Текст книги "Человек-саламандра"

Автор книги: Александр Бирюков

Соавторы: Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Когда отшумели возгласы ликования и на смену им вышло желание узнать, что же за машина выйдет на следующую, если так можно выразиться, беговую дорожку, Крис Асбург Джум, видимо набрав побольше воздуха в легкие, объявил:

–  «Уайт-Вулф»! – чем вызвал новый приступ безудержной радости. – Третий путь! Компания «Уатт-Генри-Стоунс» в составе Синдиката «Леммона-Фейта». Два горизонтальных котла принудительной продувки. Шесть рекордов скорости на подъемах…

И так далее, и так далее.

Белый волк, более привычный на самых северных железных дорогах, представлял собой во всех отношениях грозную машину. Скошенная кабина располагается между двумя пламенеющими лиловым пламенем воздухозаборниками параллельных горизонтальных котлов. Стремительный, сглаженный силуэт действительно напоминает чем-то пригнутую морду и холку волка. Да и сам белый волк изображен в прыжке на черной полосе вдоль отделанного медью корпуса. Крышки вентиляционных труб поочередно открывались, выдыхая к небу горячий воздух. В огненных глазах вращались лопасти нагнетателей, могучие наклонные шатуны, будто лапы жука появлялись из-под кожухов и вращали, вращали, вращали четыре ведущие пары колес.

Едва волк занял свое место, как распорядитель продолжил:

–  А теперь обещанное чудо техники! На пятый путь выходит детище Соединенных заводов Синдиката Мулера! Модульный паротягач «Челендж-Трек»!

Вот тут толпа потрясенно затихла. И было от чего. Машина представляла собой сцепку из восьми секций-паровозов. На каждой две пары колес, одна из которых ведущая. Восемь вертикальных котлов, соединенных бронированными шлангами в единую систему. И впереди тележка с кабиной для машиниста.

Не могу утверждать этого с уверенностью, но примерно половина публики восприняла это сооружение как странное и сомнительное и уж никак не достижение.

Крис Асбург Джум пытался привлечь более благосклонное внимание публики к этому уродцу, объясняя, что в нем заключена восхитительная новизна идеи. Из этих стандартизированных маленьких паровозиков можно собрать как угодно длинную и как угодно мощную машину, удовлетворяющую любым требованиям по тяговитости и скорости.

Во всяком случае, производитель этого эксперимента утверждал, дело обстоит именно так. Определенные наборы секций могут применяться как на грузовых, так и на пассажирских линиях, на скоростных, равно как и на дальних. Для больших составов и для малых.

Всё дело в том, сколько секций вы впрягаете в ваш поезд. Но полностью переломить мнение людей ему не удалось. Новшество вызвало если не явную неприязнь, то настороженность.

Возможно, было в этом и предчувствие недоброго. Именно кольчатый червь от Синдиката Мулера и послужил в скором времени причиной событий ужасных. Что, в свою очередь, лишний раз предостерегает нас от слишком смелых и дерзких экспериментов в технике.

Более легкомысленная часть публики восприняла похожий на гусеницу-многоножку паротягач скорее как забавный курьез. С точки зрения здравого смысла, не имеющий большого будущего, но служащий к потехе собравшихся.

Однако от внимания публики не ускользнуло то, что четвертый путь пока пустовал. Что это? Тоже интрига? Или у паротягача на четвертой позиции случилась неполадка? Публика гудела тревожно.

–  Четвертый путь!–  объявил распорядитель. – Шедевр технического совершенства! Впервые за много лет успешной работы на линиях выставлен на соревнования ветеран! Но ветеран помолодевший и впитавший весь опыт последних достижений техники. «Голден-Берд»–  золотой экспресс, десять лет водивший дворцы на рельсах по Восточной Железной Дороге!

И тут, когда уже невозможно было представить, что публика сумеет крикнуть сильнее, многотысячная толпа взорвалась торжествующим воплем.

Весь из полированной бронзы и позолоты, массивный, тяжеловесный, с кабиной, похожей на карету, на огромных красных колесах, появился локомотив золотого Восточного экспресса. Шесть ведущих пар из десяти, восемь вертикальных котлов. Вся эта великолепная конструкция помещалась на трех тележлсах самой мягкой гидравлической подвески.

Крис Асбург Джум пояснял, что перед нами новый локомотив, выполненный по заказу компании «Восточный экспресс» компанией «Глоб-Чезер Тревел» под контролем Синдиката «Эшер и Малькольм на паях». Старый паротягач Восточного экспресса будет установлен на мемориальный постамент, как символ заключения мира между великими державами, а этот красавец, лишь внешне представляющий его точную копию, займет место заслуженного старика.

По перилам галереи над самыми колесами экспресса были помещены медальоны точного литья, изображающие исторические сцены войны и заключения мира.

Последним на крайний от трибун путь, будто продавливая чудовищной массой и мощью рельсы под собой, вышел самый диковинный аппарат.

–  Сегодня у нас необычный гость! – возгласил комментатор, – машина компании «Протракт-Системз» , входящей в Синдикат Фейда, – великолепный Айронин-Рэм ! Исполненный по заказу военного департамента Совета Лендлордов, как инструмент умиротворения будущих территорий.

Детище компании «Протракт-Системз» являло собою уже не паротягач, а настоящий рельсовый крейсер. Мрачный и грозный силуэт с забранными броней кабинами, орудийной башней, похожей на шестерню в виде усеченного конуса, снабженный шестью паровыми мортирами и могучими во всю высоту корпуса грейдерами-ножами спереди и сзади.

Он не просто демонстрировал мощь, он, не чинясь с церемониями, наводил ужас. Увы – тем, кто окажется в числе умиротворяемых при помощи такой техники! Ура – нашей армии, коль скоро такие грозные машины встанут под ее знамена.

Даже стоя дальше всех от трибун, он возвышался над остальными паротягачами, но из-за длины и особенностей силуэта выглядел приземисто. Колеса были заслонены низкими броневыми фартуками, скрывавшими и шатуны, и самые колеса до рельсов.

Выкрашенная в серо-стальной цвет броня да изумрудно-золотые шевроны на боках и грейдерных ножах создавали гармоничное ощущение победительной готовности идти вперед неудержимо.

И в довершение картины над башней развевался флаг новых и будущих территорий–  желтые полосы и черные полосы с золотыми звездами.

Сердца обывателей содрогнулись в унисон от благоговения и гордости. И флагу было отдано почтение новой порцией радостных выкриков.

–  Экипажам приготовиться к старту! – объявил распорядитель, и всё смолкло.

И тут последовало новое отступление от Традиций, на этот раз весьма благосклонно принятое публикой. «Айронинг-Рэм» выстрелил из своей башенной пушки небольшой фейерверк, что и послужило сигналом к началу состязания.

С ядовитым шипением поршни толкнули шатуны, и шатуны провернули на месте колеса. Рассыпая искры, завращались, пробуксовывая по рельсам, диски. И машины сорвались с мест. Не разом, а в соответствии с массой и мощностью. Стартовый набор скорости прямо пропорционален мощности паровой установки и обратно пропорционален массе машины.

Поэтому первыми, практически без паузы, рванулись с места легкий и стремительный «Мунлайт-Круизер» и, как ни странно, – червяк «Челендж-Трек». Это отозвалось в толпе гулом удивления. Вторым стартовую площадку покинул «Трудяга Томми». Он славно и прочно упирался массивными колесами в рельсы. Белый волк припоздал за ним только самую малость, но тут же стал наверстывать отставание. Последним, словно не к чести ему была компания, с места тронулся золотой экспресс. Впрочем, ни у кого не было сомнений, что он свое наверстает. Если его предшественник, хоть и не участвовавший в соревнованиях, был прославлен и скоростью, и мягкостью хода, то в возможностях этой машины никто не сомневался.

Что касается стального чудовища «Айронинг-Рэм», то он поначалу будто задумался на старте, медленно сдвинулся с места, да и не спешил догонять участников гонки.

Крис Асбург Джум, перекрывая шум, пытался пояснить, что все машины проверены специальной комиссией независимых технических экспертов на предмет отсутствия в них специальных приспособлений, дабы они полностью соответствовали базовой модели своей партии. Но толпа не готова была слушать, сплотившись в едином порыве внимания к состязанию и вся обратившись в зрение.

«Челендж-Трек» вырвался вперед сразу, демонстрируя сомнительные преимущества технической уловки, на основе которой был создан. Действительно–  имея восемь ведущих пар, обтекаемый силуэт, обеспечивающийся заостренной кабиной, и сравнительно небольшую массу, он имел неплохие шансы на победу. На корпус от него отставая, двигался красавец «Мунлайт-Круизер». Следом шел перегнавший «Трудягу Томми» «Уайт-Вулф». А золотой экспресс уже сравнялся с «Томми» и продолжал наращивать скорость. «Айронинг-Рэм» медленно, но неуклонно догонял группу, которая тем временем всё больше растягивалась по трассе.

К первому повороту это положение сохранялось. Крейсер сокращал расстояние до соперников…

Крис Асбург Джум рассказывал теперь об экипажах и владельцах конкретных паротягачей. Если владельцем «Челендж-Трека» был собственно Синдикат Мулера и нанятый на гонки безусловно высокопрофессиональный и опытный экипаж никому из местных не был известен, то владелец и машинист «Трудяги Томми» был популярен в этих краях. Этим тягачом владела небольшая семейная фирма «Ворчун Пит и сыновья», и в окрестностях города Нэнт не было куска рельса, который не был бы измерен колесами их единственного локомотива. Семейство кроме паротягача имело еще и уютный жилой вагон со всеми удобствами и даже зимним садиком на втором этаже под стеклянной крышей. И жило буквально на колесах. Они подряжались таскать как грузовые, так и пассажирские составы. На малые и средние расстояния, не особенно удаляясь от родных мест.

–  Лучше больше груза поближе, чем меньше подальше, – любил шутить по поводу своих приоритетов дядюшка Пит, и нужно признать, это отвечало возможностям «Трудяги Томми», который не простаивал.

Услуги дядюшки Пита и «Трудяги Томми» – четырехкратных победителей гонок – пользовались популярностью. Хотя и паровоз и владелец старели, и теперь уже явно не могли рассчитывать на победу.

В то же время компания-перевозчик, выступавшая на тягаче «Мунлайт-Круизер», была молодой и развивающейся. Специализировались они на пассажирских перевозках и держали кроме этой еще три такие же машины, все из одной партии, но владельцами не были. Они арендовали паротягачи у компании-производителя на весьма льготных условиях, в связи с приверженностью к этой марке и с правом выкупа.

Если с «Мунлайт-Круизером» и бронеходом всё было ясно, то Белый волк принадлежал тоже семейной компании, но входящей, как это принято у северян, в большой и разветвленный транспортный синдикат.

Публика на галереях двинулась в обход пирамиды, следя за участниками.

К концу первого круга ситуация изменилась. Теперь расстановка сил была такова: «Мунлайт-Круизер» и «Челендж-Трек» вровень впереди всех. Затем «Томми-Пулл» и «Уайт-Вулф». Следом же за всеми, на удивление продолжая наращивать скорость, накатывалось исполинское сооружение с чудовищными ножами и узкими прорезями бронекабин.

Мы тоже двигались со всеми по кругу, когда Кантор, следивший не только за машинами, но и за людьми, вдруг указал рукой вниз.

Проследив за его рукой, я на мгновение увидел человека в куртке механика дирижаблей, который, придерживаясь за перила, шел в толпе на уровень ниже нас. И когда мой взгляд упал на его руку, то из моей груди невольно вырвался возглас удивления, потонувший, впрочем, среди общего гомона.

Я увидел черную, в странных вздутиях перепончатую лапу с белыми кончиками не то пальцев, не то когтей, и та часть руки, что выходила из рукава, была отчетливо зеленой и пятнистой.

–  Быстрее! – прошипел сквозь зубы антаер, и мы попытались вместе с ним рвануться навстречу толпе…

Нетрудно понять, что ничего путного из этого не получилось. Возмущенные граждане навалились на нас с тем прибывающим энтузиазмом, который свойствен всякой охваченной порывом толпе, столкнувшейся с препятствием.

За попыткой настигнуть таинственного незнакомца, который и был, по всей видимости, тем загадочным человеком-саламандрой, за которым мы охотились, мы отвлеклись от происходящего на трассе соревнований.

Едва мое сердце посетило отчаяние от невозможности противостоять натиску людей, едва я испытал азарт и досаду неудачной погони, как соревнующиеся машины привлекли мое внимание самым недостойным образом!

Причиной, и, без сомнения, предсказуемой причиной, страшной катастрофы стал «кольчатый червь» – «Челендж-Трек».

Ускорение накренило на крутом повороте гибкую и потому неустойчивую машину на правый борт, и ее средние секции оторвали колеса от рельсов.

Еще несколько мгновений она кренилась всё больше и вдруг с лязгом, скрежетом и окутываясь клубами пара свалилась с пути, разрываясь и переворачиваясь.

Публика ахнула и застонала.

Несколько секций, не меньше половины червя, угодили на шестой путь, где мчался набравший огромную скорость «Айронинг-Рэм»!

Многотысячная толпа замерла в ожидании самого страшного.

И оно не заставило себя ждать.

Грейдерный нож бронированной машины врезался в обломки потерпевшего аварию соперника и подбросил их в воздух, разламывая и дробя.

Взрывались кольца котлов, колеса и части машины летели в толпу за ограду, за бронеходом волочился шлейф обломков.

Приходится признать, что броненосец с честью выдержал испытание, чего не скажешь о живых людях, в которых полетели разметанные обломки.

Восточный экспресс, шедший по четвертому пути, был вынужден прекратить гонку, так как ему под колеса были отброшены полторы секции разрушенного червяка.

Только три паротягача, вырвавшиеся на финишную прямую, закончили гонку в составе: «Мунлайт-Круизер», «Уайт-Вулф» и «Томми-Пулл».

«Айронинг-Рэм», пройдя сквозь обломки, как нож сквозь масло, закончил движение четвертым, впрочем, он и не участвовал в соревнованиях, так как был машиной вне класса и просто демонстрировал себя заказчику.

Однако до них уже никому не было дела.

Жандармы и несколько человек с нижней галереи устремились к пострадавшим в толпе и к обломкам, где должны были быть машинисты, без серьезных шансов застать последних живыми»:

Сочинитель Лендер закончил писать, потому что чернила в его ручке и запал повествователя иссякли одновременно.

Следующие эпизоды еще предстояло обдумать. Их сложно было описать, не забегая вперед.

Лена проснулась ближе к полудню, но еще не догадывалась об этом. Ее тревожил сон.

– Сон Татьяны, – пробормотала она, садясь на не в меру мягкой постели всё в той же спальне под куполом, похожим на деревянный парашют.

Всё в той же, с одной только разницей, что теперь она уже знала некоторые тайны этого дома.

Весь сон она не помнила.

Только некоторые лишенные контекста, но яркие и болезненные картины.

Но, может, это и к лучшему.

Главным ощущением, которое она вынесла из сна, было чувство утраты и приобретения.

Однако разобраться в том, что она потеряла и что приобрела взамен, не получалось…

Да и взамен ли?

Сон был смутным и мрачным.

Прежняя жизнь в нем оказалась наложена на прошедший день и всё это вместе на странный фильм, просмотренный накануне со странным хозяином странного дома.

«Странноприимный дом», – всплыло откуда-то из пучин перепутавшейся в голове русской классики. Может, из Островского, а то и из Салтыкова-Щедрина или Подьячева.

Странноприимный…

Или странноприёмный?

Дом, вот уж действительно, был странный, и приемчики у его обитателей были тоже странные.

Мерцающий хозяин, иностранная гувернантка, лакей этот, похожий на киноартиста.

Кинотеатр в доме!

Потом стены и перегородки, которые появляются и исчезают. Что и говорить об аквариуме под полом гардеробной.

Сумасшедший дом.

Но только не дом для сумасшедших, а сам дом безумный и вполне способный свести с ума.

Лена прислушалась к себе. Внутри было пусто, как в кафедральном соборе ночью. А в голове звонили обедню. Не догадываясь о причинах своего необычайного самочувствия, Лена проснулась в том состоянии, которое так ценят «кендиклаберы» творческих профессий.

В этом состоянии хорошо выпить с утра калиновки, сесть к столу и написать на чистом листе самые новые и самые красивые слова или взять прозрачный шелк и краски и впустить в мансарду утренний свет…

На Лена не была расположена к творчеству. И состояние ее выразилось в чувстве вины, комплексе ответственности перед ближними и склонности к нелицеприятному самоанализу.

Она немедленно постановила, что вела себя «как свинья» по отношению к родителям и крайне легкомысленно в части общения со странным хозяином этого дома.

Решение это требовало от нее неких активных действий, но самочувствие не позволяло немедленно к ним приступить. Кроме того, слишком уж много интересного было в доме и хозяине, чтобы оставить неразрешенные загадки.

Во сне был зал с колоннами. И вроде бы где-то в этом доме. Лена решила при случае посмотреть, нет ли где-то в пристройках похожего зала. Или места, которое во сне могло бы превратиться в такой зал.

Она полагала, что, зная некоторые законы своих сновидений, сможет понять, какие образы из ее памяти, какие выводы из ее небогатого жизненного опыта могли переродиться в дурашливые и жутковатые приключения ее сна, и сумеет вспомнить важные уроки, которые преподал ей старик Морфей.

В школе объясняли, что сны – отражение реальности, переосмысление пережитого. И чем сложнее был сон, тем интереснее в нем разобраться. Жаль только, что они чаще всего не запоминаются полностью. А наборы фрагментов – сами вроде головоломки.

Девушка вздохнула и потянулась.

Нужно было встречать новый день. И не такая уж большая беда, что он прошел уже наполовину.

Это показывали стрелки на больших часах, которые Лена вчера не заметила.

Вчера хватало других впечатлений.

Над овальными зеркалами на стене, под выпуклой линзой стекла бледнел циферблат без цифр. Но с большими и малыми делениями. Он был, видимо для удобства, разделен на четверти.

Две стрелки указывали вверх, приближаясь к отметке, где полагалось быть двенадцати.

Итак…

Лена вновь нашла себя в спальне, обнаружив, что проспала едва ли не до полудня и вновь совершенно не помнила, как здесь оказалась.

Вспомнила смутно, что вроде бы отключилась в кинотеатре. И сделала вывод, что ее, очевидно, вновь перенесли в спальню и вновь, бесчувственную, раздевали.

– Это становится дурацкой традицией! – сказала она вслух. – Фигня какая!

Вновь удивительно мягкая постель…

Только в этот раз ее уложили не голышом.

Чьи-то заботливые руки обрядили в ночную рубашку вроде больничной. В рубашку, похожую на наволочку с отверстиями для головы и рук.

В этой одежде было что-то на редкость трогательное и унизительное одновременно.

Причем совершенно невозможно было определить, в какой степени и что больше.

– Что за забота кому-то до моего тельца? – В сердцах сказала она. – Ручки мои, ножки мои… Раздевают, переодевают.

Во сне, она смутно помнила, тоже было что-то связанное с раздеванием-переодеванием.

Когда она встала, то обнаружила, что эта рубаха позади длиннее, чем спереди и прикрывает попу, а спереди… Спереди ничего она почти не прикрывает.

Лена хихикнула, полюбовавшись на себя перед овальными зеркалами.

– My lord… – вспомнила Лена с улыбкой. – Дремучее средневековье, – проговорила она, припоминая черный учебник истории с картиной, изображавшей крепостную стену на обложке и каких-то пейзан на полях на фоне этой стены. – Дремучее средневековье… То be able to…

Вид у нее в этой рубахе действительно средневековый.

А от зеркал веяло чем-то недобрым.

Она решила, что это тоже связано с событиями сна, которые забылись. Кажется, что-то там было этакое – с зеркалами.

Что?

Нет…

Не вспоминается…

Сон отдалялся, вытесняемый реальностью.

Как-то у Блока:

 
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?
 

Она расправила плечи и продекламировала звонко:

 
Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ – победно и влюбленно —
В снежной тьме поет рожок…
 
 
Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Черный тихий, как сова, мотор.
Тихими, тяжелыми шагами
В дом вступает Командор…
 

Припомнила, морща носик.

Вспомнилось только:

 
Настежь дверь…
 

Ее будоражили грандиозные эти стихи.

И неравномерность размера несколько смущала. Что же Блок – не сумел подобрать слова, чтобы не ломать размер?

Нет.

Видимо, смысл был главнее.

И от понимания поэта в этом вопросе Лена чувствовала свою сопричастность, соучастность даже. Она с Блоком была заодно.

«Неземные сны»… Это, может быть, и сны, которые не про Землю, про неземное что-то. А может быть, сны, которые снятся не на Земле.

Но для этого не обязательно спать в могиле.

И «мотор», который пролетая мимо нее, «брызнув в ночь огнями», уже был в ее жизни.

И воспоминание это тоже будоражило.

Она решила, что нужно будет рассмотреть машину при свете дня подробнее.

Очень странная и очень красивая была машина.

Интересно.

Взгляд снова упал на часы. Стрелки перевалили через верхнюю отметку. Большая – побольше, а маленькая поменьше.

Но что-то в циферблате было не так. Слишком много делений.

Лена вспомнила, что бывают морские хронометры с циферблатом на 24 часа, а не на 12, как обычно.

Она начала считать большие отметки на циферблате и сбилась.

Начала вновь.

Получалось тридцать.

Наверное, опять сбилась?

Она подошла к той из стен, что уставлена высокими шкафами, где за стеклом золотились корешки старинных книг.

Толкнула из чистой шалости лесенку на колесиках, ведущую к верхним полкам. Та откатилась с приятным каким-то рояльным рокотом.

Стеклянные дверцы были обрамлены узкими рамами резного дерева. Растительный прихотливый орнамент. Литые позолоченные (или золотые?!) ручки были выполнены в форме потешных звериных мордашек, напоминающих щекастого зайца, с ушами, похожими на ивовые листья.

Лена коснулась пальчиком холодного носа одного из зайцев. Щелкнул замочек, и створка подалась вперед и отъехала в сторону мягко и до конца.

Похоже, для открытия дверцы шкафа был приспособлен какой-то замысловатый механизм.

Лена восприняла это уже как должное. Даже странно было бы, окажись по-другому. Она уже поняла, что дом просто начинен разнообразной непростой механикой, будто строил его не архитектор, а часовщик.

Ну, да ладно…

Чего уж там…

Лена провела пальцами по тисненным золотом корешкам книг. Они напоминали энциклопедию или какой-то свод законов. Ни автора, ни названия на них поставлено не было. Только значки: трилистник, желудь, ниточная фигурка единорога, восьмиконечный крест и другие, не поддающиеся определению, но чуждые, будто должны говорить что-то тайное кому-то, знающему их смысл, а для прочих остающиеся открытыми символами.

Лена потянула на себя книгу со значком желудя. Он показался ей самым простым, не отягощенным тайными смыслами.

Открыв книгу, она удивилась. Строчки шли по вертикали. С минуту потребовалось на то, чтобы догадаться, что книга открывается вверх как блокнот – корешок у нее был сверху. Лена стала доставать книги одну за другой до тех пор, пока их не стало слишком тяжело держать – пять или шесть толстых томов, – и убедилась, что все они сделаны так же. У всех книг корешок сверху, как бывает у блокнотов.

Их объединяли и другие особенности. Текст был выровнен не с обеих сторон, как обычно, а только слева. И «красные строки» обозначались не отступом, а выступом, с красивой буквицей-иконкой в начале каждого абзаца. По правому же краю строки заканчивались прихотливым разнобоем. И там, где было свободное место, вкраплялись орнаментальные картинки. Возможно, они и имели прямое отношение к тексту, но пока определить этого Лена не могла. Потому что прочитать что-то оказалось непросто.

Шрифт отдаленно напоминал латиницу. Вот только удлиненные буквы типа «t», «h», «k», «l» выдавались не над строкой, а под ней, как «р», «g», «q». Словно опорой строк была верхняя линия. Заглавных не использовали. Вместо этого были уменьшенные буквы в кружочке, а все, как позже выяснила Лена, ударные гласные были обведены кружочком, незамкнутым сверху.

Она вспомнила, что титры в фильме были написаны несколько иначе.

Попроще.

Сложно всё это, короче…

Once upon a tame there was a very Old Lordman and his Woman. They lived in a very-very nice wood in a nice clean wood-house, which had flowers all around it, except where the door was. Wood-people looked off to flowers and job in wood-house. But Old Lord-man and his Woman couldn't be happy because they were so very lonely, – с трудом разобрала Лена.

– У них, блин, «лесной пипл» за цветами смотрел и в доме работал, а они одинокие были, – резюмировала она и закрыла книгу, потому что зарябило в глазах от многоцветья, непривычного начертания букв и грамматических аномалий.

Хотя по интонации, если так можно выразиться, текста она поняла, что так могла начинаться сказка про Снегурочку или Мальчика-с-пальчик. Жили, короче, дед-барин и баба его. И ругаться друг с дружкой им наскучило.

Кучи сказок так начинаются [17]17
  Со всей очевидностью Лене в руки попала книга со сводом притч Грейт Шедоу, которая начинается с притчи о ребенке-желуде, младшем сыне Великого Духа Леса, которого приютил старый владетель с супругой, не имевший собственных детей.
  Мальчик рос примерным ребенком и радовал приемных родителей во всём. Вот только один недостаток у него был. Он не видел и не понимал ценностей, которые ценились людьми. И не мог унаследовать поместье и богатство престарелого владетеля. Когда же юноша достиг возраста выбора невесты, он стал удивительно силен и хорош собой, хотя и чрезвычайно маленького роста. Юношу полюбила дочь Лендлорда, но тот готов был отдать все поцелуи и ласки красавицы за волны, бегущие по траве, и шум леса.
  Эта пространная притча заканчивается печально и говорит о том, что не следует смешивать ценности, и призывает к пониманию того, что кроме привычных приоритетов в жизни есть и совершенно иные, которым нельзя отказывать в праве не существование, даже если не понимаешь их.


[Закрыть].

– Good morning! – услышала Лена за спиной. – May I come in?

Вошла «иностранная гувернантка» – Огустина.

– Вы мне снились, – улыбнулась ей Лена.

Огустина несколько обалдела от этого признания, хотя и постаралась скрыть это [18]18
  В старой Традиции признание, что вы видели человека во сне, равносильно фривольному признанию в любви. Естественно, что для женщины средних лет услышать такое заявление от молодой леди более чем странно.


[Закрыть]. Немедленно сделала строгое лицо и сказала нечто, как обычно переусложненное, со смыслом следующим:

– Господин Остин не любит, когда трогают книги. Во всяком случае, его следует спросить о том, можно ли читать здесь.

В этом роде…

Лена парировала, заявив, что книги для того и существуют вообще-то, чтобы их читать. За исключением, возможно, личных дневников.

Но поставила тома на место и задвинула створку шкафа.

– Почитаю сказки на ночь, – заметила она.

Потом подошла к рогатой вешалке, на которой висел знакомый уже уютный, черный с золотой вышивкой халат.

Подумала и решила выпендриться. Стянула через голову ночнушку-наволочку и взяла халат, чтобы надеть его.

Нет, «иностранная гувернантка» даже не повела бровью.

А Ленка-то наивно думала, что смутит ее таким образом.

Казалось, что тетенька с эдакими строгими замашками должна быть плохо восприимчива к бесстыдству. Глупо вышло. Ленка смутилась сама.

И вспомнилось что-то мучительное из сна. Тоже связанное с подобными выходками.

– Do yow heave breakfast? – спросила строгая женщина.

– Дую, дую… – злясь на себя, проворчала Лена

Огустина, уже слышавшая подобную фразу, отнесла ее к разряду жаргонизмов утвердительного значения, поставила себе на заметку, что юную леди следует начинать отучать от диких манер, и спокойно пустилась в объяснения, что завтрак Лена пропустила, поэтому вместо завтрака будет обед. Если бы Лена проснулась чуточку пораньше, то ей бы, пусть и с большим опозданием, подали бы второй завтрак, но теперь уже поздно для этого.

– Да я согласна на обед, – заверила Лена, прерывая бесконечную вереницу «BUT» и «OR», обильно пересыпающих вычурные объяснения.

Огустина приняла к сведению и предложила проследовать в душевую, потому что, по ее словам, юная леди спала не только долю, что само по себе вредно для молодого организма…

«С чего это она взяла?» – изумилась Лена, слышавшая совершенно противоположные заявления.

…но и весьма тревожно, – продолжала «иностранная гувернантка», сопровождая Лену в душ.

Юная леди, по словам Огустины, всё время сбрасывала одеяла, металась, принимала позы, которые даже во сне простительны только маленьким девочкам, и кричала ерунду. Даже лаяла.

– Уав, уав! – показала Огустина.

– Вот, блин горелый! – опешила Лена и перейдя на английский, подстраиваясь под велеречивую манеру Огустины, поинтересовалась о том, откуда та знает все above-mentioned.

Огустина туманно ответила, что это входит в круг ее обязанностей. А за леди, находящейся в возрасте готовности к The first act off kindness, она просто как более опытная женщина должна присматривать.

Что это за «первое доброе деяние», Лена не поняла, да и факт тотального контроля ее поразил. Об этом она думала, правда безуспешно, всё время, пока принимала душ.

А пока же поинтересовалась, чего же ее не разбудили, раз и спать долго вредно, да и сон был явно не в радость.

Огустина назидательно возразила, что будить леди еще вреднее, чем позволять долго спать. Что юной леди пора самой вырабатывать привычку вставать раньше мужчин, приводить себя в порядок и выходить к завтраку в лучшей форме.

– Сказали бы вы это моей маме! – в сердцах посетовала Лена. – А то каждое утро ни свет ни заря: «Вставай, соня, в школу пора! Опять допоздна в «ушах» просидела, меломанка малолетняя!»

– Юная леди посещает школу? – изумилась Огустина совсем не тому, что ожидала Лена.

– А как же?

– У вас в роду воистину своеобразные Традиции! – заявила «иностранная гувернантка».

И на том оставила девушку в глубоком недоумении.

«Ну нет, на психушку не похоже, – вторя своим прежним соображениям, сказала себе Лена. – Нет, скорее, здесь нормальный сбесится».

– Товарищи! – воскликнула она. – Что происходит? Что творится? Эх, товарищи, товарищи…

Неизвестно, да Лена впоследствии так и не могла ответить, ни себе, ни кому-то, кто спросил бы, в какой момент она поняла, что это иной мир. Когда утвердилась в этой мысли и встал на повестку другой вопрос:

Тогда что это за место?

Тогда как теперь быть?

Тогда как вернуться из этого странного ИНОГО МИРА домой?

На ум приходила и приходила одна и та же мысль – о темном шоссе с луной над зубцами елей.

Но что сделать для того, чтобы отмотать кино назад, вернуться, перевоплотиться обратно в свой мир, она не знала. И боялась, если честно, об этом думать.

Бояться думать иногда полезно для психики.

Но в то, второе, утро в странном доме она размышляла о странностях и гнала, гнала от себя тревогу за родителей и чувство вины перед ними.

И смутно ощущала, что есть нечто, что держит ее здесь. Как-то влияет и аномально направляет ход мыслей.

Это было и любопытство, и что-то еще.

Возможно, Остин – красивый, печальный, странный, юный и взрослый одновременно, богатый и несчастный.

Какой-то словно бы абстрактно влюбленный не в кого-то конкретно, а просто всем существом готовый полюбить и передающий как-то свою готовность, что подкупало.

Но для девочки в возрасте готовности к The first act off kindness это всё было сложно. Ее самоанализ сводился, по существу, к оценке себя как «гадкая» или «славная», в зависимости от того, как она поступает.

Гадкая – если идет из школы не прямиком домой, а самой дальней дорогой. Гадкая – если вместо уроков битый час рисовала платьице для нарисованной же принцессы. Да не прошли у нее еще эти детские милые увлечения.

Славная, если удалось урвать пятерку по нелюбимой географии. Причем пятерку ни за что, а за помощь учительнице в развешивании карт перед уроком. Стих на училку нашел, а Ленка подыграла, и вот пятерка аккуратненькая в журнале торчит, а чем она заслужена, уже никого не колышет.