Текст книги "Рассказки конца века"

Автор книги: Александр Силаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Гегемоныч

Гегемоныч был своим в доску, но побезобразить любил: то комсомолку за сараем снасильничает, но сопрет на свою делянку коллективный навоз, то еще какую-нибудь дрянь уворует. Окрестный люд давно собирался набить Гегемонычу его плутовскую рожу, но начальство никогда не давало добро. Зачем оно лелеяло гада? Ответ знали все. Потому что Гегемоныч – Ленина видел!

А раз так, то какой с пожилого человека спрос? Опороченные за сараем девки и комсомолки никогда не писали на проказника кляуз, а некоторые после совершенного с их пресловутой девичьей честью даже назначали ему свидания. Он был хоть и свинья, но видный мужчина (второго такого поискать, не сразу найдешь).

Бывало, стибрит этот козел у честного человека мотыгу или сеялка, тот выбежит к нему как обычно, в трусах и с занесенным топором, а Гегемоныч в ответ подло ухмыляется и глаголет: уж не хочешь ли ты, падла, ветерана загубить, который самого Ленина видел? У бедняги сразу опускались руки и топор падал в перегной или еще куда.

Однако мерзавец был мужиком своим: приходил, бывало, туда, где и без него весело, и странно так спрашивал: «А не выпить ли нам, ребята, за Ленина?» И ребята не подумавши начинали бухать за Ленина, с огурцом и с песней, и с ними сам нарком Эдуард. Первый стакан на халяву традиционно подносили Гегемонычу. И второй тоже. И все молча соглашались.

Самое мерзкое, что слыл он не только заядлым бабником, но и опытным скотоложцем: телок он любил во всех смыслах. Но все прощалось очевидцу! Например, разговаривать матерно на годовщине Октябрьской социалистической революции. Ведь все знали, чо на самом деле Гегемоныч не способен подумать о ней худого.

Самое потешное, что некоторые этого полудурка жутко любили, если, конечно, он воровал не их сеялки и совращал не их телок. Ведь славный в принципе поселянин, только бы не пил как лошадь, а хлестал как обыкновенный мужик.

Когда он выпивал, то сразу добрел: глаза его лезли на лоб, ноги и язык заплетались друг о друга, а руками он норовил шлепнуть зад подошедшей трактористки, отчего та обретала счастье и повышала производительность. Трактористки становились к нему в очередь с раннего утра, безбожно ревновали и часто устраивали из-за него дуэли, сшибаясь лоб в лоб на своих страшных тракторах, что наносило огромный ущерб народному хозяйству. Трактористок, конечно, не жаль – этих дурех сваливали в овраг за лесочкам и они спокойно гнили до зимы. Но трактора, наши народные и любимые трактора, оплаченные последней копейкой! Когда начальство поняло, что темпераментных женщин-трактористок от ревности и дуэлей не уберечь, оно начало экономить хотя бы на народном хозяйстве. Всем бабам отныне разрешалось устраивать дуэли только на вилах, в трезвом виде и с санкции райсовета. Кровь продолжала литься. Прекрасные девушки бились на вилах, на лопатах и даже на ведрах, но трактора больше не гробили. Душа кровью обливается, как подумаю о наших родненьких тракторах, они у нас такие железные…

Еще Гегемоныч обожал шутить над мальчонками. Остановит какого-нибудь огольца, ухватит за чуб и ласково шепчет на ушко: «слышь, а мамка твоя час назад окочурилась». Тот в рев, Гегемоныч в хохот. Ох и не любили же его матери малолетних детей! И если бы гад в свое время Ленина не видал… Ладно, о кошмарах не будем.

Ценил он и веселую прибаутку над местными старичками. По-свойски так шутковал. Подойдет, например, и скажет по большому секрету, что твоя старуха, дескать, тебе рога с Вальдемаром наставляет, причем в трудовое время и в особо извращенных формах. Те в панику, а Гегемонычу смешно, сам-то он свою супругу давно масонам на ящик водки сменял. Двое пенсионеров от таких шуткований на месте дуба дали, а ему все смешно, особенно когда он описывал, как Вальдемар старухе шампанское преподнес, а она ему, изменщица, пачку презервативов. Пенсионеры на этом месте просто умирали, двое, как уже было сказано, в прямом смысле. А Гегемоныч со смеха все помирал, помирал, да жаль, что так и не помер.

Любил он еще наряжаться мусульманином и пугать в таком виде окрестных хрюшек. Свинки нутром чуяли, как он их презирает, сильно нервничали, худели и в итоге становились невкусными. Подсобил Аллаху, собачий сын.

К собакам у него, кстати, отношение было особое, как и к кошкам. Он с ними экспериментировал, а если выражаться по-русски, то просто спаривал. Возьмет кобеля с кошечкой, бесстыжая его харя, и запрет вместе. Или посадит в один ящик кота и сучку. Особей он специально выбирал породистых. Ну запрет он их, бывало, сядет рядышком и давай ждать, стервец, когда потомство появится. За это, говорил он, мне Нобилевскую премию дадут, я на нее целый год просыхать не буду, а вам водяры не дам, потому что рылом вы не вышли премии пропивать. За такие слова на него обижались дико, прямо на кол посадить хотели. Ну что ты сделаешь человеку, который самого Ленина видел? Так он и ходил непосаженный куда надо. Но все утешались, что гибрида ему не вывести, хоть он нам и загадил мозги немецко-фашистским философом Хегелем, будто из единства противоположностей рождается новое. Умный был, барбос, хотел Хегеля на практике доказывать и нобилевскую получку пропить. Но мужики-то знали, что Хегель это одно, а кошка с собакой совсем другое. Из ящика он всегда доставал обоих исцарапанными, с умной рожей намекая на изнасилование. Но это он фантазировал, по-русски говоря – мозги гадил. Фантазер был хуже горькой редьки, стрелять таких надо.

Например, он врал, что когда Красной Армий командовал Буденный, он ходил с ним бить эсэсовца Маннергейма на Чудском озере. Но все знают, что Красной Армией завсегда руководил непосредственно сам Чапай, Маннергейма били не на озере, а в швейцарских Альпах, и не Чапай его там бил, а Суворов. И Маннергейм был не эсэсовцем, а наполеоновским маршалом. Думать надо башкой. Ври, ври, да не завирайся, как говаривал в свое время нарком Эдуард…

Страшная мысль иногда приходила ночью: если он так любил врать, то может он и про это самое? Почему бы и нет? От такого всего можно ожидать. Хотя это уже святое, а Гегемоныч вечные ценности уважал. У него даже портрет наркома Эдуарда висел. Он его, правда, потом на колесо сменял, но не мог же он совсем без святого? Так что от идеала не отколупывался, наш был, как родимый пенек. Сколько его супоросые жиды в агентуру не заманивали, так и не ушел, молодец. Не продался англичанам, и все тут. Даже за мотоцикл. А почему? Да потому что Родину признавал и наш был, как сибирский валенок, даже хуже. Сдал потом компетентным органам всю их супоросую ложу вместе с потрохами. Те супоросых повязали, а потроха оставили Гегемонычу – не в службу, а в дружбу.

…Занятный был вообще мужик. С козой умел в шахматы играть. Свяжет козу, чтобы та не утекала, и посадит за шахматную доску. Та, понятно, мыслить не может, потому что животное. Гегемонычу приходилось думать сразу за себя и за козочку. И при этом он еще ухитрялся всегда выигрывать. Не совсем, стало быть, дурак, хоть и Ленина видел.

А погорел по-дурному.

Начальство издавна размышляло, куда бы его, паскудину, подальше послать. И додумалось наконец. И послали Гегемоныча в пионерский отряд. А отряд был еще тот, якобинской закалки, все уголовники обходили его стороной и правильно делали. Пионеры – люди непредсказуемые. Когда у них краски не было, они, говорят, свой флаг кровью мазали, чтоб красный был, не побелел и не полинял. Кровь собирали по-вампирски, со всех встречных и поперечных, ходили с тазиком и разрешения не спрашивали. Одному донору такую дырку в животе расковыряли – целое ведро натекло! А еще говорят, что дети ленивы. Да не в жизнь. Такую дырку пробурить, это же уметь надо.

Тема его лекции была проста как полено, даже как полполена: «Я и Ленин». Но несчастный Гегемоныч с утра не выпил, поэтому был искренний и нетворческий.

Он зашел в класс. Пионеры ждали, одетые как положено.

На передних партах бухали с закуской и стаканами. Чуть подальше пили из горла без закуски. На задних местах покуривали косячок. В проходах лежали самые отчаянные активисты, с удовольствием покалывая себя в вену. Гегемоныч растерялся, он не знал, что так должно быть, что такие уж теперь времена. Невзирая на прибамбасы, он был все-таки старомодный дед.

– Ну видел я его, видел, – правдиво и без энтузиазма признался он. – Ну нормальный он мужик… Лысый, как все эти самые… Что тут рассказывать?

Из прохода поднялся худенький парень.

– Ты не понтуйся, старый, – посоветовал он. – Ты как есть перед пацанами говори. Ты знаешь, кто по натуре пионеры? Это такие пацаны, которые над всеми пацанами пацаны, усек? Скажи хоть, где видал пахана. Колись, не в падлу.

Хлопец потянулся за выкидухой, но не выдержал и упал в проход.

– Да в гробу я вашего Ленина видал, – честно заявил Гегемоныч.

Из под парты выскочил переодетый гебист и огрел бедолагу оглоблей по темечку. Чтоб, значит, не развращал красную молодежь. Мало кого он еще в гробу видел, за всеми не уследишь.

(Говорят, жил человек, у которого на груди была татуировка: изображение отца в гробу с надписью «там я тебя видал». Папа был еще жив. Таким образом сын отомстил ему за плохое обращение в детстве.)

Гегемоныч все отрицал, даже то, что работает на Америку. Дурачина хотел сказать, что видел Ленина один раз, да и то мельком, в Мавзолее. Но слово не воробей – вылетит, хрен поймаешь.

Его приговорили к пожизненному труду, круглый день и без опохмелки. Пару месяцев он помучился, но начальство не смогло терпеть его стон и вовремя назюкало местных. Нарком Эдуард самолично дал разрешение. С гиком и уханьем удальцы забили его камнями. До смерти. И похоронили.

На табличке написали, кто именно здесь зарыт, а рядом каждый чиркнул свое мнение об этом удивительном человеке. Местных телок, девок и комсомолок до сих пор охватывает стыдоба, когда они шастают мимо могилы, глядючи на всю эту срамоту.

P. S. Братки, вы меня извиняйте, если я коряво пишу. У нас в Красных Мормонах все такие, не я один. Был вот только один Гегемоныч, рубаха-коммунар, аж самого Ленина видел. Вот он подлинный Человечище, хоть и гад. Так и того порешили. Мы, дураки, надеялись после его кончины зажить лучше и веселее. Хрен-та! На то мы и живем в Красных Мормонах…

Как стать национальным героем?

Стать национальным героем не так уж трудно.

Иван Ратоборов стал им по двум причинам: во-первых, он никогда не носил с собой часов, во-вторых, он был сумасшедшим. Вот и все. Кроме того, он жил в картонной коробке, промышляя собиранием бутылок, окурков и хлебных корок. Но эти нюансы к его восхождению почти не относятся.

Он мог если не купить часы, то украсть. Так легко ударить бутылкой любого прохожего, а затем снять часы. Подобная авантюра проста, тем более для него: Ратоборов всегда ударял бутылкой, когда нечего было есть (двоих невзначай убил, но это тоже не касается будущего успеха). Однако он никогда не снимал часов. Ему нравилось жить без них. Ему нравилось ходить по улицам от рассвета до полуночи и спрашивать у прохожих «который час?»

Когда просьбу выполняли, Ратоборов говорил «пожалуйста» и шел дальше. Однако через полчаса беспокойство начинало томить: оно росло, закипало и становилось невыносимым. Тогда он тормозил нового прохожего, повторяя вопрос. Если время сообщали, он опять говорил «пожалуйста». А вот если не сообщали, то Ратоборов зверел. Он сразу бил человека ногами в живот, не дожидаясь от него извинений. Когда человек падал, он с победным криком вставал ему ногами на горло. Когда вокруг начинала собираться толпа, Ратоборов стремительно убегал… Так он прожил в безвестности около года.

Но однажды случился весенний день, когда он шел, не чувствуя земли под ногами и солнца над головой. Он гулял, тронутый ясным небом. Ах, думал он. Ох, думал он. Вашу мать, думал он. И еще о многом другом… (Он родился философом, почти Диогеном наших помоек. Он любил думать, лежа на дне коробки, но увы: люди в ответ смеялись и безжалостно травили его ментами.)

Так он шел по талому снегу и не знал, что сегодня дойдет до Истории лучшем смысле этого слова. Ведь разбить голову об асфальт – тоже означает попасть в историю… Но Ратоборова, как мы помним, ждало настоящее.

«Который час?» – привычно спросил он встречного. Тот промолчал. Иван начал злиться. «Который час?» – повторил он уже с угрозой. Встречный сохранял тишину. Встречный был памятником. Но Ивана, конечно, не интересовали такие мелочи. «Который час, сука?» – заорал он и плюнул в лицо молчаливому. Отсутствие ответа возбудило его.

«Тварь, хренопуп, мурлодер», – кричал он, сбивая в кровь кулаки о камень. «Тебе все можно, да, тебе все можно? – орал он. – А я тоже человек». Общение не заладилось. Пустобес! Ебелдос! Хренятник! Наш герой умел выражаться сильно и по-мужски. Шизомет оттурбаненный! Процессор! Дуровей! Ратоборов кричал, Ратоборов бесновался, Ратоборов выражал себя в слове, не ведая, что слово есть логос, а логос есть божество, а божество есть… Хренятник! Получил, да? Выпал в осадок? Утрись, сопельмейстер хренов. Однако пустобес стоял мужественно. Да ты жид эсэсовский! Подонок не реагировал. Да ты у нас комсомольский сыч! Мурлодер стоял каменно, щедро потчуя Ивана своим презрением. Хвостохер, помелюк, морковник, семичлен, параш немытый, гондурасаво отродье…

Сотворив десяток снежков из талого снега, Ратоборов закидал ими противника. Тот даже не матернулся. Тогда Ратоборов решил унизить его всерьез.

Невзирая на людей и погоду, он расстегнул ширинку, извлек на свет последнее достояние пролетариата и окатил ноги памятника струей своей прозрачной мочи. Довершив задумку, он отошел и посмотрел на содеянное. Красота…

Люди вокруг ругались. Люди восхищались. Люди плакали. Рыдали. Смеялись. Стояли как вкопанные. Бегали как оглашенные. Кто-то сошел с ума. Кто-то поумнел. Кого-то от увиденного стошнило. Таких, кстати, было много. Кто-то почему-то заблеял. Кто-то начал цитировать стихи. Кто-то принялся мастурбировать. Таких тоже объявилось немало. Двое зааплодировали. Тогда трое достали ножи, а один – старинный двуручный меч.

Кто-то решил, что он умрет от увиденного. И кто-то скончался. А кто-то решил, что от увиденного он воскреснет к настоящей и цветной жизни. И кто-то в самом деле воскрес. Так было. Все это случилось – с занесением в протокол. Туда попали все: и плакавшие, и хохотавшие, и блевавшие, и ножи доставшие. Ратоборов тоже не укрылся от протокола. Только он, в отличии от других, успел вовремя убежать, бросив людей вокруг опозоренного памятника.

Как известно, памятники простым людям не воздвигают. Как и все памятники, он напоминал о жизни великого человека. Даже не просто великого, а величайшего в этой стране. Об этом не первый год твердила официальная пропаганда…

…а назавтра страна и ее пропаганда разошлись во мнениях – грянула революция. Величайший человек был назван ублюдком, а верящих в него объявили в лучшем случае дураками. В худшем случае их радостно вешали вдоль аллей, а ночью деловито расстреливали в подвалах.

Покончив с режимом, народ бросился на поиск героев. Как обычно, их доставали из лагерей, награждая овациями и должностями.

В тот день Ратоборов далеко не ушел.

«Выползай, гнида!» – крикнул полковник Штольц. «Руки на голову, пидармот!» – добавил майор Зубило. С радостным свистом контрразведчики вынули Ивана из картонной коробки…

Его привезли на допрос к психологам. Он плакал и говорил, что больше не будет. Но психологи били его железным прутом и с усмешкой говорили: не верим. Он вставал перед лаконичными на колени, но психологи усмехались еще злее.

Он клялся папой, мамой и Богом. Ему ответили, что к Богу он опоздал – согласно последним данным, Господь дал дуба. А папу с мамой еще найдут, чтоб они ответили перед нацией. Не по закону, конечно, а по справедливости. И когда они ответят по справедливости, сын их не опознает. А если родителей не казнят, то хотя бы стерилизуют, чтобы у них не рождались такие дети.

К утру версия была проработана: подонок завербован с одним условием – он должен совершить ЭТО. Год назад он сменил личину, поселился в коробке и начал готовиться. Ожидание заняло долгое время, но профессионалы никогда не спешат… В условном месте его ждал сообщник с билетом и документами, но оперативность Конторы помешала ему уйти. Родину, как это и положено, предали не бесплатно. Сумма, ждавшая террориста за океаном, оскорбляла своими нулями.

Осталось поименно перечислить всю агентуру.

Ратоборова привязали к стулу. Один из психологов, печально улыбнувшись, вынул свой инструмент. Другой вонючей лентой заклеил Ратоборову рот. Перед арестованным положили исписанные листы и синюю шариковую ручку. Он показал на пальцах, что готов подписать, но его неправильно поняли…

Через пару часов психологи узнали, что стряслась революция. Ивану рассказали чуть позже. К тому времени он казался вменяемым и звонко хлопал глазами в ответ на благую весть. Героя ласково гладили по лохматому темечку, а затем с песнями и анекдотами увезли в загородный пансионат.

На третий день новой эры тираноборца встречали с музыкой. Торжественный вечер победителей хохотал, гремел и обливался шампанским. Простого паренька ожидало вручение чего-то правительственного. О чудо! Впервые красивые женщины были не прочь отдаться, впервые серьезные мужики не возражали напиться с ним. Ратоборов ходил между столиков, приветливо озираясь по сторонам, а усталые старички вскакивали с мест и трясли его большую ладонь. Рыжеволосая дама уже третий раз подряд пила с ним на брудершафт. Бледный юноша регулярно подходил подергать за галстук. «Я ваш имиджмейкер», – робко объяснял он. «Не верь, он просто педик», – шептала ему рыжеволосая, пытаясь поцеловать в губы. Ратоборов кокетливо уворачивался, рыжеволосая делала вид, что сердилась, томный юноша делал вид, что он имиджмейкер. Здорово, думал Иван. Рыжеволосая дама прижалась к его груди, не забывая попинывать томного. С отчаяния юноша встал на четвереньки и громко залаял. Все засмеялись. Затем из литровой чаши по кругу пили коньяк. Затем танцевали. Затем на сцене появилась вице-президентская харя. Затем Ратоборов отстранил рыжую и строго направился к мужику в малиновой курточке. Он был один такой малиновый, остальные-то в смокингах, – оригинальность выделяла его из толпы. «А который нынче час?» – жестко спросил Ратоборов, пристально глядя в глаза малиновой курточке. Мужичок отрывисто сказал, что не знает. Ну ты и хвостохер, сказал Ратоборов. Я министр финансов в народном правительстве, уточнил мужичок. Врешь ты все, пустобес. Параш ты немытый, ясно? Мужик упирался в него мутным взглядом. Министр финансов не верил, что молодой человек общается с ним. Ратоборов молча потянулся к своей ширинке. Малиновый сначала не понял. А потом заорал.

Из-за этого его имя не вошло в учебники. Но вы же не отрицаете, что почти трое суток Иван был национальным героем?

Легкое преступление – гуманное наказание

– Вы признаете свою вину? – спросил судья.

– Нет, конечно, – лениво ответил мужчина, молодой и светловолосый.

– Вы могли бы рассчитывать на сорокапроцентную скидку, – напомнил адвокат.

– Да иди ты, – сказал обвиняемый.

Судья вздохнул и быстро заговорил:

– Как известно суду, вы обвиняетесь в легком преступлении сексуального характера, выраженному в пренебрежении к установленному законом регламенту. По свидетельству электронных средств наблюдения, вмонтированных в ваш диван, при совершении полового акта с вашей женой вами было допущено нарушение второго параграфа постановления номер двести пятнадцать бэ-аш регионального управления сексуальных проблем от тринадцатого января этого года, регламентирующего время акта. Суть совершенного правонарушения исчерпывается тем, что вы кончили на две с половиной минуты позже, чем вам рекомендовала областная инструкция. Смягчающими обстоятельствами являются эффективность вашего труда по месту основной работы, спокойные и доброжелательные отношения с товарищами, кроме того – незлоупотребление сильными наркотиками и отсутствие судимостей до этого дня. Можете ли вы назвать дополнительные обстоятельства в свою пользу?

– Жене тогда очень понравилось, – ухмыльнулся он. – Кайфовала, бедняжка.

– Это говорит не в вашу пользу, а о морали вашей супруги, – сухо ответил судья. – Кайфовать при нарушении инструкции – это тоже, знаете ли, подсудное дело. Вы должны быть благодарны нам, что мы не заметили ее соучастия.

Блондин покачивал ногой, разглядывая стены и потолок…

– Повторяю в последний раз: вы признаете себя виновным?

– Да ни черта, – отозвался мужчина.

– Суд учтет тон и лексику ваших ответов, – пообещал судья. – И если у адвоката и прокурора нет возражений, я начинаю формирование приговора. Как видите, все происходит на ваших глазах – я вношу обстоятельства дела и «Справедливость» определит…

Судья повернулся к компьютеру и застучал по клавиатуре. Желающие могли видеть, как он без ошибок заполнил таблицу, загнав в машину первичную базу данных. Программа решила, что этого мало. На экран посыпались вопросы, рожденные мертвой логикой «Справедливости»:

1). Часто ли подсудимый пользуется презервативом?

«Нет»

2). Сколько раз изменял жене?

«1» (Обвиняемый сказал, что ни разу, но улыбнулся и судья ему не поверил.)

3). Оскорблял ли суд нецензурно?

«Нет»

4). Сколько лет жене?

«26»

5). Лечился ли от импотенции?

«Нет»

6). Хорошо ли позавтракал в день суда?

«Да»

7). Образование подсудимого?

«Высшее гуманитарное».

С последним ответом экран мигнул и превратился в черный прямоугольник. Через пару секунд судья зачитал высветившейся приговор:

– В соответствии с законом вы подвергаетесь тюремному заключению на семнадцать с половиной часов и штрафу в размере трех четвертых дневного дохода. Апелляции не подлежит.

Мужчина расхохотался.

– Уведите осужденного, – сказал судья.

Поиск камеры занял пятнадцать минут, вплоть до тринадцатого этажа все помещения были заняты. Согласно закону, теперь ему оставалось сидеть немного меньше – всего семнадцать часов с четвертью.

В камере тюремные служители предложили сделать ему массаж, но заключенный послал их к черту. Открыл бар и выпил в полном одиночестве две бутылки вина. К вечеру ему надоело ждать, он уснул и был аккуратно разбужен вмонтированным над кроватью свистком. Его звали поиграть в волейбол с осужденными по более весомым статьям.

Ну их, сказал он, доставая третью бутылку.

Он глянул на циферблат и приготовился сидеть еще три часа.