Текст книги "Человек-саламандра"

Автор книги: Александр Бирюков

Соавторы: Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Председатель остался здесь, для того чтобы всё организовать. Возвращаться с Кантором на паромоторе он отказался. Его должен был подобрать конный экипаж, который будет возвращаться от маяка.

– Как вы узнали, что пуля не сможет пробить стекло? – спросил Лендер на обратной дороге.

– Узнал? Я не знал этого, – ответил Кантор, – я лишь предположил.

Он скрыл, что в тот момент почувствовал то же самое, что, наверное, чувствовал Хиггинс, когда разбивал свой приклад. Какое-то необъяснимое раздражение. Лесная находка была как-то непостижимо отвратительна, противна самому человеческому разумению. И антаер просто хотел разрубить узел, который не мог распутать. Не получилось.

Гадкое дело. Неправильное дело. Оно неправильно началось, неправильно продолжается и ничем путным закончиться не может. В этом Кантор, безусловно, уверен.

Под слабый монотонный шум водопада хорошо плакалось.

Маленькое плетеное креслице было очень удобным для того, чтобы начать жалеть себя изо всех сил. И Лена жалела.

Вновь ее охватило ощущение холодной больничной жути, будто ее маленькую забыли в детском саду.

Она, разумеется, не могла бы объяснить, чего это вдруг разревелась. И мы тоже не возьмемся перечислить хотя бы краткий перечень возможных причин.

Просто хреново стало вдруг на душе. Уныло и скверно. От всего этого чудесного дома веяло холодом.

Она взглянула вверх, и переплеты прозрачного свода, над которыми плыли облака, показались паучьей сетью, а стекла зеркалами, в которых по какой-то прихоти отражается небо, как в глади озера, а мир сделался перевернутым, опрокинутым…

Почему-то вспомнился один случай.

Хотя, нет, не «почему-то», а наоборот – ясно почему. Она всегда вспоминала об этом, когда задавалась вопросами из области неразрешимых.

Когда в левой стороне груди сжалось от неизбывного одиночества, Лена подумала: «Почему сердце слева?» И, как всегда в подобных случаях, сознание, ища спасения от эмоций, зацепилось за вопрос, принялось работать над ним, сделало его важным.

И тогда вспомнился академик – специалист по неразрешимым вопросам бытия.

На вершине Кохты в Бакуриани, где Лена была с двоюродным братом, студентом, компания молодых людей загорала на солнышке. И девушки радовались удивительному голубому цвету неба в зимний день. Небо действительно сияло, будто светилось всё, по всей «поверхности» небосклона.

Один из студентов решил блеснуть познаниями в физике и заявил:

– Цвет неба объясняется тем, что по закону Релея рассеяние света пропорционально третьей степени частоты, и голубой свет, имеющий большую частоту, сильнее рассеивается.

От этого, дескать, и получается такой эффект, будто всё небо светится ослепительным и насыщенным голубым светом.

Тогда в разговор вмешался пожилой, седой физик, над которым тихо посмеивались из-за его невысокой горнолыжной квалификации, и заметил, с академической назидательностью:

– Юноша! Рассеяние света – явление обратимое. И не может содержать нечетных степеней частоты. Закон Релея содержит не третью, а четвертую степень этой частоты. Допустив нечетную степень частоты в рассеянии, мы нарушаем закон обратимости природы, а значит, и всю термодинамику.

Лена ничего не поняла, кроме одного: физики знают, почему небо голубое, но не хотят объяснить это понятным языком. И это плохо, со стороны физиков. Но они также не позволят объяснять это и неправильно. И с их стороны это как раз очень хорошо. Лучше непонятное, но правильное объяснение, чем неправильное, вне зависимости от того, понятно оно или нет.

Позже Лена решилась заговорить с ученым и спросила, почему же небо голубое. И он ответил, но она не запомнила. Осталось в памяти только строгое замечание: «Мы нарушаем закон обратимости природы, а значит, и всю термодинамику».

В этом была какая-то сладкая жуть от прикосновения к сокровенному знанию о том, что же и как же происходит в мире. И Лена попросила объяснить ей. Про обратимость. В этом слышались куда более грозные понятия вроде «вечности» и «бессмертия». Ведь если что-то можно однажды обратить, то, значит, можно и переделать, а если не получилось, то обратить вновь, и так до тех пор, пока не получится как надо.

– Есть такая теорема, – сказал ученый, – все уравнения физики, кроме слабых взаимодействий, а значит, и явления природы, ими описываемые, не изменяются при изменении знака времени. Они, дитя мое, выглядят одинаково, смотреть ли на них из прошлого в будущее или из будущего в прошлое. Из этого и следует, что обратимые величины могут быть только четными функциями частоты. Понятно?

Лена хотела было в свои тогдашние четырнадцать с месяцами обидеться на «дитя мое», но он вдруг сказал:

– Я вижу, вы хорошо управляетесь с лыжами. Не поднатаскаете старика? Я полагаю, кроме навыка и практики, должна быть какая-то метода. Просветите.

Подобная просьба не могла не польстить Лене. И старый да малый заскользили по склону.

Много занятного поведал ей этот человек.

– Как вы решаете задачу? – спросил он однажды.

– Читаю условие в учебнике и начинаю думать, по какому закону происходит то, о чем в нем говорится, – ответила она, немного подумав.

– Тогда мне с вами будет проще разговаривать.

– Почему?

– Потому что многие студенты говорят, что вспоминают формулу.

– А это неправильно? – удивилась Лена.

– Правильно, но это навык, а не метод. От закона идти вернее. Вы сразу беретесь за принцип, поэтому явление становится понятным. А дальше уже дело техники. Применение технического приема живет не в голове, а на кончике карандаша. Но я имел в виду другое, когда спрашивал про задачу.

– Что же?

– Если задача не сформулирована? Если условие не выписано в учебнике? Тогда как?

– А так бывает?

– В жизни, девочка, так только и бывает. Изучение впрок неэффективно. Изучать литературу, например, рекомендуется только после попытки решения задачи самостоятельно. Это подступ к ее формулированию. А умение формулировать задачу стоит больше, чем умение решать.

Вот и теперь Лена оказалась в ситуации, когда перед ней замаячила несформулированная задача. Обстановка, в которой она очутилась, была не условием в учебнике, а целым миром, с одними только неизвестными. И следовало еще понять, какую задачу она должна решить, чтобы приступить к сбору информации по интересующему вопросу. Нужно было понять, что происходит, для того чтобы начать думать, по какому закону природы оно развивается.

Однако здесь подстерегала опасность, от которой разум шарахался как черт от ладана.

Попытки получения исходных данных были чреваты откровениями, которых ей, как она подозревала, вовсе не хотелось.

Ответы на вопросы могли оказаться тяжеловаты для восприятия.

Так почему на сердце слеза?

Академик говорил:

– Зеркальная симметрия законов природы означает, что если две экспериментальные установки отличаются только тем, что одна есть зеркальное отражение другой, то такие установки работают совершенно одинаково. Однако природа не терпит точных симметрий.

«А с какой стороны сердце у моего зеркального отражения? – подражая интонации академика, спросила себя мысленно Лена. – Должно быть вроде бы справа. Но ведь у зеркального образа вообще нет сердца».

Замаячило, забрезжило впереди какое-то смутное понимание чего-то важного.

У зеркального отражения сердца нет вовсе! Но оно как бы есть. Угол падения равен углу отражения.

И тут же всплыло из «Аквариума»:

 
Мы стояли на плоскости
С переменным углом отраженья…
 

Но важная мысль ускользала, хотя и слезы уже просохли, стянув слегка кожу, по пути следования по щекам. И в голове прояснело, и на душе стало легче.

Но тут блуждающий взгляд скользнул по ближайшему столику и зафиксировался на плетеной из соломки, что ли, шкатулке на нем.

Лена потянулась и открыла крышку.

– Конфетки! – обрадовалась она и зацепила вновь горсточку.

Часть леденцов она отправила в рот, но грызть их теперь не стала.

Леденцы били разные: мятные и земляничные, калиновые и черничные, но все с приятной какой-то горчинкой, с богатым многослойным вкусом. Были и такие, что определить их вкус по ягодам или плодам было невмочь. Столько намешал гад-кондитер…

Через некоторое время Лене стало совсем уж хорошо.

И нарисованный лес, казалось, зашумел листвой, и водопад зажурчал веселее, и облака на небе, сделавшемся контрастным, побежали шибче.

– Почему, почему, – проворчала Лена, передразнивая себя, – потому что так надо.

И тут же, вспомнив недавний кризис с поисками туалета и его удачное разрешение, вновь засмеялась над собой.

И сказала:

– Какой урок мы должны извлечь?

Ответила:

– Разведка и сбор информации должны опережать оперативные потребности в них!

Спросила:

– А иначе что будет?

Ответила:

– А иначе получается, что ищешь, когда приспичит!

Всё же ей нужно было поосторожнее с леденцами! Но ведь никто же не предупредил.

– Ну, всё, – постановила Лена, поднимаясь и чувствуя новый прилив энергии и энтузиазма, – пора на разведку!

Она уже не была уверена в том своем открытии, что дом имеет обыкновение перестраиваться и тому подобное. Теперь девочка способна была списать странности дома на свой (мнимый) топологический кретинизм.

Женщины, как правило, великолепно ориентируются в пространстве, легко находят дорогу по описанию, схеме и карте и запоминают обратную дорогу как кошки, но по какому-то извиву женской логики почти все, как одна, полагают, что делать этого не умеют. Лена не составляла исключения и говорила: «Меня ж без компаса никуда пускать нельзя!»

Теперь она решила, что банально заблудилась в огромном доме, слегка захмелев от выпитого «кваску» и утратив адекватность восприятия оттого, что, как говорится: «моча в голову ударила». Вот, кстати, откуда выражение, вероятно, взялось! Так оно, наверное, и бывает!

– А другая-то дверь здесь есть? – спросила Лена окрепшим, вернувшим себе звонкость голосом.

Выходить через «грот» на лестницу не хотелось.

Скелеты и чучела с «пестиками» оставили у нее неизъяснимо тягостное впечатление, и требовалось особое настроение, чтобы ту комнату еще раз осмотреть.

Для осмотра же приглянувшейся библиотеки Лена не чувствовала в себе на данный момент необходимой усидчивости. Было бы забавно поиграть управляемыми солнечными зайчиками, но не солнечные зайчики главное в жизни. Кошки могут считать иначе. Но это их дело.

И Лена пошла вдоль стены, форсируя каменные нагромождения, в поисках замаскированной в нарисованном пейзаже двери.

Она уже уразумела, что в этом доме большинство комнат имеют больше одного входа, и решительно желала это проверить.

В это самое время происходил тревожный разговор в малой столовой, где уже подавался обед.

– Ее нигде нет, – озабоченно сообщил дворецкий Эрнест.

– Из дома юная леди не выходила, – сказала Огустина, – значит, она где-то должна быть. Девушки не исчезают, как призраки Лишнего Человека, даже если это девушки, появившиеся ниоткуда.

Эрнест Шарк Булфер Робинсон обдумал сие философское умозаключение.

– Ведь она не может быть в «кенди-рум»… – неуверенно сказал он наконец. – Это было бы слишком…

Вероятно, он хотел сказать «непристойно», однако сдержался. Не в компетенции дворецкого давать оценки гостям хозяина, хотя его мнение о Lena и было неоднозначным.

– Кенди-рум не место для юной леди, – согласилась Огустина. – Только знает ли она об этом?..

Эрнест пожевал губами, расфокусировав взгляд, что придало ему вид задумчивый и многозначительный.

– Юная леди не сильна в знании традиций, но ее манеры выдают скорее неиспорченность и наивность, нежели неподобающее положение в обществе, – сказал он, вернувшись из краткого путешествия внутрь себя.

– Я не говорю о положении в обществе, – возразила Огустина. – Девушка не осведомлена о самых привычных нормах поведения. И в силу неведения может поступать так, как мы и предположить не можем.

– Незнание того, как подобает себя вести, – заметил дворецкий, – не повод позволять себе неподобающее поведение. Незнание не есть повод. А невежество не самый лучший аргумент в свою защиту!

– И всё же, – примирительно сказала Огустина. – Всё же загляните в «кенди-рум». И если, вдруг такое случится, вы обнаружите это дитя там, не стоит поступать с ней строго. Не говорите ничего поучительного и не докладывайте господину Остину Ортодоксу. Думаю, он сам пожелал бы, чтобы подобные вопросы решали его личные люди, ограждая его от досадных мелочей. Позже, если вы найдете девушку в «кенди-рум», я сама преподам ей урок.

– Я так и поступлю, – согласился дворецкий. – Но, согласитесь, любезная Огустина, мы впервые оказались в столь двусмысленном положении, когда вынуждены принимать в Глазном Доме даму, которая воспитана в традициях неизвестного нам круга общества.

– Что вы сказали? – встрепенулась экономка, чуть не выронив горячее полотенце для согревания тарелок.

– А что я сказал? – в свою очередь удивился Эрнест.

– Вы сказали «неизвестного нам круга»! – напомнила Огустина.

– Да, именно это, – кивнул дворецкий, подавая толстое блюдо. – Неужели я позволил себе вольность?

– То, что я скажу сейчас, – твердо произнесла экономка, – не подобает слышать вашим ушам. Но, я полагаю, вы должны это знать. Только с тем, чтобы в дальнейшем у вас не было насчет нашей гостьи нелепых подозрений.

Эрнест Шарк Булфер Робинсон вытянулся и оскорбленно вздернул подбородок.

– Я, – продолжала Огустина, – укладывала гостью к ночлегу и видела ее обнаженной.

– Мне действительно не нужно этого слышать, – попытался возразить дворецкий, но строгая женщина уже начала говорить и не собиралась останавливаться на полпути.

– И я, Огустина Лекс Элмер Тараск, в чьей добропорядочности никто не усомнится, заявляю вам, – говорила она, наступая на дворецкого, – что юная леди свежа, здорова, прекрасна в своей юности и чиста.

– Именем Поющего!.. – примирительно выставил перед собой ладони Эрнест.

– У нее гладкие плечи. Чистая спина. И впадинка меж ягодиц идеальной формы, – закончила экономка. – Так что извольте сохранять преданность без суетного рвения, как и предписано. Юная леди давала повод помочь ей и поддержать, но не сомневаться в происхождении. Если бы у дамы были известные вам лишние части тела, я заметила бы их.

– Ваши подозрения в мой адрес, милая Огустина, – чопорно заявил дворецкий, – необоснованны. Я и в мыслях не имел гнусного намека на фейери! Просто сказал, что мы с вами не можем понять традиции, в которой воспитывалась эта девушка. Не более того. А теперь я пойду и проверю, не допустила ли мисс невинность и чистота какой-нибудь прелестной непристойности.

И пошел прочь – прямой как палка.

Уже покидая малую столовую, он обернулся и с улыбкой заметил:

– Хотя замечание о форме впадинки меж ягодиц было излишним, право слово. Более чем предыдущие подробности. Я доверяю вам, как и всегда, без пояснения причин. Но раз уж на то пошло… В следующий раз, когда будете переодевать ее ко сну, потрудитесь и приложите ладонь, сами знаете как. Вдруг всё же сердце бьется слева!

Огустина вспыхнула, пристыженная, и с яростью начала скрипеть полотенцем по тарелкам.

Альтторр Кантор старался найти разумное объяснение своему ощущению, что в этом странном деле есть параметр, не поддающийся учету. Дело двоилось. Бежал Флай, и исчез Хайд. Искали Флая, нашли странный аппарат в лесу. Он был почти уверен, что и следующая находка будет параллелью. Словно кто-то всё время подсовывал ему следы кого-то другого, похожие на ожидаемые следы беглеца. И вот это обстоятельство не давало покоя. У него было ощущение, что он всё больше втягивается в таинственную игру непонятных ему могущественных сил. Как ни странно, при службе антаера Кантор старался сторониться всего непонятного и могущественного. Он предпочитал ловить преступников и держаться подальше от интриг, политики и интересов синдикатов.

Возможно, это и было причиной того, что в деле Флая он не продвинулся дальше отправки последнего в тюрьму. Тени синдикатов маячили за спинами всех фигурантов довольно отчетливо. И то, что всё свелось к самому простому решению, было хорошо и плохо одновременно. И вот теперь, Кантор чувствовал это, ему придется расплачиваться.

Вернувшись из леса в Рэн, он немедленно просмотрел сводки происшествий, которые своей властью потребовал переправлять сюда, к месту своего пребывания.

Семейные ссоры, в которых не удалось избежать вмешательства жандармов, он сразу отбросил. Стопка карточек со случаями краж, происшедших за день, хоть и была тощей, но интереса не представляла.

Ограблений вовсе не было. Парочка ограблений будет в Нэнте – портовом городе – к вечеру. Это уж как пить дать. Не нужно быть пророком.

Оставались драки. Без особой надежды Кантор просмотрел сообщения о потасовках.

– Вот это на что-то похоже, – пробормотал он и, кивком позвав за собой Лендера, сказал одному из милиционеров: – Как ваше имя? Поедете со мной!

И стремительно вышел.

– Орсон, сэр! – ответил милиционер и кинулся вслед, подхватывая шлем.

Альтторр и сам не знал, что конкретно он пытается обнаружить, когда рассылал сообщение, чтобы ему сообщали обо всех случаях, когда у кого-то отобрали одежду.

Хотя определенная логика тут была.

Судя но всему, Флай не имел сообщников. Об этом говорило всё, и то, каким образом он перепилил, вернее перетер, решетку, как сделал веревку из подручных материалов.

На маяке Флай раздобыл только штормовую накидку, чтобы прикрыть наготу. Он должен был украсть или отобрать у кого-то одежду. Причем, скорее всего, именно отобрать, потому что он очень силен, быстр и ловок, а проникать в помещения он совсем не мастер. Он не умеет ни взламывать замки, ни красть.

Кроме того, Флай, как помнил сыщик, имел какое-то непонятное отвращение к воровству. Взять тайком для него равносильно предательству самого себя. Ему проще раздеть кого-то на улице, чем проникнуть в дом, на склад или в магазин.

Так что и логика, и интуиция были за то, чтобы обращать внимание на все случаи нападения с целью отбора одежды. Но ей-же-ей, Альтторр никак не рассчитывал на успех. Зацепка была слишком эфемерной, слишком надуманной.

Кроме того, он опасался, что на него выльется целый поток случаев раздевания подгулявших прохожих. Он просто не располагал информацией о том, какова частота подобных случаев. Учета мелких краж и ограблений в отделе убийств не велось. Не их это вотчина. Милиция же Рэна хоть и занималась всем сразу, как в городе, так и окрестностях, но другие города, и уж тем более Нэнт, были им неподотчетны.

Однако сообщения о том, что некий непонятный «человек-саламандра» раздел механика дирижабля, громилу и дебошира, грозу всех портовых баров, такого сыщик никак не ожидал.

Поэтому через четверть часа после того, как дежурный милиционер выложил перед сыщиком карточки со сводками происшествий, Альтторр Кантор мчался на паромоторе через грозовые сумерки и дождь. Недовольный Лендер бубнил что-то, сидя на пассажирском сиденье. Он не был доволен поездкой. Решительно не был доволен скоростью. Этот молодой человек, определенно, был чужд веяниям прогресса и, как уже убедился Кантор, более всего не доверял паромоторам.

Вот милиционер Орсон, сидевший в салоне, с интересом смотрел в окно, на стремительно проносившийся, иссеченный дождем пейзаж и улыбался… То ли это провинциальная наивность, то ли укорененная способность к адаптации. И то и другое было хорошо для сыщика. Он предпочитал помощников либо лишенных фантазии, либо таких, кого трудно удивить, а значит и испугать.

Паромотор занесло…

Лендер издал квакающий звук.

И сразу за этим крутым поворотом открылся Нэнт, с тушами термопланов, висящими над портом, с видом на залив и серыми громадами домов, куда более приземистых, чем в столице, но не лишенных некоторой основательности и тяжеловесности в насупленных фасадах.

– А куда мы едем? – осведомился Лендер придушенным голосом, стараясь не смотреть на то, как обступившие дома пролетают мимо.

– В один портовый бар, – ответил Кантор.

– Но для чего? – удивился Лендер.

– Осмотреть место происшествия, опросить свидетелей, собрать улики, – ответил Кантор. – Ну и, может быть, выпить чего-то вкусненького. Как раз время для этого.

Паромотор миновал городские кварталы и покатил по дороге к порту. Исполинские ангары термопланов и складские короба, черные и мрачные, словно начерченные и заштрихованные на грозовом небе углем, производили обыкновенное унылое впечатление. И в тот же момент рождали в душе даже совершенно взрослого человека томление, которое возникает у ребенка в предвкушении дальней дороги или от книги о путешествиях.

Потом небо стали застилать мрачные тучи воздушных кораблей, усеянных огнями и тем более зловещих.

Открылся вид на гавань, где лениво качали мачтами мелкие и средние суда прибрежных трасс.

На дальнем рейде черным угловатым силуэтом стелился по волне, как плавучий остров, броненосец базы береговой охраны. Габаритный огонь на мачте дальномера оповещал воздушные суда о необходимости проявлять осторожность.

Кантор повернул между рядами складов и выкатил машину к набережной, о которую с одной стороны бились валы прибоя, а на другой, как приземистые утесы, громоздились двух-трехэтажные здания из темного ноздреватого известняка, в перекрестиях черных балок по фасадам. Квадратные окошки первых этажей и полуподвалов светились красноватым светом. Это были гостиницы и портовые забегаловки.

Кантор катил и катил вдоль бесконечной мокрой набережной на малой скорости. Навстречу, вяло перебирая ногами, ковыляла мокрая лошадка, тащившая крытый экипаж, с островерхим силуэтом возницы в капюшоне на крыше.

Кантор остановил паромотор возле покачивающейся на ржавом штыре вывески с карикатурным единорогом, обнявшим исполинскую пузатенькую бутыль. В такую погоду хотелось уподобиться этому единорогу!

Сыщик остановил машину поближе к входной двери, у которой маячил закутанный в клетчатый плащ жандарм. Радость жандарма при виде паромотора была преувеличенной и неподдельной. Теперь он мог пройти в помещение для просушки.

Обстановка бара была самой обычной: проход между двумя рядами столов со скамьями, освещенная стойка у дальней стены с торчащими из нее истертыми «жердочками» в виде пушек, выглядывающих из борта старинного парусника.

Модель паровой яхты с газовыми светильниками вместо кормовых и носовых фонарей висела над головой бармена.

На столе сидел, поджав под себя ногу, здоровяк в нательной рубахе и кожаных штанах, какие носят механики воздушных судов. Он независимо покачивал ногой в огромном тупоносом ботинке и чесал покрытый щетиной подбородок. Как вскоре выяснилось, это и был потерпевший Карсон…

Здоровяк никак не походил на потерпевшего, хотя при всей браваде вид у него был сконфуженный и смущенный. На скамье сидели еще два матроса, тоже еще не вполне пришедшие в себя, и стюард, если судить по куртке стюарда, без штанов, прикрывающий наготу какой-то жалкой линялой тряпкой.

Бармен стоял за стойкой и читал какую-то книгу без обложки.

Когда Кантор подошел к нему, бармен отложил книгу и, поприветствовав сыщика мрачным кивком, начал протирать перламутровую стойку.

Весь его вид говорил, что одного сочувствия ему мало. Что подобное произошедшему не должно повториться и сыщик должен, как минимум, дать ему гарантии, что меры будут приняты самые решительные.

Покосившись на книгу, Кантор прочел название: «MONOCEROS» IN NORTH SEE. Повествование о мятежном корабле, название которого совпадало с названием заведения и главным символом Мира…

«А этот парень непрост», – подумал сыщик.

Бармен обладал лысым островерхим черепом и прямым острым носом. Одет он был обычно для бармена, но и в этом костюме выглядел не без элегантности.

«Разжалованный офицер воздушного флота, ушедший в отставку, не дождавшись восстановления в звании, – предположил Кантор. – Или нечего ему было ждать. Был разжалован без права восстановления. Значит, тогда что? Проворовался? Ну, да… Иначе, на какие деньги заведение. Ведь явно не по наследству. Ну что же. Такой человек должен быть дельным свидетелем. От ушлого взгляда ничто не ускользнет».

– Ну и что же здесь случилось? – напуская на себя мрачность и скуку, поинтересовался сыщик.

– Да непонятное что-то, – отвечал бармен. – Этот, который помял Карсона, он давно пришел. Всё сидел и сидел. Но зал полупустой. Я бы погнал его, если бы народу побольше было. А так пусть сидит. Потом пришел Карсон. Уже навеселе был. Его ведь, Карсона, не поймешь. То ли он уже не соображает, что творит, толи только успел, что горло промочить. Баламут он, Карсон.

– И что было дальше? – поторопил сыщик.

– Карсон начал задирать того, в плаще…

– Он был один?

– Карсон не ходит один. Скучно ему. Он всегда таскает с собой двоих-троих таких же, как он, баламутов. И в этот раз были с ним стюард с «Пилигрима» да еще пара матросов с воздушных судов трансконтинентальных линий. Но этих я не знаю. Карсон со стюардом баламуты и завсегдатаи. А эти, матросы, посмирнее будут.

– Тот, что был в плаще, – пояснил свой вопрос сыщик, терпеливо выслушав эту тираду, – тот был один?

– Один.

– Он ни с кем не общался?

– Нет, – ответил бармен, – он вел себя как чужак. Ну, то есть сначала-то он ни с кем не общался. Ну, а потом пообщался с Карсоном и его приятелями. Только не долго.

– Как тот выглядел?

– В задрипанном, прямо скажу, плаще, в драной шляпе. Не удивлюсь, если он нашел их на помойке. Так что ему бы приодеться не помешало, что он в результате и сделал.

– Плащ, шляпа, – поморщился сыщик, – а как выглядел человек?

– Высокий, худой. Лицо у него было узкое, глаз серый. Волос черный с сединкой. А когда он плащ-то скинул, то оказывается, что он пятнистый, как саламандра, и лапы у него черные, с перепонками, и только ногти белые блестят.

– Не сочиняешь? – прищурился сыщик.

Он долго и пристально смотрел на бармена. Нет, тот не сочинял.

– Ну, и что было дальше?

Бармен тут повел себя странно. Он несколько раз протер стойку и только потом заговорил, словно простил себе всё вперед.

– Вот что, – сказал он, – я видел много драк. У меня тут, почитай, каждый день драка. Я видел, как бьют, когда это в радость. Когда бьют, собираясь убить. Когда бьют, собираясь припугнуть. Я видел, когда бьют пятеро одного, когда один избивает другого. Я видел сотни способов набить морду и переломать ребра. Я видел десятки способов вытрясти душу…

– И что?

– И то, что ничего подобного я еще не видел в жизни никогда, никогда о таком не слышал и не читал ни в одной книжке, а я люблю почитать, когда нет клиентов и скучновато торчать за стойкой.

– И что же ты увидел такого особенного?

– Я увидел, как огромная страшная саламандра избивает четверых здоровых мужиков, выходивших победителями из сотен потасовок в кабаках во всей округе. Саламандра, она не человек. За ее лапами не уследишь. Она движется как огонь. Она течет как вода. Она здесь и повсюду вокруг.

– Врешь ведь?

Сыщик снова пристально посмотрел на бармена. Нет, тот не врал. Он действительно начитался книжек. У него была фантазия. Избавь нас боже от свидетелей с фантазией! Но он не врал. Он описывал то, что видел.

– Саламандра бьет не для того, чтобы убить. Она не делает ни одного лишнего движения. Она не размахивается и не гвоздит кулаком. Она бьет всеми четырьмя лапами и бьет, как жалит. Раз, два, три, четыре… И все четверо разбросаны по полу. И ни одного стула не сломали. А так в обычных драках не бывает. Если падает Карсон, то он это делает со вкусом, так что весь дом дрожит и мебель в щепы. А тут нет. Я думал, что саламандра убила всех. Но вон они, сами видите. Только соображают плохо. А так, даже не покалечены.

– И что эта саламандра делала потом?

– Он снял с Карсона куртку механика дирижабля. Такую, знаете, всю в ремнях и с рым-петлями на плечах, чтобы висеть под гондолой. Так он просто вытряхнул тушу Карсона из куртки. Взял за рым-петли и встряхнул. Потом стянул со стюарда штаны, бросил плащ и шляпу, подхватил свою сумку и вышел прочь.

– Так у него была сумка? – поинтересовался сыщик, переваривая полученную информацию.

Не этого он ждал.

– Да, у него была такая странная сумка, – пожал плечами бармен, – такая вся в ремешках и лямках. Не саквояж, и не чемодан, а просто сумка. Она была у него на спине под плащом. От этого он казался полнее и будто горбун. А это оказалась сумка.

– Слушай, а у него не было хвоста? – для проформы поинтересовался сыщик.

– Нет, – ответил бармен. – Я знаю, что у саламандры должен быть хвост. Но это была очень большая саламандра. И у нее не было хвоста. Она была как человек. Но вот именно что как человек. Но не человек.

– Это не совсем то, на что я рассчитывал, – пробормотал Кантор.

– И еще! – оживился бармен. – Саламандра не любит платить.

– Как это? – Вскинул бровь антаер. – Он всё же заказывал что-то?

– Я ждал, что он закажет, – пожал плечами бармен, – посматривал на него со значением. Может, его что-то смущает. Знаете, бывает такой стеснительный клиент. Пока сам не предложишь, не заказывает.

– Вам виднее.

– И в какой-то момент мне показалось, что он кивнул, – продолжал бармен. – Ну, я и принес ему кружку калиновки.

– Выпил?

– Он не возражал. Ничего больше не спрашивал. И кружку унес с собой. Во всяком случае, ее нигде нет. И осколков нет.

– Значит, калиновку саламандра любит? – усмехнулся Кантор.

– У меня только отменные напитки, хотя и не из самых дорогих.

– Спасибо, дружище. Ты очень мне помог, – неискренне сказал Кантор и обернулся к милиционеру, деловито и с толком опрашивавшему потерпевших: – Ну что у вас, Орсон?

Милиционер немедленно возник рядом и коротко доложил. Его доклад в общих чертах повторял историю про пятнистого дьявола в облике человека, который напал на кротких громил, зашедших перекусить после трудного рабочего дня.

Особенно парни подчеркивали то, что это было неспровоцированное нападение. Оставшийся без штанов стюард особо напирал на то, что пострадал безвинно, и требовал возмездия и правосудия. Мускулистые волосатые ноги он прикрывал тем самым плащом, который бросил незнакомец. Плащ был задрипанный. Даже не плащ, а штормовая накидка. Очень может быть, та самая, что пропала на маяке. Ее, а также шляпу пришлось забрать в качестве вещественных доказательств.

Альтторр Кантор спросил для проформы насчет хвоста.

Его заверили, что хвоста и рогов у негодяя не было, но то, что он нелюдь и темная сила, несомненно.

Лендер внимал всему, чиркал в блокноте, но с вопросами, по счастью, не вязался.

Кантор вспомнил кое-что…

Поманив Лендера за собой, он вернулся к стойке и присел на деревянную пушку.

Лендер последовал его примеру.

– Алекс, – обратился он к бармену, – что порекомендуете из напитков?

От взгляда сыщика не ускользнуло, что бармен слегка встрепенулся, когда его назвали по имени, но удивления не выказал.