Текст книги "Годы и войны (Записки командарма. 1941-1945)"

Автор книги: Александр Горбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Командный пункт находился в городе, в одном из оврагов. У А. И. Еременко, когда я к нему вошел, были член Военного совета Н. С. Хрущев и приехавший из Москвы генерал А. М. Василевский.

Мне показалось, что я пришел не ко времени. Тем не менее Еременко сказал:

– Давно не виделись с вами, товарищ Горбатов. Что скажете?

– Не могу сидеть на восточном берегу в этой обстановке, прошу дать какую-нибудь оперативную работу. На инспекторской задыхаюсь от безделья, там и мой полковник справится. Мне показалось, что на вопросительный взгляд Еременко Никита Сергеевич ответил каким-то знаком. Еременко сказал:

– Зайдите через часок.

Ровно через час я вернулся. Командующий сказал:

– Ну вот. Обстановка такова. Противник форсировал Дон, устремился к Волге, – полагаю, к южной окраине Сталинграда. С севера к городу идет наш корпус в составе трех стрелковых дивизий. (Он указал, по каким дорогам.) Вам нужно их встретить и поставить для обороны юго-западной окраины города.

На моей карте он начертил рубежи обороны. Убедившись, что задача понята, сказал:

– Ну, в час добрый, спешите.

Я был очень рад, что получил хотя и временную, но работу. Подъезжая к местечку Городище, встретил одну дивизию, нашел ее командира, поставил ему задачу, за Городищем встретил вторую и тоже поставил ей задачу, Но когда я ехал, чтобы встретить третью дивизию, то увидел танки, идущие двумя колоннами прямо по полю; за ними следовала пехота на машинах, а в воздухе гудело много самолетов. Я не сомневался, что это противник и что он идет не к южной, а к северной окраине города. Что Делать? Решил, во первых, не ехать дальше для встречи дивизии (да и не мог я туда ехать, ибо оказался бы отрезанным от города); во-вторых, изменить задачу уже встреченным дивизиям, но прежде заехать на зенитные батареи, которые стояли недалеко от дороги и вели огонь по самолетам противника, и им тоже изменить задачу. Подъехал к ближайшей батарее. К счастью, на ней оказался полковник-зенитчик. Показав ему на колонны танков и пехоты противника, я приказал всеми зенитными стволами этого района бить не по самолетам, а по наземным целям. Полковник еще при мне приказал батарее опустить стволы и начать обстрел танков; обещал дать такое же указание другим батареям. Под ливнем снарядов зениток стройный порядок походных колонн противника нарушился. Надеясь, что артиллерийская стрельба насторожит третью по счету дивизию и противник не застанет ее врасплох, я догнал первые две дивизии, объяснил командирам изменение в обстановке и указал новые рубежи для обороны северо-западной окраины города.

Получилось удачно; вместо того чтобы дивизиям идти еще пятнадцать километров, они перешли к обороне почти в том же районе, где находились, с выдвижением отдельных частей на три – пять километров навстречу противнику. Порекомендовав комдивам немедленно поставить артиллерию на огневые позиции, выбросить вперед наблюдателей и обеспечить ведение артогня еще до занятия оборонительных рубежей стрелковыми частями, рассказал им, как связаться с КП фронта, и поехал для доклада к командующему.

Сдерживая возбуждение, я вошел к нему.

– Ну что, встретили? – спросил он.

Я доложил, что видел, что сделал и где КП двух дивизий. Видно было, что мой доклад о такой близости противника и о том, что он идет не на южную, а на северную окраину города, был первым. Командующий поблагодарил за выполнение задания и тут же послал меня на Тракторный завод, чтобы все отремонтированные танки отравить с экипажами в две стрелковые дивизии, занявшие оборону. Кроме того, он приказал проехать в военное училище, находившееся в северной части города, и изготовить его к бою, как воинскую часть. Лишь поздно вечером я вернулся усталый, но довольный своим рабочим днем.

На другой день противник вышел к Волге севернее города, у деревни Рынок. С этого дня я стал выполнять много различных заданий оперативного характера. Расскажу лишь о немногих, с которыми связаны были интересные случайности, характерные для первой недели обороны на Волге.

В одну из первых ночей не успел я еще заснуть после позднего ужина, как меня вызвали снова к командующему. Он мне сказал, что противник форсировал Дон. Сведения о расположении наших соединений противоречивы. Я должен поехать в западном направлении и всем нашим войскам в том районе передать приказание о переходе к обороне на рубеже, который командующий начертил на моей карте.

Ночь была темная, местность однообразная. Командующий фронтом предупредил; нужно быть осторожным. Я понимал, что в этих условиях придется смотреть больше на спидометр, чем на местность. Поэтому, прежде чем отправиться, я тщательно изучил маршрут по карте, сосчитал количество оврагов по пути и измерил расстояние между ними.

Первые двадцать пять километров мы проехали быстро, потом часто останавливали встречные машины – спрашивали, из какой они части, где их штаб. На первый вопрос отвечали определенно, на второй еще определеннее – «не знаем». Потом машины перестали встречаться.

Мы ехали с потушенными фарами, останавливались все чаще и прислушивались. На одной из таких остановок, в сорока километрах от города, услышали отдаленный шум моторов. Вскоре различили шум танков, идущих тоже без света нам навстречу. Чьи они, наши или противника? Без света могут идти и те и другие. Я решил съехать с дороги и притаиться. Люки ночью открыты, и танкисты могут перекликаться между собой.

С тем местом, где мы стояли, поравнялись два танка, за ними шли три машины с людьми; разговоров не было слышно. Я приказал шоферу оставаться на месте, а сам пошел к дороге. Вдруг танки остановились, послышалась немецкая речь. Я вернулся к шоферу, мы круто развернули машину и поехали в сторону от дороги. Проехав километра четыре, попали в населенный пункт, где нашли штаб одной из наших дивизий, а в нем бодрствующего начальника штаба. Оказалось, дивизия обороняет примерно тот рубеж, который начертан командующим фронтом на моей карте. Передав приказание командующего, попросил нанести положение дивизии на мою карту и предупредил, что дорога севернее не перекрыта – по ней прошла разведка противника с двумя танками. Возможно даже, что это и не разведка, а походное охранение, поэтому необходимо перекрыть дорогу или установить за ней наблюдение.

Я поехал в танковый корпус для уточнения переднего края его обороны. На своем наблюдательном пункте командир корпуса стал знакомить меня с обстановкой.

– Видите гребни возвышенностей? Они заняты частями корпуса; перед ними проходит овраг, а за ним уже противник.

– А где находятся ваши артиллерийские наблюдательные пункты?

– Вот здесь, правее и левее меня, – показал он рукой.

Я удивился: ведь оттуда ничего не видно, кроме тыла своих обороняющихся батальонов. Почему бы НП не вынести вперед, на высотки, где обороняются батальоны?

Следуя правилу: доверяй, но проверяй, я решил сам пробраться на передний край. Но к гребню высоты дойти не удалось. Когда до нее оставалось с полкилометра, из овражка высунулась голова старшего лейтенанта.

– Товарищ генерал! Там противник, прыгайте скорее ко мне.

Едва успел я спрыгнуть, застрочили два пулемета. Пули летели поверх наших голов. Командир роты рассказал, что нельзя показаться – сразу обстреливают. До противника всего триста метров. У него уже убили четырех неосторожных бойцов.

От командира я узнал, что вся его малочисленная рота находится здесь, в овраге. Расположение свое он оправдывал тем, что склон высоты очень пологий, весь простреливается. По оврагу можно подносить роте еду и боеприпасы, да и на случай наступления противника отходить по оврагу лучше. Его объяснение я счел простым и честным, хотя и наивным: какой смысл сидеть в овраге, как в мышеловке, не имея никакой обороны? По-видимому отступая тысячи километров, многие научились думать в первую очередь о том, как отступать, но не научились еще прочно и активно обороняться…

Вскоре я убедился, что никакой обороны на гребне высоты нет, что командир корпуса просто не знает, где закрепились его подразделения. И я прямо ему сказал:

– Такой обороной вы открываете противнику путь к Волге.

Командир корпуса заверил, что положение будет исправлено.

Но что я мог доложить командующему фронтом по возвращении? Оборону танкового корпуса нельзя назвать плохо организованной, вернее будет сказать, что никакой организации нет, нет и обороны.

Стойкость наших войск на Волге вошла в историю. Они отразили бесчисленные атаки. Фашисты не вышли к Волге, хотя она находилась от них всего лишь на дальности пистолетного выстрела. Почему же мы не смогли организовать оборону, когда враг был от города на расстоянии артиллерийского выстрела?

Ведь тогда вести оборону было куда легче…

В эти тревожные дни я много думал о том, как же это случилось, что мы оказались на Волге. Можно ли объяснить это только тем, что нападение противника было внезапным? Нет, дело не только в этом, думал я и все больше склонялся к тому, что одной из основных причин наших неудач на фронте является недостаток квалифицированных кадров командного состава: сколько опытнейших командиров дивизий сидит на Колыме, в то время как на фронте подчас приходится доверять командование частями и соединениями людям хотя и честным, и преданным, и способным умереть за нашу Родину, но не умеющим воевать. Все это усугубляется неумелым подбором людей. Кто ведает этим вопросом в Вооруженных Силах? Саша Румянцев. Я видел, как он подбирает кадры, как разговаривает с людьми. Неспособный разобраться в деловых качествах командиров, он интересуется только их анкетами.

А возьмите пополнение, которое мы получаем. Это замечательные люди, умные, храбрые, самоотверженные. Но очень часто они совершенно не знают военного дела, не умеют бить врага. Это потому, что в округах их плохо учат. Да и может ли быть иначе, если формированием войск руководит Ефим Афанасьевич Щаденко, который сам мало смыслит в военном деле? Заменили бы его седовласым генералом, пусть безногим или безруким, но побывавшим в современном бою, знающим, каким должен быть сегодняшний солдат, и умеющим передать другим свои знания…

Забегу вперед и скажу, что, побывав в Москве после битвы на Волге, я узнал, что Румянцев уже снят с поста заместителя Наркома обороны по кадрам. Обрадовало меня и известие о том, что формированием и укомплектованием войск руководит уже не Щаденко.

Организовался Донской фронт, его командующим был назначен К. К. Рокоссовский, а членом Военного совета А. С. Желтов. Меня назначили сюда инспектором кавалерии.

Когда я уезжал из города, он уже пылал сплошным огнем; никто не пытался тушить пожары – это было невозможно. Машину с пристани пришлось отослать обратно в штаб, сам я с адъютантом на пароме переправился через Волгу к Красной Слободе, чтобы оттуда добираться в штаб Донского фронта через Камышин.

Через день явился к Рокоссовскому и вскоре был послан в кавкорпус, который выполнял одну из самых ответственных задач, обороняя плацдарм на правом берегу Дона.

Приятно было увидеть бодрых и уверенных в своих силах конников. Спешившись, они сидели в окопах, а лошадей оставили на левом берегу. Несмотря на то что кавалеристы занимали широкий фронт обороны, на их счету уже было несколько отбитых атак. Этот удержанный конниками плацдарм сыграл важную роль в окружении и разгроме вражеской группировки.

В октябре 1942 года я был назначен в 24-ю армию заместителем к командующему Д. Т. Козлову, которого вскоре сменил И. В. Галанин.

Должность заместителя была не по моему характеру – с большей охотой я командовал бы дивизией. Но положение скрашивалось тем, что Галанин ни в чем не стеснял мою работу: он находился на КП; а я почти всегда в дивизиях. Там вместе с командованием соединений мы совершенствовали оборону, готовили людей к активным действиям, думали, как лучше организовать частные операции, чтобы выполнить задачи с меньшими потерями. А частных операций было в то время много.

24-я армия оборонялась фронтом на юг, между Доном и Волгой, правым флангом упираясь в Дон, а левым примыкая к 66-й армии. Частными операциями мы отвлекали резервы противника от Сталинграда и тем самым облегчали положение 62-й армии, которая оборонялась в самом городе.

Часто ночевал я в той или иной дивизии. В период затишья много командиров собирались, бывало, у меня в землянке и вели разговоры на различные темы. Я любил вслушиваться в то, что говорят они, и лишь потом высказывал свое мнение. Я был значительно старше их по возрасту, по опыту работы и партийному стажу, а потому считал своим долгом, когда возникал для этого естественный повод, дать совет, ответить на интересующие их вопросы. А жгучих, иногда недоуменных вопросов было много – ведь мы находились на Волге…

Помнится, однажды вечером, вернее ночью, в землянке, скудно освещенной коптилкой, разговор о значении взаимодействия и о взаимной выручке затянулся до двух часов. После горячих споров пришли к единому мнению: успех в любом бою достигается общими усилиями, и чем согласованнее действия всех родов поиск, тем быстрее и с меньшими потерями добывается победа.

Сплоченность, крепкая дисциплина, решительность и согласованность в действиях удесятеряют силы коллектива. Я привел случай, который сам недавно наблюдал.

Две роты одного батальона атаковали деревню, обе были встречены огнем противника. Первая рота залегла в ста метрах от деревни, на открытой местности, и за пять минут потеряла треть людей. Трудно сказать, что осталось бы от нее, если бы бой затянулся.

Вторая рота поступила иначе. Встреченная огнем, она не залегла, а ускорила движение и ворвалась в деревню, потеряв лишь трех человек ранеными. Потом ее бойцы ударили во фланг взводу противника, который вел огонь по первой роте, и пленили его.

Две роты одной численности, а результаты действий совсем разные.

Мы подробно разбирали, кем, чем и как обеспечивается продвижение стрелковых и танковых частей, какова роль саперов, артиллеристов, авиации, связистов, службы тыла. Обсуждали реальные случаи взаимной выручки: как пулеметчик может помогать стрелку, стрелок – пулеметчику, артиллерист танкисту.

И так каждый вечер, где бы я ни остановился, командиры заходили ко мне: «А мы к вам на огонек». Мне эти беседы были очень дороги. Из командиров дивизий особо выделялись своим кругозором, знанием тактики, умением быстро и правильно оценивать сложившуюся обстановку и доводить свое решение до логического конца Н. И. Бирюков и П. И. Фоменко, которые успешно справлялись с задачами не только в оборонительных, но и в наступательных боях.

Но вот настала пора для общего наступления Донского и Сталинградского фронтов. Двинулась вперед и наша армия. Сжималось кольцо вокруг группировки Паулюса.

В один из пасмурных январских дней 1943 года я был в дивизии Фоменко. Два его полка наступали рядом, а третий полк был в отрыве, в трех-четырех километрах слева, и продвигался вдоль железной дороги.

От левого полка было получено донесение о занятии им железнодорожного разъезда. Через некоторое время командир дивизии с командующим артиллерией собрались охать туда. Поехал и я.

Втроем уселись в небольшую, но сильную машину и отправились лощиной без дорог. Снег был неглубокий. Мы ехали довольно быстро. Вдали и правее виднелась группа деревьев. Показывая на них, Фоменко сказал: «Это и есть тот разъезд, который захватил полк».

Вскоре мы подъехали к железнодорожной будке – от нее до разъезда было не более километра. Около будки увидели много аккуратно построенных и хорошо оборудованных землянок, нам захотелось их осмотреть. Мы остановили машину. Заходили в землянки по очереди. Чувствовалось, что они недавно оставлены противником. В последней увидели тяжелораненого немца, задали ему несколько вопросов, но он не мог внятно отвечать. Мы сосчитали, что его захватили в плен и оставили здесь.

Подошли к будке, осмотрели ее. Будку от разъезда отделял бугор, но через выемку вдоль полотна дороги он был виден. По обеим сторонам пути снег хранил следы сотен ног. Все говорило за то, что наши или на разъезде или за ним, и мы решили двигаться в том направлении прямо по полотну дороги.

Мы ехали тихо. И вдруг я увидел много темных точек. По направлению их передвижения было ясно, что это солдаты противника, мы находились от них метрах в четырехстах.

Едва я успел сообщить об опасности спутникам и приказать им выскочить из машины, как противник открыл огонь. Мы ползли по кюветам в сторону будки, перекликаясь через полотно, слыша удары пуль о нашу машину. Только когда скрылись за бугром, распрямили спины.

Наконец мы оказались у будки. Не имея машины, решили идти обратно в свое расположение пешком, но в это время увидели густую цепь, приближающуюся нам навстречу. Кто-то сказал: «Ну, из огня да в полымя», а другой добавил: «Это отходят немцы»…

Имея противника спереди и сзади, мы, не преувеличивая, могли считать свое положение безвыходным. Фоменко сказал: «Вот почему землянки имеют жилой вид». «И раненый там», – добавил шофер.

Уходить туда, откуда мы прибыли, было невозможно, так как цепь была широкой и нас все равно перехватили бы, а из оружия у нас были только пистолеты.

– У нас оружие не дальнобойное, – сказал я, – но достаточно убойное, чтобы убить врага на близком расстоянии, а последними пулями пробить свою голову.

Из цепи нас уже заметили и начали стрелять. Тут уж мои спутники совсем пали духом. Один Фоменко держался бодро. А я смеялся, и смеялся от радости, так как заметил, что немцы у полустанка изготовились к обороне, и был уже уверен, что к нам идут свои. Немного смущал меня только оставленный в землянке раненый немец.

Цепь подходила, а мы вглядывались, стараясь определить, с кем имеем дело. Когда идущие были совсем близко, мы закричали: «Свои! Свои!» – и огонь прекратился.

Каково было удивление и смущение тех, кто стрелял по нас, когда они увидели командира своей дивизии, командующего артиллерией и меня!

Настал долгожданный день. Фашистские войска на Волге и Дону были разбиты и пленены. Все мы поняли: наступил решительный перелом в войне.

Глава седьмая
ВПЕРЕД!

В апреле 1943 года был получен приказ о присвоении мне знания генерал-лейтенанта и о назначении командиром 20-го гвардейского стрелкового корпуса, который входил в состав 4-й гвардейской армии. А в июне меня назначили командующим 3-й армией, которая оборонялась в районе Мценска, на реке Зуша.

Прежде всего я заехал в штаб Брянского фронта, чтобы представиться командующему Маркиану Михайловичу Попову и члену Военного совета Л. З. Мехлису.

Командующий фронтом принял меня очень хорошо. Договорились, что утром я выеду в армию с его заместителем генералом И. И. Федюнинским.

Настороженным шел я к Л. З. Мехлису, вспоминая разговор, который он и Щаденко вели со мной в сентябре 1941 года в Москве. Представляясь ему, я встретился с его колючим и вопросительным взглядом. Но все-таки это был уже не прежний Мехлис, – очевидно, для него не прошла без следа тяжелая неудача в Керчи.

– Вы назначены к нам?

– Да, к вам во фронт, – ответил я.

– Хорошо, ознакамливайтесь с армией. Когда встретимся в следующий раз, доложите о ее состоянии. Тогда и поговорим.

Только и разговора.

Познакомясь за обедом с командующим фронтом несколько ближе, я, к моей радости, увидел в нем молодого, но хорошо знающего военное дело генерала, находчивого и жизнерадостного человека. Об армии, которую мне предстояло принять, он сказал:

– Врылась в землю, засиделась в обороне, в прошлом провела ряд неудачных наступательных операций. Но все это в прошлом, – подчеркнул он. – Не буду характеризовать командиров сейчас, чтобы не привязывать вашего мнения к своему. Скажу одно: безнадежных нет. Нужна работа и работа – и с генералами, и с солдатами.

Рано утром мы с Федюнинским выехали в 3-ю армию, в село Ержино, где находился ее штаб. Федюнинский представил меня как нового командующего генералам и старшим офицерам.

Через пятнадцать суток армии предстояло наступать. Поэтому мне нужно было не только знакомиться с людьми и огромным хозяйством армии, но и глубоко вникать в замысел и план операции. Спасибо, помогли товарищи – члены Военного совета И. П. Коннов и И. Д. Пинчук, начальник штаба М. В. Ивашечкин, мой заместитель П. П. Собенников, начальник политотдела П. Н. Амосов, начальник оперативного отдела А. В. Владимирский и другие работники управления армии.

Генералы и офицеры, с которыми мне суждено было работать, оставили хорошее впечатление, которое так и не изменилось. С этими товарищами мы дошли до Эльбы.

Беседуя с солдатами и офицерами, я чувствовал их боевое настроение, и это радовало.

Больше всего времени мы проводили в дивизиях 41-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал В. К. Урбанович. Когда мы готовили и осуществляли нашу первую наступательную операцию, у Виктора Казимировича Урбановича еще не было опыта активных боев, но уже тогда он проявил большой организаторский талант и умение учиться на опыте других. Он внимательно выслушивал каждое замечание, как губка впитывал все новое и старался выполнить каждую задачу как можно лучше. Урбанович стал отличным командиром – волевым, инициативным, умеющим с максимальным эффектом использовать все возможности для достижения успеха.

Почти все работники штаба и политотдела армии в те дни находились в частях. Надо было подготовить к напряженным боям каждого офицера, сержанта и солдата. В первую очередь мы добивались, чтобы все уяснили главное, от чего зависит успех. Призывали атаковать решительно, не останавливаясь на полпути. Всего опаснее – залечь под огнем противника: это грозит не только срывом задачи, но и большими потерями. Как можно быстрее сближаться с противником.

Учили бойцов не бояться контратак противника. Пусть вражеский батальон выходит из траншей, сближается с нами. На ходу фашисты стреляют меньше, да и огонь получается неприцельным. А мы из укрытий подпускаем их ближе и бьем идущих в рост наверняка. Командир в это время организует решительный удар: пока немногочисленные подразделения противника спешат вперед, наши бойцы обходят его с фланга, чтобы захватить оставленную вражескими войсками траншею и отрезать им пути отступления.

Много внимания уделялось вопросам управления войсками в бою. Каждый командир – от командира отделения до командира дивизии – должен уметь найти место, откуда ему выгоднее всего руководить действиями подчиненных.

Наступать инициативно, смело, решительно! Командиров мы предупреждали: опорные и населенные пункты они должны атаковывать с фронта лишь частью сил, а остальными силами обходить с фланга и не бояться при этом глубоко проникать в боевые порядки противника.

Мы понимали, что наступать будет нелегки. Враг укреплял орловский выступ двадцать месяцев. Города Орел, Болхов, Мценск, Карачев и их районы приспосабливались к круговой обороне и связывались системой рубежей. Этот выступ представлял для немецкого командования особую ценность, ибо с него оно намерено было ударом через Поныри на Курск и из Белгорода на Обоянь окружить и уничтожить наши войска, находившиеся на Курской дуге. Противник сосредоточил здесь громадное количество боевой техники, в том числе более трех тысяч танков. Наше командование знало о планах противника. Укрепляя свою оборону, готовясь к отражению ударов противника, советские войска вместе с том вели подготовку к большим наступательным операциям.

В Брянский фронт входили 61, 3, 63-я армии, 3-я танковая армия и 1-й танковый корпус. Замысел наступательной операции фронта выглядел так:

– (13-я армия (командующий генерал В. Я. Колпакчи) наступает с захваченного за рекой Зуша плацдарма (одиннадцать километров по фронту и три пять километров в глубину) и имеет задачу прорвать оборону противника и овладеть городом Орел. Ее наступление обеспечивается артиллерийским корпусом и другими средствами усиления. В прорыв будут введены сперва танковый корпус, а потом и танковая армия.

– 3-я армия на фронте в шестьдесят один километр обороняется тремя дивизиями на переднем крае, а три дивизии 41-го стрелкового корпуса, следуя за 63-й армией уступом справа, должны войти в образовавшийся прорыв и обеспечить правый фланг этой армии, сворачивая перед собой боевые порядки противника вправо.

– 61-я армия наступает на город Болхов и далее в юго-западном направлении.

К оформлению этого плана приступили еще за месяц до моего прибытия в 3-ю армию. Мне оставалось только детально ознакомиться с ним, проверить, что по нему сделано. Я побывал у соседей. Съездил на плацдарм, с которого будет наступать 63-я армия.

В первых числах июля на Брянский фронт прибыл представитель Ставки маршал Г. К. Жуков. Собрал всех командиров на КП 63-й армии.

Докладывая о готовности своей армии, я попросил разрешения высказать свое мнение о предстоящей операции. У меня возникло сомнение: удастся ли одной 63-й армии прорвать вражескую оборону? Немцы орловскому выступу придают большое значение. Само собой разумеется, что они участок против нашего плацдарма укрепили особенно сильно (ведь для того и плацдарм, чтобы с него наступать!).

– Я вношу предложение: отвести нашей 3-й армии самостоятельный участок для прорыва. Причем прорывать оборону противника будем с форсированием реки в районе Измайлове, Вяжи. Отвлекая внимание противника, заходя к нему в тыл, мы поможем 63-й армии, облегчим ей выполнение задачи. Развивая дальше свою мысль, я выразил уверенность, что если нам удастся прорыв обороны противника, то танковый корпус и армию лучше будет ввести в нашей полосе – здесь будет меньше противотанковых препятствий, чем на участке плацдарма.

Сначала Г. К. Жуков отнесся с недоверием к моим предложениям. А относительно ввода в полосе нашей армии танковых соединений даже заметил с усмешкой:

– Вы, товарищ Горбатов, все хотите действовать по – кавалерийски, налетом, шапками закидать противника.

Но, подумав немного, сказал:

– Пожалуй, было бы неплохо, если бы все получилось, как вы предлагаете. Но планирование уже закончено, а до наступления осталось мало времени, и ваша армия не успеет изготовиться.

Я заверил, что успеем. Меня поддержал командующий фронтом. После этого Жуков согласился и передал нам одну из трех артиллерийских дивизий, отобрав ее у 63-й армии.

Теперь наша задача заключалась в следующем: прорвать оборону противника на участке Измайлово, Вяжи; наступать в направлении Трехонетово, Протасово, Старая Ограда и, обеспечивая правый фланг 63-й армии, помочь ей в овладении городом Орел.

Основная роль в операции по-прежнему отводилась 63-й армии, имевшей несравнимо больше частей усиления, хотя наступала она в полосе значительно уже, чем наша.

Возвращаясь от командующего фронтом, я еще и еще раз взвешивал свое предложение. Понимал, какую ответственность взваливал на себя, на своих товарищей. Как они воспримут это? Не поймут ли превратно, но посчитают ли мой план поспешной и несерьезной выходкой нового командующего?

Собрав в штабе руководящий состав армии, я сообщил о новой задаче. Видел, что для всех это явилось большой неожиданностью. Предложил товарищам высказаться. Генералы И. П. Коннов и П. П. Собенников выразили сомнение, под силу ли нам будет выполнение задачи. Другие, хотя и с оговорками, признавали реальность нового плана.

Приступили к разработка операции. Времени оставалось совсем мало. Генералам и офицерам управления пришлось трудиться днем и ночью.

А тем временем на Курской дуге уже разворачивалось невиданное в истории сражение. 5 июля враг бросил на позиции советских войск сотни танков, сотни тысяч своих солдат. Ценой огромных потерь ему удалось вклиниться в нашу оборону. Но победили стойкость и боевое мастерство наших войск. Через неделю наступление немцев захлебнулось.

Самоотверженно работали, готовясь к наступлению, стрелки, артиллеристы, связисты, разведчики. Много дел было у саперов. Под руководством начальника инженерных войск армии Б. А. Жилина они выбрали места для мостов, построили наблюдательные пункты на берегу, обследовали броды, освободили их от мин.

Подчиняясь приказу, провели мы разведку боем силами отдельных батальонов. Такой способ разведки я ненавидел всеми фибрами души – и не только потому, что батальоны несут при этом большие потери, но и потому, что подобные вылазки настораживают противника, побуждают его заранее принять меры против нашего возможного наступления.

Вечером 11 июля я доложил командующему фронтом о готовности к наступлению. В четыре часа утра 12 июля мы обрушили на противника всю мощь артиллерии и поддерживающей нас авиации. В пять часов сорок минут мощный залп «катюш» призвал наши соединения к форсированию реки.

По показаниям пленных, противник ждал нашего наступления, но считал, что мы наступать будем только с плацдарма, и никак не предполагал, что мы будем форсировать реку. Таким образом, наш удар оказался для врага внезапным. Все же в первый день прорвать его оборону на всю тактическую глубину нам не удалось. 235-я стрелковая дивизия полковника Ф. Н. Ромашина с 114-м танковым полком продвинулась за рекой на три километра, а 380-я стрелковая дивизия полковника А. Ф. Кустова с 82-м танковым полком продвинулась на четыре километра.

На второй день наступления была введена для развития успеха 308-я стрелковая дивизия генерала Л. П. Гуртьева и 269-я – полковника А. Ф. Кубасова. Мы овладели населенными пунктами Евтехово, Ивань и Грачевка, завершив прорыв тактической обороны в этом районе.

Тогда командование фронта изменило свое первоначальное решение о вводе 1-го танкового корпуса в полосе 63-й армии и, как мы предвидели, ввело его в прорыв в полосе нашей армии. 14 июля корпус переправился через реку у деревни Измайлово и сосредоточился в районе Евтехово. Но здесь он задержался дольше, чем было нужно, и из-за этого подвергся ожесточенной бомбардировке с воздуха, понес большие потери.

Враг упорно сопротивлялся, но наши дивизии продолжали продвигаться вперед. 17 июля они вышли на реку Олешня и повели бои за населенные пункты на ее берегу.

Разведка донесла о подходе новых сил противника и о том, что в районе деревень Подмаслово и Моховое сосредоточились две вражеские дивизии, готовясь к контрудару. Чтобы обеспечить свой левый открытый фланг, мы вынуждены были 380-ю стрелковую дивизию поставить в оборону, усилив ее двенадцатью батареями противотанковых орудий. Со своей задачей эта дивизия во главе с решительным и волевым командиром Кустовым блестяще справилась: в течение двух суток днем и ночью она отражала яростные атаки врага.

1-й танковый корпус, четыре дня приводивший себя в порядок, был вновь введен в прорыв, снова подвергся авиационной бомбардировке и отошел на восточный берег реки. Лишь 19 июля сто отдельные танки опередили 186-ю стрелковую дивизию и овладели селом Олешня. Вот и весь успех, которого добился корпус… После этого он был выведен в резерв фронта.