Текст книги "Оракул Вселенной (Путь равновесия)"

Автор книги: Александр Соболь

Соавторы: Валерий Шпаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Я слышала об этом случае. – Голос Джоанны дрогнул, но отнюдь не от смеха. Зоров взглянул на нее, и его поразила перемена, произошедшая в ее лице. Удивление, боль, обида плескались в огромных глазах… – Я не понимаю, Александр, не понимаю, как вы можете веселиться?! Когда гибнут ваши друзья и когда любой вылет для любого из вас может стать последним?! Объясните мне это?

Зоров непроизвольно коснулся руки Джоанны.

– Успокойтесь, пожалуйста. А объяснение очень простое, даже банальное. База, полная тоски и траурных рож, была бы хуже любого ада. С такими настроениями лучшие из лучших мерли бы, как мухи, в самых простых ситуациях. Вот вам доказательство «от противного», как говорят математики. Теперь чуть по-другому. Там мы все равны. Никто не знает, чей черед идти на рандеву с костлявой. Ни у кого нет преимуществ, ни у кого нет «блата». Там это не проходит. Поэтому мы в равной степени имеем право на все. В том числе и на веселье. Скажу больше – более всего на веселье. Это не парадокс. Мы обычные люди – но мы и не совсем обычные люди. Профессия накладывает отпечаток. Мы ощущаем это – и не хотим этого. И тогда остается только юмор и смех. Это то, что позволяет нам остаться людьми и не выродиться в касту неких суперменов. У нас очень сложное отношение к собственной профессии. Мы и любим ее, и ненавидим, и гордимся… конечно, каждый из нас ощущает определенную элитарность своего положения. Тут и баснословные премиальные, и восхищенные взгляды юношей и девушек, и многое другое. На отдыхе некоторые из нас любят порой изобразить этаких сорвиголов, которым сам черт не брат… есть такой грех. Но никто и никогда не переступил и не переступит определенной черты… Знаете, чего мы боимся больше всего? Не смерти, нет – отчуждения. Поэтому и ведем себя на людях не всегда… адекватно, чтобы не дай Бог не показать собственной ущербности. Вы удивлены? Разве бывают ущербные супермены? Увы, они есть. Я открою вам тайну: уже через несколько лет работы в Десанте утрачивается способность к ощущению и восприятию нормальных для обычного человека психоэмоциональных полутонов. Только – надрыв, только – предельный накал эмоций, только – полное напряжение всех сил. Человеку, который долго смотрел на солнце, не доступно богатство цветовой гаммы. Исключения? Бывают, как и из любого правила… Очень редко. В общении с обычными людьми десантник либо надевает маску и играет какую-либо роль, а попросту говоря, валяет дурака, либо, говоря образно, застегивается на все «молнии» и пуговицы, держа себя в броне постоянного самоконтроля. Потому-то и не любим мы долго находиться в нормальном обществе, предпочитая или одиночество, или тесный мирок Базы, где с нас слетает вся шелуха и мы становимся самими собой, и тогда мы хохочем по поводу и без, подначиваем друг друга, режемся в разные дурацкие игры и глушим контрабандный спирт, никогда, впрочем, не забывая пролить несколько капель на стол – за них, ушедших. Только делаем мы это молча, потому что даже там, среди своих, эта тема – табу. И скорбь свою никогда не показываем, глубоко-глубоко в себе храним, наглухо закрываем, от себя в первую очередь. Своеобразный защитный рефлекс, очень полезный. Ситуация – сегодня он, а завтра, вполне вероятно, ты – диктует свои правила. Не новая ситуация, кстати. Количеством войн дьявол человечество не обидел, а на войне как на войне… сплошь и рядом подобная ситуация получается. И колокол твоей души, звоня по погибшим, звонит и по тебе… Это гениально Хемингуэй подметил. А собственные поминки – препаршивая штука, от них прямиком к настоящим. Поэтому, чтобы работать и выживать, чтобы уходить и возвращаться, заставляешь себя забывать… хотя бы на какое-то время. Навсегда не получается, да это и хорошо, пожалуй, что не получается. Вот так, Джоанна. Наговорил я много разного, а вот сумел ли объяснить толком, не знаю.

– Я догадывалась… о многом. Хотела услышать подтверждение, так сказать, из первых уст. Видите ли, Энрико очень мало говорил о своей работе и своих… проблемах, так что мне приходилось много додумывать самой. Спасибо вам, что подняли завесу… столь ревниво оберегаемую. Даже не знаю, почему вы именно мне все это рассказали.

– Вы первая приоткрыли свою душу. Мне захотелось сделать для вас что-то подобное. К тому же, уверен, вы имеете на это право.

– Еще раз спасибо. Я хоть и о многом догадывалась, но кое-что из рассказанного вами оказалось… весьма неожиданным. Но есть вещи, которые я по-прежнему не понимаю. И главная из них: ради чего гибнут люди – и какие люди! Неужели есть цели, оправдывающие человеческую смерть? Или у нас по-прежнему цели оправдывают средства? И щепки летят, коль лес рубят?

– Вы задали исключительно трудные вопросы. Я не готов пока ответить на них в полном объеме. Но кое-что скажу. Возможно, на генетическом уровне в человеке заложено неистребимое стремление к движению вперед – в широком смысле. И никакие опасности – даже смертельные – не могут остановить его на этом пути. Зачем первые мореплаватели на неуклюжих плотах и утлых суденышках пускались в путь от родных берегов, не зная, что ждет их за чертой горизонта, и не имея представления о громадности Мирового океана? Зачем уже на более совершенных кораблях, но так же беспомощных против ураганов и других бедствий, моряки средневековья устремлялись на поиски неведомых земель и в кругосветные путешествия? Почему так манил человека в конце концов покоренный воздушный океан? Почему человек достиг полюсов, дна морских впадин и вершин казавшихся неприступными горных исполинов? Почему, наконец, шагнул к звездам? Это риторические вопросы, Джоанна, но согласитесь, что в них много общего с вопросами, которые волнуют вас.

– Много, да не все, – упрямо тряхнула головой Джоанна. – А даже если и все – вас что, полностью устраивает положение вещей? В частности, то, что касается гибели людей?

– Гибель людей не может устраивать никого и ни при каких обстоятельствах. Но это – восприятие смерти, причем субъективное. А объективно смерть происходит, как к этому ни относиться. Рано или поздно умирает любой человек, и это правило без исключений.

– Это схоластика. Я говорю о гибели преждевременной и преднамеренной.

– Ну, во-первых, смерть преднамеренная есть преступление. Что касается преждевременной смерти, то главное здесь – принципы добровольности, свободы выбора и здравого смысла. Сможете ли вы упрекнуть врача, привившего себе смертельный вирус, дабы отыскать лекарство и спасти сотни и тысячи людей?

– Смогу, если ситуация оставляет другие возможности. При современном уровне медицины подобная фантазия врачу даже в голову не придет. Можно поискать альтернативу и десантным исследованиям планет.

– В свое время живых десантников пытались полностью заменить автоматами. К сожалению, ничего хорошего из этого не получилось. На Сцилле угробили восемь «Фениксов», чудо автоматов высшей защиты, управляемых суперкомпьютерами с фантастическим быстродействием и громадной памятью. А произошло все потому, что автоматы столкнулись с очень интересным и в то время неизвестным физическим эффектом, получившим впоследствии название «хронополярного выверта». Автоматы спасовали перед неведомым, а десантник Теодор Храмов благополучно исследовал феномен, который теперь во всех учебниках называется «хронополярным вывертом Храмова – Уилкинсона» – по именам соответственно первооткрывателя эффекта и физика, обосновавшего его теоретически.

– Что ж, возможно, вы и правы. Но… ум понимает, а сердце не принимает.

– Как ни странно это звучит в моих устах, особенно после всех мною приведенных доводов, мое сердце испытывало и испытывает нечто подобное. Возможно, поэтому я и ушел из Десанта.

– Ушли? По собственной воле? – Джоанна спросила так, будто ослышалась.

– Да. По собственной воле, хоть и после долгих и довольно трудных колебаний. Вас интересует причина?

– Признаться, очень. Я хочу понять человека, добровольно оставившего Десант. Энрико говорил, что сделать это практически невозможно. А его друг Витольд Рунге как-то проговорился, что это сильнее любого наркотика. Можно, мол, еще бросить Десант после двух, максимум трех лет, да и то…

– Мой десантный стаж – шесть лет. Что в моем случае составляет 1646 плането-часов штатного режима.

– Это же больше четырех лет! Вы все сильнее удивляете меня. А кто у вас был командиром?

– Джон Хоггинс.

– Постойте… Это же группа «Ниагара»!

– О, вам знакомо это название?

– Да кто же не знает Большого Джона и его «Ниагару»?! Еще Энрико с восхищением отзывался о вашей работе, а Витольд так вообще называл «Ниагару» суперэлитной группой Планетарного Десанта.

– Насчет «суперэлитной группы» – явное преувеличение. Да, мы были на хорошем счету у руководства, нам поручали, как правило, ответственные и трудные задания. Возможно, нам чуть больше везло, чем другим. Но главную роль в нашей группе играл, конечно, командир. Джон – замечательный человек и великий десантник. О его интуиции до сих пор легенды ходят.

– Он жив, насколько я знаю?

– Да, ушел в отставку по возрасту, в сорок пять лет. Сейчас он первый заместитель начальника отряда.

– Теперь расскажите о себе.

– Мое решение уйти из Десанта было трудным, как я говорил. Кстати, на эту тему я много раз беседовал с Джоном, и в конечном итоге он согласился со мной.

– Даже так?

– Да. Он убедился, что я не могу реализовать себя в Десанте в той мере, какую требует мое естество.

– Я не совсем понимаю… – Джоанна закусила губу, лоб перерезала тонкая вертикальная морщинка.

– Это трудно объяснить. Попробую по порядку. По образованию я астрофизик, некоторое время работал по специальности, небезуспешно, так как защитил докторскую диссертацию и даже получил серебряную медаль Академии. Однако исподволь во мне начала накапливаться некая энергия, она требовала выхода, а занятия теоретической астрофизикой такового дать не могли. Я помучился немного… и подал заявление в Планетарный Десант. После двухлетней спецподготовки – вначале в Высшей школе имени Армстронга, а затем в группе Ямото Сузуки – меня зачислили в отряд. Первое время я был по-настоящему счастлив. Переполнявшая меня энергия, казалось, нашла достойную точку приложения, после каждого выполненного задания я испытывал наслаждение; нечто подобное, наверное, ощущает альпинист, покоривший неприступный горный пик… Смутное неудовлетворение настигло меня где-то на четвертом году работы в Десанте. Некоторое время я не обращал на эту «блажь» внимания, пока… пока не вынужден был обратить, скажем так. Как передать свое тогдашнее состояние? Так, наверное, мог бы чувствовать себя запущенный на мелкий каботаж десантный звездолет сверхдальнего радиуса… Внутреннее неудовлетворение не могло не вылезти наружу: я стал замкнут, раздражителен и, что хуже всего, начал неоправданно рисковать на заданиях. Тогда и состоялся первый разговор с Джоном на эту тему, первый в длинной цепи, которая и закончилась моим рапортом и весьма необычной резолюцией Хоггинса: «Сожалею, но считаю необходимым рапорт удовлетворить». Так я ушел из Десанта.

Зоров замолчал, устремив слегка затуманенный взор в перспективу пустынного туннеля с редкими прохожими, куда несла их, тихонько пощелкивая, самодвижущая лента. Он вспомнил лихой «прощальный банкет» на Плутоне, когда энергетик Базы, черноглазый носатый Левон Шенгелия по прозвищу Хрящ ухитрился в сменном ремкомплекте с тау-линзами протащить через частокол бдительных кордонов целых двенадцать литров спирта-ректификата, и вся десантура к чертям перепилась и после тихого Содома и Гоморры рухнула в нирвану… А на следующий день вернулся на Базу звездолет «Мираж» с группой «Порыв», которая недосчиталась двух человек, и банкет превратился в поминки, и хмурые десантники молча сидели за длинным столом в «кают-компании», допивая остатки спирта, и тогда Зоров едва удержался, чтобы не порвать свой рапорт… Колодцы памяти неохотно отпустили Зорова. Он встрепенулся, рывком вынырнув из прошлого, виновато взглянул на Джоанну, молча взиравшую на него своими глазищами, и пробормотал:

– Извините, Джоанна, кое-что вспомнилось…

– Что-то необычное, приятное и неприятное одновременно, так?

– Вы угадали. Вспомнил, как меня провожали из отряда… и как раз в это время не вернулись двое наших товарищей.

Они помолчали.

– Вы не хотите больше рассказывать? – тихо спросила Джоанна.

– Да нет, почему же… Уйдя из Десанта, я перепробовал много занятий, даже писал светомузыку и гонялся на транссолнечных яхтах… Каждый род деятельности затрагивал какую-то одну, максимум несколько струн моей души, если позволить столь высокопарное сравнение. А симфония… симфония все никак не получалась. Чувство, что я способен на что-то большее, порой обострялось до болезненного надрыва… Я физически ощущал ток безвозвратно уходящего времени… и тогда буквально не находил себе места. Так продолжалось довольно долго – до самого последнего времени.

– Вы хотите сказать, что нашли то, что долго и безуспешно искали?

– Пожалуй, да, – медленно проговорил Зоров, сузив глаза. И вдруг увидел убегающий в бесконечность трос под ногами, огнедышащую бездну внизу, смертоносный каменный град с непроницаемо-черного неба… и повторил: – Да.

– Любопытно. – Джоанна подняла брови и широко распахнула ресницы, от чего глаза и вовсе разлились на пол-лица.

– К сожалению, я не могу пока подробно рассказать о том, чем занимаюсь в настоящее время.

– В настоящее время, если не ошибаюсь, вы ищите развлечений в компании с малознакомой женщиной, – усмехнулась Джоанна. – Причем так заболтали ее, что она пропустила нужный поворот и теперь сама не знает, куда их занесло.

– Малознакомая женщина сама виновата, что ей до такой степени удалось разговорить малознакомого мужчину, – засмеялся Зоров. – Неужели мы в самом деле заблудились?

– Увы, это так, к моему стыду! Но что поделаешь, если за десять лет работы на станции я не удосужилась побывать в этом месте. Сейчас посмотрим на указатели… Ага, через пятьдесят метров будет гравилифт, и мы сможем выскочить на нужный нам уровень.

– Отлично! А могу я поинтересоваться, что выбрали вы для непроходимого дилетанта в вопросах праздного времяубивания?

Джоанна улыбнулась.

– »Праздное времяубивание», как вы выразились, имеет определенный смысл как эффективный фактор психологической разгрузки. Кроме того, оно может быть просто приятным… Сюрприз, который я для вас приготовила, – универсум «Парящие звезды»! Там можно и поужинать, и потанцевать, причем не только традиционно, но и самым экзотическим образом.

– Согласен. Особенно заманчиво звучит упоминание об ужине.

– О, я накормлю вас превосходными испанскими блюдами! Или вы предпочитаете русскую кухню?

– Я всеяден. Особенно когда голоден, – усмехнулся Зоров.

Кабина гравилифта, повинуясь набранной Джоанной программе, доставила их прямо в фойе универсума. Они очутились у входа в огромный зал в виде сильно вытянутого эллипсоида, с площадками и террасами, парящими просто в воздухе. Джоанна выбрала двухместный столик на живописной террасе, проросшей земными тропическими растениями, источавшими приятный аромат. Разместившись, Джоанна сразу принялась колдовать над пультом заказа, а внимание Зорова привлекло происходящее в центре зала. Суть он уловил сразу – в помещении плавно изменялась гравитация от обычной по периметру до полной невесомости в центре. Для танцующих пар и групп возникающие при этом новые, почти сказочные возможности имели последствия самые разнообразные. Если опытные танцовщицы и танцовщики использовали пониженную гравитацию для демонстрации головокружительных па и удивительных танцевальных связок и фигур, то большинство пытавшихся танцевать в непривычных условиях выглядели презабавно; в центре же зала завязалась фантастическая кутерьма и раздавались взрывы хохота.

– А мне здесь нравится, – сказал Зоров, с невольной улыбкой глядя на веселящихся людей. – У меня, каюсь, сложилось несколько иное представление.

– Ну, я привела вас в одно из самых безобидных мест. Есть тут и азартные игры, и «волники» весьма… гм… сомнительного содержания, и бойцовский зал.

«Волниками» называют гипнореали усиленного воздействия, способные возбудить определенные физиологические реакции организма, вспомнил Зоров. Интересно, насколько соответствует истине полученная им информация о «жестком контроле» над использованием здесь психотронной техники? Поинтересуюсь на досуге у Чалмерса, хотя скорее всего это вряд ли входит в компетенцию ОСК. А бойцовский зал? О таком вообще слышать не приходилось… Он спросил об этом Джоанну, занятую размещением на столе извлеченных из зева линии доставки тарелок и тарелочек с аппетитно пахнущей снедью.

– Вам знакома аббревиатура ДУИЧ? – вопросом ответила Джоанна после паузы, во время которой все было расставлено по надлежащим местам и изысканный стол достойно увенчала бутылка шампанского в ведерке со льдом.

– Естественно, – сказал Зоров. – Дистанционно управляемый имитатор человека. Мне приходилось работать с этими механизмами.

– Так вот, представьте себе зал с рингом в центре, на котором два имитатора лупят друг друга чем попадя… А если это зрелище уже не возбуждает, то можно посмотреть контактные бои людей.

– Развлечение на любителя, – пожал плечами Зоров. Но криминала здесь нет. Существует официальная спортивная федерация восточных единоборств, проводятся чемпионаты по каратэ, кунг-фу, кик-боксингу.

– Поединки, которые проводятся в обязательных защитных деинерционных костюмах, что полностью исключает риск серьезных травм. Так?

– Это известно всем, кто мало-мальски интересуется подобными видами спорта. Постойте, уж не хотите ли вы сказать…

– Да, здесь поединки происходят без всякой защиты. Смертельных исходов, насколько я знаю, пока удавалось избегать, хотя серьезные травмы бывают.

– Но это же запрещено! И чем занята в таком случае полиция?

– Она пытается что-то делать. Иногда даже облавы проводит, но поймать хозяев «аттракционов», как говорится, на горячем почти не удается.

– Но что-то надо же предпринимать!

– Что? Закрыть орбитальный комплекс? Насколько я знаю, против этого и социологи, и психологи.

– Я тоже слышал об этом. – Зоров мрачно кивнул. – Если уж зло неизбежно, то пусть оно будет хоть локализовано и контролируемо. Так они думают, во всяком случае, и даже пишут на эту тему диссертации.

– А вы как считаете?

– В плане локализации и контроля зла?

– Нет, в плане его неизбежности.

Я бы очень хотел ответить отрицательно, подумал Зоров. Я бы очень хотел сказать: «Зло можно уничтожить и жить вообще без зла». Но даже раньше я не смог бы сказать такого, ибо это противоречило бы духу той философии, в которую посвятил меня Сузуки-сихан. А теперь и подавно… Вслух он произнес:

– Мой великий учитель Ямото Сузуки как-то сказал, что победить зло нельзя, но с ним надо непрерывно бороться, и в этом смысл жизни. Если эти слова чуть-чуть обобщить, можно прийти к поразительно простой формуле: жизнь есть единство и борьба добра и зла. Это утверждение представляет собой некий синтез воззрений философов Востока о гармонии и единстве инь и ян, олицетворявших противоположные (темное и светлое) начала всего сущего, с евроазиатскими концепциями борьбы добра и зла и религиозной доктрины конечной победы добра как божественного начала. Однако сейчас не об этом. В формуле четыре существительных, определяющих пятое – «жизнь». Так вот, если допустить справедливость формулы, то очевидно, что жизнь невозможна, если отбросить любое из этих четырех определяющих существительных!

– О, да вы ко всему еще и философ! – хлопнула в ладоши Джоанна. – Поверьте, Александр, мне искренне жаль прерывать вашу глубокомысленную и очень интересную речь, но у меня сердце кровью обливается, когда я подумаю, что все это великолепие остынет и потеряет вкус! Давайте поедим, а потом я готова слушать вас хоть целую вечность.

– В принципе я сказал все, что хотел, – чуть смущенно произнес Зоров. – Без еды, кстати, жизнь тоже невозможна. И мы немедленно воздадим ей должное. – Он открыл шампанское и разлил золотистый искрящийся напиток по бокалам.

– За что выпьем? – Джоанна, лучисто улыбаясь, подняла свой бокал.

– Сегодня я заметил за собой неоднократные поползновения к чрезмерному умничанию, – сказал Зоров. – Это нехорошо, и я обязательно исправлюсь. В свое оправдание могу лишь сказать, что я оказался в плену вашего чересчур уж серьезного настроения. Поэтому тост, который я хочу предложить, очень традиционен и прост: за знакомство и за вас, Джоанна!

– Я согласна: за знакомство и за вас, Александр! – произнесла Джоанна. Возможно, чуть более серьезно, чем это предлагала ситуация. Нежный хрустальный звук поплыл под своды зала…

– Замечательно! Целую вечность не пила шампанского. – Джоанна поставила бокал и мечтательно вздохнула.

– Вы знаете, я тоже. Недавно, правда, в очень достойной компании пришлось выпить целую бутылку бургундского.

– Настоящего?! – ахнула Джоанна.

– Абсолютно убежден, что настоящего, – сказал Зоров. – В той компании подделок, суррогатов и «синтезухи» не употребляют.

– Ладно, мы люди скромные, обойдемся шампанским. Однако мы снова чересчур много говорим. Ешьте, ешьте!

На этот раз долго упрашивать Зорова не пришлось, тем более что он в самом деле проголодался, да и еда оказалась отменной. И вскоре – то ли превосходное шампанское и вкусные блюда повлияли, то ли воцарившаяся за столом непринужденная атмосфера оказала свое действие – почувствовал Зоров, что спали путы напряженности, спеленавшие все его естество с того самого мгновения, когда он обернулся на голос Джоанны. Да, он старался не подавать виду и, как ему казалось, вел себя непринужденно: что-то говорил, порой довольно интересно и убедительно, спрашивал, отвечал, философствовал, даже пытался шутить, улыбаться и делать комплименты… но путы держали крепко, и каждое слово, каждая мысль, каждый жест давались с трудом. В какие-то моменты он, правда, увлекался и забывал о путах, и тогда речь лилась легко, мысль была остра, оживало лицо и исчезала сухость во рту. Но длились эти моменты недолго, путы стерегли каждую паузу, чтобы напомнить о себе. И вот они исчезли, навсегда, насовсем, не лопнули, а растворились легко и почти неощутимо, и впервые за время их знакомства Зоров вздохнул полной грудью и улыбнулся безмятежно и открыто. Перемена не ускользнула от Джоанны.

– У вас изменились глаза, – сказала она, чуть наклонившись к Зорову. – Как будто вы из тени шагнули на солнце.

– Наверное, я очень вкусно поел, – рассмеялся Зоров. – А если серьезно, то подобного я не чувствовал со времен работы в Десанте. Знаете, когда после многочасового перехода где-нибудь на Кантосе или Андалуре возвращаешься на базу, сбрасываешь осточертевший скафандр высшей защиты и вытягиваешься в удобном кресле среди друзей в кают-компании…

– Неужели я оказала на вас столь ужасное действие? – Джоанна округлила глаза, в которых резвилась целая орава веселых бесенят. – Кантос, Андалур, скафандр высшей защиты… Бр-р-р!

Зоров старательно изобразил смущение.

– Я сказал это так… образно.

– Исключительно сильный образ!

– Ладно, воспользуемся более слабым. Скажем так: увидев вас, я почувствовал себя не в своей тарелке. А сейчас воспрял и духом, и телом.

– О, это гораздо лучше! И главное, реалистичнее: ведь чтобы почувствовать себя в своей тарелке, вам содержимое этой самой тарелки пришлось съесть! Как тут не воспрять!

Зоров посмотрел на пустую тарелку, стоящую перед ним, расхохотался и поднял вверх большой палец правой руки:

– Ну, Джоанна!.. Один-ноль в вашу пользу.

– Зачем же так? Я женщина строгая, но справедливая. У нас счет ничейный: один-один. Про осточертевший скафандр это вы хорошо сказали…

– Благодарю вас. Будем считать, боевая ничья в пользу прекрасного пола. А теперь предлагаю объявить перемирие, дабы до конца разобраться с шампанским и достойно завершить наш пир десертом!

– Возразить ну просто невозможно, – облизнулась Джоанна, глядя на аппетитную горку ананасовых крекеров. Когда крекеры исчезли настолько быстро и загадочно, что Зорову не досталось ни единого, он заметил, хитро взглянув на Джоанну:

– Теперь и у вас изменились глаза. Казалось бы, мелочь – какая-то там дюжина сладких крекеров, – но каков эффект!

– Да ну вас! – Джоанна прижала салфетку к губам, чтобы не прыснуть со смеху.

– Нет, правда, – сказал Зоров, глядя в смеющиеся глаза Джоанны, – вначале я увидел в них далекие, тревожные звезды, а теперь – теплые искры смеха… Замечательная и очень радующая меня метаморфоза.

Джоанна мягко коснулась руки Зорова.

– Если это и произошло, то благодаря вам, Александр, а уж никак не крекерам… которые, каюсь, слопала самым бессовестным образом. Кстати, я не только сладкоежка, но и чрезвычайно любопытна. Признайтесь, что вы прошептали, когда впервые увидели меня?

– Во-первых, не вас, а ваши глаза; всего остального в тот момент я просто не видел. А во-вторых, не скажу. Вы будете смеяться.

– Вы не правы. Что бы вы ни произнесли тогда, это шло от сердца. А над таким не смеются.

– Я не о том. Вы имеете в виду искренность чувств, а я – технику их изложения. Когда обычный человек хочет сказать что-либо о действительно прекрасном, он, как правило, впадает в грех высокопарщины и чрезмерных красивостей.

– Этим грешат многие начинающие поэты, – улыбнулась Джоанна, – и даже иные из великих не избежали сего… Так что давайте, не стесняйтесь.

– Ну ладно, – сокрушенно вздохнул Зоров. – Льщу себя надеждой, что критика не будет чересчур суровой. Так вот, увидев ваши глаза, я, как ни тщился, не смог отыскать сравнения более оригинального, чем «вселенные, полные звезд, озера мерцающей тьмы…»

– А вы знаете, для начинающего неплохо. И в самом деле напоминает отрывок стихотворной строфы. Констатирую проблески таланта, коей, при надлежащем прилежании и упорстве…

– Ну уж нет! – фыркнул Зоров. – Это было бы уже чересчур..

Джоанна рассмеялась, откинув голову:

– Не беспокойтесь, я не дам вам возгордиться. Александр Блок сказал гораздо лучше: «И очи черные, бездонные, цветут на дальнем берегу». Очаровательно, правда?

– Ну, куда уж мне тягаться с Блоком! Хотя, мне кажется, это звучало у него чуть иначе…

– Я знаю, в оригинале «синие». Но что делать, коль у меня глаза черные, а у Незнакомки Блока были синие…

– Вы знаете Блока?

– Немного. Вот послушайте, это оттуда же:

И странной близостью закованный,

Смотрю на темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль…

Чудесно, не правда ли?

– Это не только чудесная поэзия, эти строки едва ли не с абсолютной точностью передают мое состояние буквально несколько минут назад… Разве это не волшебство? И еще одно волшебное открытие я сделал благодаря Блоку: у вас отличный русский! Вы специально изучали его?

– Очень хотела прочесть в оригинале Пушкина, Лермонтова, Блока… По той же причине выучила французский. А вот на большее меня не хватило – так и застряла на четырех языках. Интерлинг, естественно, не в счет. И, если уж разговор зашел о языках, хочу попросить вас говорить со мной по-русски. Вам, надеюсь, будет приятно, а для меня – прекрасная практика.

– С удовольствием. Тем более что эта ваша просьба предполагает продолжение общения.

– Вас это… в самом деле радует?

Глаза Джоанны уже не смеялись, сполохи прежних тревог и сомнений затрепетали в темной бесконечности, наполнили ее знакомым мглистым мерцанием, а голос… таким голосом она читала Гарсиа Лорку. Лицо Зорова стала серьезным, даже строгим; он взял ее тонкие руки, холодные и безжизненные в эту секунду, сжал их между своими большими и теплыми ладонями с еще заметными рубчиками «кауфмановских» шрамов и очень мягко произнес:

– Джоанна, на этот вопрос может быть только один ответ, и этот ответ – да! А разве вы могли подумать иначе?

– Я ведь ничего не знаю о вас… о вашей личной жизни.

– Чтобы быть предельно кратким, скажу, что у меня ее просто нет. Женат не был. Серьезных связей с женщинами тоже не имел.

– Странно… Почему так?

– Пока был молод, были увлечения… Но все оказалось несерьезным, прошло. В Десанте дал себе зарок, такой же, как Энрико и многие другие. А когда ушел из Десанта… Даже не знаю, что сказать. Возможно, поиски, о которых я рассказывал, отнимали слишком много времени и сил… и меня хватало разве что на мимолетные связи. Но это было все не то.

– А сейчас – то? Или – что? Извините, Александр, но для меня это очень важно.

– Для меня – тоже. Я думаю, сейчас именно то. Что бывает в жизни только один раз. Но… я все-таки прошу немного повременить. Это слишком серьезно для меня, и я должен быть абсолютно убежден, уверен… Не для вас – для себя. Не знаю, поймете ли вы меня.

– Мне кажется, я вас понимаю очень хорошо. Вы из тех людей, которые не могут быть надежны на сколько-то там процентов, на 95 или 99. Только на 100. А для этого не должно быть ни малейшего сомнения, никакой самой ничтожной вероятности… Так?

– Так. К этому меня приучили в Десанте, и по-другому я просто не могу.

– Хорошо. Я подожду. Мне не привыкать.

– Ты… вы имеете в виду Энрико?

– Я давно хотела предложить перейти на «ты». А ждала я только Энрико. И других мужчин в моей жизни не было. Теперь вот появился ты. И опять надо ждать. Скажи хоть, как долго.

– Совсем недолго. Две недели. Может, чуть-чуть больше. Кроме прочего, мне необходимо за это время выполнить одно задание.

– О котором пока нельзя говорить?

– Да, это задание ВКС, и оно строго конфиденциально. Я взялся за него, поскольку оно требует разнообразных знаний и навыков, а такого рода работа как раз по мне.

– Но это не опасно?

– Ну что ты, это ведь не десантный рейс. Небольшая командировка за пределы Системы, которая, возможно, окажется… гм… даже комфортной.

– Тогда все в порядке.

– Мы куда-нибудь пойдем еще?

– Я ты хочешь?

– Я – как ты.

– Знаешь, я устала и хотела бы побыть одна. Столько всего произошло!

– Тогда и я отправлюсь домой. Ты проводишь меня на перрон?

– Конечно. Идем.

Когда они покинули универсум, была ночь по местному времени. Неярко светили одиночные плафоны, создавая в галереях и переходах таинственный полумрак. Навстречу им попадались редкие прохожие, в основном служебный персонал станции. Добравшись до нужного гравилифта, они спустя несколько секунд оказались на перроне.

– Перед тем как ты улетишь, – сказала Джоанна, – я хочу тебе кое-что сказать о своем настроении… в начале нашей встречи. Ты потревожил сон моей юности… прекрасный и горький. Поэтому я и вела себя так. Но сон растаял… а реальность осталась. И эта реальность – ты. Это я к тому, что тень Энрико никогда не станет между нами. Есть еще вопросы?