Текст книги "Человек-саламандра"

Автор книги: Александр Бирюков

Соавторы: Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Славная, если произвела неизгладимое впечатление на школьном вечере или на танцульках в дачном поселке.

Славная, но и гадкая…

Это уже сложные категории, это на уровне ощущений смутных. Быть славной, но гадкой изумительно. Неправильно, но наполняет негой…

Смущает неокрепший разум. Что-то заставляет шевелиться в душе. И тонкий, незнакомый еще аромат запретных плодов заставляет трепетать ноздри.

Не так мало для девочки, самое сильное эротическое переживание которой было год назад, от прочитанной тишком книги «Советы врача молодоженам». Смысл книги умная Лена оценила как советы пацанам, желающим не ударить в грязь лицом перед невестой. Для новобрачной книга давала мало. Получалось, что женщина, если любит, должна позволять…

И на основе того, что получится, учиться любви самостоятельно. Это оставляло простор для фантазии. Слишком большой простор. Потому что так и не удавалось понять, что будет-то, если это самое позволить. А домыслить не хватало информации.

Подслушала у одной девчонки, уже понахватавшейся опыта: «Я прелесть, меня нельзя не любить!»

И втайне завидовала, не в силах себе признаться.

Но такой подход к делу давал одну полезную способность: знать ощущения, сопровождающие неправильные и правильные поступки. А это в ее годы весьма немало.

И, прислушиваясь к ощущениям, она балансировала между детством и взрослостью.

Душ-водопад в этот раз ей понравился больше.

Однако…

Не всё ли время следит за ней Огустина?

Лена так стеснялась строгой «гувернантки», что готова была на какую-нибудь дерзкую глупость.

Но просто решила, что раз у них тут так заведено, то нужно и наедине с собой вести себя так, будто ты «под колпаком».

Эта мысль доставляла массу неудобств.

Невозможно же расслабиться.

Даже мыться хотелось, обнажаясь по частям.

Но Лена переборола себя.

Подозрения подтвердились, когда Огустина точно к концу водных процедур явилась с одеждой.

На этот раз вместо похода в гардеробную «гувернантка» сама принесла то, что Лене следовало надеть.

«Черевички» со шнуровкой, длинное платье изумрудного цвета с запахивающейся на бедре юбкой. И лентами спереди от талии до груди. Огустина помогла завязать хитрый бант на бедре и четыре банта спереди, для чего оказались и нужны ленты. Рукава надевались отдельно и пристегивались крючками к плечам. Они были двойными: до запястья в обтяжку и поверх – до локтя широким колоколом.

Все кромки платья были обшиты тонким и прихотливым золотым орнаментом.

Огустина властно усадила Лену перед зеркалом и наплела на полупросушенной полотенцами-промокашками голове штук двадцать косичек, с бантиками папильоток на концах, которые уложила, собрав в букетик на затылке, и закрепила заколкой из какого-то зеленого с бурым полупрозрачного материала.

Прическа напомнила Лене фильм «Небесные ласточки». И девочка почувствовала себя в таком виде какой-то легкой и легкомысленной.

Сделалось чуточку спокойнее.

Огустина настояла на том, что юной леди нужно работать над лицом, и намазала ее каким-то кремом, слегка стянувшим кожу и пахнущим резковато.

Однако к концу процедуры крем исчез с лица, впитался или испарился, сделав кожу мраморно сияющей и будто светящейся изнутри.

И запах из резкого стал легким, приятным, едва уловимым.

«Ага!» – подумала Лена.

В довершение Огустина разошлась и, заявив, что руки юной леди совершенно непозволительно запущены, предложила розовые перчатки из мягкой ткани.

Лена померила.

Перчатки были приятны на ощупь, но широкие, безразмерные. Пальцы в них болтались, и выглядело это, на взгляд Лены, смешно.

Огустина сказала, что нужно надеть перстни и кольца поверх и тогда будет хорошо. И носить не снимая до вечера, несколько дней, пока руки, многими трудами Огустины, не превратятся в изящные ручки настоящей юной леди.

При этом «yang lady» всё время звучало слитно, как «миледи».

– Ну, уж фигушки! – заявила Лена и сняла перчатки.

Огустина не настаивала, но качала головой и была недовольна.

«Этой позволить себя опекать, так она на шею сядет и не слезет!» – решила Лена.

Когда «гувернантка» дала понять, что на этом всё, Лена язвительно поинтересовалась, не забыла ли та чего.

Огустина подумала, но заверила, что ничего, по ее мнению, не забыто. Уж она-то знает.

Тогда Лена напомнила, what about… бельишка. Платье платьем, но и трусики неплохо бы…

Огустина переменилась лицом и заявила, что это вовсе не то платье, под которое надевают что-то. Оно же видно будет. А это совсем неприлично!

– Фиг поймешь вас, – проворчала Лена.

Вернулось смутное ощущение, преследовавшее во сне. Что-то по поводу непорядка в одежде, от которого не избавиться.

На том и порешили.

Огустина заявила, что времени нет, вот сейчас уже подается обед в малой столовой.

Заодно заметила, что на все случаи жизни есть специальная одежда, и если бы юная леди вместо посещения школы приобретала действительно полезные в жизни навыки, то знала бы, что отступления от платья к обеду могут быть позволительны только в исключительных случаях.

Лена не удержалась от сарказма, интересуясь, не следует ли переодеваться к завтраку, второму завтраку и между ними.

И получила вполне спокойный и рассудительный утвердительный ответ, что так всё и есть. Что юная леди должна переодеваться каждую четверть дневного времени суток, если не покидает дом, а если покидает, то и еще более того…

Куда уж более, Лена уточнять не стала.

Жрать хотелось как из пушки!

По дому потянулись соблазнительные ароматы, и Лена простила ради них всё и себе, и Огустине с ее навязчивой опекой.

Она вспомнила, как впервые, проснувшись под куполом-парашютом в спальне, подошла к окну.

Вид, тогда открывшийся с высоты, завораживал, пьянил величественной красотой какого-то потустороннего мира.

Только разобрать бы, по какую такую «ту сторону»…

Туман, гонимый ветром, словно облака, стелился внизу. Из него там и сям выступали округлые вершины деревьев или кустов. Огромный парк весь тонул в тумане. Вдалеке за парком начинался город. Виднелись старинные башни со шпилями, купола, островерхие и плоские крыши.

И было от движения тумана ощущение полета.

Может, по ту сторону это и значит буквально – по ту сторону неба, за облаками?

– О, как! – не выдержала Лена.

А действительно…

Нет, это было неверно по содержанию. Ни в какие летающие острова она никогда не поверит.

Но может быть, по сути, это в чем-то, где-то, как-то и верно?

– Вышла погулять, блин, Красная Шапочка, – самокритично молвила Лена, вспоминая начало своих приключений. – К бабушке намылилась на ночь глядя… А тут волк на классной, заморской, буржуинской тачке подваливает: «Давай, Шапка, прокачу!»

Ученые давно и безуспешно решают вопрос о том, чем человек отличается от животных. Некоторые опрометчиво относят к этой отличительной особенности такую сомнительную и трудноопределимую, такую эфемерную субстанцию, как разум.

Если кретин, ковыряющий в носу, существо никоим образом не разумное и куда менее симпатичное, чем мышка с глазками-бусинками, продолжает отличаться от животных, то о чем тогда речь?

Однако слоны, киты и даже осьминоги уже давно заподозрены учеными в способности мыслить, не только логично и целесообразно, но и осознавать себя как личность.

Некоторые люди, мыслящие узко и плоско, утверждают, что речь и только речь отличает нас от животных. Но, позвольте! Сравним долгие, утомительные и крайне бедные информативно речи политиканов и короткий ультразвуковой сигнал дельфина, при помощи которого он передает объемный образ реальности.

Нет и нет. Тут мы, может, и отличаемся, но не в лучшую сторону, а подобное отличие нам не подходит по определению, ибо нас интересует то, что делает нас выше животных в собственных глазах.

Некоторые горячие головы считают, что нас отличает юмор. Однако внимательные к своим питомцам владельцы кошек и собак могут возразить на это, что и животные нередко демонстрируют способность к таким каверзным проделкам, что не всякий юморист сравнится с ними.

Однако есть у человека и черта изумительная. Это определенный, безусловный, ярко выраженный рефлекс помощи ближнему, даже с риском для собственной жизни. И сколь цинично, сколь строго мы ни судили бы человеческую природу – этого у нас не отнять.

Взаимовыручка среди животных распространена. Ее диктуют простые законы выживания. Но ни один из них не станет помогать другому, если видит угрозу для себя. Исключением, которое только подтверждает правило, может служить самоотверженность собак, защищающих хозяина, которую они переняли от людей, никак не иначе.

Люди ненаблюдательные, мало знающие о жизни дикой природы, тут же поставят нам в вину не упомянутый нами материнский инстинкт, заставляющий самку защищать детеныша. Однако материнский инстинкт у животных – это такой же миф из мира науки, как «теплород» и марсианские каналы.

Публика на галереях равномерно двигалась в обход пирамиды, следя за участниками соревнований. И на втором ярусе вместе со всеми двигался человек, назвавший себя Рейвен. Его интерес к гонкам несколько отличался от интереса окружающих.

И нужно отметить, находясь в толпе, он не уступал по наблюдательности сыщику, который был на третьем уровне. От внимания Рейвена не ускользнуло то, что человек в зеленом плаще и котелке обратил на него внимание. Острый глаз вычленил из массы людей и спутников сыщика.

В ту же секунду Рейвен решил, что ему достаточно впечатлений и больше здесь задерживаться не стоит. Он мог только гадать о причине интереса к его персоне у незнакомцев, но как бы то ни было, а любого внимания к себе он стремился избегать.

Но именно рефлекс помощи ближнему заставил его поступить нелогично и парадоксально.

Хай Малькольм Лендер высказал, безусловно, правильное суждение, утверждая, что причиной страшной катастрофы стал «кольчатый червь» – «Челендж-Трек».

Создатели этого чуда техники вложили все интеллектуальные усилия в придание монстру небывалой мощности, неслыханного ускорения и способности преодолевать крутые подъемы.

Они, безусловно, стремились поразить воображение потенциального потребителя.

И они достигли своей цели.

Но в погоне за ней – этой целью – достойные мужи забыли о сочетании двух параметров, которые любой инженер со времен зарождения этой профессии всегда держит в голове и борется за единство целого в их балансе. Это сочетание прочности и жесткости конструкции.

Модульная машина была настолько новым решением, настолько неожиданным с точки зрения динамики, что, вложившись в прочность, ее создатели забыли о жесткости. Никогда еще доселе сцепки составов не испытывали таких поперечных нагрузок.

Ведь пассивные вагоны тянутся за паротягачом, и поперечные нагрузки при заносе на повороте компенсируются продольными, которые обеспечивает тяговое усилие.

Здесь же каждая секция вносила свою лепту в скорость. Продольные нагрузки были невелики, а достаточной жесткости в конструкции ничто не обеспечивало. И они не выдержали. Чего и следовало ожидать.

Центробежное ускорение, при невиданной скорости, вполне могло бы смахнуть с рельсов и вагоны. Но короткие, пыхтящие мотор-колесами секции оказались вне конкуренции по части саморазрушения.

Эту гибкую и потому неустойчивую машину накренило на повороте на правый борт, и средние секции оторвали колеса от рельсов.

Толпа ахнула, увидев, как медленно, несоразмерно стремительности происходящего, червяк выгибается, подобно личинке капустницы на листе, вздымая вверх и наклоняя вправо свою среднюю часть.

И публика, находившаяся не в лучшем месте для наблюдения происходящего, но услыхавшая по слаженному: «А-а-ах!», с этой стороны, рванула туда, где будет лучше видно.

Сотни и тысячи пришли в движение!

Жандармы пытались предотвратить давку.

И поскольку длины окружностей ярусов были, со всей очевидностью, разными, то и путь от места до места занимал меньше или больше времени.

Тогда как толпа на уровне Рейвена начала только еще уплотняться, на том уровне, где были Кантор и его спутники, – народ уже сплотился до монолита, через который не протолкнуться.

Кантора, Лендера и Орсона едва не смяли, когда народ двинулся на них. И Кантор потерял Рейвена из виду.

Публика еще ничего не поняла, но Рейвен уже легко перепрыгивал перила своего яруса, для того чтобы оказаться на нижнем.

Когда подошвы его ботинок, весьма примечательных ботинок, если бы кто-то обращал внимание на такие мелочи, коснулись настила, «Челендж-Трек» еще несколько мгновений кренился, удерживаясь от неминуемого крушения.

В тот момент, когда Рейвен перемахнул последние перила и оказался в узком коридоре, отведенном для дежурных жандармов, «Челендж-Трек» вдруг с лязгом и скрежетом, окутываясь клубами пара, свалился с пути, разрываясь и переворачиваясь.

Публика взревела.

Публика ахнула и застонала.

Публика метнулась волной туда и обратно.

Четыре секции червя угодили на шестой путь.

И набравший чудовищную инерцию «Айронинг-Рэм», тяжелый и непробиваемый, врезался в них с оглушительным лязгом и скрежетом.

Грейдерный нож бронированной машины подбросил вверх колесные пары, похожие на катушки для ниток, разрезая соперника, словно тесак омара.

Разламывая и дробя металл, могучая машина невольно продемонстрировала всю свою сокрушительную мощь.

И в тот же миг раздался первый взрыв.

И в сторону публики полыхнула целая туча горячего белого пара.

Если бы кто-то мог оторвать взгляд от происходящего, то заметил бы, что под прикрытием клубов пара темная фигура с необыкновенной легкостью перемахнула через последний барьер, отделявший его от поля, и метнулась в сторону катастрофы.

И тут…

И тут же громыхнул второй взрыв, и в тумане, накрывшем место происшествия, жалко и беспомощно затренькал колокольчик жандармской спасательной кареты.

Взорвались кольца котлов.

Колеса и части машины летели в толпу за ограду.

За победно выкатившимся из тумана железным монстром волочился шлейф обломков, зацепившихся за хвостовой грейдерный нож и вспахивающих газон.

Золотой экспресс, шедший по четвертому пути, был вынужден прекратить гонку, так как ему под колеса были отброшены полторы секции разрушенного червяка.

Скрежеща тормозящими колесами, он встал перед самой стеной тумана, и помощник машиниста, высунувшийся по пояс через переднее открытое окно, так как стекло враз запотело, заметил в тумане мелькнувшую через рельсы темную человеческую фигурку.

Но он не сказал никому ничего, бормоча что-то об Ангеле Последнего Дня и о том, что нельзя быть суеверным.

Затенькал еще один колокольчик спасательной кареты. К первой присоединилась вторая, за оградой…

Жандармы и несколько человек с нижней галереи только теперь устремились к пострадавшим в толпе и к обломкам, где должны были быть машинисты, без серьезных шансов застать последних живыми.

К этому времени Рейвен уже был на месте.

События развиваются в нарастающем темпе.

Темной тенью Рейвен стремительно перемещался в тумане. И когда жандармы приблизились к обломкам, отгороженным от всего мира плотной завесой, проявляя оправданную осторожность, из опасения новых взрывов, они вполне могли остаться без дела.

Старший по группе жандармский медик-спасатель Мортимер был опытен в деле оказания помощи при самых разных трагических обстоятельствах.

Его помощник Венс – помоложе, но выучка и какой ни есть стаж были при нем. Две пары жандармов с носилками скрылись в тумане. Мортимер и Венс выискивали потерпевших.

– Что с ним? – услышал Мортимер голос Венса.

«К кому это он обращается? – удивился старший группы. – Он что, сам не может осмотреть потерпевшего?»

– Не трогайте! – послышался испуганный и решительный одновременно незнакомый голос. – Кажется, повреждена шея. Тот джентльмен сказал мне так его держать и не менять его положение, иначе умрет! Не лезьте! Я держу его как велено!

– Что за ерунда!? – вырвалось у Мортимера, когда он устремился на голоса.

Вынырнув из тумана, он увидел странную сидящую пару. У одного человека была замотана шея и голова примотана к плечу. Причем между головой и плечом торчал гаечный ключ. Второй держал несчастного стоя на коленях и отмахивался от Венса, пытавшегося осмотреть потерпевшего.

– Отставить, Венс, – скомандовал Мортимер. – Осмотритесь тут!

– Слушаюсь, – отозвался помощник и скрылся в клубах пара.

Оттуда немедленно послышался его голос, командовавший жандармам с носилками:

– Труп оставьте пока, ищите раненых!

– Не трогайте! – испуганно взвизгнул помощник машиниста в форме Синдиката Мулера, державший своего командира с примотанной головой.

– Я не буду трогать! – горячо заверил Мортимер. – Только посмотрю!

– Хорошо, но грузить в карету нужно так, как есть, иначе умрет! – заверил перепуганный помощник машиниста.

– С чего вы это взяли? Вы же не медик.

– Но тот джентльмен сказал мне, как нужно делать, и я сделаю! – не унимался бедолага. – Всем святым, что есть святого, клянусь!

– Вы сами не пострадали?

– Нет.

– Хорошо! – принял решение Мортимер. – Санитары! Грузите этих двоих вот так, как есть. Возможно, этот джентльмен и прав, хотя я ничего подобного не видел.

– Сюда, шеф! – донесся из тумана голос Венса.

По дороге Мортимер обнаружил еще одного помощника машиниста. Проверил пульс и дыхание. Труп. Значит, может подождать.

Венс был возле командира экипажа, лежавшего на земле. У него была разорвана штанина, а рядом лежал окровавленный обломок обшивки паротягача.

– Что здесь? – резко бросил Мортимер.

– Здесь уже поработали… – растерянно бросил Венс.

– Кто?

– Вот он…

И тут Мортимер увидел странного человека, с которого ветер сдул клубы пара.

Тот стоял на коленях по другую сторону от потерпевшего и убирал в странный какой-то саквояж не менее странные черные инструменты.

– Я обработал рану, – с чудовищным каким-то, удивительным акцентом сказал тот. – Он вне опасности. Но больше, кажется, никто не выжил…

– Кто вы? – осознавая нелепость вопроса, выдавил Мортимер.

– Прохожий…

Мортимер определил в нем по одежде механика с воздушного судна.

– Вы медик?

– В некотором роде.

– То есть как?

– И медик тоже.

Мортимер никак не мог понять, что было не так в этом человеке. Похоже, странным было всё. В довершение, он провел рукой по своему раскрытому саквояжу справа налево, и ткань за рукой срослась с визгливым звуком. Не запахнулась. Не закрылась как-то, а именно срослась, оставив ребристый шов.

Только теперь Мортимер обратился к потерпевшему:

– Как вы?

– Неплохо.

Огромная рана во всю длину бедра наискось со внутренней стороны на внешнюю была стянута и сшита… проволокой. И поблескивала, будто остекленела.

– Он уколол меня пребольно… пальцем… – будто в бреду, говорил между тем раненый командир экипажа. – И я после этого совершенно не чувствую боли. Так и должно быть?

– Да, сэр, – с усилием подкачивая в голос уверенность, сказал Мортимер. – Сейчас едем в госпиталь. Вас осмотрит доктор. Думаю, всё будет нормально.

– Благодарю…

– Тут еще один… – послышался голос Венса.

Вверив командира экипажа заботам санитаров, Мортимер вновь устремился на голос помощника.

Ветер сносил пар, но невзорвавшиеся котлы тоже были повреждены и выдавали его всё больше.

– Что там?

– Нет, похоже, не успели, – сказал Венс. – Этот повис на тросе гудка. Смотрите.

Венс и тот странный механик дирижабля укладывали тело, снятое со случайной виселицы.

Мортимер осмотрел. Труп. Всё ясно. И отвернулся, сделал шаг прочь.

Услышал за спиной голос Венса:

– Прекратите!

Механик нездешний ответил, очевидно, на своем языке:

– Poshol ti… – И вдруг ХРЯСЬ! БАХ!

Два хлестких удара, и Венс обогнал своего командира по воздуху.

– Что вы себе?.. – начал было Мортимер, обернувшись, и осекся.

Незнакомец сидел, склонившись над лицом (шеей?!) трупа.

Он поднял голову, посмотрел на Мортимера и твердо сказал:

– Хей! Вы! Подойдите! Помогите мне! Его еще можно спасти! Быстро! Я покажу, что делать!

И в этот момент ветер одолел пар. И открылась картина чудовищного разрушения, на фоне которой незнакомец стоял на коленях над мертвецом и властно смотрел на бывалого жандарма.

И Мортимер пошел на помощь.

От вокзала города Нэнт до центральной площади, где располагалось здание жандармерии, было рукой подать. Карета с потерпевшими прокатилась по Рейл-Вей-Парк-Роад, до станции Нэнт-Грейт-Шедоу. Там пересекла линию городской железной дороги и понеслась напрямую, через Парк Жандармерии. В результате оказавшись с тыльной стороны комплекса, включавшего: собственно жандармское управление, арсенал, каретный сарай, больницу, гостиницу и, по совместительству, – управление сыскной полиции.

Карета подкатила к подъезду госпиталя при жандармерии, где пользовали потерпевших, производили исследование трупов жертв и принимали для освидетельствования бездомных и пьяниц, забывших лица своих отцов.

Со всей надлежащей тщательностью выгрузили потерпевших и препроводили для оказания помощи. Силами двух жандармов на руках перенесли несчастного с поврежденной шеей, всё так же, как указал искусник, оказавший ему первую помощь, держа голову. В расчете на то, что дежурный доктор разберется с тем, как поступить с бедолагой далее.

Сам же герой – Рейвен – проводил взглядом суетливую процессию и с видом человека, исполнившего свой долг, отделился от группы граждан, определенных жандармами на роль свидетелей, и собирался было идти прочь.

– Прошу вас! – обратился к нему дежуривший у подъезда молодой номерной. – Надлежит пройти в холл управления. Вы ценный свидетель.

– Не просто ценный свидетель! – вмешался улыбчивый долговязый номерной, сопровождавший карету помощи. – Этот джентльмен проявил себя как герой.

– Тогда тем более! – обрадовался дежурный. – Мы не задержим вас надолго.

Рейвен осмотрелся, как бы оценивая ситуацию. Группа свидетелей стояла в ожидании отправления формальной процедуры. Несколько жандармов стояли по углам двора, как полагается при подобных случаях. Он вздохнул, с плохо скрываемым неудовольствием, но, со всей очевидностью, решился не противиться служителям закона, исполняющим свой долг.

– Пройдемте… – начал было сопровождавший номерной, приглашая жестом к подъезду, но дежурный замотал головой:

– Переход закрыт. Войдите с парадного.

– Следуйте за мной, – сказал сопровождавший и повел всех вокруг здания госпиталя, через двор сыскной полиции, где толпились сменившиеся с дежурства постовые, не спешившие расходиться либо ожидавшие кареты, доставлявшей тех, кто живет далеко от управления, к дому.

Рейвен снова испустил вздох, в котором сквозило нескрываемое разочарование обилием жандармских нижних чинов и номерных. Возможно, он спешил и не оставлял надежды удалиться по своим делам как можно скорее, даже вопреки желанию блюстителей порядка выказать ему признательность и представить к положенному в подобных случаях вознаграждению.

Процессия в сопровождении еще трех жандармов повернула направо за корпус управления сыскной полиции, откуда открывался вид на парк Городского Управления.

Это был совершенно особенный парк. Многими трудами друида садовника он выглядел продуманно запущенным и при этом сохранял призрачную дымчатую прозрачность, так что сквозь дымку листвы причудливо изогнутых деревьев с веерообразными листьями просматривался величественный дворцовый комплекс Управы. Подъездная дорога к Главному Дворцу была тщательно вымощена плоскими неправильными плитами дикого камня, меж которыми пробивались острые пики травы.

Круг для разворота экипажей возле подъезда обрамляли семь массивных колонн, вид которых говорил о древности и отсылал всякого пришедшего к временам седой мудрой старины, когда суетность современного мира была еще не известна человеческим существам, жившим насущными нуждами.

Ограда парка состояла из тяжелых литых решеток, вмурованных в нарочито грубые столбы с навершиями из каменных звериных голов. Орнаментные ленты решеток, проходящие по верхней их кромке, изображали значимые эпизоды истории города Нэнт от пришествия в эти края полчища Урзуса Лангеншейдта [19]19
  В действительности, если верить летописям, так называемые Полчища северян представляли собою семнадцать вождей под началом Грейт Шедоу. У каждого из вождей было от восемнадцати до сорока воинов в дружине и по два-три малых разборных драккара вобозе. Они шли к теплому морю, но уперлись в Лур-ривер и занялись освоением этих благодатных земель: долин и лесов, неся местным жителям Весть о Первом Слове.


[Закрыть]до великих морских путешествий, которые начинались из порта Нэвэр и расширили горизонты Мира до сегодняшних пределов.

Только один уголок парка Городской управы – Куща на холме – был скрыт плотной растительностью, ибо там было обиталище друида. Судя по слухам, там даже обитала маленькая колония лесного народца. Но вернее всего, это были пустые слухи, порожденные исключительно сентиментальным отношением горожан к парку. Лесной народец не станет жить в центре города да еще за забором. Но кто знает?

Рейвен вертел головой, осматривая незнакомые улицы, в то время как остальные свидетели оживленно обсуждали всё произошедшее на гонках паромоторов. События обрастали подробностями и деталями, вспоминались новые обстоятельства и завораживающие своей яркостью картины. Ценность свидетелей, таким образом, стремительно падала.

Миновали каретный сарай городского управления, Биржу извозчиков, стоявшую близко к углу фасада жандармерии, и направились к парадному входу… Рейвен оценил критически узость улицы между Жандармерией и Биржей. В самом узком месте едва ли могла проехать пролетка, а уж извозчичья бричка непременно ободрала бы лак с крыла над задним колесом, служившего подлокотником пассажиру.

И если он сделал именно такого рода наблюдение, то был исключительно прав. Извозчики редко пользовались этим проездом. Вернее, практически никогда. Они предпочитали для выезда с площади Пауэр-стрит или Галахад-плейс – улицы не только широкие и вымощенные недавно наново пиленым камнем, но и ведущие соответственно к Эмейзинг-Оурин-Циркус, Эмейзинг-Орин-стрит и Набережной Лур-ривер – главным транспортным артериям Нэнта.

Причиной узости безымянного проезда на углу жандармерии было упрямство архитектора, которому было поручено сооружение колоннады, долженствующей придать унылому зданию Биржи извозчиков вид, подобающий столь цельному и строгому ансамблю, который составляла группа зданий, обрамляющих Полис-Департмент-плейс. Архитектор спроектировал плоский фронтон с приподнятыми углами и скульптурной группой, изображающей четырех вздыбленных коней, тянущих четыре брички. Символ довольно прозрачный. Фронтон должен был поддерживаться семью колоннами, изображающими увитые хмелем стволы деревьев.

И тут оказалось, что композиция не умещается на фасаде Биржи. Одна колонна была лишней, и ее можно было без ущерба для художественного целого удалить. Но зодчий – приверженец симметрии – решительно не хотел ни сокращать количество колонн, ни уменьшать композицию пропорционально. К тому времени, как спор зашел в тупик, выяснилось, что колонны уже заказаны и сделаны. Решение нашлось. Поскольку никому не могло в голову прийти пристраивать к Бирже угол со стороны Пауэр-стрит, то пристройка была сделана со стороны безымянного проезда между Биржей и Жандармерией. Помещения в пристройке извозчики быстро освоили, организовав на втором и третьем этажах дополнительные номера для отдыха, а на первом этаже устроив в складчину, на цеховые деньги маленький кабачок «Четыре копыта».

Это название послужило поводом для споров. Одни говорили, что над фронтоном четыре лошади, а значит, и копыт шестнадцать, а это счастливое число. Другие настаивали, что в воздухе над входом в Биржу возвышаются восемь копыт. И это было по-своему верно. Однако всякий извозчик знает, что именно четыре копыта и есть неотъемлемое, необходимое и достаточное условие удачной поездки, и именно это имелось в виду при выборе названия.

С тех пор узенькую щель между Жандармерией и Биржей горожане прозвали Четырехкопытным проездом. И Городская Управа всерьез рассматривала вопрос об официальном присвоении этого названия самой короткой улочке в городе. А кабачок «Четыре копыта» стал неизменным поставщиком пьянчужек для госпиталя Жандармерии, конкурируя в этом с заведениями порта Нэвэр.

Рейвен уставился на грандиозную овальную башню, венчавшую Соединенный Комплекс Биржи 12 Синдикатов. Что-то для себя прикинул, видимо полагая ее за ориентир, осмотрел площадь и прищурился, узнавая. Кивнул едва заметно, явно оставшись чем-то удовлетворен.

Когда вся живописная группа доставленных для дачи показаний очутилась в холле Жандармерии, Рейвен занял со всеми места у стойки для регистрации и поначалу проявил к происходящему живейший интерес, не выказывая признаков беспокойства. Более того, значительно позже один из жандармов вспомнил, что этого человека заинтересовали бланки, лежавшие на стойке. Он даже вытащил из-под куртки какой-то серый продолговатый предмет и, положив его поверх бланка, провел им сверху вниз. Будто бы хотел измерить ширину бумаги или проверить ее прямоугольность.

Входе расследования выяснилось, что в той стопке, вернее всего (к тому времени бумаги были уже убраны), лежали несколько заполненных заявок на восстановление утраченных документов.

Осмотревшись, выяснив что-то, очевидно, важное для себя, этот человек начал вновь выказывать признаки нетерпения. Он отошел от очереди и присел на диванчик, потом встал и прошелся туда-сюда. Ни у кого он не вызвал подозрения. Ничто не предвещало беды.

В конце концов, вероятно, его деятельная натура взяла верх над принятыми правилами поведения, если, конечно, ему они были когда-либо преподаны.

Рейвен решительно направился к выходу. Видимо, неторопливая процедура работы со свидетелями утомила его. Или же он по каким-то своим причинам решил, что не может более задерживаться.

Если бы он попытался объяснить дежурному ситуацию и оставил информацию о себе, то ему, безусловно, пошли бы навстречу. Но он не сделал этого. И потому произошло досадное происшествие, оставившее неизгладимый след в памяти всех сотрудников жандармского управления вольного города Нэнта.

Итак, Рейвен подошел к выходному тамбуру и попытался самостоятельно открыть дверь, будто бы не зная, что это невозможно. Дверь, и это очевидно, открывает привратник! В каком-то здании ее еще можно сдвинуть вручную, без привратницкого посоха, но не в жандармском управлении, где посетитель не может выйти или войти без сопровождающего номерного сотрудника.

Привратник, находящийся внутри тамбура, изумленно вскинул брови.

Лендер так характеризовал Альтторра Кантора: «Он может указать время, когда люди прошли под определенным деревом. Сколько их было и что они несли. Он может назвать, кто обломал ветку или сорвал листок. По мху на камне может определить, кто и когда проходил мимо. По золе или пеплу он может сказать, когда погас огонь. По запаху шляпы или какой-нибудь вещи он может назвать ее хозяина. Он может читать невидимые знаки и даже сказать, когда пойдет дождь. Он делает такие вещи, о которых иные люди не имеют ни малейшего представления. Он знает секреты холмов и долин, он ориентируется в городах, будто сам строил их. Но более всего он проник в человеческую природу. Тысячи людей подвергаются опасностям, потому что не обладают такими свойствами».