Текст книги "Падение "черного берета""

Автор книги: Александр Ольбик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

В салоне было трое санитаров и один из них, обращаясь к Одинцу, сказал:

– Если через десять минут мы отсюда не выберемся, он умрет. Одинец крикнул водителю: "Макс, гони!"

Снаружи раздался сигнал подъезжающей реанимационной машины. Они медленно двинулись вперед и, когда попали в полосу, освобожденную от фанатов, стали набирать скорость.

– Остановись! – приказал водителю Одинец. – Ты, Мцыри, выходи и найди нашу машину. Я тебя подожду возле универмага, тут рядом…

Карташов открыл дверцу. Улица была почти пустынна, рано темнело. После стонов, которые издавал раненый человек, он почувствовал облегчение. «Шевроле» был на месте. Сергей сел за руль, закурил, однако затяжки не спасли его от чувства полной опустошенности. Хотелось рыдать.

Развернувшись, он направился в сторону горевшего широкими витринами универмага. Одинец, словно пушинка, влетел в кабину. И они помчались в железном потоке, оставляя позади себя слепое везение и ярость судьбы.

– Ты, Серега, свои ментовские замашки брось! – беззлобно сказал Одинец. – Мы должны действовать с холодным рассудком…

– Заткнись! Не тебе меня учить. Когда я вижу беспредел, я просто зверею…А тут сработал рефлекс – все! Кто против ОМОНа, тот мой враг, а с врагами сам знаешь – не церемонятся…

– О стрельбе ты сам расскажешь Броду или…

– Расскажешь ты. Я и так потерпевший – мой ПМ был хорошо пристрелен…

– Интересно, а когда ты его успел пристрелять?

– На центральной свалке. Я его там и нашел…

– Скажи об этом прокурору, может, поверит.

Карташов отключился от разговора. Только однажды спросил – куда дальше ехать? Одинец, словно автоответчик, механическим голосом суфлировал: "Поворачивай налево, после указателя – направо и так держи пару кварталов…"

– Ты до этого стрелял на поражение? – неожиданно спросил Одинец. И хотя Карташову не хотелось об этом вести речь, он все же ответил:

– Конечно, приходилось.

– И что ты при этом чувствовал?

– Если попадал – испытывал облегчение. В таких ситуациях все решают доли секунды.

Он вспомнил, как однажды в Риге брали одного вооруженного типа. Взломали дверь, а он убежал на балкон, откуда хотел перелезть на соседний.

Одинец курил, слушал.

– После того как кувалдой разбили дверь и объект скрылся на балконе, я оказался на линии огня…Чудом меня не изрешетил…

– Сумасшедший, что ли?

– Рецидивист, шесть судимостей, так что в каком-то смысле сумасшедший…Несколько лет куролесил по Белоруссии, затем перебрался в Даугавпилс и закончил свое кровавое турне в Риге.

– Ты помог ему осознать, какое он выдающееся говно?

– Ты спросил, что я чувствовал, когда стрелял на поражение, я тебе ответил…Когда

на тебя смотрит дуло автомата или пистолета, ощущаешь себя собакой, брошенной на вокзале. А вот когда устраняешь причину столь щекочущей нервы неопределенности, наступает непередаваемый кайф. А разве у тебя не так?

Одинец включил радиоприемник. Шел концерт по заявкам. Пелись знакомые с детских и школьных лет песни, которые на них действовали расслабляюще.

– Когда ты, Мцыри, достал на стадионе пушку, я увидел в твоих глазах пионерский блеск. Ты, наверное, без ощущения опасности – труп.

– Возможно. Когда мы были заблокированы в рижской казарме и несколько дней ждали штурма со стороны только что созданного полицейского спецотряда, без конца смотрели видики. В основном американские боевики. Представь себе вооруженных до зубов молодых мужиков, день и ночь смотрящих, как убивают самым разнообразным способом. И из самых разных видов оружия. Все мы были на нервах…до последней степени наэлектризованы..

– Один к одному, такая же ситуация у нас была в Абхазии. Однажды дело чуть не дошло до стрельбы…

– Мне это тоже знакомо. Однажды Саня Пронин чистил автомат, а напротив, за тумбочкой, двое наших играли в шахматы. Пронин почистил автомат, собрал, вставил магазин и говорит им: "Признавайтесь, кто из вас хочет схлопотать пулю?" Ребята отмахнулись – мол, чего только от безделья человек не наговорит…И все! Пронин пол– обоймы всадил одному в живот, вторую половину упаковал в голову другого омоновца. Мы ни хрена не можем понять – сон не сон, кошмар не кошмар…Сбежалась вся казарма, а Саня сидит на кровати, засунув ствол в рот и идиотски хихикает. Командир всех увел и вызвал психотерапевта, но развязка наступила быстрее, чем мы предполагали. Он выстрелил оставшимися в магазине тремя патронами и мозги его мы потом полдня соскребали со стен.

– Извини, Мцыри, мы, кажется, приехали на Ткацкую. Сейчас заверни во двор и подай к крыльцу… Психи есть везде…

"Скорая" уже была там. Карташов удивился: кажется, с тех пор как он побывал здесь впервые, прошло сто лет. Одинец ушел, а он остался один. Сумеречность и одиночество скреблись в душу. От сигарет во рту бушевал полынный костер, а внизу, под ложечкой, что-то тошнотворно подсасывало.

Открылась дверь – вышли Николай с Одинцом. Оба бледные. Услышал, о чем говорят.

– Покантуйтесь еще пару часов…Можете съездить домой, принять душ. Вернетесь, отвезете протез клиенту, а потом махнете в крематорий.

Одинец сел в машину. Взглянул на часы.

– До десяти свободны, – сказал он. – Съездим домой, поиграем в нарды.

– Нет…Если тебе все равно, давай заедем в одно место. На мою бывшую хату, надо забрать кое-какое барахло.

Они купили в магазине по пакету молока, сдобных булочек и круг краковской колбасы.

Примерно, через сорок минут они подъехали к двухэтажному деревянному дому, в котором светилось только одно окно.

Обитая кусками фанеры дверь надсадно задребезжала и громко скрипнула.

– Осторожно! – предупредил Карташов. – Хибара идет на снос…

Дверь была не заперта. В нос шибанули отвратительные запахи табака, водочного перегара и немытых тел. Слабая лампочка едва освещала углы до предела запущенной кухни. Под ноги попалась колченогая табуретка и Карташов, отбросив ее ногой, направился в комнату. На тахте угадывались человеческие существа. Когда они подошли ближе, раздался невнятный, заплетающийся голос:

– Это ты, Славик?

Карташов нащупал включатель и зажег свет. Две седые головы выглядывали из-под грязного лоскутного одеяла. Пожилой мужчина поднял голову и красными заспанными глазами уставился на гостей.

– А-а, это ты, – только и сказал он.

– Это я, Иван Егорович, – Карташов присел на край тахты. – Не узнаешь? Сергей – ваш квартирант…

– Да не может быть! Мать честная, только сегодня тебя с Тамаркой вспоминали. Откуда, Сережа, свалился? – он хотел подняться, но Карташов его остановил.

– Лежи, я на минутку. Хочу взять кое-какие свои шмотки…Где-то тут ботинки и свитер.

Мужичок протер глаза.

– Там, на столе, бутылка…принеси, выпьем за встречу…

– Мы на колесах. Отдыхайте. Я свое возьму и – вперед.

– Погодь, кажись, моя старуха твои вещички того…за бутылку. Думала ты больше не вернешься…Извини, жизнь такая раздолбанная…

– Пошли отсюда, – потянул за рукав Одинец.

– А где Славка?

– Может, в коморке спит.

Карташов прошел через вторую комнату и откинул сухо протрещавшую бамбуковую занавеску. В крохотной комнатушке, на брошенном на пол тюфяке, спал парень. Открытый рот на сером испитом лице резко выделялся бездонностью. В уголках губ застыли молочные пенки. Рядом на полу стояла кружка с отбитым краем, наполовину наполненная брагой.

– Пошли отсюда, – повторил Одинец. – Это мне напоминает мою прошлую житуху.

– Я на этом тюфяке шесть месяцев кантовался. Но у меня был порядок. Даже цветы стояли.

– А где же этот парень спал?

– На нарах, где-то под Челябинском. Недавно освободился. Славка, чмокнув во сне губами, отвернулся к стене. Карташов увидел на его ногах свои шузы, но не подал вида.

В комнате, на тахте, уже раздавался храп и они, не задерживаясь, вышли из дома.

– Наверное, пол-России в такой лежке, – сказал Одинец.

– Полэсэнге. Выпил и – нет проблем!

Возвращаясь на Ткацкую, возле метро «Алексеевская», Одинец попросил остановиться, чтобы купить сигареты. Когда он ушел, Карташов от нечего делать стал наблюдать за редеющей толпой, снующими возле подземки людьми. Его взгляд привлек человек, наклонившийся и что-то бросивший в лежащую на земле не то кепку, не то фуражку. Он присмотрелся и увидел в желтом свете фонарей человеческий обрубок – без обеих ног и одной руки. И только угол тельняшки, выступающий из-под камуфляжа, говорил о социальной принадлежности калеки. "Нет, это, наверное, сон, – мучительная мысль пронзила Карташова. – Этого быть не может".

Прикурив сигарету, он вышел из машины и направился в сторону человека-обрубка. "Нет, это не сон, это самый настоящий Костя Татаринов!". На низкой подставке сидел бывший рижский омоновец Костя Татаринов. Вернее, то, что от него осталось. Сергей подошел и, присев на корточки, стал в упор разглядывать своего боевого товарища. Глаза их встретились и несколько мгновений опознавали друг друга.

– Татарин, здравствуй, – тихо проговорил Карташов. Других слов у него не было. Словно морозцем перехватило дыхание.

– Лейтенант, черт побери, откуда ты свалился, братан?

– Это долгий разговор, – Карташов обнял Татаринова и прижал к груди. Сглотнул ком, сдерживающий дыхание. – Это долгий разговор…Где мы можем с тобой поговорить?

– Здесь, а где же еще, – от Татаринова исходил спиртной душок. Его некогда пшеничные, ухоженные усы, теперь, словно мокрые шнурки, свисали на потрескавшиеся губы.

– Может, пойдем ко мне в машину? Столько не виделись… Подошел Одинец.

– Ну чего, Мцыри, пристаешь к человеку? – он держал наготове купюру и собирался бросить ее в голубой берет.

– Погоди, Саня, это мой товарищ, вместе в отряде трубили. Надо бы поболтать, – и к

Татаринову: – Ну, Кот, хватай меня за шею, пойдем к нам в машину.

– Нет! Только не это! – в глазах калеки промелькнул страх и замешательство. – За мной сейчас приедут.

– Кто приедет?

– Шестерки хозяина, – Татаринов отвел взгляд, сказавший больше любых слов. – Приезжай завтра пораньше, поговорим. Я здесь околачиваюсь с десяти утра до девяти вечера. А если я буду не здесь, найдешь с другой стороны, возле троллейбусной остановки.

– Может, тебе что-нибудь привезти? – Карташов достал бумажник.

– Спрячь, Серый! Всю наличку после досмотра у меня все равно отнимут.

– Понятно, – горько стало в груди и Карташов, не прощаясь, пошел в сторону машины.

Уже в кабине Одинец сказал:

– Все нищие и калеки мантулят на дядю. У проституток свои сутенеры, у этих – свои. Такие же запредельные суки, которых надо выжигать напалмом.

Карташов, стиснув в зубах сигарету, молчал. Он давил на газ и это Одинцу не понравилось.

– Не психуй, Мцыри, разберемся. Кореш есть кореш, тем более, братан, но дурью не поможешь…

– Эх, Саня, он мне не просто кореш – часть жизни и какой жизни! – Карташов сглотнул подступивший к горлу спазм. Хмель воспоминаний о прошлом побежал по жилам. – У тебя, случайно, ничего не осталось в «бардачке» выпить? – спросил он Одинца.

Однако Саня ушлый и ему ничего два раза повторять не надо.

– Потерпи, в холодильнике нас ждет бутылочка «Столичной» и рижское пиво.

– Тогда дай сигарету, мои кончились…

Утраченные иллюзии

Таллер готов был наложить на себя руки, когда узнал, что его любовница Элеонора ставит ему рога. Пять лет коту под хвост. Шубки, Канары, перламутровый «опель» – все насмарку.

Он сидел за рабочим столом, курил одну сигарету за другой и, глядя на осенний за окном пейзаж, думал – как восстановить статус-кво. Но чем больше он вникал в проблему, тем менее четкими казались ее контуры. А главное – что может противопоставить пятидесятилетний мужчина амбициям двадцатитрехлетней красивой женщине? Разве что повесить в гардероб еще одну модную вещь или подарить какой-нибудь экзотический тур за рубеж? Ерунда! А кто ее соблазнитель? Может, принц с золотым сердцем и с алмазными копями? Или Иванушка-дурачок с землянично-молочными ланитами и опять же с золотым сердцем? Ни черта подобного – жлоб, владелец магазина теле– радиоаппаратуры. И лет соискателю не на много меньше, чем ему, Таллеру.

Таллер вызвал к себе старшего телохранителя Павла Лещука и без обиняков поставил задачу: "Вот тебе адрес и телефон моей шалавы, трать денег столько, сколько надо, а в случае чего, не церемонься, но чтобы через неделю все было предельно ясно". – Единственное, чего пока не надо делать, – сказал он охраннику, – отрывать этому петуху гребень. Это можно сделать позже, вместе с башкой…

– Ладно, как скажите, – ответил немногословный Паша и, крутанув в руках связку ключей, отправился на выполнение задания.

Последние дни Таллер жил как на раскаленной сковороде. Однако в середине недели на него свалилась еще одна проблема. Позвонили из Риги и в довольно резких выражениях дали понять – или фирма «Оптимал» срочно доставит заявленные протезы, или же незамедлительно вернет предоплату да еще с процентами.

Он взглянул на календарь и понял, что неделя на исходе, и хоть кричи караул. Легче пойти в туалет и повеситься на собственном галстуке.

Однако как ни громоздки были возникшие перед ним проблемы, Таллер не отчаивался. Деньги закаляют, большие деньги – делают человека несгибаемым. "Перебьемся, – подбодрил он самого себя, – кое-кого спишем, от кое-кого откупимся…" Но, прокрутив в голове нависшие над ним проблемы, он понял, что насчет «откупимся» он явно переборщил.

Набрав номер телефона Брода, он попросил его приехать в Кропоткинский переулок. Затем вызвал секретаршу и дал ей «цэу» – держаться с Бродом предельно приветливо и вообще больше выказывать беззаботности.

Брод прибыл, как всегда, тютелька-в-тютельку. По нему можно сверять всемирный эталон времени.

Когда он уселся в кресло, Таллер поинтересовался:

– Веня, ты когда-нибудь читал "Крейцерову сонату"? Брод, вскинув к потолку глаза. Стал вспоминать.

– Вроде бы… Нет, что-то не припомню, а что?

– А оперу «Отелло» смотрел?

– Как этот черномазый придурок задушил белую блядь? Да ерунда все это, – он махнул рукой и взял со стола пачку сигарет. – Это как-нибудь связано с работой нашей фирмы?

– Только косвенно…Так, что, Вениамин Борисович, будем делать с Ригой? Фоккер страшно нервничает и хочет нас оштрафовать.

– Крупно?

– По полной программе: 500 долларов за каждый просроченный день. Считай, сколько бабок набежало за шесть месяцев. Но если мы сейчас не поставим им необходимый товар, завтра у нас могут начаться крупные неприятности, – Таллер пускал абсолютно круглые, разной величины дымовые колечки. – Задержка, Веня, за тобой, – глаза Таллера набухли напряжением.

– Согласен. Что-то, конечно, зависит от меня, но ты ведь понимаешь – легче в Яузе поймать золотую рыбку, чем найти в Москве подходящего по всем статьям донора. То одно не так, то другое… Разве я виноват, что все урки или СПИДом больны, или сифон на третьей стадии…

– А это, извини, твои проблемы. Ты ведь за это получаешь гигантский гонорар. У тебя карт-бланш – действуй, но делай это решительнее. Мы много миндальничаем, словно девственницы – и хочется и колется и мама не велит…

Броду такие разговоры поперек горла.

– Послушай, Феликс, мы по-моему, с самого начала сошлись на том, что протезы будем брать исключительно у тех людей, которые попали в аварию или стали жертвами криминальных разборок. Никакой другой вид добычи нам не подходит, верно?

Таллер нервничал, его что-то подгоняло, а куда, он и сам, очевидно, не знал.

– Сегодня по НТВ передавали, как шестнадцатилетние подонки отрезали груди и перерезали горло пожилой продавщице сигарет.

– Я это тоже слушал, – сказал Брод, – но что это меняет?

– Я говорю о морали в нашем обществе. Скажи, кого вы жалеете – какого-нибудь отморозка, который за десять долларов на куски располосует родную мать?

– Я согласен, мы действительно живем в страшном мире и я сам отнюдь не ангел, но есть всему предел…

– Там, где есть предел, там нет свободы, – начал философствовать Таллер. – Деньги – это свобода. Ты согласен со мной? – Таллер натянуто улыбнулся. Когда он это делает, его уши как бы отходят назад, отчего кожа на висках натягивается до белизны.

– Но у Блузмана проблема с морозильной камерой, сепаратором для очистки крови… нехватка раствора Евро-Коллинз и так далее…

– Пусть твой Блузман чище делает операции, а не оправдывает свою сиволапость отсутствием морозильной камеры. Но ты его можешь успокоить: оборудование в Израиле уже заказано.

Когда секретарша принесла поднос с бутербродами и коньяком, Таллер предложил выпить за успех. Глядя чуть ли не с любовью на Брода, он произнес загадочную фразу:

– Все мы смертны, а для смерти нет закона. Вот отсюда и давай плясать.

Однако Брод не желал попадать в неподходящую для него колею и заговорил о другом.

– Мне нужны деньги для Карташова. Завтра заключаю с ним контракт.

– А ты не мог об этом сказать раньше? У меня все финансы в обороте…Напомни завтра с утра. Возьму из НЗ. Кстати, как этот парень – фурычит?

– Дисциплинированный. Сказал – сделал. И словно без языка.

После второй порции коньяка Таллер вдруг расслабился. Отодвинув от себя фужер и пачку сигарет, он указательным пальцем начертил на столе равносторонний треугольник. На полированной столешнице остался отчетливый рисунок.

– Моя курва преподнесла мне сюрприз, – сказал он. – Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю?

– Естественно, не о своей жене.

Таллер прикусил губу. На зеркальцах фарфоровых зубов заиграли зайчики от хрустальной люстры, висевшей над столом.

– Я, наверное, от ревности подохну. И с кем, сучка, связалась…Мелюзга, завмаг, у которого машина 1990 года выпуска…Туфли за тридцать долларов, хотя не в этом дело. Она же, дрянь, меня предала и я ее за это… – Таллер сжал кулак и ударил по столу.

Возникшая пауза не вызвала неловкости – мужской разговор…

– Брось, Феликс, не ты первый и не ты последний, кто играет в такую геометрию. Плюнь и разотри.

– Но прежде я ее, заразу, сотру в порошок, а из лавочника сделаю гамбургер! Между прочим, готовый донор, а, Веня?

– Перестань! – Брод взял Таллера за руку. – Сейчас ты не можешь адекватно оценивать эту ситуацию. Во-первых, ты под парами, а во-вторых, мешают наши мужицкие амбиции…

– Чепуха! Древние германцы всегда по пьянке принимали важные решения, а наутро, представь себе, с похмелья, их утверждали…Если сходилось, значит, решение было принято верное. Вернее не может быть…

Таллер хмелел на глазах. Он сорвал с аппарата телефонную трубку и, сбиваясь, стал набирать номер.

– Ах, какая мразь! – кричал он в трубку своему охраннику. – Ты, Паша, только не спускай с них глаз, мне надо найти их гнездо.

Брод попытался шефа урезонить, но Таллер, расхорохорившись, теряя солидность, продолжал накачку:

– Я ведь ей говорил – хочешь свежего мяса, поезжай в Сочи или в Ниццу, но только не у меня на глазах…Ладно, Паша, действуй, завтра доложишь…

Размашистым движением Таллер кинул на рычаг трубку и так же широко налил себе в фужер коньяка. Брод понял: день для него потерян и шефа надо будет самому доставлять домой.

Через пять минут голова Таллера уже лежала на столе. Его курчавая с проседью шевелюра подрагивала в ритм хмельного дыхания. Брод собрал со стола посуду и отнес ее в приемную. Потом они с охранником отвели Таллера вниз, в машину, и Брод повез на своей «ауди» его домой.

Таллер жил на Поварской улице, в особняке, облицованном красным мрамором, с большими арочными воротами, на столбах которых поблескивали старинные фонари. С осенью внутренний дворик, утратив свое очарование, стал как бы просторнее и менее уютным.

Их встретила высокая, плоская женщина со следами былой красоты. На лице – застывшая покорность. Брод давно не был в этом доме и потому крайне удивился обилию картин, висевших в роскошных старинных рамах. Вокруг чувствовались следы евроремонта – светло-розовый интерьер прекрасно гармонировал со стильной, кремовых тонов, мебелью.

Уходя, Брод подошел к телохранителю и попросил того передать утром Таллеру, что все было в порядке, в пределах…

Оставшись наедине с собой, он почувствовал облегчение. Слева мелькали машины, справа тянулись полные людей тротуары. Город жил по своим законам, которые каждую минуту кто-то нарушал.

Брод мысленно воспроизвел их разговор с Таллером, и подумал, что его шеф отнюдь не "железный Феликс", каким он себя постоянно демонстрировал в глазах окружающих. "Это, конечно, его проблемы, – рассуждал Брод, – но ревность его может очень далеко всех нас завести".

Сделав в магазине кое-какие покупки, он направился в Ангелово. Кругом лежала раскисшая от дождей земля, и шины, попирая мокрый асфальт, издавали звук, похожий на шум ливня. Захотелось уюта, и он обрадовался, когда узнал, что в доме кроме Галины и охраны никого больше нет. Карташов с Одинцом переехали на квартиру последнего…

Галину Брод нашел в ванной комнате – она стирала колготки и бюзгалтера. Он поцеловал женщину в шею и ощутил легкий аромат ее любимых сандаловых духов…

– Сейчас достираю и приду, – сказала Галина, не удостоив его взглядом.

Он спустился вниз, переоделся и пошел в душ, который находился рядом с кухней. В душевую вошла Галина и, скинув тапочки и халат, встала под струи воды. Они прижались друг к другу…

Брод стоял перед зеркалом и расчесывался, когда раздались сигналы сотового телефона. Он подошел к висевшему на вешалке халату и достал из кармана трубку. Услышал густой знакомый баритон. Это был Таллер. Договорились о встрече на следующий день, в офисе шефа. "С такими голосовыми связками только обедню служить", – подумал Брод о Таллере и прошел в столовую.

После выпитого коньяка и внеурочного секса аппетит у него был зверский. И прежде всего он открыл баночку с мидиями и вместе с чешским пивом моментально ее опустошил. Вскоре на столе задымились парком его любимые баварские сосиски, которые Галина принесла в большом фарфоровом блюде, с краев которого свисали пучки кинзы и зеленого лука…