Текст книги "Через дно кружки"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Адександр Леонидович Горохов
Через дно кружки…

© ГБУК «Издатель», 2015

© Горохов А. Л., 2015

Повести

Через дно кружки был виден кусок мутного неба…

1

Через дно кружки был виден кусок неба в окне. Небо казалось мутным, в потеках, крошках и пыли. Вместо солнца к нему прилип огрызок сыра. От неба воняло вяленой рыбой и прокисшим пивом. Дверь в сортир, возле которой были свободные места, не закрывалась, и оттуда тянуло продуктами полураспада того же пива. В проеме через дверь с провисшими петлями был виден унитаз, оцинкованное, почти черное ведро с обрывками газет и сверток. Сверток закрывал бачок вместо разбитой крышки.

Разбил крышку еще весной Малолетка. Ерш, видать, криво лег поверх «колес», сопляк еле дополз до унитаза и грохнулся на него. Крышка – вдрызг. Сам, падая, порезал вену на руке. От страха, а может, от проглоченной смеси юноша отрубился и в этом невменяемом состоянии был обнаружен Гузом. Двухметровый хам Гуз вытер о пацана ноги, сплюнул и проорал уборщице.

Та поохала, шваброй потыкала в тело, увидела кровищу и с несвойственной возрасту энергией тоже заорала. Бомж Коляныч, обитавший уже с полгода при кафе и выполнявший все, разумно и несуетливо выволок полутруп за порог и прислонил к собачьей будке возле дороги так, чтобы вызванная «скорая», сразу как подъедет, заметила и мимо не проскочила.

Кровища текла, «скорая» не ехала. Лужу увидал кобель и стал слизывать. Должно быть, это и спасло сопляка. По крайней мере, так говорил потом медбрат из доехавшей через час «скорой». Короче, кровь остановилась. Когда прикатил «уазик»-«скорая», умная псина лежала на руке и тем не давала вытекать из нее бурой жидкости. Врачиха из машины выходить побоялась. Вышел этот самый медбрат. Замотал бинтом малолетнему придурку руку и пошел принять для сугрева стопарь, а заодно потом запить это паленое безобразие пивом.

Возле стойки разговорился с Гузом. Слово за слово, приняли по триста каждый. А Гуз еще до, кроме пива, успел три по сто в себя влить. И зацепились – кто кого перепьет, тот и будет все оплачивать. Как идиоты. Короче, после пяти литров пивища Гуз проломил медбрату башку бутылкой с самодельным кизлярским коньяком. Потом медику пятнадцать швов наложили. Кто-то вызвал «ментов». Медика загрузили в его же «скорую», громилу – в милицейскую «пятнашку». Вроде все угомонилось. А Малолетка полежал-полежал и оклемался. Штаны мокрые и грязные снял, потом умылся из лужи и назад в кафешку нашу придорожную притопал. На улице-то еще холодно было. Март. Вот уж точно, марток оставит без порток! Короче, зашел, дрожит, хочет воды выпить. Мутит его снова. Все вспомнили, что эта «комедь» из-за него началась, заржали, приголубили, по плечу похлопали, усадили за стол. Сперва «кофеем» отпоили, пожрать пирожков с капустой дали, а когда окончательно юный герой в сознание вернулся, налили для дезинфекции и очистки организма перцовой.

Оказалось, что пацан потерял память. То ли это случилось в тот день, то ли раньше, ответа не было, но малолетку назвали Малолеткой и составил он компанию Колянычу. Дела в кафешке шли неплохо. Может, потому, что хозяин был оборотистым общительным добряком и выпячивал напоказ свою дружбу с правоохранителями. Может, удачливость даровалась ему за то, что частенько прощал постоянным клиентам долг и в тяжелую жизненную минуту наливал самогонку завсегдатаям за просто так. Может, по жизни сложился ему фарт за все беды и тяжести, которые случились до того. Короче, эти двое тут прижились.

Однако дело не в них, хотя вообще-то и в них, но не сейчас.

– На чем ты меня перебил? Через дно кружки был виден кусок неба… Небо было в потеках, пыли… воняло рыбой и прокисшим пивом. Свободные места были только возле сортира. Дверь не закрывалась… В проеме унитаз, сверток. Сверток вместо разбитой крышки. Вот! СВЕРТОК!

Сверток закрывал бачок вместо разбитой крышки. Разбил крышку полгода назад, еще весной сопляк. Ерш криво лег поверх «колес», сопляк еле дополз до унитаза и грохнулся на него. Крышка – вдрызг. Пардон, это я уже рассказывал.

А! Я сижу, гляжу на небо через кружку, не спеша отхлебываю… Ага, а напротив, за тот же стол уселся хлыщ. Уселся и глядит. Мне через пиво видно. Сперва через дно был виден кусок мутного неба в потеках, а потом появился этот. Хлыщ. Сидит и воздух глотает в такт моим пивным глоткам. И глядит преданно, как пес на кусок сервелата.

Я прервался, говорю:

– Оставить?

Он:

– Чего оставить?

– Хлебнешь, – говорю, – пивка. Поправишься.

– Если не затруднит, будьте столь любезны, не откажите.

Хуже нет интеллигентской сволочи, слова по-человечески не скажет, все с вывертом. Нормальный сказал бы: «Братан, оставь пивка, душа горит после вчерашнего» или еще чего такое. Ну да хрен с ним. Я кивнул. Прикинул, сколько глотков осталось моих, отхлебнул и передал кружку этому. Не зажилил. Оставил почти половину литровой кружки. Граммов четыреста. Ну не меньше трехсот. Не меньше. Короче, со стакан оставил.

– Благодарствуйте, – пробормотал алкаш и присосался к янтарному жизнеспасительному напитку.

Видать, прижало мужичонку. Глыкал смачно, с захлебом и счастливо.

Я был в порядке и, чтобы не спугнуть свою жизненную удачу, понял: надо поделиться, помочь горемыке. Пошел к бару и принес две пол-литровых кружки. Себе и этому.

Алкаш допил, оторвался и звучно вздохнул.

– Тяжело? – спросил я.

– Бывает, – потупил взгляд он.

Помолчали. Потом хлыщ встрепенулся, приосанился, отхлебнул из новой кружки и спросил:

– А вы Сэлинджера читали?

Я хмыкнул.

– А чего это его читать. Он сам мне читал свое.

Мужичонка икнул, уставился на меня, покумекал, спросил:

– По-английски?

– Ну не по-японски же, – пожал плечами я.

– И «Над пропастью…» читал?

– И во ржи читал, – я хотел скаламбурить, добавив, «я не ржу», но передумал и сказал: – А что, задело произведение?

– Задело? Задело, это не то слово. Это про меня старик написал! Все про меня! От первой до последней строчки! Все про меня!

Хлыщ задергался, засуетился, очки сползли к губе. Он пальцем ткнул в дужку, промахнулся и попал в глаз. Глаз задергался, вывалился и булькнул в кружку.

Наступила неловкая пауза.

– Надеюсь, вы уже допетрили, что предыдущая фраза, да и другие, до нее и которые будут после – не штампы, а… Ну, короче, так веселей говорить.

Короче, глаз булькнул в кружку. Хлыщ бережно, двумя пальчиками с оттопыренным мизинчиком вытащил, стряхнул, облизал, промокнул неприлично чистым здесь, на лавке возле сортира, фланелевым платочком и впихнул око на место.

Опять помолчали. Отхлебнули пива. Снова помолчали. Я заметил:

– Теперь читать будет в два раза сложней. Особенно Сэлинджера.

– Пустяки, – лихо ответил он. – Я его наизусть знаю.

– Тогда другое дело, – согласился я и стал рассказывать историю: ― У нас в деревне, а я в юности там главным спецом два года отрабатывал после вуза, у одной старушки произошел случай. Ее корова наткнулась на ветку или сучок и покалечила глаз. Старушка корову к ветеринару. Тот чего-то сделал, заклеил, может, продезинфицировал, ну вот, как вы сейчас, короче, подлечил, но корова осталась с одним глазом. А старушка охает, переживает, плачет, как теперь ее буренка будет. А этот фельдшер говорит: «Ты чего, Клавдия́, душу себе рвешь. Твоей Маруське газеты, что ли, читать, проживет и с одним глазом!»

Так потом над этими газетами вся деревня ржала. «Газеты ей, что ли, читать!»

– А как корова? – тревожно спросил интеллигентный алкаш.

– Какая корова?

– Ну, та, без очков, в смысле без глаза.

– А чего ей сделается! Прожила еще лет пять, а может, и больше. Я из этой деревни уехал через два года, она еще была. Кажется, старушка померла раньше Маруськи.

– Да, болеют одни, а помирают другие, – резюмировал алканафт. – А у меня выпадает этот протез! Но ничего, не впервой! И не такое случалось.

Я хотел сказать про зеницу ока, но промолчал. Допили пиво.

Сверток на унитазном бачке зашевелился. Потом заорал.

– Никак младенца подкинули! – прошептал хлыщ. – Теперь начнется! Ну, мне пора! Не поминайте, если чего, лихом.

И слинял.

Возле унитаза быстро собралась местная толпа. Уборщица развернула – точно! Оказался младенец. Откуда только этот хлыщ знал? Пацаненок. Большой. Месяцев пять, а то и семь. Появились советчики. Остряки предлагали на бутылку пива натянуть соску и пускай привыкает. Другие сказали, что надо в милицию позвонить. Третьи – в «скорую». Подошли Коляныч с Малолеткой. Коляныч взял орущий сверток. Пацаненок затих, улыбнулся и чего-то на своем младенческом сказал. Малолетка вытащил у бармена из холодильника пакет молока, побежал к повару. Разогрели. Сгондобили бутылочку, вместо соски натянули презерватив, прокололи в нем дырочку, и младенец зачмокал, а минут через пятнадцать заснул.

– Че делать-то будем? – спросил Малолетка Хозяина.

Тот пожал плечами. Короче, оставили. Хозяин бомжам по такому случаю выделил в подвале, рядом с разливочной, в которой те бодяжили из левого спирта коньяк, комнатенку. Поставил электрический калорифер на случай холодов. Уборщице велел для младенца всегда иметь молоко и готовить чего положено.

Старушка обозвала их дураками, сказала, что в таком возрасте ему не только молоко, но и другую еду давать надо.

Вспоминали, кто мог подкинуть, но, сколько ни силились, не получалось. Поминутно день расписали. Не складывалось. Не получалось. Наверное, только я знал кто. Этот хлыщ, небось, и подбросил. Про американского писателя туману напустил, нагородил для отвода глаз, а как убедился, что малыша заметили – вмиг слинял.

Хозяин на всякий случай поддатым стражам порядка доложил, те отмахнулись, так и стали жить. Одним меньше, одним больше – разницы не проглядывалось. А хлопот и забот прибавилось. Но и радостей прибавилось. За зиму Киришка подрос. Пацаненка назвали Кириллом. Это от Хозяина. Тот сказал:

– Оставляйте, если хотите. Вместо киришки на туалете оказался непонятно как. Пускай у нас будет. Бог дал, пусть будет.

Вообще-то Ашот говорил всегда без акцента, разве что для куража за столом, когда произносил длинные красивые тосты, да еще когда волновался. А тут выскочила из него эта «киришка» и превратилась в имя.

Так младенец стал Киришкой, а уже из Киришки сам собой получился Кирилл. На всякий случай Коляныч, который до того, как оказался в кафешке, был классным художником, смастрячил для младенца нотариальную копию свидетельства о рождении с печатью. Умный! Само свидетельство на бланке с водяными знаками сделано. Такое хрен подделаешь. А копию на обыкновенной машинке сляпали. Ну, печать и подпись – это для Коляныча вопросом не было. Получилось – не отличишь от настоящей. Себя написал отцом. Так что все получилось чин чинарем. Однажды приперлись настырные дамочки из отдела по детишкам. Кто-то им, видать, стуканул про пацана. Коляныч эту бумагу показал. Они повертели липовую копию. Одна, крашеная, с прической, что на две головы хватит, спрашивает:

– А где подлинник?

Коляныч, как артист, плечами пожимает.

– Жена, – говорит, – порвала по злобе, когда от нас с младенцем уходила к любовнику. Что было делать, пришлось копию в загсе брать. А там только такую дали.

А тут и Ашот пришел на помощь. Каждой по пакету с конфетами, шампанским и прочей вкусной снедью притащил. Они и отстали. Мы думали, что снова за подарками припрутся, даже поворчали на него. Нет, не пришли. Отстали.

Киришка рос быстро и был не по годам толковым и сообразительным. Может, от запаха левого спирта и самогонки в подвале, но это навряд ли. А скорее, от ароматов лекарственных трав, которые весной и летом собирали и сушили, а потом на них для отбивки запаха настаивали алкогольные коньякообразные напитки. А я думаю, потому, что весь год бегал свободно по окрестностям, делал настоящую работу, ел натуральную, а не синтетическую еду, пил воду не из ржавого водопровода, а из родника, и вообще дышал воздухом свободы и любви. У Коляныча, Малолетки да и у Ашота менялись придорожные жены, каждая чего-нибудь привносила в воспитание Кирилла. Отсюда, должно быть, сметливость пацаненка и взросление его умножались пропорционально количеству матерей. Учили мальчонку все. Каталы – карточным приемам, цыганки ― гадать и гипнотизировать, китайцы ― терпению и трудолюбию, немцы ― аккуратности и порядку, евреи ― оборотистости, способности выкручиваться, выживать, договариваться, русские – вообще всему. Даже Гуз в короткое между отсидками время учил уму-разуму. Как вести себя при задержании, в камере, на зоне. Что можно, а чего не делать никогда! Учил драться. Как отбиться от троих, а то и пятерых. Куда и как бить. Чего какие татуировки означают. И вообще, учил по-своему, жестко. Но все было на пользу. Жизнь протекала постепенно, но быстро, и к четырнадцати годам Киришка стал взрослым, умудренным колоссальным опытом и разумом всех завсегдатаев кафешки правильным пацаном, вот-вот готовым пополнить места не столь отдаленные.

– Опять надо пивка подлить. Закончилось! Я сейчас.

…Так, на чем остановился. Ага! Значит, отдаленные места. К чему это я? Вечно ты меня перебиваешь! На чем я остановился? Через дно кружки был виден кусок неба… Небо было в потеках, пыли… Свободные места возле сортира… Дверь не закрывалась… Сверток вместо разбитой крышки. Киришка. Подрос. Вот!

К четырнадцати Киришка стал взрослым, вот-вот был готов переселиться в места не столь отдаленные.

Любил он в этой жизни всех нас, но больше других Коляныча, Ашота да Малолетку. Своих детей Хозяину воспитывать не довелось. Но об этом как-нибудь потом. Тоже непростая история. Так вот, получилось, что вся любовь и Ашота, и Коляныча обернулась на найденыша. Про Киришку все понимали и не хотели разлучаться, чтобы после, лет через сколько-то случайно узнать, что его зарезали в камере или на зоне или сам помер, не дожив и до двадцати.

Постепенно возникла у Ашота идея выучить Кирилла на экономиста или юриста. Посоветовался с Колянычем. Тот с тех самых пор, как появился Кирилл, постепенно перестал пить, хотя это, видать, было непросто, и из бомжа превратился в помощника Ашота. Народ верно говорит – талант не пропьешь. Ашот постоянно советовался с ним. Вместе они расширяли кафешку, пристроили к ней дорожную гостиницу. И однажды Хозяин посадил Коляныча в машину, ничего не говоря, повез к нотариусу, где, несмотря на бурные возражения последнего, переписал половину своих владений на него.

Кстати, Малолетка тоже здорово продвинулся с тех пор, как появился в кафешке. Парнем он оказался сообразительным, и хотя не смог припомнить, как здесь оказался и кем был до потери памяти, но однажды, увидев по телевизору компьютер, вспомнил, что свободно владел этой техникой. Проверили. Действительно! Купили ему новейший комп, провели интернет, и стал он легко управляться со всеми бухгалтерскими и экономическими делами и в кафешке, и в гостинице. Сделал сайт гостиницы, и свободных номеров, наверное благодаря и этому, практически никогда не было. Не было у него проблем и с налоговой. Отчеты сдавал вовремя и так делал, что сами налоги были минимальными, но выходило у него все по закону, а проверяющие как ни крутились, как ни искали, как ни набивались на взятки, подкопаться не могли. Откуда только брались у Малолетки знания законов и подзаконов. Должно, из прошлой жизни. Он и Кирилла приучил к компьютеру, да так, что тот легко мог взломать любой сайт и проникнуть куда была охота.

– Пожалуй, пора отвлечься. Расскажу вам немного об Ашоте, чтобы дела и поступки его не удивляли и понятны были.

Давным-давно влюбился армянский парень в русскую девушку и переехал в этот городишко. Поженились. Работали, дружили, в общем, было у них все, как обычно. А через год началась война. Пришел парень осенью сорок четвертого года из госпиталя без ноги. Слава богу, пришел. Живой. Подлечился. Немного окреп. А вскоре родился у них сын, Ашот. Жила семья трудно. С одной ногой не очень-то много возможностей, но он придумал. Занялся сапожным делом. Сначала чинил старые башмаки, а потом и новые стал делать. Обуви в магазинах не было, а делал он хорошо и со временем быт наладился. Отец и мать любили друг друга. Влюбился и Ашот. Влюбился рано. Классе в шестом. В красивую девочку. И та его полюбила. Стали дружить. Да вот беда. Родители девочки возненавидели парня. Лютой ненавистью. За что? Почему? А просто. Запретили девочке встречаться с Ашотом. А у них любовь. Вопреки всем запретам. И, небось, пережили бы этот родительский идиотизм, да отец у девочки был военкомом города. И как только подошла Ашоту пора служить, сразу после выпускных экзаменов враз его запихнули на Дальний Восток. Подальше от этих мест. В самую глухомань. На границу с Китаем.

Служил парень хорошо. Оказалась в нем эта самая армейская жилка, и скоро стал он сержантом. А тут китайцы сначала с провокациями, а потом и вообще затеяли микровойнушку. Командира взвода убили, и стал взводным Ашот. Отбил атаку, воевал правильно. По-хозяйски. Умно. Подоспели наши. Ну, в общем, что было там, старшее поколение знает. Получил Ашот медаль «За отвагу» и отпуск домой. Приезжает, а девушки его нет. Умерла при родах. Дочка живая. Наш герой к ней. А военком не пускает. Пошел вон, говорит, убийца моей дочери. Ни мозгов, ни доброты у него после беды не прибавилось. Выгнал. Ашот на нее никаких прав не имеет. Потому что не успели зарегистрироваться. Этот же папашка помешал. Ашот за вечер поседел. А наутро из комендатуры послали патруль его арестовывать за дезертирство. Добрые люди успели сообщить, и уехал Ашот обратно в свою часть. Там ему предложили поступать в училище. Окончил. Быстро дослужился до старлея. Потом командировали советником или еще кем, точно названия не знаю, на Ближний Восток. Ранило. Выжил. И после госпиталей вернулся в городишко к стареньким родителям с двумя орденами и медалью отставной капитан. Узнал страшную весть, что дочки его больше нет. Все семейство – и отнявший его счастье военком, и его жена, и его, Ашота, родная дочка – разбились в машине. Поддатый военком ехал на дачу, свалился с моста и все…

Жениться у Ашота не получилось. Хотя многие женщины на него поглядывали. Мужик он крепкий, ладный, уверенный. Одним словом, офицер. Женщины обычно таких не упускают. Чуют в них настоящих мужчин, не фуфлистых пижонов. Конечно, дамы у него были. Но не женился он. Должно быть, слишком любил свою Леночку. Ну да не будем ворошить. Не женился и все. Родители один за другим умерли, и остался он бобылем. А когда началась перестройка, пенсии не стало хватать ни на лекарства, ни на пропитание, продал он квартиру и выкупил придорожную кафешку. Дела в ней поставил, как умел. Основательно. Отбился и от бандитов, и от налоговиков. Постепенно сжился с этим новым занятием. Его здесь уважали. Любили. Тут он был среди друзей. Тут забывал о прошлых бедах.

– Так вот. О чем я? Да! Об обучении. Так вот, возникла у Ашота идея выучить Кирилла на экономиста или юриста. Посоветовался с Колянычем.

Коляныч сам постоянно думал о том, что пацан может пропасть, и идею Ашота об обучении Кирилла, конечно, одобрил. Призвали Киришку. Сами уселись в ряд за столом, его поставили напротив, строгие и серьезные, назвали Киришку официально Кириллом, рассказали о планах и долго все обсуждали.

Киришка кивал, соглашался, проникся и был готов хоть завтра в институт. Выработали тактику, стратегию и как люди практичные и конкретные начали воплощать в реальность.

А далее моя очередь подошла. Стал я главнее и нужнее всех. Как учитель и человек со связями.

– Собственно, отвлекусь. Сгоняй, сынок, за пивом. Скажи бармену, что для меня. Дадут без очереди.

Итак, как я стал учителем. Сначала вообще, а у Кирилла уже потом, много лет после.

Сначала никаким учителем я не был, а после отработки в колхозе главным специалистом, а по сути, главным инженером, потянуло меня в науку. Стал работать в НИИ, защитил диссертацию, изобретал для оборонки и космоса.

НИИ наш был в Сибири. Морозы жуть! А нам для всяких экспериментальных целей и соблюдения особой чистоты полагался спирт. Ректификат! Не поганая вонючая гидрашка, а настоящий! И было ее… Короче, в нашей комнате кувшин трехлитровый всегда полный был. А в углу канистра алюминиевая десятилитровая. Тоже полная. Всегда! На мороз – отхлебнул. С мороза – отхлебнул. Просто так, взгрустнулось, тоже отхлебнул. В общем, месяца через три стал я замечать, что рука сама собой к кружке тянется, а ноги сразу к столу, где этот самый кувшин стоит.

Э, думаю, да так спиться запросто можно. И пресек. Вовремя! А некоторые ребята, умнейшие, спились. За два года! Напрочь! Безвозвратно.

А я остановился. Сумел! Защитил кандидатскую, про докторскую стал подумывать, материал набирать, эксперименты делать. Работай – не хочу! Все под интерес! Азарт! Да ладно, чего я воздух зря сотрясаю, тебе не понять. Теперь все за деньги. Вместо зеленых глаз у вас, недоумков нынешних, зеленые баксы.

Ну, короче, потом началось то, что началось. Любимая Родина-мать распочковалась на пятнадцать республик свободных, незалежных, независимых, а знал бы родные речи остальных свободных братских народов, еще тринадцать раз повторил, на каких. Оборонка загибалась, космос… Космос, он как понятие философское был вечно, но заказов на научные и конструкторские работы не делал…

А незадолго до обвала пригласили меня в этот городишко в филиал закрытого НИИ. Завлабом. Обрадовался! Перебрался. Квартиру успел получить. Работу развернул. Ну, думаю, сбываются мечты идиота. Но старого мудрого директора института, который меня пригласил, вскоре перевели в Москву. И появился новый. Бывший чиновник из министерства. Так сказать, дитя науки перезрелый. И поехало! И началось.

По большей части у нас всегда и все делается не благодаря, а вопреки. Начальство из таких, каким был этот новый, получается трусоватым. Чего делать сам-то не знает и пытается предугадать мысли вышестоящих, его сюда поставивших, дабы претворял и блюл их интерес. Нужные, полезные для дела решения принимать, извините, трусил. Да и не понимал, какие решения были нужны в то перестроечное время. Но по части воровства и плутовства быстро освоился и стал гением. Супергением!

Ты, парень, не переживай, это не теперь и не с нашего НИИ началось. Это было всегда. Джордано Бруно кумекал, кумекал, умную вещь высказал – его в инквизицию! Это, говорят, чушь, а значит, ересь! Отрекись! Пацан уперся, гордый шибко был. «Не отрекусь», ― говорит, ну его, как полено, в костер. Упертых не только у нас, их никогда и нигде не любят. Сильно умных тоже.

Вот Галилей, тот поопытней был, знал, что против лома нет приема. Сказали, что не вертится земля. Не положено. Не вертится – так не вертится. Он и отрекся. По крайней мере, жив остался. Коперник, тот еще правильней поступил. Написал все и в стол положил, после смерти прочитали, а он тю-тю, в костер не поместишь!

И сейчас ничего не изменилось. Только вместо костра другие приемчики, не такие живодерские, а по сути… Ну да ладно, не в том суть.

Так что, парень, ты не очень-то на ученые звания, степени, награды заглядывайся. Они по большей части у чиновников от науки имеются. Чиновничкам чего себя не побаловать. Им сам бог велел быть при чинах и регалиях. А настоящим подвижникам по шапке или по балде. Сильно умные! Не вылазь! Ты погляди, у них во всех научных статьях куча авторов. Слово придумали для этого специальное – соавторы. Это они, что ли, каждый по строчке пишут, как Ильф и Петров? Нет, парень, пишет один, а остальные начальнички не пускают в печать, не подписывают сопроводительные бумажки или что подобное, пока их не припишут. Или еще чего такое делают. Например, он, этот автор, все материалы принесет, чтобы начальство сопроводительные бумаги подписало, – неделя проходит, две, он туда. «Как дела, – говорит, – когда отправите?». А ему: «Что отправите?». – «Как что, статью в журнал!». – «Какую такую статью? Не видели, не знаем. Должно быть, затерялась». И снова по кругу. Приемов много – суть одна. Стать мечтает начальник великим ученым! А как стать? Развить, придумать своими мозгами новое научное направление? На это мозгов нет и талантов тоже нету. Бог не дал! Остается напечатать множество статей. Получить множество патентов на изобретения. А как написать и получить, если, по сути дела, бездарь, тупица и сам не можешь. Ну просто никак не можешь, хоть сдохни, нету на это ни мозгов, ни способностей. А должность есть! И власть какая-никакая, а тоже имеется. Вот и приписывают себя к работам умных, талантливых. Да еще впереди всех приписывают. Первым в статье. Как руководитель, генератор, так сказать, идей. Основатель нового научного направления!

Если, к примеру, у тебя на улице стащат кошелек, тот, кто украл, это вор. Все знают. А тут эти воры от науки называются научными руководителями, хотя ничем не руководят, консультантами, хотя никого не консультируют. И получается, что вроде бы он подсказал идею или предложил сделать именно так, как сделано. И уже не вор, а соавтор. Спросишь, зачем им это? Как зачем, для престижа. Чтобы сказать еще большему начальству: «Я автор тысячи восьмисот статей и пятисот изобретений»! А это престиж. На нем стоит должность, авторитет у начальства, а значит, и достаток, почет, деньги. А начальство-то по сути тоже проходимцы, но в другом, в способах достижения своих целей, верят или делают вид, что верят, вроде как вот какой умный гений у нас руководит этим институтом! Надо к нему прислушаться, глядишь, чего умного подскажет! Не, хлопцы, не подскажет. Он только и умеет, что себе чужие идеи присваивать, а по сути воровать! И воруют. Да еще как воруют. Денежки-то бюджетные и немалые. В этом деле эти самые лжеученые даже не доктора – академики!

Но начальство большое на это смотрит сквозь пальцы. У них имеется своя выгода. Если прижмут за провалы и проколы, то можно на этих академиков свалить. Мол, нам великий ученый, доктор, академик консультации и рекомендации давал. Уж если он промахнулся, то другие и подавно провалили бы дело.

Я эту их липовую науку хорошо понял. Слава богу, теперь ушел из этого гадючника. Как говорится, более не причастен! Зато у нас ракеты летали, а теперь падают! Ну да ладно, чего-то я разболтался.

Так вот, когда это все началось, а по сути все лопнуло, ученые среднего пошиба, вроде меня, стали перебиваться кто чем. Иногда по привычке по праздникам собирались вместе, вспоминали, как делали настоящее нужное для страны дело, печалились, ругали нынешних научных деятелей-бездеятелей.

На таком вот празднике я и стал учителем.

– А ты молодец! Сообразил, принес три литровых и сухариков. Молодец. А то бегай каждый раз за кружкой.

Так вот, через дно кружки был виден кусок неба в окне… Сверток закрывал бачок вместо разбитой крышки. Киришка – Кирилл… Собирались вместе по привычке по праздникам. На таком празднике и предложили мне стать учителем.

Предложение это показалось сначала нелепым. Потом забавным. А сделано оно было по пьянке в знакомой компании, куда директор школы попал случайно. На предложения поучительствовать я согласился сразу. Тоже по пьянке и тут же про него забыл.

Но через день директор позвонил и возмутился, почему я не пришел к нему в школу и не написал заявление.

– Какое заявление?

– Как какое, мы же договорились. Ты преподаешь у меня в школе с завтрашнего дня!

– Я?

– Через час жду! – Он повторил адрес школы, еще раз сказал, что через час ждет, и повесил трубку.

Ведомый вдруг появившимся инстинктом подчиненного, я надел костюм с галстуком, почистил ботинки и поплелся в школу.

По дороге вспомнил, как мы в тот день оказались рядом за столом, познакомились, потом пили, как я спорил и доказал, что Тарковский – о-го-го, а Вознесенский – фуфло. При этом сказал «пардон». Вспомнил, как прочитал единственно знаемое стихотворение классика, потом свое, написанное в институтской юности и вдруг всплывшее на волне принятой смеси шампанского и водки. После каждой рюмки я говорил прилипшие «пардон» или «о кей».

Директор утвердился, что рядом с ним полиглот, знаток словесности и гений. Спросил, где сейчас работаю. Я сказал, что неделю назад сокращен по причине того, что НИИ лопнул. Он воспринял это как дар божий и тут же пригласил к себе в школу сеять разумное и прочее. Я согласился, но объяснил, что не биолог, в сельском хозяйстве хотя когда-то работал, но по электрической и механической части и сеять вряд ли получится. Директор сказанное воспринял как юмор, показал на меня пальцем, сказал: «Жванецкий!», и мы, как оказалось, договорились.

Школа была в десяти минутах от дома, но я успел придумать убедительные слова, почему не смогу преподавать, а вот имя-отчество потенциального работодателя не вспомнил.

Кабинет директора был на втором этаже. На двери, слава богу, висела табличка.

– Петр Николаевич, я вас приветствую, – начал я.

Потом мы пожали друг другу руки, поговорили ни о чем, и я произнес выученные по дороге аргументы против учительствования. Главным и решающим, как мне казалось, было то, что когда-то давным-давно я окончил совсем не тот институт, был спецом сначала по электрике, потом механике, потом триботехнике, потом экологии, а преподаванием в школе отродясь не занимался.

– Ну и что? – отмел этот довод директор. – Я вообще окончил строительный институт. Водоснабжение и канализация. И ничего, преподаю физику, а когда надо, и химию. А ты, кандидат наук, подавно справишься. А месяц назад русачка ушла в декрет, так на меня еще и русский с литературой свалились. Пойми, учителей нет. А эти пединститутские девицы вообще ничего не знают. Их старшекласнички просто посылают куда подальше. Слава богу, еще не насилуют во время уроков.

– А после? – заинтересовался я.

– Пиши заявление. Литература и русский твои, – не продолжил интересную тему мой будущий начальник и протянул лист.

Я вздохнул, про себя обругал собственную мягкотелость и под диктовку написал. Нарочно с ошибками. Мол, прочтет и не подпишет.

Он начал читать, по привычке красными чернилами исправляя ошибки. Однако в конце поставил не очевидную двойку, а визу: «Зачислить в штат на должность преподавателя…». Тут его рука все же дрогнула, остановилась, он вздохнул, сказал, что пока буду преподавать только литературу, а с русским подождем. И закончил: «На полторы ставки». Пожал мне руку, сказал «сработаемся», отвел к завучу и удалился.

Завучем был мощных размеров раздетый до пояса физрук. Гора мышц поднимала и опускала двухпудовые гири.

– Через месяц первенство области, хочу взять золото, – объяснил он, продолжая отжимать тяжести. – Николаич сказал, ты будешь литературу выпускникам впаривать. В шкафу программа на верхней полке лежит, возьми. И конспекты Танюшкины тоже возьми, пригодятся. Она начинала в этом году с твоими полудуркам работать, но вовремя смылась.