Текст книги "Рассказки конца века"

Автор книги: Александр Силаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Как жаль, – вздохнула Ольга Николаевна. – А уже начала иметь дурную привычку вас полюбить… Честное слово: я кое-что предвкушала. А вы опять танцуете от балды… Я думала, мы будем сотрудничать: вы бы спали, а я бы пекла оладьи, кормила вас… Знаете, как заведено в бывших семьях: завтракать по утрам? Потом еще на природу… Я думала, рано или поздно всегда наступает такой момент, когда людям тянется на природу. А потом наступает другой момент… Знаете, как бывает: развитие человеческих отношений? А еще интим. Ну личная жизнь… А вы? Что вы делаете? Берете и валяете дурака, носитесь по инструкции… Тимофей, чтоб не говорили разные люди, а вы все-таки долбоеб…

Тимофей, поигрывая копьем, обиженно сопел. Он вращал им в разные стороны и словно пытался чертить им на ковре: непонятно что. Судя по очертаниям, дурную трапецию… Казалось бы – зачем зрелому мужчине чертить на ковре гостиной трапецию, а тем более чертить ее неумело? – неисповедима душа топорника…

– Вы мне сетуете, Ольга Николаевна. А не лучше ли по-простому сказать, по-нашему: на хуя? Вы понимаете, какой вопрос я хочу задать, да?

– Нет, – презрительно ответила девушка. – Мне чужды ваши потуги сказать нечто умное… Говорите уж сырым текстом… Какой вопрос?

– Простейший: что вам до этого мальчика? Я понимаю, что вам платят деньги за его надзирание, но знаете, деньги все-таки изредка пахнут… У вас что, нет совсем лишних денег? На моей стороне закон, вы глазами-то не лупайте… Не только тот формальный, что на бумаге, но и тот, что в духе – не в букве. Только дуракам законы не писаны…

– Еще скажите, что на вашей стороне общечеловеческая ценность. Хотя бы одна… Или, например, зов традиции, голос крови… Вы продажный формалист. Отрабатываете свои мелкие деньги. Добро хоть за работу топорника немного платили… Это ведь так, хобби. Ходите и вставляете всем копье, а потом списываете по ведомости… Хуесос! Мерзавец! А я вам почти поверила… Морально готовилась печь оладьи… Искренне по утрам… Аутотренинг, то, се…

Случилось нежданное: Тимофей с отчаянным воплем метнул копье в книжные стеллажи. Следом метнулся вой…

– У-у-у!

Ольга Николаевна катала фантик и смотрела на такие дела с долей своего любопытства.

Тимофей, не теряя времени, поставил себя на колени. В таком виде он полз к ногам девушки. Хрипел какие-то звуки, иногда они складывались в слова, особо разбирались три: «девальвация», «любимая» и «психоз»…

– Ползите, ползите, – шептала Ольга Николаевна. – Будете знать, как затевать служебные игры… романист, бля… шиллер через жопу…

Наконец Тимофей уткнулся носом в колено. Из глаза скатилась немаленькая слеза и омочила черный чулок собеседницы – только это уже мелочи…

– Вы тонко подметили, что я, наверное, утонченный мерзавец…

– Почему же утонченный? Скорее утолщенный.

– Нет, я все-таки утонченный… пускай мерзавец, да. Местами и хуесос, как вы нелюбезно заметили. Но я прежде всего – человек. А значит, готов на все… на кое-какие недурные мыслишки… и делишки тоже хорошие… А? Или думаете – фикция? Думаете, душа на корню разъята? Я, милая, готов переплавить себя в мартеновской печи вашей критики… Так будьте же моей мартеновской печью, дьявол нас побери! Ольга Николаевна!

– Милая – это хорошо. Это значит, в вас осталась капля недурственного…

– Капля ваша! Слижите ее до последнего миллиграмма, – предложил Тимофей, и осекся: – но что я говорю, господи? Я брежу, Ольга Николаевна, честный крест – я брежу.

– Это ничего, – флегматично сказала девушка. – Знаете ли, бывает. Целуйте-ка мизинец, пока не поздно. А то весь шанс просахатите, как в кино про любовь… про старинную. Люблю мудацкие ленты, в них душа закаляется…

С этими словами она скинула тапочек и покорный Тимофей, стянув чулок, припал к мизинцу левой ноги…

– Ольга Николаевна, можно я опять выйду? – некстати подал голос Алеша. – В соседнюю-то комнату?

– Ну конечно, малыш, – улыбнулась она. – Только пиздуй по-скорому и не балуйся. Будешь баловаться, я тебе пастилы не дам… Ты ведь любишь пастилу, озорник…

Мальчик скрылся, а Тимофей сбивчиво бормотал:

– Я ведь тоже озорник, милая… Ну честное слово – тот еще озорник… Я вам все покажу и вы всему поверите… Вместе озоровать будем. Я ведь и пастилу люблю, чтоб вы знали… Мы такие мальчики. Только вас ценю еще больше… На порядки больше…

– Второй мизинец! – скомандовала Ольга Николаевна, и целование повторилась…

– Знаете, как это называется? – весело говорила она. – Если по науке новейшей? Это называется процедура… явленности чувства любви… Слышали про диспозитив сексуальности?

– Я хоть и Тимофей, – говорил Тимофей, – а предел имею. Не знаю я всего, матушка. Может вы чему и обучите… Не читал я Фуко, увольте… И Лакана я, темнота, близко себе не тырил… Даже Фрейда Зигмунда – ни хуя себе? – тоже не больно… Так сказать, милая, так сказать. Только ведь не за это людям дается, что они других людей по дури читают…

– Это верно. Но что же вы остановились? Или у меня не обыщется мизинчика под номером три?

Тимофей быстро понял и сменил ориентиры: теперь он мямлил во рту чужой мизинец правой руки.

Свободной лапкой Ольга Николаевна все так же катала фантик, слегка позевывая…

– Вы романтик, мой друг, – заметил она. – Бледный юноша со смущенным взором. «Хулибан» таких раком ставит. И профессии вы более не уместны… Осторожнее, мон петит ами – как бы вас, простите, не инициировали. Ну досрочно. Как сказали бы в СССР – по линии партии и правительства… Или по линии профсоюза? Я не помню это СССР, наше поколение уже ничего не помнит… Мы как дети, не помнящие иванов… подчас сукины – се ля вот… Ай, что же вы делаете?

Тимофей, встав на четвереньки, игриво кусал напарницу за мизинец, а затем покусывал за другие пальцы.

– Ну сущий козел, – сказала она с улыбкой. – Мой славный ручной козел… Одомашенный… Ну, козел, скажи девочке свое зычное бе-е-е.

– Бе-е-е, – покорно сказал Тимофей. – И чем оно не зычно?

– Действительно. Только я дама капризная, мне такого мало… Надо развлекать… Покажите лучше акробатический номер.

Ольга Николаевна с ногами забралась на диван, Тимофей же отошел в угол (видимо, заготавливая номер). В тот миг в комнату ворвался Алеша. В вытянутых перед собой руках он держал исторический предмет – пистолет марки ТТ, что некогда так любили русские убийцы по найму…

– Ай-ай-ай, шалунишка, – погрозила девушка. – И кого же ты, охальный заебанец, нынче хочешь убить? На сей-то раз?

– Мои предпочтения не меняются, – хмуро сказал Алеша, уперев ствол в сторону Тимофея.

– За что же нынче? Обрати внимание, мой стервец, твоя пися потеряла весь налет флера и актуальности… Она, сильно говоря, пребывает в забвении и отставке…

– Именно поэтому, – сказал мальчик. – Именно поэтому, Ольга Николаевна, я вскрыл сейф вашего супруга. Я ведь знаю, что там лежит пистолет ТТ…

– Черт возьми, господа! – рыкнул Тимофей. – Это становится интересным. У меня душа вернулась из пяток, с этой безумной речи… Поясни же свою мысль, малолетний… вот не хочу это слово говорить, а скажу: малолетний преступник. Или вы ничего не знаете о порядках – в медвежье-угловой школе тому не учат? Не знаете, что убить живое существо просто так, без доказательной базы – не с руки? Архискверное поведение. Надо быть отчаянным засранцем… За это, между прочим, тоже инициируют…

– Почему же, – спокойно сказал Алеша, – без доказательной базы… Нельзя быть таким, как вы, мутным дядей… Сначала вы заигрывали со мной, потом с Ольгой Николаевной – где же ваша порядочность? Где, – заорал Алеша, – верность избранному объекту страсти?! Где ваше честное слово?! А если я ревную?! Если я ревную тебя, говно?! Умри, несчастный! – с этими словами мальчик дрогнул, скосился, выстрелил. Тимофея толкнуло в грудь и повалило на цветастый ковер. Алеша приблизился и деловито разрядил пистолет вторично. Как взрослый человек – в голову… Перевернув неживую тушку Тимофея Ивановича Зарецкого на живот, оглядел огромную дыру в спине, с выдранным клоком мяса… Прихмыкнул. Причмокнул. И вдруг залился потоком горячих слез…

– Я их боюсь, – плакал он. – Трупов боюсь, Ольга Николаевна… Когда нас в классе на труп водили, я дорогою блеванул – ну правда… Вы мне верите? Как же дрочить-то буду – над свежим трупиком? Если я его до смерти боюсь… Я ведь сейчас блевану еще, чтоб вы знали – ровненько на ковер. Извините меня пожалуйста, если так ненароком будет, я не со зла, так сказать – с души просто… С души меня воротит, как взрослого человека… Посмотришь на такие кошмары и жить не хочется. Это ведь не кино уже. Это по делу… По жизни… Своими руками уменьшил число топорников, за такое вымпелы не дают… За такое, наверное, на общем слете инициируют…

Ольга Николаевна ободряюще потрепала его по щеке:

– Не плачь, малыш, не такое еще перемелется… Жизнь только начинается, ты пойми. А в жизни бывает всякое. Главное – ломоветь душой. Дурачок! Мастурбировать отныне не обязательно. Над свежей тушкой, хочу сказать. Это блажь, каприз, удел извращенцев… Кокнул кого надо, и привет родне… Ну скажи, кому сейчас с этого полегчает? Может быть, Тимофею Ивановичу?

– А мне сказали, что надо, – поднял зареванные глаза Алеша.

– Кто тебе сказал? Васька, наверное, Хрыч? Не верь ты ему, Алешенька. Васька Хрыч – дурак и отпетый враль… И мошенник… Даром что второгодник… Шпана он дворовая, твой Василий, и что с него взять? – шерсти клок?

– Не надо про Васю плохо. Вася мой заядлый товарищ по всяким играм… Мы с ним к Таньке Ромовой вместе ходим, он слева, я справа – или наоборот…

– К Танюшеньке ходи, это надо… Я к ней тоже в твои годы ходила – не без этого. А с Василием осторожно. Он тебя продаст, подведет, никогда не выслушает… Вася – он такой. Парень что не надо…

– Но почему?

– Вот подожди: он тебя научит… Почешешь репу, и все. Поздняк будет.

Альбом лежал, обнажив недорисованное: Деда Мороза. Приветливый старик пушил бороду и залихватски волок мешок. На сером мешке, как водится, алела надпись: «подарки». Он волок мешок среди сугробов и елок. Дело было в лесу; но елки были в гирляндах, цветных шариках и фонариках. Из-за елок смотрели разные звери. Как ни удивительно, даже слон… В чем-то шерстяном – так что, может, это был мамонт… Досрочно воскресший к празднику… Дед Мороз пилил в соответствии с табличкой на палке. Палка торчала из снегов, а слова над стрелочкой говорили: «к детям»… Позади Деда Мороза виднелся чей-то контур – недорисованный…

Над картиной было подписано: «Миф XX века».

Алеша тихо-мирно перестал плакать.

– Спасибо, Ольга Николаевна… Помогли…

– Мальчик мой, у меня к тебе личный вопрос… Только не пизди, солнышко – скажи правду, как бы горька она не было. Или сладка – мало ли… Ты действительного ревновал этого мандалая?

И Ольга Николаевна, ради большей ясности, пнула ногу погибшего Тимофея.

– Нет, – признался Алеша. – Я просто хотел умягчить его конец. Конец-то, между нами, тяжелый… Зачем гадить в последний миг? Пусть радуется, что из-за него готовы на многое… Пусть радуется, что даже такие дети… Это ведь хорошо, когда тебя любят дети?

– Очень хорошо, – выдохнула она. – Так вот ты какой, мой мальчик.

– Ну конечно, Ольга Николаевна. Конечно, я ревновал только вас… Не могу назвать это любовью… Детская навязчивость – самая нелепая. Вы согласны?

– Да! – крикнула она. – Миллион раз да! – и метнулась в сторону цепенеющего Алеши.

Сгребая его в охапку, она говорила следующее:

– Как мы этого барбоса… проучили, да?.. он материя, косная материя – недаром их в элите зовут топорники… Дух должен торжествовать… вытащить себя из дерьма… за уши… за нежные твои ушки… Вот увидишь, мой дивный мальчик… Ой!

Ноги ее мелькнули перед лицом Алеши. Глаза расширились, и реальность канула в них.

– Какой же ты все-таки дивный…

– А мы успеем? – он сморщил нос. – До прихода вашего, чтоб он не пришел?

– Супруга-то? Успеем, – весело сказала она. – Если не станем возиться с трупом. Пусть с ним возятся бандиты из службы края. Им за это уплачено…

– Тогда скорее лезьте…

И Ольга Николаевна полезла в шкаф за большой зеленой коробкой с тремя продольными полосами. Цвета они, эти полосы, были красного… По центру коробки был выписан равнобедренный треугольник, внутри его сиял глаз. Мудрый и все понимающий – даром что нарисованный на картоне… Она второпях подмигнула этому глазу. Алеша наконец-то радостно замычал.

г. Красноярск, 2002 год

Признания врага народа

Я хлопаю глазами и пою тягучую песнь акына. Что вижу, то и пою. Если вслушаться, то кажется, будто я очень злой. Однако это неправда: представьте, что вы видели Бога, а затем вам показали черта. И вот вы говорите, что у черта кривые рога и мятая задница, а вас упрекают, что вы не цените окружающих. Но, поверьте, любить чертей означает не любить многое другое. Не удивляйтесь: как честный человек, брызжу ядовитой слюной.

Теперь о сути. Позвольте, я объяснюсь. Я не русофоб, бросьте… я, наверное, даже фил. Конечно, фил. Это слабо и глупо – вообще быть фобом. Я просто не знаю, что за границей. Может быть, там гоблины и драконы. А может, педерастия и Мамай. Но у меня только два объекта: Россия и лучший мир, идеальное государство, нечто из сферы не действительного, но должного. Сравнение, сделанное в пользу мечты, поражает своей жестокостью: российская сборная – в теперешнем составе, на рубеже веков – продула со счетом 15:0. Вот тебе, бабушка, и аналитика «русофобства».

ЗИМА

Это где-то полгода. На севере – больше, на юге – меньше. На востоке – яро, на западе – так себе, евро-зима, сущий либерализм: сибирский ноябрь был бы в западных губерниях пиком холода.

Бывает, что к первому декабря люди уже порядком устают от долгой зимы… Однако нет денег свалить в Италию, как Гоголь или пролетарский писатель Горький. В спячку не впадается… То есть впадается – но это ничего не меняет.

Земля русская полнится отморозками – уж не климат ли виной нашим нравам? Попробуйте быть людьми, когда большая часть страны – ледяная пустыня. То-то и оно.

Красная рожа, водка, дурной стиль, точнее, отсутствие стиля – куда без них, если на улице минус двадцать? Француз бы, несчастный, помер. А мы ничего. Отморозим себе все и живем.

На дворе – пиздец. Так наш лаконичный мужик описывает реальность. Чтобы ни случилось, у нашего мужика – шиздец. Не клеится чего-то, братцы… Там и тут. Русскими словами не скажешь. Сезон, наверное, такой. Пиздец – обычное время года.

ПАЦАН

В основе лежит моральная категория. Посмотрите на пацанов: вот они единятся, смешав судьбы и сопли в одном стакане. Пацан считает, что не пацан – кусок барахла. Не пацан – чухло. Не пацан – явление другой жизни. Пацаны пьют за наших. Но дело не в стакане и не в соплях – дело, прости Кант, в моральном императиве…

Прав тот, кто дал тебе в морду. Скажи спасибо – пришла очередь, и тебя взяли в аттракцион. Бесплатно, ведь наши люди не крохоборы. Наши люди – энтузиасты.

Заехать ногой в живот – это не со зла, русский убийца, как виделось Достоевскому, в глубине души кроткий парень. Заехать – это шоу. А пацан – массовик-затейник. Если вы родились на этой улице, считайте, что вызвали его на дом.

Прав тот, кто вчера украл кирпичи. Зачем пацану кирпичи? Не спрашивайте – даст в морду.

Русские юноши в большинстве завидуют зэкам. Быть зэком – круто. Надо сделать все, чтобы стать зэком. Зэк – пацан, возведенный в степень, украшенный бантами и лентами. Говорят, что на зоне пацан реализуется полностью.

Впрочем, можно и не садиться. Дело вкуса. Главное, чтобы все знали: пацан идет.

Взрослея, пацаны становятся гражданами РФ. Граждане РФ помнят, что пацанские годы – лучшие. Наверное, у них есть на то свои основание.

Вменяемый юноша опасается назвать себя пацаном. Чуть растерянно озираясь, он ищет себе другой лейбл. Но лейблы не валяются на дороге.

Он догадался, что пацан – явление другой жизни.

Просветленный, он ходит среди людей… Потом, правда, он все равно станет гражданином РФ.

ГЕНЕРАЛ

Генералы делятся на козлов и патриотичных. Генерал-козел любит большую дачу. Генерал-козел знает, что дача – вечная ценность. Вечные ценности стоят того, чтоб положить за них три дивизии.

Патриотичный генерал любит родину сильнее, чем дачу. Он никогда не пожертвует людьми за второй этаж. Он, как истинный патриот, положит людей только за родину.

Многие говорят, что за родину умирать нужнее, чем за Иван Иваныча и его мансарду. Однако это дело вкуса. Знатоки божатся, что приятнее всего было умирать за Сталина. Впрочем, умирание за трапецию дарует оргазм не меньший. Можно умирать за трапецию много раз. А потом о тебе споют в песнях. Мы красные кавалеристы, и про нас…

Стать героем очень легко. Если по вине дурака взрывается нечто военное (самолет, пароход, луноход), считается, что все погибли за Родину. Ergo: дураки умножают число героев. Если бы дураков было чуть больше, мы все стали бы героями.

Что сказать о наших героях? На том свете их ждет Валгалла с неожиданным удовольствием: с утра до вечера они роют яму. С перерывом на обед. Ждут, пока в нее канет мировое зло. И так – два миллиона лет. Все по уши в гармонии.

Сверху машут лицами генералы. Лица – красные.

Впрочем, иногда среди генералов бывают люди.

МЕНТ

Почти генерал (см. ГЕНЕРАЛ), только с более узкими полномочиями.

Мент тоже может быть человеком. А кто ему запрещает?

Однако менты где-то похожи на людей, которых должны сажать. Чем похожи? Ментально. Набрались опыта, заразились… А еще у них такие же лица, не всегда, но такие же.

ВОДКА

Ритуальная жидкость для посвящение в наши. Своя баба – с которой спал. Свой мужик – с которым пил. Вопрос, кто более свой, остается в повестке дня.

Водка играет на Руси ту же роль, что пейот в описаниях Кастанеды. Она открывает двери в особый мир. Это целый континент неописуемых размеров. Правда об этом континенте и есть тайна русской души.

География континента легче всего поясняется анекдотом. Пяточок встречает ослика Иа: «Ну ты зря вчера не пришел. У Винни Пуха такое было – все напилось, передрались, перетрахались…» – «А много вас было?» – «Я да Винни».

Старые законы – социальные, психические, вообще любые – в этом мире забыты. Тебе все простят, если это было по пьяни. Но не обольщайся. Повтори это трезвым, и общество придет к выводу, что ты конченое животное. Бутылка водки – это индульгенция. Это искупление того греха, который ты, возможно, совершишь…

Спотыкаясь, идет мужчина. Из кармана торчит горлышко индульгенции. Не суди, да не судим будешь. Не суди, козел!

Алкаш – это ругательство. Иногда им ругаются алкаши. Иногда, напротив, с гордостью: «я – алкаш! Я – мать вашу… Я – Тиглатпаласар»…

Наш трезвенник тоже не пребывает в гармонии. Иногда он – маньяк и тоталитарный хрен. Он не верит в русскую индульгенцию. Он верит, что употребление вина – сатанинский культ. Все пьют, чтобы сделать ему плохое. Обычно он прав. Но все равно – так нельзя.

Кто-то крепче телом, а кто-то духом. Национальный тест легко выявит архетип. Если человек сначала несет хрень, и лишь потом блюет, то завидуешь недюжинному здоровью. А вот если сразу блюет, то это говорит о духовной силе.

Как видим, все люди четко делятся на две группы. Наконец, есть богатыри, не подающие известных симптомов. Но с ними все очевидно: ребята не умеют расслабиться.

ЧУБАЙС

Это символ.

С одной стороны, вроде администратор (говорят, еще вор). С другой – символ. Только у нас администратор может стать символом.

ТЕЛКА

Ничего, пацаны, ей нравится.

Телки, подражая гусарам, не берут денег.

Телки живут не только в русских селеньях.

БАНДИТ

Наиболее симпатичный в народе представитель элиты.

Если человек не просто богат, а богат согласно закону– это, как всем ясно, двойная наглость. Жизнь по морали кажется утонченным издевательством над людьми. Мы тут с голоду… а он кичится, что позволил себе роскошь не воровать?

Бандит – другое дело. С одной стороны, он, конечно, сука. С другой – в этой суке много родного. На его месте так поступил бы каждый. Бандит вырос из подворотни. Но ведь и народ не упал со звезд.

Бандит романтичен, но в тоже время понятен и прост. Ясно, что парню немерено повезло. Говорят, что раньше дети хотели быть космонавтами. Теперь те дети выросли и стали лохами. Лоханувшись, они удивленно смотрят на новое поколение… Глаза – дикие. Новое поколение хочет в мафию. Бандит, по мнению соцопроса, популярнее космонавта в пятьдесят раз.

Если бандит помогает бедным, то он – лучший кандидат в президенты.

Я не вру. Газета «Завтра» рассказала в передовице, что рэкетиры спасут Россию. Потому что рэкетир чаще бывают в церкви, чем нормальный капиталист (кстати, это правда). А еще рэкетиры ближе к народу. А еще рэкетиры – русские. Точнее сказать, не евреи.

Популярнее бандитов только актеры. Может быть, еще и певцы.

Неужели совсем кранты? Не совсем: бандит лучше гопникови урла. Нормальный человек может выпить с бандитом, но не станет пить с гопником и урлой.

Почему? Ответ прост. Бандит пойдет на все ради достижения своей цели: застрелит друга, сдаст корешей. Подумает, и закопает любовницу. Всплакнет, может быть.

На все – ради цели. Нам говорили, что это худший тип человека. Нам говорили неправду, это средний тип.

Худший просто пойдет на все, цель ему не нужна. Поэтому он намного опаснее, хотя и намного слабее.

Я о ком? Я о нюансах русского бунта, также гопникахи урле.