Текст книги "Синее привидение (Преступления Серебряного века. Том I)"
Автор книги: Александр Грин
Соавторы: Алексей Толстой,Георгий Иванов,Анатолий Каменский,Сергей Соломин,Евгений Хохлов,Long ongle,Валентин Франчич,М. Ордынцев-Кострицкий,Иван Буханцев,Александр Рославлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Иван Буханцев
СИНЕЕ ПРИВИДЕНИЕ
I
«В одном из особняков на Каменном острове, в 1913 г., 7-го июня, накануне своей свадьбы был найден мертвым молодой врач Борис Замшин, ассистент профессора Никитина. В виске покойного зияла огнестрельная рана. Возле трупа валялся револьвер, что и дало повод предполагать, что Замшин покончил с собой». Под заголовком: «Тайна одного особняка», появилась в «Северном курьере» такая заметка. Спустя несколько дней после этого, в редакцию «Северного курьера» явилась невеста покойного доктора, Елена Шалимова, и обратилась к автору «Тайны одного особняка» Терентию Сорокину с просьбой расследовать обстоятельства смерти ее жениха. Невеста Замшина почему-то была убеждена в том, что в особняке на Каменном острове совершено преступление. «Король репортеров» (так называл себя Сорокин) был польщен этим предложением и в тот же день отправился на расследование. Особняк, где жил Замшин, был одноэтажный, с высокой красной кровлей и колоннами, окрашенными в темно-серый цвет. Пришлось долго звонить, пока открыла дверь заспанная женщина, служанка покойного Замшина. Сорокин объяснил ей цель своего прихода и для того, чтобы расположить служанку в свою пользу, сунул ей в руку двугривенный. Она сжала губы, словно от боли, но деньги взяла. Сорокин направился в кабинет покойного.
Фекла открыла ставни, смахнула фартуком со стола пыль и стала, как идолище, спрятав красные, толстые руки под фартук.
– Барышня говорит, что его убили. Господи, сколько здесь сыщиков перебывало!
Фекла высвободила из-под фартука руки. Ее рыхлое тело колыхалось, как студень.
– Какой там убили, когда я вот как следила за ним. Из дома почти не отлучалась. Да и за что убивать его, сударь! Ты рассуди. Чтобы деньги какие большие были, так у покойного барина не водилось. Зарабатывал много, но и расходы были немалые. Из гостей никого не было в тот вечер. А пациента последнего я выпустила в восемь часов. Барину нужно было к венцу назавтра, так рано прекратили прием. Только вот что, сударь, скажу тебе, как помер барин, неспокойно стало! Ты не смейся, потому правду сказываю! Другая ни за что не осталась бы здесь и одного дня. Будто кто плачет по ночам. С человеком можно бороться, а с нечистой силой нельзя.
Сорокин прошел на кухню, помещающуюся в конце темного коридора, и черным ходом вышел в сад.
Напротив флигеля был частокол с небольшой калиткой в парк. Рослые сосны и щупленькие березы обступили частокол. Калитка была заперта.
– Ключ у кого от калитки?
Фекле не понравился вопрос и она сердито фыркнула.
– Чего пристал? Должно, у дворника.
Сорокин позвал дворника. Оказалось, что у него нет ключа. Ключ был у покойного, и дворнику ключа не возвратили. Сорокин вышел на набережную. Красные пятна сгущались, окрашивая в лиловый цвет быструю Невку. Внимание Сорокина привлекло следующее. На углу набережной и Каменноостровского проспекта остановился таксомотор, из которого вышла высокая, изящно одетая дама под густой синей вуалью. Шофер отъехал в сторону, а дама торопливо направилась в парк и остановилась возле калитки, из которой только что вышел Сорокин. Она несколько раз оглянулась. Репортер спрятался за дерево. Убедившись в том, что никого нет, дама открыла ключом калитку и скрылась. Сорокин бросился к калитке и увидел на траве карманное зеркальце в виде медальона в золотой оправе, с двумя крышками. В стенку одной крышки был вставлен портрет молодого мужчины. Сорокин не сомневался в том, что потеряла его незнакомка, в синей вуали, когда открывала ридикюль, в котором находился ключ от калитки.
Частокол был высокий, сверху оплетенный колючей проволокой, так что перелезть через него было трудно. Кроме того, такое любопытство могло повредить делу. Сорокин решил быть благоразумным и терпеливым.
II
Несмотря на протесты курьера, Сорокин без доклада вошел в кабинет начальника сыскной полиции, где за большим столом сидел сам начальник и читал «Северный курьер». Начальник сыскной полиции, маленький, круглый, был когда-то товарищем прокурора, а затем перешел в сыскную полицию, так как магистратура, оказалась непосильным для него бременем.
При виде репортера на круглом благодушном лице начальника сыскной полиции появилось неудовольствие. Но Сорокина трудно смутить.
– Доброго утра, дорогой мой!
Терентий бесцеремонно уселся в кресло и взял со стола сигару. Начальник полиции вздыхал, жаловался на головную боль, говорил, что ему некогда и что ему все надоело.
– Дорогой мой! Неужто старому репортеру, корреспонденту всех азиатских и европейских газет, нельзя сказать: «А я кое-что знаю».
– Что вы знаете?
Глаза начальника полиции выражали испуг:
«А вдруг этот прохвост назавтра накатает в газете? И опять разговоры с градоначальником, с прокурором».
– Да вы, собственно, про какое дело спрашиваете?
Но Сорокин не сразу ответил. Он приставил ладонь к уху, будто глуховат, и произнес: «Ась?».
Это произвело впечатление. Начальник полиции заерзал и, перегнувшись через стол, крикнул:
– По делу какому?
– А я почем знаю, по какому делу и сколько у вас дел.
– Ну, Терентий Иваныч, мы с вами друзья! Я ведь ценю прессу. Вы нам, мы вам. Вот что, дайте мне честное слово, только честное слово, что если вы что узнаете, то скажете мне раньше, чем будете печатать в газете.
– Люблю за это, а то что в прятки играть. Ей Богу, Степан Гаврилович, я ваше знамя вот как высоко держу!
В кабинет вошел изысканно одетый молодой человек, красивый высокий брюнет с пышными усами и черными глазами. Он холодно поздоровался с Сорокиным, так как недолюбливал его за злой язык.
– Что нового, Вячеслав Феликсович, по делу этого… как вам сказать, этого доктора Замшина? – спросил его начальник сыскной полиции.
– Нового ничего. Обыкновенное самоубийство. Почему взялись так газеты…
Чиновник удивленно повел плечами.
– Вот, убедились, что ничего нет. Итак, честь имею кланяться! – сказал Степан Гаврилович и протянул репортеру руку.
Сорокин вышел довольным из кабинета начальника сыскной полиции. Репортер боялся одного: что наряду с его расследованиями производит расследования Вячеслав Феликсович, который мог погубить все дело из-за точного исполнения инструкций начальника. Теперь Сорокин был спокоен. Из сыскной полиции он отправился к Шалимовой.
– Доброго утра, дорогая моя!
– Спасибо, что зашли. Я думала, что вы не исполните моей просьбы.
Через гостиную, обставленную тяжелой купеческой мебелью, Шалимова провела репортера в кабинет.
– Вы курите?
Елена придвинула к нему низкий круглый столик с принадлежностями для курения и сама закурила.
– У меня мужские привычки.
Она осторожно стряхивала с папиросы пепел.
В простенке между итальянскими окнами висел поясной портрет пожилого мужчины в поддевке.
– Это мой покойный батюшка. Мы родом из Печоры. Там у нас чугуноплавильный завод. Кроме брата, который управляет заводом, у меня не осталось никого из близких. Теперь приступим к делу.
С доктором Замшиным я познакомилась у свояченицы. Тогда он был бедный студент.
– Вот что я хотел спросить вас, Елена Николаевна. Я забыл вам сказать, что вчера, согласно вашего желания, я приступил к делу и посетил особняк, в котором жил покойный Замшин. Фекла, служанка покойного, не говорила ли вам о том, что по ночам в доме неспокойно? Какие-то привидения.
– Первый раз слышу от вас.
– Странно. Вообще должен заметить, что эта женщина мало внушает мне доверия.
– Что вы, она так предана мне!
– Как угодно, но я ей не верю и имею на это основание. Во-первых, почему она не сказала вам о привидениях, а сказала о них почему-то мне, человеку, которого впервые видела; во-вторых, у меня есть еще более веское основание.
И Сорокин торжественно достал из бумажника найденное им зеркальце.
– Вот, извольте видеть, сие я нашел возле калитки частокола, отделяющего особняк от парка. Вещичка эта, согласитесь, довольно изящная и имеет свой секрет.
Репортер открыл одну из крышек и показал Шалимовой портрет.
Шалимова при виде портрета побледнела и схватила за руку Сорокина.
– Это покойный доктор Замшин. В прошлом году я заказала миниатюру и негатив разбила.
Елена долго рылась в потайных ящиках бюро.
– Да он исчез. Кто же мог взять его? Нет, я не хочу верить тому, что Замшин изменял мне. Память о нем должна остаться святой для меня.
В прихожей раздался резкий звонок. Шалимова вздрогнула.
– Это он.
Она подошла к зеркалу и слегка попудрила лицо.
– Вы не говорите моему брату, как я познакомилась с вами, и вообще будьте осторожны.
– Лена, ты одна?
Не дожидаясь ответа, в кабинет вошел коренастый широкоплечий мужчина среднего роста, с русой, лопатой бородой и крючковатым носом, придававшем лицу хищный вид. Елена познакомила Сорокина со своим братом.
– Батенька мой, да ведь я читатель вашей газеты! Очень рад. Вот благодать! Как Бог натопил печку. Такая теплынь. А все-таки скажу, в Петрограде не то, что у нас на Печоре. Там благодать. Один воздух чего стоит, – этакий ароматный, ядреный. А ты чего, Лена, к моей жене не захаживаешь? Будет тебе хандрить. Не везет моей сестре на женихов.
Елена вышла из кабинета.
– Если насчет еды, то, сестрица, не беспокойся, потому я забежал на минутку! Женихи нынче не нравятся мне. Все это про честь и благородство говорят, а у меня уже такой порядок заведен, ежели кто про благородство свое, то наипервый мошенник.
Шалимов вышел и сейчас же вернулся, объявив Сорокину, что Елена уснула.
– Как вам нравится? А знаете что, поедем ко мне ужинать в контору.
Шалимов почти насильно увез с собой Сорокина.
Контора печорского чугуноплавильного завода помещалась в одном из новых домов на Каменноостровском проспекте. Шалимов втолкнул репортера в темную прихожую и, нащупав выключатель, зажег электричество. Во всех трех комнатах было много икон старинного письма в серебряных ризах. В приемной был накрыт белой скатертью большой круглый стол. Шалимов послал жену швейцара в «Аквариум» за ужином.
– Присаживайтесь. Черт побери этих баб! Я женился, когда мне было двадцать пять лет, то есть, меня женил папенька. У меня есть сын.
Шалимов принес из кабинета две фотографические карточки, – жены, миловидной женщины, и сына, мальчика-подростка, похожего на мать.
– Уже в гимназию ходит. А вы где познакомились с моей сестрицей?
Вопрос был задан неожиданно, будто ненароком. Сорокин оценил этот прием и, не моргнув глазом, солгал. Шалимов сделал вид, что поверил.
– Я буду с вами откровенен. Сестрица подозревает меня черт знает в чем. Будто я убил ее жениха, честное слово! Бог свидетель, я не желаю ей зла и не желал. Гостил на Печоре у нас этот Замшин, так себе докторишка. Кому что нравится. Знаете, из поповичей. Покойный был злой человек, обидчивый. Но раз сестра выбрала, что я могу поделать. Я не люблю соваться в бабьи дела. Пошли раз на охоту: значит, я, моя жена, Лена и доктор. Разбрелись вдоль берега в разные стороны. Берег скалистый, а скалы отвесные. Собаки тявкают. Слышу выстрел, а затем крики. Что такое приключилось? А надо заметить, год для нашей семьи был несчастный, – мать померла, а потом папенька. Выбегает Елена, бледная, губы трясутся, и кричит, чуть не убили ее жениха. Пуля шлепнулась как раз у его головы и задела шляпу. Кто выстрелил, до. сих пор не знаю. Жена говорит, что не стреляла, я тоже. После этого Елена и Замшин уехали в Петроград, а вслед за ними и я с женой. А тут новое несчастье с Замшиным. Я уверен, что она меня подозревает, с сыщиками возится. Прямо не смеет сказать, но по глазам вижу, что думает. А вам она ничего не говорила?
Шалимов впился в Сорокина глазами. Швейцариха принесла ужин.
– Милости просим! Так что ж вы скажете! Бывают же такие истории. Я, знаете, уважаемый человек. Состою в переписке с высокими особами.
Для доказательства Шалимов принес из кабинета папку с телеграммами.
Раздался звонок. Шалимов вышел в прихожую.
– А, это ты, Анюта! Видишь, в полном рассудке! Беседуем с представителем прессы.
Муж и жена вошли в комнату.
– Знакомьтесь! Моя супруга.
«Бог мой! Да это же незнакомка под синей вуалью. Так вот оно что!»
Сорокин сгорал от нетерпения проверить, не ошибается ли он, что жена Шалимова и есть та таинственная незнакомка, потерявшая зеркальце с портретом Замшина. Как раз Шалимова вызвали по телефону, находящемуся в кабинете.
– Если не ошибаюсь, сударыня, я имел удовольствие встречать вас?
– Разве?
И Анна Шалимова прямо посмотрела в глаза Сорокину. Ей было лет тридцать. Она вполне сохранилась. Это была худенькая шатенка с птичьим лицом и наивными глазами. Губы ее были тонкие, плотно сжатые, свидетельствующие о замкнутом характере.
– Скажите, где мы встречались?
Она играла брильянтовым кольцом. Сорокин жалел, что затеял столь опасную игру и находился в нерешительности. Но мешкать нельзя было, так как каждую минуту мог войти Шалимов.
– Вчера вечером я вас встретил на Каменном острове. И даже больше скажу. Вы потеряли одну вещь.
– Что вы говорите?
– А вот, извольте видеть.
Сорокин вынул из кармана найденное им зеркальце в золотой оправе.
Анна побледнела. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Сорокин не на шутку испугался. Но Анна овладела собой.
– Покажите?
Она протянула руку. Сорокин отдал ей зеркальце.
– Да, это моя вещь. Где же вы нашли его?
Но Сорокин не успел ответить, так как вошел муж Анны.
III
– Куда же вы?
– Не могу-с.
Сорокин простился с Шалимовыми и быстро спустился вниз по широкой отлогой лестнице, устланной ковром. Он решил во что бы то ни стало выведать у Феклы истинную причину смерти доктора Замшина. Для этого он отправился в таинственный особняк и, под предлогом караулить привидение, к большому неудовольствию Феклы, остался в кабинете Замшина. Фекла приготовила ему постель на кожаном диване. Прежде, чем лечь спать, он тщательно осмотрел все комнаты, запер черную дверь и ключ взял с собой.
– Да ты чего распоряжаешься, как в своем доме?
Сорокин прикрикнул на Феклу, и она присмирела.
Было уже два часа ночи, но репортер все еще не спал.
– А все-таки любопытно. У этих супругов Шалимовых, кажется, рыльце в пушку. Но как их вывести на чистую воду? Ведь глупо лежать здесь на диване и ожидать каких-то привидений. Эта чертовка Фекла потешается надо мной.
Сорокин хотел было уже встать и уйти, но постепенно дремота охватила его. Белесоватый дрожащий свет белой ночи чуть проникал сквозь щели драпри и парусиновые шторы, которые как будто вздулись и казалось, что кто-то спрятался за ними. Нельзя сказать, чтобы Сорокин был трус. Но то, что произошло, привело его в ужас. Сорокин никогда не знал, что значит, чтобы от страха волосы поднялись дыбом. Но так было.
Кабинет имел две двери – в прихожую и в приемную. Обе двери были заперты, и ключи лежали на столе. Диван, на котором лежал Сорокин, стоял против двери в приемную и, откуда бы ни вошли в кабинет, диван бросался в глаза. Сорокин сбросил с себя одеяло и для того, чтобы побороть дремоту, запустил руку под подушку, чтобы достать портсигар. Вдруг какая-то непонятная сила побудила его оглянуться в сторону окон. Драпри среднего окна было раздвинуто, и край шторы приподнят. Женщина в синем, с поднятой синей вуалью, с широко открытыми глазами, выражающими ужас, смотрела на него. Она точно застыла в нише окна. Синее привидение оказалось Анной Шалимовой, которая вошла в кабинет через потайную дверь-окно, выходящую на террасу.
Анна навела на него небольшой револьвер.
Сорокин залез под одеяло и под ним стал одеваться.
– Сударыня, перестанем играть в привидения. Зачем вы пожаловали сюда?
– А вы зачем здесь, подлый репортер и сыщик?
– Сударыня, если вы будете так выражаться, то…
– Я вас пристрелю, как собаку, и никто не будет знать.
– Ну, вы этого не сделаете, уже по одному тому, что вы умная женщина и прекрасно понимаете, что третий выстрел для вас безнаказанно не пройдет. Отвернитесь, пожалуйста, в сторону, а то я встать не могу.
Сорокин быстро вскочил и одел пиджак.
– Теперь я к вашим услугам. И прежде всего я попрошу отдать мне эту игрушку, или спрячьте ее. Вы очень предусмотрительны и приехали сюда ночью, чтобы посоветоваться с Феклой. Что, разве я не угадал?
Анна застонала.
Она выбежала на террасу и скрылась в парке.
IV
Прошло три дня после этой ночи. Все эти дни Сорокин хворал, не выходил из дому. Вечером по телефону к нему позвонила Елена и просила приехать. Сорокин приехал и заметил в ней большую перемену. Глаза впали и лихорадочно горели, лицо осунулось и побледнело.
– У нас произошло несчастье.
Она опустилась в кресло и задумалась. Ее взор был глубокий, сосредоточенный.
– Значит, никому нельзя верить. А как я верила Замши-ну. Что ж, будем знать.
Она подняла вверх брови и словно бросила кому-то вызов.
– Да, я вам благодарна. Вы открыли мне глаза на действительность. От Анны я получила вечером письмо, и было поздно спасти ее. Мне все же жаль ее. Но как я ошиблась в брате! Мне казалось, что он виновен в смерти того человека, память которого теперь ненавистна для меня.
Елена не расспрашивала Сорокина ни о чем, и Сорокин молчал, так как не к чему были все эти подробности.
– Я надеюсь, что все останется между нами, и я верю вам до конца. Вы должны знать нашу тайну, так как открыли ее.
Она дала ему письмо Анны.
Сорокин прочел его.
«Дорогая Елена! После этого письма я приму кристалл цианистого кали, и для меня будет конец. Неужели, Елена, ты не подозревала моих отношений к Замшину, который в течение четырех лет был твоим женихом, а моим любовником? Елена, я убила твоего жениха, но в то же время спасла тебя от этого человека, так как ты ошиблась в нем.
Познакомилась с Замшиным я в имении профессора Никитина, где я гостила. Замшин тогда был студент, репетировал детей Никитина. Его наружность – высокий, сутулый, с длинным прямым носом и острым подбородком, с мечтательными, постоянно полузакрытыми синими глазами и слабой растительностью на лице – мне не понравилась. Мне он показался неискренним, немножко ханжой, поповичем, себе на уме. Осенью изредка встречалась с Замшиным в Петрограде у Никитиных. Он был необычайно сдержан со мной. Раз я пригласила его в Мариинский театр на „Кармен“. После спектакля он проводил меня. Я старалась вызвать его на откровенности, – не помню, что я говорила, но только он, видимо, поверил мне. Угрюмость сошла с его лица и теплом повеяло от его задумчивых синих глаз.
– Вы никого не любили? – спросила я его, и сама заволновалась, как девчонка.
– Нет, – тихо ответил он. Он казался мне покорным, как никогда. Взгляд его стал доверчивый, словно у ребенка.
– Я тоже никого не любила. Я вышла замуж по настоянию родителей, – невольно вырвалось у меня.
Мы стали встречаться почти каждый день. Я должна сказать тебе, что сама искала этих встреч. Я старалась возбудить в нем ревность. Словом, ты должна понять меня. Замшин был действительно моя первая любовь. Я смутно сознавала, что любовь погубит меня, но бороться не было сил. Я сделала тот роковой шаг, который привел и Замшина и меня к гибели. Замшин был бесстрастная натура, затаенная, которую я никак не могла разгадать. Когда я встречала тебя с ним, я терзалась ревностью. Я намеревалась несколько раз рассказать тебе все – признаться. Но гордость мешала, и я очень жалею об этом. Я чутьем угадала, что он должен и на тебя произвести сильное впечатление. Мне кажется, что мы, Лена, с тобой родственные души и хорошо понимаем друг друга. Две такие, как мы, женщины обязательно должны столкнуться на жизненном пути, когда круг замкнут. Вы долго скрывали от меня свои отношения, и только за месяц до вашей свадьбы я узнала, что вы помолвлены. Нет, Лена, он не любил тебя, как и меня. Такие люди неспособны на любовь, они слишком влюблены в себя. Лена, когда он окончил университет и получил место ассистента, я предлагала ему развестись с мужем, но он просил меня повременить, пока прочно не станет на ноги. Последний год я приходила к Замшину по ночам. Ключ от калитки был у меня.
Я не знаю – убила ли я его или это произошло нечаянно. Только при нашей последней встрече, накануне вашей свадьбы, я вне себя схватила револьвер. Что я хотела сделать, не знаю. Кажется, я навела курок на себя. Помню только, Замшин бросился ко мне и крикнул: „Вспомни своего сына“. В этот момент грянул выстрел. Я оцепенела от ужаса. На полу лежал Замшин. Я сама удивляюсь себе, как я могла выйти незамеченной из дома. Злой рок преследует меня. Со дня смерти Замшина я слышу заупокойное пение монахинь и чувствую запах ладана. Этот запах и похоронное пение сводят меня с ума. Я стала тенью. Ах! как мало доктора понимают. Как мало мы вообще знаем. Как легко стать преступницей. Порой мне кажется, что все люди преступники. От похоронного пения и ладана я спасалась в квартире покойного Замшина, но зачем ты убирала цветами его комнаты? Ведь он был мой… Лена, прости меня! Тяжело тебе, а мне еще тяжелее».
Сорокин вернул Елене письмо, которое она при нем сожгла.
– Я должна ехать на панихиду. Проводите меня!
Всю дорогу до Новодевичьего монастыря они не проронили ни слова.
Посередине храма, утопавшего в сумерках северного летнего вечера, на черном катафалке стоял тяжелый цинковый гроб, в котором лежало синее привидение. Тонкие черты лица Анны смерть еще тоньше очертила. С клироса доносилось пенье монахинь. Звякало кадило в руках диакона. Забравшись в окна купола, закат бросил последние прощальные узенькие дрожащие полоски золотого света на темные своды храма. Полоски света растаяли в клубах ладана перед лицом смерти.
