на самую маленькую оставил! – ворчал он, вытряхивая карманы. – Может, у тебя где завалялся чинарик?

Сашка мотнул головой: его карманы младший лейтенант потрошил особенно тщательно.

Квадрат действия группы Стрекалова ограничивался на юге грейдерной дорогой, на востоке – небольшим озерком без названия, на севере – деревней Юдовичи. В хорошую погоду с такой высоты весь его квадрат был бы, наверное, виден, но, как нарочно, с раннего утра погода испортилась. Легкая поземка постепенно превратилась в настоящую пургу; пелена снега окутала все вокруг, и единственное, что они еще видели, это корявый ствол изуродованной снарядом березы на обрыве у реки, откуда завтра начнется их путь в неизвестность.

Пользуясь метелью, в неурочное время к ним пришел капитан Ухов. Именно пришел, а не приполз, так как после полудня видимость стала еще хуже. Сидеть в нейтралке в таких условиях становилось бессмысленно. Вместе с капитаном пришел и младший лейтенант.

– Ну что, старшой, ничего нового? – спросил капитан и достал папиросы. Закурили все, кроме младшего лейтенанта.

– А ты чего, Сулимжанов? – спросил Ухов. – Бросил, что ли?

– Не положено, товарищ капитан, – сурово ответил тот. Шел он сюда согнувшись, а подойдя, спустился в окоп и сидел там, не поднимая головы. – Немцы заметят.

Ухов засмеялся.

– Чудак! День ведь, а не ночь – это во-первых.

Во-вторых, метель, а в-третьих, дорогой Мустафа, делать можно все, если умеючи. Вот смотри! – Он сильно затянулся папиросой, спрятав ее в рукав шинели. – Заметил огонь?

– Нет, не заметил.

– То-то!

– Огонь не заметил – запах слышал.

– А ветер? Откуда дует ветер? К нам дует, а не от нас!

– Это правда, – не сразу ответил Сулимжанов, – только нарушать все равно не положено.

Ухов усмехнулся, покачал головой, дескать, вот уже и яйца курицу учить начинают, но это было не осуждение, а скорее гордость за своего нового подчиненного.

– Умный мужик этот капитан, – сказал Стрекалов, когда офицеры ушли, – понимает, что курить все равно будем, так чтоб делали это умеючи…

– Значит, все еще учат? – с сердцем воскликнул Богданов. – А я, признаться, думал, что с этим покончено!

– С чем покончено? С учебой? – изумился Сашка. – А ты знаешь, что говорил старшина Очкас?

– Не знаю, – произнес Богданов.

– Он говорил: «Разведчик учится всю жизнь, а погибает все-таки из-за пустяковой ошибки».

Богданов покосился на сержанта и ничего не сказал.

Часов в пять, когда было уже темно, их отозвали с Убойного.

В землянке Стрекалов разделся до нательного белья, чего не делал с госпиталя, й, накрывшись настоящим одеялом, байковым, таким же мягким, как в госпитале, захрапел. Богданов и Зябликов последовали его примеру. Теперь для них не существовало ни подъема, ни команды «в ружье!», ни «к орудию!». В какой-то момент они перешли черту, которая отделяет обыкновенных людей от тех, кому суждено нечто иное. По неписаному закону они могли позволить себе многое, что было запрещено другим, ибо они были теперь не прежние, а совсем другие, находящиеся на особом положении. Привилегированность разведки никем искусственно не создается, но она исходит из самих условий, в которые эти люди поставлены. Война никого специально для войны не отбирает. По мобилизации в строй становятся люди разные, иногда такие, которым лучше бы сидеть над чертежами, для которых рытье окопов – каторга, сон на свежем воздухе – нездоровье, обычный бой – психическая травма. В разведке таких нет и быть не может. Разведка – это призвание, профессия; разведку надо любить. Обычное для других пехотных подразделений принуждение здесь противопоказано и встречается крайне редко. С тем, кого пришлось принудить, обычно вскоре расстаются навсегда…

Обо всем этом мог бы поведать своим подчиненным сержант Стрекалов, но, во-первых, у него на это не оставалось времени, во-вторых, он не любил громких фраз. Для него служба в разведке была просто трудной работой. То, что в его группу «сунули» Сергея Карцева, его не на шутку тревожило. Кто не был в поиске, тот не знает, каково приходится разведчику, когда сзади плетется недотепа, которому то и дело требуется нянька. В то же время Стрекалов понимал, что переводчики в армии не валяются. Старшина Очкас, например, – он тогда еще был сержантом – несколько раз ходил на задание с пожилым человеком – учителем по профессии. Случалось Очкасу на спине приносить обратно своего переводчика – не выдерживал тот длинных переходов, – и он очень горевал, когда учителя взяли в штаб дивизии.

До некоторой степени мирило Сашку с Карцевым еще одно обстоятельство: умел студент в нужный момент находить точные слова, после которых все становилось на свои места.

Как-то Сашка спросил, как ему это удается. Студент глянул на него, протер очки и ответил:

– Это за меня логика делает. Наука такая есть.

«Одолеть бы мне эту науку, – подумал Сашка, – я бы давно в командиры взвода вышел…»

В последний раз пришлось Стрекалову побывать в штабе вечером – вызвали для встречи с корреспондентом фронтовой газеты «За Отчизну!».

То, что корреспондент оказался девушкой, Сашку неожиданно развеселило. Молоденькая, светловолосая, она сидела за столом и во все глаза смотрела на Стрекалова.

– Вам и раньше приходилось ходить в разведку? – задала она первый вопрос и замерла, подняв авторучку, приготовившись занести на бумагу Сашкины слова.

– Сотни раз, – не моргнув глазом, охотно сообщил Сашка.

Корреспондент что-то записала в блокнот.

– Судя по всему, для вас это дело привычное?

– Угу.

– Расскажите, с каким заданием вас посылают сейчас?

Стрекалов удивленно поднял брови.

– Разве вас не предупредили, что рассказывать об этом я не имею права?

– Это так, – подтвердил начальник штаба майор Покровский, – вот уж когда вернется…

– Извините… – Она покраснела. – Тогда расскажите, что вы чувствуете каждый раз, когда идете в очередную разведку. Чувствуете ли вы особый прилив сил, вдохновения, что ли?.. Не кажется ли вам, что в этот момент за вами следит… вся страна?

– Чувствует, – поспешил заверить ее Покровский. – Все он, конечно, чувствует, только не всегда может это выразить.

Девушка снова что-то записала.

– Ну а в личном? – спросила она уже уверенней, взглянув на Сашку.

– Что в личном? – спросил ом.

– У вас есть дети?

– Думаю, что нет.

Девушка перестала писать и даже немного откинулась назад.

– То есть как это, думаете? Вы что, не знаете? – Сашка молчал. – А, понимаю! У вас, может быть, родился сын или дочь, а вы об этом не успели узнать. – Она торопливо и радостно принялась нанизывать строчку за строчкой. Покровский укоризненно покачал головой.

– Ну вот, теперь вам легче будет сказать мне, что вы чувствуете, вспоминая свою семью.-. – Она сложила руки в кулачки и прижала их к груди. – Вы не удивляйтесь, но нам, то есть газете, это очень важно знать!

– В личном плане я ничего чувствовать не могу, – сказал Сашка, – не положено.

Майор крякнул от досады и отвернулся.

– Я понимаю… – Трофейная авторучка отказывалась служить. То ли в ней кончились чернила, то ли девушка в волнении открутила не то. – Здесь много всяких тайн, но ведь личные чувства воина – это же не военная тайна! Об этом же можно! – Она с мольбой взглянула на Сашку. – Ну, пожалуйста, хоть что-нибудь! Видите ли, у нас редактор… Ему вынь да положь очерк о разведчиках, а у меня без лирики не получается… – Она склонила голову и стала рисовать на бумаге квадратик. – И вообще я в газете вторую неделю.

Покровский присел на скамейку.

– А до газеты где служила? Или, может, прямо с гражданки?

– Нет, до газеты я в политотделе работала. А туда прямо из института. Только начала привыкать, а тут: «Вы нужны в газете…»

Металлический колпачок авторучки звякнул, покатился и исчез под столом. Девушка поспешно нырнула за ним и здесь встретила Сашку.

– Знаете, я понял, что я чувствую, – шепнул сержант, в темноте ловко схватив ее тонкое запястье, – я чувствую, что полюбил вас с первого взгляда. Если вернусь живым…

– Пустите руку! – попросила она.

– Обещайте, что выйдете за меня замуж!

– Вы что, не нашли более подходящего места для объяснения?

– Не нашел. При свете я краснею.

– Что-то не заметила… Да пустите же меня! Ах!

– Ну что, нашли? – как-то уж слишком заботливо спросил Покровский, заглядывая под стол. – Ну-ка, Ошурков, посвети им фонариком!

– Спасибо, не надо, – испуганно ответила девушка, встала, скомкала исписанные листы, сунула блокнот в карман.

– У меня все, товарищ майор, разрешите идти? – Лицо ее пылало.

– Как, уже? – удивился начштаба. – А я слышал, будто все корреспонденты ужасно надоедливые люди. Простите великодушно…

– Значит, не все… Разрешите идти?

– Ну что вы заладили, идти да идти! Оставайтесь, чайку попейте. Я вас вареньем угощу. Клубничным.

– Спасибо, меня машина ждет.

– Подождет, ничего не случится. Ошурков, неси чай!

Длинный нескладный Ошурков в помятой, кое-как заправленной под ремень гимнастерке принес большой алюминиевый чайник и две кружки. Потом снова нырнул в угол, занавешенный плащ-палаткой, и появился, держа в руках двухлитровую стеклянную банку, завязанную чистой белой тряпочкой.

– Вот, все тут…

– Ты что, не видишь? Три кружки! – сказал, не слушая его, начштаба. – Садись и ты, сержант. Наверное, давненько домашнего варенья не пробовал.

– Так точно, товарищ майор, – согласился Стрекалов, – третий год казенное варенье едим, надоело.

Майор добродушно засмеялся, едва заметная улыбка тронула губы девушки. Она все еще стояла возле двери, только теперь слегка прислонилась к косяку. Майор взял ее за руку, усадил за стол.

– Нечасто и нашему брату приходится вот так, по-домашнему… Ошурков, а колбаса где? Ты что же, а? Сам не дошурупил?

– Я-то дошурупил, – сказал, выходя из-за плащ-палатки, Ошурков, – да только нету ничего. Одна казенная питания осталась. Был давеча шматок сала, так вы его тому беженцу отдать приказали.

– Да, верно! – подумав, сказал майор. – Такой, понимаете, забавный парнишка. «Я, – говорит, – товарищ красный командир, скоро сам немца бить стану, только вот на ноги поднимусь. Отощал малость…»

Несговорчивый Ошурков все-таки сжалился и принес немного домашней, пахнувшей чесноком бараньей колбасы, сдобных сухарей, козьего сыру и, главное, шоколадных конфет. Девушка-корреспондент понемногу оттаяла, оживилась, глаза ее подобрели. Обхватив кружку обеими руками, она дула в нее, близко поднося к лицу, и от этого на ее коротком, чуть вздернутом носу появились капельки пота. На Стрекалова она больше не взглянула ни разу, зато он не спускал с нее глаз. Ему нравилось, как она держит кружку, как пьет – беззвучно и незаметно, – как откусывает от конфеты крошечные кусочки мелкими и белыми как снег зубами.

– Из сорока двух учеников моего класса, – говорил, расчувствовавшись, майор, – предвоенного выпуска только шестеро не поступили в институт. Остальные блестяще сдали экзамены и, если бы не война… Да вы ешьте, не смотрите на меня. Мне ни баранины, ни шоколада нельзя… Да, а его вы сфотографируйте обязательно. Может, с точки зрения женщин и не больно красив, но как военный могу сказать: этот юноша далеко пойдет. Если, конечно, с ним ничего не случится…

– Здесь мало света, – сказала она, – и вообще… поздно. Разрешите мне уехать, товарищ майор. Меня ждет редактор.

Сашка ее не провожал. Он презирал интеллигентские штучки…

– Дикарь ты, брат! – сказал, вернувшись, майор. – Даже не проводил!

– Приказа не было, товарищ майор…

– Каждый уважающий себя обязан уважать и других. Тем более если это женщина!

РАДИОГРАММА

«Секретно!

В штаб 10-й Отдельной механизированной бригады СС

х. Великий Бор, 7 декабря 1943 г.

Довожу до вашего сведения, что операция по прорыву на запад утром 7 декабря не состоялась. Несмотря на наличие во всех подразделениях достаточного количества автомашин, 430-й полк прибыл в район сосредоточения с опозданием на 1 час 10 минут, а 277-й отдельный саперный батальон на 1 час 42 минуты. Во избежание напрасных потерь я вынужден был отменить наступление. Напоминаю: успех всей операции возможен только под покровом темноты или в сильный туман. Только паника в рядах большевиков, растерянность, вызванная внезапностью нашего наступления, могут обеспечить нам победу. В данном случае эти важные факторы были утеряны.

Вину за несвоевременный выход в район сосредоточения пехотных подразделений отношу целиком за счет халатности бывшего командира 430-го пехотного полка майора Лернера и бывшего командира 277-го отдельного саперного батальона гауптмана Байера.

Приказываю: обоих передать военно-полевому суду.

Требую от всех командиров частей: впредь назначать командирами рот и взводов только офицеров СС.

Командиром 430-го пехотного полка назначаю своего заместителя, штурмфюрера СС Эрвина Ченчера.

Бригаденфюрер С С Шлауберг».

РАДИОГРАММА

«Совершенно секретно! Командующему 2-й армией фельдмаршалу фон Бушу

х. Великий Бор, 7 декабря 1943 г.

Согласно вашему приказу от 24 ноября с. г. продолжаю удерживать позиции в треугольнике Платов – Ровляны – Окладино, находясь при этом в полном окружении. Насколько я понимаю, ваши планы – прорвать фронт русских – изменились. Произошло ли это в результате недавнего наступления большевиков или по какой иной причине, судить не смею. Верные долгу и фюреру, мы продолжаем выполнять ваш приказ. Вероятно, до вас доходят сведения, кроме тех, которые я посылаю регулярно, о боевых действиях, проводимых нами, крупных и мелких диверсиях в тылу русских. Считаю долгом напомнить, что именно в результате этих действий русские продолжают удерживать в районе Платова и Ровлян вобщей сложности около дивизии, которая, не будь нас, была бы поставлена против 2-й армии.

Считаю долгом сообщить, что у вверенных мне частей на исходе бензин и боеприпасы, нет медикаментов, продуктов питания.

Все вышеизложенное заставляет меня заявить следующее: если в течение ближайшей недели мы не получим действенной помощи, Германия лишится своих лучших солдат!

Бригаденфюрер СС Шлауберг».