Текст книги "Англии капец! (СИ)"
Автор книги: Александр Устомский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Глава 13 'Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем'. Мишель Вокер
Катрин Валуа не любила пятницу. Она была в меру набожна, и в монастыре получила хорошее воспитание, но вера ее была сильна и поверхностна. Королева знала о долге, о тяжести власти, но жизнь требовала своего. Она с детства привыкла видеть грех, готовилась жить в грехе, и ей было неприятно, что кто-то знает о ее грехах. Не любила она исповедоваться, видела по глазам духовника, что непросто все, не надо все открывать. Она – королева – и она находила утешение в молитвах. А в последнее время молилась она часто, не всегда у распятия, но всегда искренне. Когда ее отвлекли от молитвы, она еле сдержалась от гнева и желания наказать крепко глупую служанку-англичанку, вот точно шпионку одного из английских старых домов. Перед такими проявлять чувства было недостойно. Валуа холодным тоном спросила, в чем дело. Визит? Мессир ДиКаприо? Она не смогла вспомнить, знакомого с таким именем. Род неизвестный, итальянец... у нее не было знакомых итальянцев. Их вообще не любили – слишком умные, коварные, деловитые. Негодяи, устроившие себе городские самоуправства, с которыми неплохо было бы покончить.
Приказав впустить визитера, Катрин присела в кресло, приготовилась к визиту, положив рядом с собой старый надежный женский кинжал. От итальянца чего угодно можно ожидать.
Послышались шаги, и в небольшую залу вошел мужчина, сразу же исполнивший довольно замысловатый поклон. Катрин с удовольствием рассматривала незнакомца. Костюм был шикарный. Бургундская короткополая шляпа украшала голову рыцаря, странно, но она не была украшена ни перьями, ни лентами – но зато была окрашена в сочный черный цвет, узенькая лента отливала серебром, создавая впечатление аккуратной, неброской, но стильной вещи. Весь костюм мессира был выдержан в черных и серебряных цветах. Пурпуэн – куртка был с необычными, узкими рукавами, богато украшен серебряным шитьем. Воротник был стоечкой, и вот на нем она заметила отделку с жемчугом – очень тонкая работа. Из рукавов куртки выглядывали края белоснежной сорочки. Рыцарь был не в привычных чулках, а в штанах, заправленных в сапоги, которые выглядели очень богато, сразу была заметна работа искусного сапожника. На плечах незнакомца был плащ с капюшоном, без всякой пелерины, также приятно радовавший глаз богатой тканью, сочным цветом и изящной отделкой. Катрин с любопытством пригляделась к лицу рыцаря – хорош собой. Высокий, крепкого сложения, но не коренастый, худощавый, сразу видно, что воин ловкий. Глаза смотрели смело, без дерзости, как и подобает рыцарю при встрече с дамой. Волосы были черные, чуть кудрявые. И стрижка непривычная для такого молодца – волосы были длинные, почти закрывали уши, как у пожилого человека, или вовсе не военного – голова не была брита на висках. Странный рыцарь. Мессир – значит рыцарь, почтенного рода, ладно, пришло время выслушать посетителя. Валуа чуть приподняла губы, обозначая улыбку.
– ДиКаприо. Леонардо ДиКаприо, – дерзко улыбнулся ей итальянский рыцарь, который не преминул уточнить свое положение. – Мессир. Рыцарь Льва. Граф Монте...
Катрин отметила его не просто заминку, итальянец, словно головой стукнулся, налетев на преграду, вот только наоборот – прикусил язык и молчал, а не ругался. Она внимательней пригляделась к сложению этого рыцаря, к чертам его лица, поторопила удовлетворить свое любопытство:
– Граф Монте... Монте кто?
Итальянец вдруг улыбнулся белейшими зубами, заставив королеву на миг сбиться с дыхания, и медленно поднес правую руку к лицу, и приложил указательный палец к губам. Потом прошептал чуть слышно, только для двоих: 'Атлантис'.
Королева выдохнула и откинулась в кресло. Он пришел. Посланник легата. Этого мерзкого... этого мерзавца, который бросил ее, оставил одну. Она злилась давно. Ее злобу питали бессилие что-либо изменить – атланты были не просто опасны, они были неведомо опасны, непонятными, наглыми, отвратительными.
Они были другие. Другие во всем. Они бесили! Словно призраки древнего Рима, чье величие признавали все – но все были горды тем, что смогли сбросить оковы той могучей Империи, смогли уничтожить ее, освободиться! И вот настали времена, когда орел Рима, на штандартах новых легионеров снова несется над землей былых Римских провинций. Атланты не скрывали – они наследники прародителей. Их вера – правильная, от праведников, которые не познали сомнений раскола Империи, раскола веры. Их знания таили в себе многое, пугали секретами древности, утерянными в пламени давних войн. Атланты были другими. И легат Алекс не стал ей другом. Скорее – врагом. 'Полюбившимся врагом', – усмехнулась своим воспоминаниям Валуа. Еще раз, более пристально пригляделась к этому рыцарю. Женщину что-то тревожило в нем, и она решила проверить – все увидеть своими глазами.
– Подойди ближе, мессир ДиКаприо, – приказала Валуа.
Лешка коротко поклонился и подошел к королеве. Она смотрела ему в лицо, в её серых, отливающих голубым, глазах сейчас холод плавился от искр насмешки. Он подошел ближе, и еще ближе, и вот – неслыханное нарушение этикета, он вплотную приблизился к ней. Такой знакомый запах – лимон и... Катрин. Глаза Лешка опустил, не стоит дерзить сверх меры, кто знает, может быть сейчас за ними наблюдают соглядатаи. А он будет 'соглядать' две эти милые груди, в меру крупные, прикрытые легкой прозрачностью шелка, такие вкусные, мягонькие... Королева встала с кресла, он сразу заметил, что в ее руке блеснул сталью изящный кинжал, с лезвием узким, длинным, хищным. 'Не шевелись, итальянец' – приказала рыцарю королева и вспорола ткань его куртки на груди. 'Вот ведь, кошка драная! Шелка на куртофан ушло семь локтей! Чистейшего арабского! Ох, я тебя еще научу трусики носить – и порву! Шесть, нет! Семь трусов у тебя сгрызу, вредная Валуашка', – сопел недовольный Зубриков, стоя смирно и истекая кровью. Катрин чуть порезала его, но своего добилась – она, не отрываясь, смотрела на грудь итальянца. Зубриков мысленно хохотал! Ищи дурака! Ищи его – свищи его! Он уже с минуту напевал про себя потешный блюз Майка:
'Ты – старый контрразведчик,
Но ты – не первый класс.
Ты – старый контрразведчик, Катрин,
Но ты – не первый класс.
Ты ищешь в каждом шпиона, девочка,
Ты оторвалась от масс'.
Когда он рассказал Ринату придуманную им уловку, еще один вклад в дело шпионства, Аматов уважительно покачал головой: 'Могёшь, Зубрилка!' И они провели ряд экспериментов – глубокий, очень глубокий порез гладиусом на груди оставлял сильный шрам, хорошо заметный, бросающийся в глаза – вот только держался он всего двое суток! Уже через сутки шрам выглядел как старый, а через пару дней и вовсе рассасывался без следа, оставляя чистую, ровную кожу на теле попаданца. Он помнил, как долго целовала его шрам Катрин, той ночью, она его вылизывала, как встревоженная львица – от левой подмышки до правого бока своего внезапного, желанного любовника. И Лёшка всё вспомнил, внезапно и случайно, и, прикусил губу, чтобы не расхохотаться, поддерживая беседу, 'имидж общения' – как Ринат говорит. Но он всё-всё-всё вспомнил, до малейшей капельки пота...
***
Они, наконец, оторвались друг от друга, и Валуа протянула руку к столику у изголовья постели и наполнила один бокал вином. Пила она жадными глотками, дыхание её снова стало шумным и неровным. Лёшка повернул к ней голову, и в который раз удивился, какой разной она может выглядеть – глаза легко меняли оттенок от серости холодной стали до светлой голубизны. И волосы были богаты оттенками темного мёда и золота, – какое это чудо, вид волос любовницы, освещенные пламенем свечи, живым, трепетным и неярким огнем. Он улыбнулся и попросил:
– А мне...
Она, словно ждала, необходимости пить из одного бокала, протянула ему вино. И в этот момент ему стало искренне жаль эту молодую женщину, понимающую его как никто другой. Оба они были навсегда чужие в этой поганой Англии.
– Я надеюсь, ты сможешь и кое-что ещё, – усмехнулась Катрин, отдав любовнику бокал, и усевшись ему на колени.
– Сейчас – только попить вина, – улыбнулся Лёшка и сделал маленький глоточек.
– Ну это мы ещё посмотрим, миленький мой... миленький мой... миленький мой...
Ему стало неприятно от этих, нашёптываемых слов. Она протянула руку, и посмотрела ему в глаза. Атлант не снял полумаску, это возбуждало, это лишало её спокойствия, она могла позволить себе быть смелой, дерзкой. Катрин забрала у него бокал и, поставив его на столик, принялась щекотать его всего, проведя от ног до самой шеи своими волосами, перекинутыми на одну сторону и собравшимися в один тёмно-медовый поток. Он напрягся... Хотелось ли ему ещё?.. Хотелось. И он властно, сознавая всю глубину своей необузданной страсти, привлёк её к себе. Голова её откинулась бессильно, руки остались неподвижны. Закрыв глаза и скрипнув зубами, он склонился над телом и начал целовать её шею. Медленно опускаясь, он пытался пробудить её, и отдавал частицу за частицей свою энергию и своё желание. Он владел её телом, словно инструментом, и она, поддаваясь его настойчивым ласкам, уже не была неподвижна и безучастна. Впившись ногтями ему в плечи, она дерзко отдавалась ему во власть разбуженной страсти. А его уже не интересовала ни она, ни окружающее, увлечённого самим собой. Она не сопротивлялась, позволила раздвинуть свои ноги, и руки её, уже не достававшие до плеч его, впились всеми пальцами в его волосы. Это было последнее, что она ещё успела осознать, после этого уже ничего не чувствовала... не знала, кроме его губ и его языка, заставляющих её тело приподниматься и опадать, словно на волнах ласкового, тёплого моря. И вот – последняя, самая горячая волна, настигла её и, пронёсшись от кончиков пальцев ног до лица, заставила опуститься в бессилии всё ниже и ниже. ''Открой бутылку, налей мне вина!
Друг друга мы уже испили до дна,
Нам было так горячо прожить эту ночь.
Как вкусно пахнет, виноградом,
Я счастлив, девочка, ведь ты со мною рядом.
И вновь зажечь нашу страсть мы оба не прочь.
Я ничего не обещал тебе,
И ты мне ничего не должна,
Но мы же любим друг друга?
Наверное – да, ведь ночь была так нежна...'
Катрин хорошо были слышны эти слова. Ясное сознание вернулось к ней вместе с довольным мурлыканьем любовника. Лёжа головой на её влажном бедре, он напевал какую-то песенку на латинском. На большее его сейчас не хватало. Валуа застыла, как пойманный в сети маленький хитрый зверёк. зачарованная простотой мелодии и слов, но этот дерзкий кот, разрушил все очарование, закончив песню, и сразу заявив:
– Хочу твоего вина!
– Хочу, чтоб ты остался со мной, – попросила Валуа тихо.
– А я бы попил... и поцеловал тебя, – улыбнулся он ей, словно и не слышал её просьбы, добавил, лукаво и задорно прищурившись левым глазом. – Может, тебе не понравится, когда от меня пахнет тобой...
Она отвернулась и чуть не расплакалась.
– Эй, маленькая, не умирай так рано!
Она резко оборотилась, и он увидел её смеющиеся глаза, только глаза. Голубовато-серые цветом и чистые, сейчас чистые, выражением довольной женственности. Смелая, диковато-повелительная, так полюбившаяся ему, улыбка опытной женщины.
– Я думала, ты меня съешь!
– Да, ты лакомый кусочек! Я бы с удовольствием откусил, ну хотя бы, ушко, или носик, или ножку, или ручку, или грудку...
– Сейчас проверим, какой ты голодный, – она ловко уселась на него.
Он рассмеялся и, привлёкши её к себе, хотел скинуть с себя, чтобы быть наверху, но она не далась, и, вырвавшись из объятий, вновь поднялась и ткнула его пальцем в грудь.
– Ты будешь сейчас лежать вот так! Сейчас я твоя королева. И... ни слова.
Он вновь рассмеялся, но вскоре ему уже не оставалось смеха. Осталась только она. Он не мешал ей. Принявши правила её игры, он лежал тихо, лежал столько, сколько смог лежать неподвижно, пока она брала его, брала всего, брала всего без остатка. Но что-то осталось, и, собравшись с этими остатками силы, разума... мужественности, он ожил. Валуа изгибалась, покачивалась, откидывалась, и вновь склонялась над ним, закрыв глаза, что-то шепча себе на родном, французском. Он приподнимался, успевая ухватить губами её губы, груди, и вновь был оттолкнут. Чёрные волосы его, увлажнённые ласками, бессильно падали на подушку; потоки её золотой гривы проносились над его грудью, падали на неё, и вновь, одним поворотом головы, уносились ей за спину, или, когда Катрин откидывалась, задевали его ноги, беспокоя, заставляя его пальцы ещё сильнее вдавливаться в её кожу. Он видел, что она теряла силы, расплёскивая себя полностью, до дна. В другой раз он бы позволил себе остановить её, но в эту ночь, их первую ночь – их последнюю ночь, он, опять очнувшийся на краткий миг, полностью погрузился в её исступлённую жажду, и, закрывши глаза, падал... падал... падал... Валуа, обессиленная и опустошённая, рухнула, как подкошенная, на него и начала остывать от этого жара, становилась всё тише и тише, всё неподвижней и неподвижней. Он обнял её и принялся щекотать ушко языком. У неё не было сил отстраниться от его ласки, которая тревожила её и не позволяла остаться наедине с собой, заставила прикрыть глаза в истоме и всхлипнуть: 'Я вся твоя'.
Он застонал как раненый зверь от этих неосторожно уроненных слов, и, приподнявши её за плечи, отодвинул в сторону. Он держал её за плечи и не дал ей повернуться к себе, или лечь на спину. Сжал её плечи и опустился на неё. Рука её метнулась и вцепилась в простыню. Она раздвинула ноги, сжала простыню крепче и мотнула головой, чтоб не раскричаться. Алексей бы не услышал... он ничего уже не слышал... добился своего, и она разозлилась, не отпустила его потом, и не отпускала долго. Слишком долго, чтобы не дать ему и себе опомниться. Опомниться и вспомнить: кто они, где они...
***
После нескольких минут беседы, Валуа призналась себе, что Леонар ДиКаприо интересный собеседник. Изысканный собеседник. Совершенно невозможно было понять этого вздорного итальянского графа. Он был истинным воплощением той легкости, скорости в характере и мыслях, которыми попрекали итальянцев. С возвышенных тем он перескакивал на низкое, грязное, но такое забавное пустословие. В речах мессир смело смешивал чистое и честное с грешным и простым, глуповатым бахвальством. Вдобавок ко всему он мог удивить внезапным поворотом слов в область неизведанную – Катрин поняла, он, действительно, хорошо знаком с обычаями атлантов, и вызнал у них немало секретов. Противные итальяшки! Везде успевают быстрей всех, не умер дух Рима – крепок народ, но так неприятен своим норовом.
'Амикус чертус ин ре инчерта чернитур! Верный друг познается в беде! Я стану тебе вернейшим другом, о, моя королева. Но сначала проверь меня! Никому, никому нельзя доверять – так говорят атланты, так говорит мой дед. Беды и злодейства окружают мою королеву! Я! Я, доблестный рыцарь львиного образа, стану верным твоим оружием. И другом надеюсь стать для моей королевы', – скромно потупил глазки, и принял потешный и смиренный, постный вид этот нахал, резко кончив свои громогласные восклицания. Катрин только фыркнула от смеха, много их было таких 'рыцарей', всем им было нужно только одно, всем нужно только одно – власть и сласть. Но мессир не сдавался, и вновь прибег к помощи древних слов Рима, повторив мудрое: 'Амикус чертус ин ре инчерта чернитур! – потом он вдруг ткнул пальцем в потолок и добавил, как человек, которого внезапно осенило. – Четыре чёрненьких чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж!'
Катрин ничего не понимала уже. Что за чертовщину поминает этот итальянец. Ей сделалось немного боязно. Глаза Леонардо ДиКаприо смотрели совершенно серьезно, словно он сейчас поведал ей свою первую тайну – только первую тайну из тех, что были ведомы ему – хитрому, смелому, ловкому и остроумному сыну Рима.
– Какой такой чертёж? – тихо спросила Катрин у графа ДиКаприо.
– Чертёж Лувра, – прошептал мессир. – Мы должны занять Лувр.
Валуа не поняла. А почему не ее родной дворец Сен-Поль? И кому нужен этот Лувр?
– А почему Лувр? – тоже шепотом уточнила Катрин у итальянца.
И его ответ ее заставил задуматься. Рыцарь Лео ответил просто, но слова его таили много смыслов:
– Ты должна стать волчицей Валуа. Французская львица может затаиться. Время пришло французской волчицы. Тебе нужен Лувр. Нам нужно логово, волчье логово Парижа.
Она хорошо его понимала, но и не понимала одновременно. Все казалось ясным, но это был тот свет, который ослепляет, не дает спокойно пристально всмотреться в детали событий.
– Валуа, твой отец был потрясающий король, – вдруг сменил тему ДиКаприо. – Знаешь, почему?
– Почему? – даже растерялась от такого вопроса Катрин, нельзя вот так смело о коронном болтать. А тон итальянца был именно странным сочетанием своей легкостью выражения и тона, с диким разбрасыванием слов о великом, страшном, опасном.
– Да потому что безумный был! Ты погоди, не сердись, ты подумай, – вскинул руки в успокаивающем жесте Лео, этот бесцеремонный смельчак. – Знаешь, почему он так долго правил? А твой папа правил сорок два года! Ты посмотри, кто был до него. Твои предки, Капетинги-Валуа: твой дедушка, Мудрый шестнадцать лет правил. Прадедушка, Добрый – четырнадцать. Удачливый прапрадед, первый из королей вашей ветви Капетингов, правил двадцать два года, реально удачливый король. Хотя, именно ваш приход к власти и стали оспаривать англичане, тогда началась эта давняя война, что длится почти век. Твой отец, прозванный Безумным, один правил чуть меньше, на десять лет меньше, чем три короля вместе взятых до него. Сорок два года! Воистину Возлюбленный, удача ему благоволила. Валуа, знаешь, почему он так долго жил и правил?
Лешка замолк, посмотрел на блестящие от интереса глаза этой ведьмы и начал вешать ей лапшу на ушки:
– Потому что вовремя в сторону отходить смог. Приступ болезни – и все! Король безумен взаперти, а советники счастливы, правят королевством. Потом твой отец разгребает беспорядок, потом он опять запирается и с ума сходит, а советники рады – опять можно править, можно грабить, можно интриговать, каждый получает что хочет. Катрин Валуа-Монмут, ты не безумна, как твой отец, но я стану одним из твоих советников. И мы соберем других. Ты дашь нам власть, поделишься властью, но мы все будем счастливы, когда ты получишь корону Франции.
– Вместе с мужем, королем, которого мне назначат те, кто поумней тебя, и опасней тебя, – зло прошипела Катрин, пытаясь прогнать дерзкую улыбку с губ этого красавчика. Ко всему прочему от него очень вкусно пахло! Катрин обратила внимание на тот несильный аромат, который исходил от графа – и ей очень хотелось узнать у него: это новый сорт итальянской воды для тела, или это атлантские смеси, которыми она уже свела с ума всех этих завистливых, гадких английских коров.
Согласно древнему Салическому закону женщина не могла править во Франции, ей обязательно стали бы подыскивать жениха, который мог стать королем Франции. Катрин вдруг схватила с подноса первый попавшийся под руку фрукт и бросила его в этого несносного и неучтивого итальянца, который напомнил о больном, о несбыточном. Вредный легат взбаламутил, взволновал старые мысли о власти, о возможностях – увы, очень слабых возможностях. У нее не было никаких шансов стать королевой. Только если она объявит себя ставленницей атлантов. Но это был плохой шаг. Дочь короля не пойдет на это. Она не уронит чести древнего дома. Только не она. Она уже королева. Вдова. Но королева.
Лешка ловко поймал брошенное в него яблоко, повертел его в руке, потом изящно поклонился: 'Благодарю, моя королева, но я не голоден. О! Это так символично! Яблоко из рук великой женщины! Королева предложила мессиру разделить с ним тайны. О! Королева в восхищении! Мессир также счастлив', – и он принялся невозмутимо хрустеть спелым сочным яблоком. Яблоки Лешка любил, была у него дурацкая привычка – кушать яблоки полностью, даже семечки он пережевывал и кушал.
Катрин рассмеялась. Роль шута этот итальянец разыгрывал просто великолепно. Ох, милый Жако, старый Жако, оставленный во Франции...
Её воспоминания были бесцеремонным образом прерваны голосом спокойным, без нотки веселья, голосом трезвым и уверенным: 'Мы найдем нужного мужа королеве. Удобного мужа. Нам супруг не нужен! Мы хотим большой и чистой любви, большой и чистой власти. А зачем нам супруг? Не, нам супруг не нужен. Что мы, дурачки, что ли? Мы делиться не хотим. Зачем нам супруг? Сами справимся!'
Катрин опять рассмеялась, на душе стало легче – удивительный он мужчина, мессир ДиКаприо – рядом с ним она чувствовала себя и защищенной, и свободной, как ветер, как королева...
– Ты на удивление хорошо знаешь историю моего дома, граф Леонар. Так ли хорошо ты знаешь корни и плоды других королевских домов? Слова твои пусты, – с грустной, но легкой улыбкой успокоила она свои мысли.
Лешка с улыбкой смотрел на эту двадцатитрехлетнюю женщину – совсем не девушку. Как же скоро они жили! Как быстро увядали, истлевали в пламени войн, интриг и дикости несусветной. Нет! Эту девочку они разыграют надежно.
Есть в мире судьба – есть судьба у любой вещи мира, и у мира есть своя судьба – и у Франции есть свое предназначение, она еще способна многое натворить, эта великая страна.
Атланты придумали для французов план с дурацким названием 'Шанель, Гуччи, Дольче и Габбано'. Бургундия уже обратила на себя внимание как законодательница европейской моды. Ха! Жалкие, никчемные слабаки! Неудачники и дикари – они склонятся перед мощью французской моды – Зубриков и Валуа станут родоначальниками Ренессанса! Против судьбы не попрешь – Париж станет великим центром красоты, царством эстетической власти, благородной, сильной своим коварством – 'Красота страшная сила!' – Святой Фаине надо собор построить. 'Интересно, – отвлекся от высоких размышлений Лешка. – У них собор Парижской богоматери уже стоит? Вау! Надо срочно культ святой Фаины организовывать! Там детали продуманны: табак! О, табак страшная зараза – пусть европейцы чахнут – и не над золотом, золото они сдадут в погреба атлантов! Мы вам еще дадим табака понюхать'.
Валуа наслаждалась, наблюдая за спокойно молчащим графом, который словно не обдумывал новые слова для смущения, соблазна, утверждения своих целей и целей атлантов, нет – мессир стоял и молчал. И королева поняла – он один из них! Только они могли так оскорбить – она была для них всего лишь дочерью славного дома. Одного из многих. Она не была для графа королевой, точнее... Катрин вдруг поняла, что этому итальянцу нет никакой разницы королева она, или графиня, или герцогиня, или баронесса – он оценивает ее по своим меркам. Это бесило ее неимоверно!
И вдруг она услышал слова на родном языке, песню на родном языке. Итальянец пел странным, высоким тоном, и слова поражал Катрин в самое сердце: 'Non! Je ne regrette rien Ni le bien qu'on m'a fait'.
Она медленно повернула лицо к этому дьяволу, теперь она точно знала, этот итальянский граф не просто смог наладить знакомство и пришелся по сердцу атлантам, ведь он продал душу дьяволу, иначе откуда? Как он мог узнать самое потаенное? Как он может петь, так пронзительно петь о самом родном, пережитом, так ранить ее душу. Слова песни заставляли ее задыхаться от волнения:
'Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем
Ни о хорошем, сделанном мне, ни о плохом -
Все это мне безразлично!
Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем...
Это оплачено, выброшено, забыто.
Меня не волнует прошлое!
Из моих воспоминаний я разожгла костер,
Мои печали, мои радости – они мне больше не нужны!
Выброшены влюбленности с их тремоло,
Выброшены навсегда, я начинаю с нуля...
Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем
Ни о хорошем, сделанном мне, Ни о плохом -
Все это мне безразлично!
Нет! Ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем
Так как моя жизнь, мои радости
сегодня начинаются с тобой!'
Лешка очень любил творчество Пиаф. С большим удивлением однажды он узнал, что эта великая песня имеет историю вовсе не романтичную, это вообще песня воинов. Она была посвящена Иностранному легиону и стала полковой песней 1-го иностранного полка парашютистов, десантников, расформированного за участие в неудачном путче генералов. Навсегда покидая свои казармы, легионеры пели 'Я ни о чём не жалею'.
***
Их беседа приняла более светский характер, Валуа решила посмущать своего нового рыцаря, и провела на него атаку с самых неожиданных направлений. Но граф ДиКаприо не тушевался, на все ее колкости и хитрости он отвечал бодро, уверенно и с юмором. Даже когда она перешла на опасную дорожку и пожаловалась на злые языки англичан, недовольных ее внешностью, мессир держался молодцом.
'Женщины, имеющие длинный нос живут дольше, чем мужчины, обратившие на это внимание' – успокоил Валуа граф, и пояснил, что носик у его королевы самой достойной длины – она всех распознает. Королева будет в восхищении уже сегодня! Как? Королева не знает о славной ярмарке в Бристоле? Знает. Тогда, где предвкушение восторга в глазах? И граф ДиКаприо начал посвящать Катрин в прелести доктрины 'ГарунАльРашидства':
– Королева должна знать свой народ. Королеву не запачкает грязь. Рядом со мной королева может ни о чем не беспокоиться – сегодня же мы посетим одно славное местечко! Бои! Бои лучших бойцов всех соседних графств. Я обязательно должен принять участие, моя королева, – захныкал жалобным тоном мессир ДиКаприо, и состроил мордочку 'кота из Шрека'.
Ну, это только он воображал, что у него получался 'котик из Шрека', на самом деле он больше напоминал Джима Керри, с приступом диареи. Но жалобный вид часто срабатывал на дикарях, и Катрин попалась:
– Какие еще бои? Граф! Ты же рыцарь – это же грязные скоты. Английские скоты!
– Верно, все верно, моя королева! Неужели ты не хочешь посмотреть, как твой верный рыцарь – поставит на место этих грязных неумех и недотеп? Я учился у атлантов тайной борьбе, – Лешка стукнул себя в грудь кулаком.
Потом он исполнил перед удивленной королевой диковинный поклон, тотчас изобразил классический вежливый поклон-приветствие Рэй, сопроводив его возгласом 'Осу!'
Катрин поняла, что этот граф ненормальный. Но он был совсем как его господа – атланты, непонятен и... 'А кому он будет служить, мессир Леонардо ДиКаприо? Ей или Атлантиде?' Валуа закрыла глаза. Ей стало нехорошо. Она почувствовала, что ее уже заманили в ловушку. У нее остался только один выход. Не открывая глаз, он негромко приказала: 'Оставь меня, граф'.
Лешка почувствовал: что-то пошло не так! 'Месячных у нее нет сегодня, – головкой не страдает, не в папу дочка, – что с ней? Она... Испугалась!'
И к этому был готов Зубриков. Против лома нет приема, если нет другого лома. Лечи подобное подобным! 'Ah, mieux vaut repartir aussit?t qu'on arrive Que de te voir faner, nouveaut? de la rive, – негромко сказал он Катрин, потом повторил. – Счастлив тот, кто чуждый брег покинет, Пока еще он полон новизны'.
– Катрин Валуа, моя королева, я не хочу убивать тебя. Позволь мне показать тебе новое, позволь мне стать твоим рыцарем. А не убийцей.
Она не испугалась еще больше, куда уж больше. В сердце стало зарождаться знакомое чувство – гнев. Она еще посмотрит – кто кого! Женщина слаба, но яд силен, он не щадит ни хрупких, ни крепких, ни слуг, ни господ. Она улыбнулась графу:
– Ты убьешь меня быстро? Мне не будет больно?
– Нет, моя королева, ты будешь довольна, и еще поблагодаришь меня с того света.
– Хорошо, – Валуа кивнула ему. – Но я тебе не доверяю, слуга атлантов.
– Хорошо быть слугой двух господ, видел я одного ловкача из Бергамо, все у него сложилось славно по жизни. Не доверяй, подозревай, смело смотри вперед моя волчица!
И этот мерзавец запел одну из своих любимых песенок:
'Хитри, отступай, играй, кружись,
сживая врага со свету.
А что же такое жизнь?
А жизнь – да просто дуэль со смертью.
Pourquoi pas, Pourquoi pas, почему бы нет?
Pourquoi pas, Pourquoi pas, почему бы нет?'
– Ты дьявол, Леонар, – в который раз поразилась она его искусству морочить голосу, выводить из себя и быть очень занятным собеседником и компаньоном. – Значит, новое развлечение, которое ты мне хочешь предложить, это – переодеться в костюм простой горожанки, и окунуться в грязное болото города?
– Да, моя королева! Пройдем по грязи, прикоснемся к терниям, в дерюге, и, страдая от неудобства – мы станем как Он! Хм, – вдруг смутился Зубриков. – Это я что-то слишком не туда подумал.
– Хм, ты точно ненормальный, атланты свели тебя с ума, – согласилась с ним королева. – Но в твоем предложении есть привлекательность. Ты умеешь заинтересовать женщину, граф.
Валуа с насмешкой посмотрела на него и решила пошалить:
– С дамами ты также мощен и крепок, как и с мужчинами?
– Я не сплю с мужчинами. Я их бью, – мессир улыбнулся ей дерзко и добавил то, что ее интересовало в первую очередь. – Дамы не жаловались. Последний раз их было двенадцать. Сразу. Одна за другой. Было весело.
Катрин не знала, что ответить на такую бесцеремонную и неделикатную прямоту. Но все же решилась продолжить и спросила: 'Двенадцать?' 'Девственниц. Моя королева, это были девственницы. Жуткий ритуал. Кровь, самоубийства, на глазах восьми тысяч человек', – мессир замолчал, вспоминая ту мартовскую ночь.
И вот теперь она даже рот приоткрыла в изумлении. Верить этому она не могла. Бред же... А мессир продолжал капать ей на мозги своими словами:
– Дикари! За мои заслуги, атланты позволили мне стать повелителем одного графства, можно даже сказать герцогства, для них это не важно. Им важно будет разобраться с Италией. Рим забыл о величии предков. Я нашел свое место в этой жизни. Атланты снисходительно принимают мои слабости, я учусь, это трудно. Иногда бывает неприятно. Дико неприятно. Как тогда. На тебя глазеют тысячи глаз, а надо, – и Зубриков с грустной улыбкой повторил. – Надо, Валуа, надо.
– Ты несносен, граф. Оставь меня. Мне надо подумать. Ты уверен в нашей безопасности?
– О! Моя королева, все будет исполнено к полному твоему удовлетворению. И моему тоже. 'Миавракара омдо' – люблю подраться, как говорит один народ дикарей
Скромно похвалив себя, Лешка раскланялся перед королевой и отправился проверять готовность своих подручных к вечеринке. Настроение у него было замечательное. День задался. День вообще был славный. Предчувствиев полна и приключений ищет задница, ведь вновь пришла она – конец недели – пятница! Атланты жили по семидневке, впрочем, это было вполне в духе европейских традиций.
