Текст книги "Негосударственный строй"
Автор книги: Александр Степаненко
Жанры:
Эссе, очерк, этюд, набросок
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Негосударственный строй
Эссе
Александр Степаненко
© Александр Степаненко, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть первая. Квазигосударство
Коррупция или не коррупция?
В многолетней медийной, политической, политологической и прочей «гуманитарной» практике ключевой, центральной проблемой современной России считается коррупция. Если быть точнее: даже не сама коррупция, а ее запредельно высокий уровень. Причем – именно такая оценка была и остается характерна для всех политических сил и течений: от заинтересованных и сочувствующих номинальной власти до резко оппозиционных.
В позднесоветский, предраспадный период на теме коррупции строилась массированная пропагандистская обработка населения значительной частью элиты, которая, в силу неумелых действий центральной власти, осознала свою заинтересованность в радикальных, дающих возможность быстро конвертировать власть в деньги переменах. (Преимущественно это были различные руководители среднего звена: партийное и советское руководство уровня до республиканского, директора промышленных предприятий, многие руководители средств массовой информации, значительная часть администраторов от интеллигенции и т.д.). В дальнейшем, когда искомые «перемены» состоялись, коррупция, естественно, не исчезла; она, наоборот, стала как бы общим местом. Откуда все проблемы России? От коррупции, конечно. В России же всегда воровали… Вот и сейчас.
При этом столь же общим местом стало утверждение, что уровень коррупции и ее проникновение во все сферы общественной жизни, начиная с момента распада СССР (опять же точнее: с момента слома советской экономической модели), постоянно возрастали.
Возрастали – но и только. При этом, в целом, как считалось, так и считается, что в современной России все же имеется в наличии некое, пусть и ущербное, но все же государство – просто оно, это государство, коррумпированное, а оттого – недостаточно демократическое, неэффективное, плохо справляющееся со своими, государственными, задачами.
Определение российского государства как коррумпированного, а основной проблемы страны как коррупции – стало, в итоге, нельзя не признать, крайне удачным обобщением с точки зрения примитивизации понимания происходящего: наличие коррупции автоматически делает ответственным за все беды некое коллективное «государственное руководство», или «чиновников», которые своим нежеланием эту коррупцию в себе победить мешают всеобщему счастью и процветанию.
Еще одним устойчивым определением, призванным отразить особенность российского государства, стало определение его как авторитарного. Такого рода утверждение, правда, относится преимущественно к периоду новейшей российской истории, датируемому с того момента, как формальным руководителем России стал Владимир Путин, и характерно для политических течений, стремящихся обозначить свою оппозиционность к этой фигуре.
С точки зрения примитивизации данный подход необходимо признать еще более удачным, так в этом случае ответственность за все, в том числе и за коррупцию, еще и персонифицируется в одной конкретной фигуре. То есть: все плохо, пока Путин у власти; а смени Путина на кого-нибудь «правильного» – и все сразу (ну – или почти сразу) станет хорошо.
В совокупности же, наличие такого, не слишком «эффективного» и «правильного», но, в общем, отвечающего классическим о нем представлениям, государства подразумевало также и наличие в России также не слишком эффективного, отягощенного высокой коррумпированностью, но опять же отвечающего базовым представлениям экономического устройства.
Таким образом, нынешняя ситуация в управлении обществом и экономикой страны рассматривалась в рамках академических обществоведческих представлений. Безусловно, использование данной парадигмы позволяло до определенной степени оберегать от помешательства индивидуальное и массовой сознание российских граждан, а также на всех возможных уровнях успешно лепить из «коррупции» образ главного врага всеобщего счастья и процветания и, соответственно, столь же успешно сотрясать воздух заклинаниями о беспощадной борьбе с ней – к собственной индивидуальной выгоде.
Между тем, эта приверженность устоявшимся понятиям об организации человеческого общежития мешала и мешает, как представляется, увидеть очевидное: сверхвысокий уровень российской коррупции, по сути, коррупцией уже давно не является. Именно эта сверхвысокость указывает на совсем уже иное качество этого явления, а именно на перерождение и последующее исчезновение, отсутствие самого коррумпирующегося субъекта – российского государства. То есть – в сложившихся условиях вернее говорить не о коррупции государства, а о об изменении его сущности.
Понятия и соответствие им
Чтобы в дальнейших утверждениях не быть голословным, попробуем провести небольшой сравнительный анализ академических представлений о сущности государства с реальной российской ситуацией.
Каковы основные признаки наличия государственности, основные признаки, собственно, государства как явления?
В «Википедии» приводится ряд наиболее известных определений того, что такое государство. При этом несложно проследить, что понимаемая на текущий момент под «российским государством» субстанция не соответствует почти ни одному из приведенных определений, при всей их разнородности.
Так, например, сама «Википедия» (а в ее лице, стало быть, «коллективное бессознательное» русскоязычного сегмента Интернета) видит государство так: «Государство – это властно-политическая организация общества, обладающая государственным суверенитетом, специальным аппаратом управления и принуждения, и устанавливающая особый правовой порядок на определенной территории. Государство – совокупность политических институтов, главной целью которых является защита интересов и прав, как общества в целом, так и отдельных граждан».
Первый вопрос: можно ли всерьез считать то, что называется сейчас в России ее госаппаратом организацией? Организация – это система, действующая по единым принципам. Управление же страной и отдельными ее частями осуществляется сейчас, очевидно, вне всякой системы. Большинство очевидных проблем – социальных, экономических, политических – не решается уже на протяжении, как минимум, двух десятков лет. Те, что хоть как-то решаются (в основном, частного характера), – исключительно «в ручном режиме». Дошло до того, что личное решение главой государства проблемы наличия детской площадки в одном, отдельно взятом дворе становится предметом небывалой гордости его самого и его пиарщиков. Единой системы власти также, по сути, нет. Даже конституционные сроки пребывания на высшем государственном посту в новейшей истории изменялись уже три раза. Принципы формирования парламента и сроки проведения выборов в него также пересматривались неоднократно. А сколько раз их еще пытались пересмотреть? О региональных властях нечего и говорить. Отдельный вопрос – национальные республики. Что там: феодализм или вообще первобытнообщинные отношения? И т. д.
Второй вопрос – относительно суверенитета. К сожалению, в современных условиях критерий отсутствия на территории России иностранных вооруженных сил (тот аргумент, который как бы однозначно свидетельствует о наличии суверенитета) явно не является достаточным.22
Так, например, на территории современной Германии иностранные войска, в отличие от России, присутствуют, однако, очевидно, самостоятельность и самодостаточность этой страны и ее государства на порядок выше, чем у России, и обеспечивается она, прежде всего, экономической и финансовой мощью.
[Закрыть] Давайте лучше спросим себя: а можно ли всерьез считать суверенной страну (и, соответственно, управляющее ей государство), значительная часть промышленных активов которой управляется из зарубежных оффшорных зон? Можно ли считать суверенной страну, ежегодный вывоз капитала из которой составляет пятую часть бюджета? Можно ли считать суверенной страну, совокупный корпоративный долг которой перед иностранными кредиторами фактически равен ее годовому бюджету (и даже слегка превышает его)?
С момента распада СССР вес правопреемницы этого государства – современной России – в международной политике явно не превосходит веса кресла ее представителя в Совете безопасности ООН. По наследству от СССР России досталось место постоянного члена Совбеза.33
Необходимо учитывать, что СССР, наряду с США, был сверхдержавой и, вплоть до последнего момента, обладал более или менее реальными возможностями по проецированию своего влияния практически на все вопросы мировой политики. На фоне этого роль РФ выглядит, безусловно, еще более ущербной.
[Закрыть] Никаких иных рычагов в международной политике у России как у государства нет. Имевшие попытки изобразить таких рычагов наличие (разворот самолета Примакова, «миротворческий» десант в Косово) были предназначены исключительно для внутреннего пользования. В конечном счете, с позицией России за последние двадцать с лишним лет никто и ни разу всерьез не посчитался, а сама она исправно давала обратный ход всем своим изначально декларируемым притязаниям.
В качестве возражений могут привести последние эпизоды повышения градуса международной напряженности: в ситуациях вокруг Сирии и вокруг Украины.
В ситуации с Сирией Россия, казалось бы, впервые за длительный период, продемонстрировала выдержку и настойчивость, не изменив взятого политического курса ни под каким давлением и, в итоге, добившись искомого результата: предотвращения международного силового вмешательства во внутренние дела суверенного государства. Однако, как представляется, и эта ситуация не так уж однозначна. Чего, собственно, добились? Предотвращения военной операции? Но какой ценой? Ценой частичного разоружения Сирии и признания ее правящим режимом возможности переговоров с терроризирующими население страны вооруженными мятежниками? С бандитами, за считанные месяцы превратившими одну из самых процветающих арабских стран в руины? Как следствие, возникает предположение: а не был ли именно такой сценарий как раз наиболее выгодным для западных стран? Ведь в ситуации с Сирией, в отличие от многих других случаев, когда направленное против правящего режима силовое вмешательство извне стало реальностью (Ирак, Афганистан, Ливия), основные инициаторы военного вторжения – США и Великобритания – действовали крайне медлительно, нерешительно, можно даже сказать – неохотно. Хотели ли они, собственно, военной операции? Если хотели – зачем запускали необязательные в этом случае бюрократические процедуры (обращение президента США и премьер-министра Великобритании за одобрением к своим парламентам)? Но тогда – в чем заслуга России? В том, что она, получается, помогла мировым лидерам реализовать применительно к Сирии искомый ими сценарий?
В ситуации с Украиной так и вовсе: начали, как говорится, за здравие – кончили за упокой. Стремительное развитие событий на Украине и вокруг нее, с пассивным наблюдением за переворотом в Киеве и отчаянным нагнетанием антироссийской и антирусской истерии, небывало решительными действиями по отделению от нее Крыма и совершенно невразумительной позицией по прямо вытекающему из крымских событий донбасскому кризису, совершенно очевидно указывает на полное отсутствие не только стратегической, но даже и тактической линии российского руководства в отношении не просто какой-то стратегически выгодной, а, в общем-то, если презреть политические табу, своей уже собственной территории, его стопроцентную ориентированность не на национальные, а исключительно на свои мелкие частные интересы. Присоединение Крыма, вызвавшее подъем национально-патриотических чувств в России было, как оказалось, по всем признакам, вовсе не ожидаемым поворотом во внешней и внутренней политике в направлении осознания национально-державных интересов и не превращением, как многие поспешили заключить, условной российской «власти» из компрадорской в национальную, а как раз сугубо частным (или, в широком смысле, корпоративным) предприятием, открывающим еще одно направление для «освоения» «ничьих» денег: что-то вроде олимпиады в Сочи или реконструкции дорожной сети вокруг Москвы. Заодно надеялись, видимо, пощипать и Донбасс – если прокатит без осложнений. Без осложнений, однако, не прокатило – и теперь за открывшиеся для вполне конкретных персон обширные возможности по дележу мощного финансового потока расплачиваются своими поломанными судьбами, а зачастую и жизнью, тысячи людей, которых номинальное российское государство сначала втравило в конфликт иллюзией возможной поддержки, а потом бросило на растерзание марионеткам мирового гегемона.
Во внутренней политике ситуация, как представляется, также отличается мало. Безусловно, в пиаровских целях для внутреннего пользования тематика успешного отстаивания собственных интересов – особенно в путинский период – используется крайне широко. Пафос антиамериканизма и противодействия глобальным притязаниям мировых лидеров исправно сообщается всем наиболее резонансным событиям и процессам внутрироссийской действительности – начиная с восстановления «территориальной целостности» страны и заканчивая концентрацией теми или иными способами переданных в ходе приватизации в частные руки промышленных активов в формально находящиеся под акционерным контролем государства огромные конгломераты. Здесь, однако, тот же вопрос: насколько декларируемые цели соответствуют действительным? Каков, например, реальный результат подавления опиравшегося на внешние и внутренние силы сепаратистского мятежа в Чечне? Разве стала – после двух войн и сотен тысяч погибших и пострадавших – эта территория, а вместе с ней, и весь Северный Кавказ, лучше контролироваться федеральным центром? В реальности, скорее наоборот: и Чечня, и все национальные республики Северного Кавказа, в результате «восстановления территориальной целостности» посредством предоставления ситуации там на откуп местным закрытым общинам, окончательно превратились в бесконтрольный анклав. При этом только для того, чтобы эти общины соблюдали внешние правила приличия и не демонстрировали слишком открыто свое полное пренебрежение к российскому «государству», им под видом инвестиций в развитие местной «социальной сферы и экономики» выплачивается разновидность дани, причем размерам этого калыма, вероятно, позавидовала бы и Золотая Орда. Характерно, что даже на этих условиях, лояльность демонстрируется северокавказскими общинами крайне условно и неохотно: так, например, чеченские «силовые структуры» без зазрения совести орудуют даже в центре Москвы, а северокавказские мажоры, получившие возможность, презирая элементарные нормы человеческого общежития, джигитовать в «культурных центрах» страны на щедро выделяемые «социальные инвестиции», стали основной причиной поступательного роста межнационального напряжения на всей европейской территории России.44
Впрочем, не стоит обольщаться: представители титульной нации в современной России тоже, к сожалению, не подают джигитам положительного примера. Вызывающая демонстрация всем окружающим запредельного индивидуализма, асоциальности и хамства вообще является характерной чертой поведения среднестатистического современного российского обывателя; поведение же прорвавшейся в «культурные центры» северокавказской молодежи скорее даже является вторичным, заимствованным у большого народа и отличается разве что диковатой гротескностью и граничащим с умопомешательством примитивным самолюбованием. Все это вместе является отражением общей культурной деградации населения. При этом – к вопросу о государстве – для борьбы с носящим массовый и отнюдь не безобидный характер агрессивным поведением (достаточно посмотреть на ситуацию с дорожным движением в крупных городах), со стороны «правоохранительных» «государственных» органов не предпринимается фактически никаких мер (без каких-либо национальных предпочтений), ситуация давно находится на саморегуляции.
[Закрыть] Мало того, даже на этих условиях общины еще и сами достаточно настойчиво требуют от общества демонстрации лояльности себе: вспомнить хотя бы судебные процессы над воевавшими в Чечне российскими офицерами, а также последующую весьма незавидную судьбу фигурантов этих процессов.
Если резюмировать: стала ли Россия в результате такого «восстановления территориальной целостности» более сильной, более суверенной? Нет, очевидно, обратное: стала более слабой, более зависимой.
В экономике, несмотря на наличие некоторых процессов, которые, по внешним признакам, могли бы свидетельствовать об укреплении государства и, соответственно, его суверенитета, на деле, как минимум с момента распада СССР, происходило также постоянное увеличение зависимости России от внешнего влияния. В 90-е годы прошло века этому способствовал распад технологичных отраслей промышленности, консервация сырьевого характера экономики, передача наиболее эффективных и прибыльных фондов в частные руки. В 21-м веке, несмотря на обратный переход под формальный государственный контроль значительной части основной – нефтяной – отрасли российской экономики, зависимость только усиливалась. Во-первых, данный переход, в отличие от приватизации, когда активы фактически раздавались задаром, осуществлялся преимущественно по реальной рыночной стоимости, что неизбежно приводило к росту заимствований и, соответственно, наращиванию объемов корпоративного долга (суммарная задолженность «Газпрома» и «Роснефти» – более 100 млрд долларов), а большая часть этого долга приходилась прямо или опосредованно на западные финансовые институты (российские банки были и остаются неспособны самостоятельно оперировать столь крупными суммами: даже там, где кредитование корпоративного сектора происходило через российские банки, это, в итоге, приводило к росту задолженности самих российских банков перед зарубежными). Во-вторых, высокие цены на сырье привели, как представляется, к тотальной дезориентации субъектов российской экономики, которые, в расчете на сохранение текущего уровня цен, начали ввязываться в огромное количество крайне капиталоемких, а стало быть, требующих заемного финансирования проектов.
Таким образом, приходится признать: как централизация под эгидой перехода под государственный контроль стратегических отраслей промышленности России, так и все остальные процессы протекают с большой выгодой для внешнеэкономических субъектов и с крайне сомнительной для суверенизации страны и ее экономики.
Еще один, хоть и не первичный, но все же немаловажный для сохранения суверенитета вопрос: состояние российских вооруженных сил. Увы, не вызывает ни малейшего сомнения тот факт, что эти так называемые «вооруженные силы» после двадцати с лишним лет откровенной дегенерации никак не отвечают требованиям текущего момента, и, в случае серьезного военного конфликта, отстоять даже формальный суверенитет страны они просто не смогут.55
Не стоит обманываться бравыми картинками действовавших в Крыму российских военнослужащих: их действия там, во-первых, не носили массового характера, а во-вторых, не были, собственно, военными – благодаря полной недееспособности и разложению украинской армии. Для таких действий достаточно и немногочисленной армейской элиты; совсем другое дело – масштабные боевые действия; собственно, влезать в таковые на Донбассе российское руководство как раз и побоялось.
[Закрыть] Экстремальный вариант применения ядерного оружия принимать в расчет, полагаю, не стоит: ракетно-ядерный потенциал страны (тоже, кстати, доставшийся ей в наследство от СССР и планомерно деградирующий) – это вообще, по сути, не оружие самообороны; скорее его можно рассматривать в качестве той последней гранаты, назначение которой в реальном бою общеизвестно.
Дальнейшая часть определения в столь длительных комментариях, полагаю, не нуждается. «Аппарат управления и принуждения», хоть формально и существует, используется исключительно в частных интересах и на коммерческих условиях, «правовой порядок» применяется таким же образом. Относительно «защиты интересов и прав общества и отдельных граждан» – такие слова даже произносить, увы, смешно.
*****
Идем дальше.
Толковый словарь русского языка Ожегова и Шведовой определяет государство как «основную политическую организацию общества, осуществляющую его управление, охрану его экономической и социальной структуры»
Формально государство как «политическая организация общества» в России существует, но вот осуществляет ли эта организация реальное управление и охрану общества? Ответ на этот вопрос уже дан выше.
Английский философ Эрнест Андре Геллнер, происходящий из германоязычных евреев Чехии, определяет так: «Государство – это специализированная и концентрированная сила поддержания порядка. Государство – это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) – охрана порядка. Государство существует там, где специализированные органы поддержания порядка, как, например, полиция и суд, отделились от остальных сфер общественной жизни. Они и есть государство».66
Геллнер Э. Нации и национализм / Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1991. – С.28
[Закрыть]
В современных российских условиях «специализированные органы поддержания порядка, как, например, полиция и суд» не то, что не отделились от остальных сфер общественной жизни, а оказались самым что ни на есть плотным образом встроены в эти сферы, причем, как уже говорилось, на весьма выгодных для себя коммерческих условиях. Не только полиция и суд, но все мало-мальски нормативно располагающие административно-принудительными возможностями структуры уже много лет занимаются в России отнюдь не охраной порядка, а обеспечением собственных групповых интересов и интересов любых иных частных групп, готовых эти свои интересы подкреплять финансовыми вливаниями. А это, увы, означает, что «специализированные органы порядка» в России таковыми вообще не являются: они полностью перерождены и выполняют отнюдь не государственные функции. Это не коррупция, это именно полное перерождение, с абсолютным изменением целей и содержания деятельности.
Другое определение – родом из Голландии: «Государство – это независимая централизованная социально-политическая организация для регулирования социальных отношений. Оно существует в сложном, стратифицированном обществе, расположенном на определённой территории и состоящем из двух основных страт – правителей и управляемых. Отношения между этими слоями характеризуются политическим господством первых и налоговыми обязательствами вторых. Эти отношения узаконены разделяемой, по крайней мере, частью общества идеологией, в основе которой лежит принцип реципрокности77
Реципрокность (от лат. reciprocus – возвращающийся, обратный, взаимный, чередующийся) – взаимность, взаимообмен, взаимозависимость.
[Закрыть]».88
Claessen H. J. M. 1996. State // Encyclopedia of Cultural Anthropology. Vol. IV. – New York. – P.1255
[Закрыть]
Понимание данного определения, как представляется, зависит от того, что понимать под «регулированием социальных отношений».
Если, например, понимать это как деятельность, направленную на создание приемлемых социальных условий для подавляющего большинства населения, то под такое понимание современное российское «государство» подвести будет затруднительно. История последних двух десятков лет знает лишь одну очевидную и четкую цель социального регулирования в России: создание максимально благоприятных условий для сверхкрупного, причем преимущественно – крайне нетехнологичного, бизнеса. Данные приоритеты особенно прозрачно проявлялись во время кризисных для экономики ситуаций, когда суровая реальность заставляла сбрасывать маски: и в 1998-м, и в 2008-м гг. номинальные власти РФ в первую очередь бросались спасать крупный сырьевой и банковский сектор, нимало не заботясь ни о среднем и мелком бизнесе, ни – уж подавно – о населении. Доказательств – масса, но основное и самое очевидное лежит на поверхности: в обоих случаях дело кончалось девальвацией национальной валюты, то есть тем, что крайне выгодно сырьевикам и крайне невыгодно всему населению. И если в 1998-м году декларируемые объемы резервов ЦБ, которые можно было бы пустить на спасение рубля были действительно невелики, то в 2008-м этот объем позволял без особых проблем выкупить весь объем валюты, находящийся в России на руках и на счетах и, тем самым, не допустить резкого обеднения населения.
Если же под социальным регулированием понимать исключительно действия, достаточные для недопущения социального взрыва, то, в общем, хоть и с натяжкой, можно будет сказать, что российское государство свои функции худо-бедно выполняет; однако не стоит забывать о том, что в течение последнего десятилетия (и даже чуть больше) это происходит в условиях сверхвысоких цен на сырье и реального отсутствия как внутри страны, так и вне ее серьезных сил, заинтересованных в организации массового социального недовольства. Таким образом, относительное социальное спокойствие в России является следствием скорее благоприятных обстоятельств, чем государственных усилий; более того, есть ощущение, что в условиях названных приоритетов экономической политики и перерождения правоохранительной системы любой мало-мальки ощутимый толчок может это спокойствие быстро и необратимо нарушить.
Вот еще одно определение государства, автором которого является российский философ и социолог Л.Е.Гринин: «Государство есть особая достаточно устойчивая политическая единица, представляющая отделённую от населения организацию власти и администрирования и претендующая на верховное право управлять (требовать выполнения действий) определёнными территорией и населением вне зависимости от согласия последнего; имеющая силы и средства для осуществления своих претензий».99
Гринин Л. Е. 1997. Формации и цивилизации: социально-политические, этнические и духовные аспекты социологии истории // Философия и общество. – №5. – С. 20
[Закрыть]
Вполне закономерно, что определение российского ученого, базирующееся хотя бы отчасти на национально-традиционном понимании рассматриваемого вопроса, наиболее применимо и к нынешнему положению дел в управлении страной. Действительно, несмотря ни на что, нельзя не признать существование «достаточно устойчивой политической единицы, представляющей отделённую от населения организацию… претендующей на верховное право управлять… населением вне зависимости от согласия последнего». Здесь, однако, уместно поставить вопрос, который уже звучал выше: а организация ли это? А точнее даже: насколько едина эта организация? И еще: насколько предъявляемые ею претензии являются претензиями именно на управление населением, а не исключительно на доступ к природным ресурсам с целью личного обогащения и последующего, по мере необходимости, бегства вслед за полученными таким образом капиталами за пределы страны?
То же касается «сил и средств для осуществления претензий». Весь вопрос в том, каких претензий. Если – на личное обогащение, то – да, на это сил и средств пока хватает. А вот на управление, да еще с горизонтом на несколько десятков лет… Какие же тут могут быть силы и средства – при полном перерождении в сервисно-коммерческие лавочки всех внешне государственных инструментов этого управления?
Ну а это определение поколению «за сорок» хорошо известно: «Государство есть машина для угнетения одного класса другим, машина, чтобы держать в повиновении одному классу прочие подчинённые классы».1010
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. – 5 изд. – Т. 39. – М.: Политиздат – С. 75
[Закрыть]
Определение Ленина, как, собственно, и всех марксистов вообще, естественным образом, базируется на теории классовой борьбы как основы и двигателя общественного развития. По этой причине, марксисты в принципе не рассматривают государство с точки зрения допущения для этого явления каких-либо содержательных задач. Государство рассматривается исключительно как аппарат насилия. Изначально речь шла о «капиталистическом государстве» как аппарате насилия собственников средств производства. Российские большевики-марксисты – и в теории, и на практике – оставили за государством эту функцию и в новом, постреволюционном государстве, где господствующим классом был объявлен класс не-собственников; они просто повернули острие насилия в противоположную сторону.
В своей прямолинейной упрощенности марксистское понимание государства, в принципе, может быть легко вписано в любую реальную ситуацию. Поскольку определенный уровень насилия в обществе в любом случае необходим для поддержания элементарного порядка и в разных формах это насилие в обязательном порядке присутствует в любой исторический период и в любой исторической ситуации (так, например, разгул рэкета и бандитизма в 90-е годы в России, в условиях полной деградации силовых структур, также был своего рода формой санации), стало быть, любую ситуацию вполне можно рассматривать с точки зрения присутствия в ней некой формы государственности.
Однако применение классовой теории по отношению к нынешней России (равно как, кстати, и к почти любой другой стране современного мира, существующего в условиях обеспеченного научно-технической революцией переизбытка товаров и услуг – «постиндустриального общества» – и тотального взаимного проникновения посредством совершивших молниеносный скачок вперед медиасистем – «информационного общества») является крайне схематичным. Эта теория была вполне актуальна в условиях классического промышленного капитализма 19-го века, когда социально-вертикальная мобильность была практически равна нулю: так, родившись в пролетарских трущобах или в деревенской глуши, люди, за редчайшим исключением, проводили там всю свою жизнь; в свою очередь, в высшие слои общества также не происходило почти никакого притока свежей крови. Так было в Европе, так – уж и подавно – было в России. Сейчас же ситуация совсем иная. Уровень общественной миграции – как горизонтальной, так и вертикальной – очень высок; неизбежно и в элите, в среде, имеющей доступ к финансовым и властным ресурсам, «текучесть кадров» весьма значительная; единый, осознающий четко свои интересы класс в этих условиях просто не может сформироваться; его действия по обеспечению приоритета своих интересов распадаются на множество частных течений без общего русла, а «аппарат насилия», в итоге, применяется в большей степени для частной конкурентной борьбы, а не для обеспечения интересов широкого класса. Класс «не-собственников», в свою очередь, из-за столь высокой мобильности, несмотря на значительное повышение уровня образованности по сравнению с 19-м веком, вообще оказывается неспособен на какое-либо осмысление калейдоскопа все ускоряющихся вместе с информационным обменом событий: все его свободное время, а в итоге, и всю жизнь, съедают различного рода коммуникационные симуляторы и виртуальная реальность.
В этой связи, возьму на себя смелость утверждать, что государство как аппарат насилия одного класса над другим в современном мире в принципе не может существовать; и уж тем более не может этого быть в России, опять же с учетом уже неоднократно упомянутого перерождения систем правопорядка.
