Текст книги "Псы Господни (Domini Canes) (СИ)"
Автор книги: Александр Уралов
Соавторы: Светлана Рыжкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 16
Илья
– Дурость какая-то, – сказал Илья, рассматривая патроны с аккуратными вмятинками на капсюлях. – Может, высыпать порох и поджечь?
– Бабахнет, – сказал Сашка, глупо улыбаясь.
Илья старался подавить в себе раздражение. Ясно, что порох может запросто «бабахнуть», а капсюли – грохнуть, если тюкать по ним молотком или камнем… вот только толку для них, лишенцев, не будет никакого. Та же история, что и с батарейками, бензином и автомобилями. По отдельности всё работает так, как надо, а вместе – пшик.
Пистолет Мёрси всё-таки оставила при себе. Впрочем, Сашка тоже закинул за спину двустволку. Пусть тешатся… старый, да малый. Вреда от этого никакого, а уверенности придаёт. Эх, жаль, нет в магазине пневматического оружия! Впрочем, что бы Илья с ним делал? Застрелился? Пугал призраков? Пулял в мишень и пустые пивные банки? Здесь даже ворон не видать, не то, что кого-либо…
Тащить пришлось многое чего. Основной груз, конечно, взвалил на себя Сашка. Илья тоже постарался набить свой рюкзак и теперь проклятые лямки давили на плечи. Идти на вывороченных носками внутрь ногах и так-то не сахар, а тут ещё лямки сползают, а поправлять их получается только правой рукой.
Мёрси
Мёрси волокла свой рюкзак молча, прихватив ещё и сумку с керосинкой. Чего-чего, а керосиновые премудрости она знала хорошо. Брюлькин папа ещё не был богатым человеком, а садовый домик у них уже был замечательным. Бабушка Брюли почему-то терпеть не могла переносную портативную газовую плиту-чемоданчик. Не то газа боялась, не то привыкла в войну управляться с керосинкой. Говорила, что греть на ней приходилось всё – вплоть до кастрюли воды, чтобы помыться.
Правда, заливать в керосинку бензин вместо керосина Мёрси ещё не приходилось, но она надеялась, что это будет несложно. Единственная бутыль импортного керосина, прихваченная из подсобки была не такой уж и большой, так что рано или поздно нужно было идти к ближайшей тачке и…
…отсосать…
…отлить бензина из бака. Очень хотелось сесть где-нибудь в сторонке и пореветь. Просто пореветь и всё. Ну что она, железная что ли?
Подлый Пикачу нахвастал Лёшке-Волкодаву невесть чего… а ведь Мёрси – только говорить об этом нельзя никому! – Мёрси никогда в жизни не пробовала никакого минета.
В классе её считали шилом. Оторва! Особенно, когда в позапрошлом году попёрла мода на готов. Мёрси достала хранимый в ящике стола браслет из бритв, сделанный ещё Ленкой, старшей двоюродной сестрой. Иногда она одевала браслет и демонстративно показывала его шлюшкам из центра, когда они всей шарашкой ездили на Плотинку. Мол, знай наших, уралмашевских! Тут, главное, чтобы менты не засекли…
Брюльке повезло… она кайф со всего этого ловит… говорит, что по три, а то и четыре оргазма за раз имеет. Может, и врёт, конечно… но бедная Мёрси в ванной получает намного больше, чем с потным и пахнущим пивом, хорохорящимся пацаном, изображающим из себя мачо. «Пальцы веером, сопли пузырями!» – как говорит мамашка…
Бред какой-то в голову лезет…
А почему – бред? О чём-то думать надо?
Бред, потому что бессмыслица. Думай лучше о том, куда это несёт тебя, дурочка Мёрси, с двумя подозрительными типами? Ну, Илья этот, с ним всё понятно… на крайняк – удрать можно… или отбиться. А вот Сашка… он хоть и производит впечатление большого младенца с напрочь сорванной башней, но ручищи-то у него – будь здоров! От такого не отобьёшься, не отвертишься тем, что, мол, месячные пришли или, там, таблетки дома забыла…
Правда, он ни разу к бутылке не приложился… это уже хорошо…
Чем?
Не знаю. Но было бы хуже, если Сашка ещё и водку жрал…
Илья
– Меня вот что интересует, – сказал Илья в полумраке уютного магазинчика, – бывшей квартиры, в угловом доме на Серова-Сурикова. – Хрен знает, сколько времени прошло, а ничего не протухло. Ни колбаса, ни фарш, ни пельмени…
– А чего им протухать? – буркнула Мёрси, боязливо поглядывая на тени в углах маленького зала.
– Так ить, матушка! – воскликнул Илья, откусывая кусок черкашинской полукопчёной колбасы «Таллиннская». – Я уже со счёту сбился, сколько мы тут с Сашкой болтаемся. Слышь, Сань, зря мы с тобой мясо в ведре с водой храним! Ни черта ему не сделается. – Он аккуратно налил в стаканчик водки. Стаканчик он пристроил на стеклянной крышке контейнера-холодильника, в котором грудой красовались пакеты разнообразного фарша и пельменей…
– Мне видится только одна причина, почему здесь ни фига не портится, почему разгуливают покойники и почему бродят призраки непонятно кого, – вновь разговорился Илья, когда вся троица собралась на кухне, пропахшей дымом костра лоджии. Мёрси возилась с керосинкой, споро разогревая куриные ножки, пахнущие так вкусно, что даже у Сашки потекли слюнки.
– И что за причина? – недоверчиво спросила Мёрси.
– Ты будешь приятно удивлена, дитя моё, но мы все померли! – радостно воскликнул Илья. – Мы померли по разным причинам и теперь находимся где-то между раем и адом… то есть, у Бога в заднице, у чёрта на рогах!
Мёрси промолчала. У этого мужика полквартиры книгами заставлено… ботаник хренов. Может, он и знает, чего болтает. Послушаем.
– И будем мы тут сидеть до второго пришествия Иисуса Христа, пока основательно не свихнёмся. А когда крышу нам окончательно свернёт набекрень, явится к нам этакий Судия в белой мантии и отвесит нам полную пазуху говна за грехи наши тяжкие, правда, Сашка?
– Грехи… – эхом отозвался Сашка, с трудом втиснувшийся между неработающим холодильником и окном кухни.
– Вот-вот! – с воодушевлением поднял палец Илья и потерял нить разговора. Чтобы заполнить неловкую паузу, он налил себе немного водки «Пугачёв». – Ты будешь, Машенька?
– Для вас обоих я – Мёрси, – ответила девушка.
– Пардон, мадам… в смысле, мадмуазель! Водки откушаете?
– Потом. Я думаю вот что… – рассудительно сказала Мёрси, снимая закрытую сковороду с огня. – Так… разбирайте… да осторожнее ты! Горячее же! Если аджики мало – сами намазывайте. Так вот, я думаю, что это всё – правительственный эксперимент, вырвавшийся из-под контроля!
Илья захохотал, уронив куриную ножку обратно в сковороду, поставленную в центре кухонного столика. Сашка испуганно смотрел на него.
– Ну, милочка, ну, ты насмотрелась кинушек! «Идентификацию Борна», поди что, раз десять смотрела?
Мёрси подумала, что этот инвалид зря смеётся… сама она не любила боевики, но пацаны всегда тащат девушку в кино и там либо подпрыгивают от восторга, когда главный герой мочит врагов так, что брызги летят… либо лезут под юбку потными руками… либо и то, и другое вместе.
– А что ещё? – сказала она упрямо. – Или америкосы…
– А, да-да-да! Ну точно! Как я сразу не догадался! Проклятые империалистические ястребы используют великий русский народ в качестве подопытных кроликов!
Илье всегда нравился этот этап любой пьянки. Есть закуска, есть выпивка и пиво на утро. Никто и ничто пока не отвлекает от разговора. Назовите это как угодно: разговор, толковище, обсуждение, обмен мнениями… чёрт возьми, можете назвать это коллоквиумом или семинаром! Суть от этого не менялась – люди начинали говорить. Говорить свободно… просто и прямо. Так, как думают. А думают они все по-разному.
– Эх, Мёрси-Мёрси… тогда уж забирай шире! Зловещее общество иллюминатов, руководимое сионистами, плетёт интриги, сидя в подземельях Тель-Авива… или Ватикана. Смотрела «Код да Винчи»? Впрочем, иллюминаты, это уже из «Ангелов и демонов». Я думаю, что мозги у тебя битком набиты невесть чем… что, в принципе, не стыдно в семнадцать лет. Я тоже был блаженненьким дурачком в то время. И даже просил маму в 91-м году, чтобы она сшила мне флаг России.
– Зачем? – удивилась Мёрси, даже не успев обидеться за «набитые невесть чем мозги».
– Ну… понимаешь, путч, толпы народа, всеобщий подъём. Все куда-то рвутся, все чувствуют, что вот-вот начнётся что-то свободное и очень хорошее. И я – шестнадцатилетний пацан, бредящий переменами… как и вся Россия, впрочем. И мне очень хотелось, чтобы у нас на крыше развевался триколор. Как символ борьбы с прогнившим коммунизмом… – усмехнулся Илья.
– …Однако, милая Мёрси, даже тогда я не верил ни в какие тайные козни ЦРУ, Моссада и прочие Джеймсо-Бондовские штучки. Миром правит бардак, Мёрси! В наше время ни наше, ни американское правительство не могут скрыть ни одного мало-мальски крупного секрета. А уж затеять что-то круп… ик… пардон… крупномасштабное – гнилая затея. Всплывёт наружу моментально… Что-то меня повело… пропустим пока принятие алкоголя и покурим сигареты «Winston one», да благословит Господь их создателей…
– Пойдёмте лучше на лоджию? – попросила Мёрси, которая не любила чересчур прокуренные помещения.
– Тогда уж на ступеньки… Саня, помоги мне… прихвати мой пузырь и Мёрсино вино… в общем, у нас пикник! Икотное слово – пик-н-ик…
Мёрси, Илья, Сашка, туман, ночь
Как известно, в доме 21, как, впрочем, и во всех домах этой серии, есть два входа. Один приводит в двум лифтам и дверям квартир первого этажа. Ко второму ведёт крыльцо с бетонными ступеньками. Через эту дверь жильцы дома тащатся пешком, если лифт не работает.
Сидеть на ступеньках крыльца вполне удобно. А если вспомнить, что у подъезда совсем недавно жильцы с седьмого этажа сложили солидную кучу каких-то старых досок и древесно-стружечных плит, то можно соорудить себе какое угодно седалище… и развести из всей этой благодати костерок. Деревянные плинтусы, которые сосед хранил в подъезде для предстоящего ремонта, уже превратились в пепел и угли. На очереди была куча строительного мусора. За неё представитель управляющей компании уже сделал жильцам втык… но – смотрите-ка – пригодилась!
Мёрси сунула под зад сложенную пятнистую куртку. Сидеть было удобно… только страшновато. Ночь, не ночь, муть какая-то… но костерок так уютно горит…. и вино с сигаретами под рукой. И пистолет в кобуре подмышкой. Сашка ей подогнал по размерам все эти ремешки. А в поясном ремне дырочки провертел.
А Илья в магазине дал ей нож. Точно такой же, как у них обоих.
У Мёрси вдруг навернулись слёзы.
Она сидела у чужого дома с двумя инвалидами, из которых у одного голова была изрезана страшными розовыми шрамами… она курила сигареты «Данхил» и пила «Мерло» из горлышка, закусывая…
…красное вино, Машка, к мясу, а белое – к рыбе, поняла?..
…закусывая обжаренными с аджикой куриными ножками. И тяжёлый, маслянистый на ощупь, пистолет подмышкой… и ремешки натирают плечи… и нет нижнего белья.
Господи, как это всё произошло? В какой момент она умерла?
Умерла, если верить Илье…
– …переход! – с глупой торжественностью говорит основательно опьяневший Илья. – Переход из жизни в смерть. И мы в нём застряли. Застряли к х…ям собачьим.
Он тупо смотрит на огонь. Сигарета из его пальцев выпадает и катится по едва заметному наклону бетонной поверхности к костерку.
Мёрси поднимает лицо к небу. Неба нет. Есть стена дома, косо уходящая вверх, в отвратительную муть. Мёрси чувствует, как слезинки скатываются по вискам куда-то, мимо ушей, к нежной шее… и за ними ещё и ещё…
Ей хотелось умереть.
Но не так, как сейчас… а чтобы рай…
Илья ошибается, правда? Он ошибается! Я никогда раньше не молилась… я никогда раньше не молилась! Я никогда раньше не видела, как покойник с распухшей мошонкой и окровавленным пенисом бредёт по коридору. Я никогда раньше не разговаривала с людьми с вывороченными ногами и руками. Я никогда раньше не говорила с ненормальными!!!
Я ничего в своей жизни не видела, Господи!
Что же ты делаешь со мной? Мне же всего семнадцать лет!
Мне всего семнадцать лет, Господи!
И вдруг она вспомнила. Бабушка Брюли рассказывала ей, как в 1941 году осколок бомбы попал в живот её тёти. Они уходили из Киева по дороге, разбитой бесчисленными ногами и колёсами. Натерпевшаяся лиха ещё в гражданку, тётка закутала Наточку в грязную шаль и размазала ей и себе грязь по лицам. Нельзя было быть молодыми и красивыми среди уходящих из города обезумевших толп… ни своим нельзя показаться красивыми, ни чужим.
«Своим?!»
«Да, девушки… своим тем более. Изнасилуют и тут же в кустах пристрелят… а то и штыком приколют, чтобы втихую. Война, она всё спишет – так уже тогда говорили».
Красавице тётке осколок вошёл прямо в живот, чуть выше пупка. Наточка ревела, просила проходящих людей помочь. Кто-то сунул ей в руки сатиновую рубашку. Натка пыталась прижимать вываливающиеся внутренности тёти Нади этой рубашкой…
Потом она ждала полтора дня. Она и какая-то обессилившая и брошенная своими старушонка. Тётя Надя умирала трудно. «Молодая была, здоровая. Вот и не отходила душа!»
А потом Натка с чужой бабушкой тащили раздувшееся и почерневшее тело к рытвине с засохшей грязью на дне… и засыпали тело, ковыряя землю всем, что подвернулось под руку. Натка справилась. Она слушала, как бормочет молитвы чужая бабушка и чувствовала, что безумно устала… и что всё вокруг сошло с ума и стало грязным, жестоким и страшным.
«Конец Света настал!» – торжественно сказала чужая бабушка, крестясь и моргая подслеповатыми глазками…
Натка… она справилась. Натка не сошла с ума и выжила. Она выросла и родила четверых детей.
И ей было девять лет.
Мёрси передёрнуло.
Девять лет!
Наверное, это воспоминание и был ответом на её молитву.
Анна (у костра)
Откуда он появился? И он – говорит с ней?!
Он в меру спортивный на вид. Из-под дурацкой бейсболки торчат рыжевато-русые волосы. Спокойные серо-зеленые глаза… как и у неё, у Анны. Ему лет двадцать, не больше… и он очень на кого-то похож.
– Ну что, Аннушка, загрустила?
– Да так… вспомнилось разное…
– А что же вспомнилось, Аннушка? Прежняя жизнь? Дом, работа?
Сумерки густеют. Анна никак не может отчетливо увидеть его лицо.
– За сына волнуюсь… ты чем-то похож на него…
– На него, на Вовку, или на тебя, Аннушка? – Отблеск костра выхватывает гладко выбритую щёку. – С ним всё в порядке, не волнуйся. Он ещё даже не заметил твоего отсутствия.
– Правда?
…Господи, как он похож на…того, не родившегося. Но…абсурд – этот (парень?) здесь – живой, а моего мальчика нет… и никогда не было.
Анна проглотила вязкую слюну:
– Да, вот, думаю, чем я так плоха, что здесь очутилась? И что это за место? Ты знаешь?
– Да, конечно! И ты знаешь, Аннушка, – молодой мужчина усмехается. – И почему же это ты плоха? Не-е-ет, ты замечательный человек! Тебя все любят. Вспомни…
…Она не торопясь, шла по улице и вспоминала прошедший рабочий день. В офис пришла проверка, и, как всегда, на Анну привычно свалили решение всех проблем. И, как и раньше, она опять не смогла отказаться. Шеф часто просил своего ведущего экономиста о помощи в непростых ситуациях.
Анне казалось, что кто-то у неё в голове ровным голосом читает её характеристику… пусть! Но её кольнула едва уловимая насмешка… чуть пафосная интонация… словно кто-то зачитывает приветственный адрес уходящей на пенсию начальнице.
…Анну Сергеевну ценили и любили в конторе: профессионализм, вежливость, доброжелательность и уравновешенность никогда не подводили её. Анне не надо было изображать политкорректность. Её манера общения с людьми была совершенно искренней. Все, кто соприкасался с Анной, неизменно попадали под её удивительное обаяние и надолго запоминали эту женщину.
«Ну вот, всё получилось, конфликты улажены, сроки согласованы, документы подготовлены, инспектор – нормальная женщина, хороший человек. Проблем нет, остальное – дело техники… Я молодец, у меня всё получается, я всё могу… Почему так бывает, когда я что-то делаю для других? Почему не выходит – для себя?»
– Почему не получается для себя?
– Да потому что ты не умеешь жить для себя, и не умеешь слушать себя, и не умеешь говорить «нет», – незнакомец уже сидит рядом с ней на скамейке.
Внимательные, заботливые глаза (карие глаза!), в которых отражался отблеск костра, двухдневная щетина на смуглой коже. Лет сорок пять, не меньше, и даже ближе к пятидесяти. Он меняется!..
…он переливается… как текучая вода…как оплывающая воском свеча…
…он настоян на крепком… он глубок… и на дне его – густой, сводящий с ума, хмель…
– Но ведь я же не виновата, правда? Он так хотел… вернее – не хотел. Он не хотел этого ребёнка. Он бы не любил его, и меня тоже… А я хотела… я мечтала о девочке… но похоронила эту мечту… окончательно… тогда, когда вернулась домой после аборта… Он даже не встретил меня в больнице… Я сама добиралась… на троллейбусе…
– Конечно, ты не виновата! – незнакомец накрывает её руку своей широкой ладонью.
Какая горячая у него рука! Он так нежно смотрит на Анну. Он… так похож на Него – в те минуты, когда…когда… они ещё были так близки, и…Он так жаждал её…Он точно также брал её за руку и заглядывал в глаза.
Господи, как же она доверяет ему…подчиняется ему…хочет его!
– Ты просто нежная, нерешительная и очень доверчивая женщина, Аннушка! У тебя заниженная самооценка. Ты хочешь быть со всеми доброй… но ведь так не бывает, правда?
– Правда. – бессвязно лепечет она в ответ – Это так… Меня часто обманывали… и Он обманывал тоже. Я же знала.
– А ты, никогда?
– Нет, никогда…никогда… всегда делала, так, как правильно…
– Милая, нежная, глупая… – незнакомец стоит перед ней на коленях, взяв обе её руки в свои. – Жизнь не складывается, да? Мужчины приходят и уходят. Никто не хочет понять бедную Анну. Всем нужно только тело, а до души нет дела? А может и тело уже тоже не хотят, а?..
Он – такой самоуверенный, жёсткий, жёсткий. В нетерпении он постукивает ладонью по столу. И подрагивает в такт словам ногой. Ёлки зелёные… я же забыла купить ему носки!.. а зачем теперь говорить об этом?.. чушь… чушь!
– Я больше тебя не люблю.
– У тебя появилась другая женщина?
– Какое это имеет значение? Я просто тебя не люблю. А раз не люблю, то и жить с тобой не могу… и не хочу.
– А как же сын?
– Я буду помогать.
– А как же я? Что будет со мной?
– Ты ещё молодая, выйдешь замуж.
– Смеёшься? Кому я нужна в 39 лет с сыном-студентом на шее?
– А я не могу жить с тобой. И спать с тобой не могу.
– Я стала толстая и некрасивая? Но ты же знаешь, с моими венами никаких нагрузок кроме плавания. Не смогу я стать такой, как в 19 лет!
– И это тоже. Вспомни, какая фигура у тебя была – я же талию мог пальцами обхватить. Все парни на потоке завидовали. Такую девчонку урвал: 90-60-100! Куда всё у вас девается?
– Как «куда»? А беременность, а роды? Мы же на Севере десять лет одним мясом и макаронами с кашей питались. Ну не могу я похудеть… Господи, о чём мы говорим!.. Разве это главное? Я же всегда тебя только и любила.
– Вот это уже твоя проблема – кого и почему ты любила. Ты что, не понимаешь, что Я не люблю больше? Ничего не хочу – ни секса, ни заботы твоей.
– Куда же ты пойдёшь… принципиальный такой?
– Я купил квартиру, буду жить один. Хочу быть, наконец, свободным человеком, делать что хочу, а не то, что должен. Как ты не понимаешь, женщина?
– Я понимаю, но как же я и сын?..
– Завтра еду в командировку на три дня. В Москву. Собери мои вещи в сумки. Вернусь – сразу заберу и уйду. Квартиру и мебель оставляю тебе. Машина и гараж – мои.
– Хорошо, как скажешь… Но я люблю тебя! И всегда любила, ты же знаешь…
– Разговор окончен. Я всё решил. Так и будет!
– Да, да, Анна! Он не знал, так и не понял, сколько в тебе страсти, и жажды любви, и нерастраченной нежности! – мужчина небрежно разворачивает бейсболку козырьком назад, открывая лицо – волевые морщины, чувственный рот и седые виски.
– Да, не знал… не понял… я и сама не знала… – она заворожено смотрит в (чёрные?!) глаза незнакомца.
Он сжимает её руки всё крепче. Желание… безумное, одуряющее, как густой сладкий дым… этот хмель… он переполняет всё её существо…
…Как он хорош! Нет, ему уже слегка за пятьдесят – тот самый возраст, и тот самый мужской тип, который так ей нравится – темноволосый, крепкий, невысокий, уверенный в себе, жёсткий и сильный, знающий цену жизни, себе и… женщине.
Анна не в силах унять бешено колотящееся сердце, то и дело облизывает внезапно вспухшие от вожделения губы. Она непроизвольно слегка отклоняется на спинку скамейки и расслабленно раздвигает колени. Груди готовы лопнуть, соски болят от прикосновения к ткани бюстгальтера. Сок льётся из неё, как месячные.
…хмель… на самом дне – хмель и сладкая горечь…
…желание…
…отдать себя…
…всю…
…утонуть…
– Анна, Анна. – Гортанный низкий голос с хрипотцой напряженно повторяет её имя. – Мужчины… они нужны тебе, милая… ты хочешь любить их, заботиться о них, ты хочешь от них детей…
– Да, да… ДА!!!!
…да возьми же меня, наконец!!!
– А они, они хотят только одного… хотят трахнуть тебя, Анна! А ты – такая легковерная дурочка… твоя женская жизнь кончена, Анна… Баба – ягодка опять, а какая ягодка – знаешь?..
– …Ты так и будешь жить здесь одна, медленно умирая от неудовлетворённой похоти… Ты пойдёшь вдоль по Московской улице вслед за тем, в соломенной шляпе… Вот подходящая пара для тебя! Анна-праведница и старый мертвый извращенец…
Его руки холоднее льда. Анну бьёт озноб – холодный пот на горячей коже. Она открывает глаза и в ужасе смотрит на незнакомца. Он поднимается с колен, встаёт перед Анной в полный рост. Он красив… и неприятен. Его лицо меняется – рот искривился в жестокой ухмылке-оскале. По его лицу проходит волна гримас и отвратительных ужимок… он словно…
…вытекает из одной сущности в другую…
…о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла…
…это Нечто, облизывающееся во мгле…
– Жизнь – дерьмо, Анна! – мужчина запрокидывает голову и хохочет.
Её лицо оказывается на уровне его бёдер. Она чувствует его жаркую вонь. Анна видит, как под пятнистой тканью солдатских брюк растёт и набухает его плоть. Анна отталкивает его одной рукой, а второй, совершенно непроизвольно, хватается за гранатовый крестик, мерцающий в вырезе блузки…
И просыпается?!
…просыпается…
…Анна…
Она вздрогнула. Костер уютно потрескивал. Он дарил ощущение безопасности. Женщина постепенно приходила в себя.
Анна вдруг поняла, что огонь, горевший в глазах незнакомца (это было во сне? – конечно, она просто задремала тут, на лавочке!) огонь в его глазах был слишком ярким для отблесков уютного маленького пламени.
Конечно – это был просто сон… на грани кошмара. Не мудрено – в одиночестве ещё и не такое приснится!..
Да только сон в руку. Или как там – «наверное, это что-то значит для тебя, Анна!»
А может быть, я действительно умерла. И Господь создал для меня своё собственное, персональное Чистилище? Может быть, у каждого человека есть такое Чистилище – в наказание за грехи? Вот, живи Анна, живи и жди, когда ты искупишь свою вину нерешительности. Ведь не один раз в жизни ты могла настоять на своём… и в тот раз тоже…
Но если ты подумаешь обо всём, то признаешься себе (сможешь признаться честно?) – тобою руководил эгоизм и РАСЧЕТ. Да-да! Это горько, Анна, горько, но это правда. Ты всегда старалась уходить от конфликтов, потому что тебе были неприятны выяснения отношений с людьми. Ты побоялась не угодить мужу и лишиться его расположения. Не надо винить никого – это был твой выбор и твоя вина. Это было НАСИЛИЕ над самой собой!
И вот теперь – расплата…
Женщину могут насиловать… и это грязно. Но не хуже ли, когда ты сама насилуешь свою душу, и старательно затыкаешь уши, когда она вопит от боли?
…о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла…
…мальчик! сказал сволочуга-врач…
Да, я каюсь.
Я не раздираю одежды, не катаюсь в истерике по полу, не надеваю вериги. Легко Тебе, Господи, решать, что правильно, а что дурно! Ты – Создатель всего сущего… а мы всего лишь маленькие ниточки и узелки вышиваемой Тобою ткани бытия… и нам нелегко. Я каюсь, но и Ты должен понять меня, слышишь, Господи?
* * *
Анна поднялась со скамейки, собираясь идти домой, и вдруг осознала – да! Да, Он понимает это! Именно поэтому Анна сейчас здесь в сытости и покое, томимая лишь одиночеством и простыми человеческими страхами и желаниями. Здесь… а не в аду!.. каким бы ни был этот ад.
Лежащий у костра пёс слегка тявкнул, не поднимая головы. И когда это он успел появиться? Погруженная в свои думы Анна и не заметила, как он пришёл и привычно улёгся у костра.
– Ты говоришь со мной?.. – удивленно прошептала она? Громко и вслух было неловко… как не принято кричать во весь голос в исповедальне. – Ты говоришь, что я всё поняла правильно?
Она смотрела на пса со смутным страхом, одновременно и желая, и боясь того, что он как-то подтвердит – да, я слышу тебя, Анна, и понимаю, что дело твоё – труба. Ты будешь жить здесь вечно… пока Господь или Сатана не придут окончательно по твою душу.
Пёс уселся и стал лениво чесать задней лапой ухо… а потом снова улёгся и закрыл глаза.
Наверное, на собачьем языке это означало: «Понимай, как хочешь».
– Ладно, – сказала Анна, – может, со временем ты и разговоришься…
Костёр почти догорел. Анна аккуратно загасила подёрнутые пеплом угли и пошла домой, волоча за собой большой клетчатый плед.
Она не заметила, что на утоптанной земле у костра остались отпечаток… вернее, дырки в земле от лыжных палок. Она не знала, что у неё за спиной пёс поднял голову и хмуро глядел ей вслед. Взгляд его был пристальным.
А дома – прежде, чем заснуть – Анна долго плакала в подушку. Медвежонок со стола смотрел на неё сочувственно. Часы на кухне тикали свою песню. Господи, как ей было одиноко! Ну, хоть бы один живой человек рядом – поговорить, поделиться своими мыслями, выслушать кого-то, пусть даже поругаться, поспорить!
Она то успокаивалась, то опять начинала тихо плакать. И даже засыпая, продолжала всхлипывать. Большой полосатый кот вспрыгнул на диван, устроился в ногах у женщины и принялся умываться, негромко мурлыча.
…муррнняяя… муррннняяя… Аннняяя… Аннняяя… мрррр… мрррр… вздоррр… вздоррр…
Всхлипывания на подушке стихли. Женщина задышала ровно и спокойно. Только иногда постанывала во сне. Кот свернулся клубочком и тоже задремал. А под утро спрыгнул на пол, зевнул и неторопливо вышел из комнаты, гордо задрав полосатый хвост. И исчез, не дойдя до коридора…
«Мурня… это уж точно!» – прошептал кто-то далеко-далеко на самом краю сна Анны… там, где сон уже почти смерть.
