Текст книги "Разглашению не подлежит"

Автор книги: Александр Сердюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава четвертая

Все было так, как сказал Трайзе. На следующий день Козлова привезли в Смоленск. Его принял, опять из рук в руки, разведчик в звании зондерфюрера класса «С». У него была польская фамилия, до войны работал в польской разведке, а как только в Варшаву вступили немецкие войска, переметнулся к фашистам. Доктор Пониковский одинаково хорошо говорил и по-русски, и по-немецки и в одинаковой мере ненавидел и тех, и других.

– Сегодня вы увидите свою школу,– сказал доктор Пониковский, сухо поздоровавшись с Александром Ивановичем.– Это недалеко, в двадцати километрах от Смоленска. Местечко Катынь. Но прежде чем явиться в школу, вы должны сменить фамилию. Там никто не будет знать, кто вы. Имя и отчество тоже сменим. Вы сами какую бы взяли фамилию?

– Не знаю… Цока не думал…

– Надеюсь, думать недолго будете? Попробуйте решить быстро, у вас, русских, большой выбор. Если хотите, я помогу. Я знаю несколько очень известных русских имен. Может, назвать вас Меншиковым? Звучит! Меншиков был сподвижником Петра. Возьмите заодно и его имя. Александр Данилович Меншиков. Подходяще! Под этой фамилией вы будете жить и учиться в школе, собственная вам больше не нужна. Смотрите не проболтайтесь. В тыл Красной Армии вас забросят тоже как Меншикова.– Пониковский помолчал, следя, какое впечатление произведет на новичка сказанное.– Должен предупредить: в школе от вас потребуют строжайшей дисциплины, послушания, беспрекословного выполнения приказов. Вы человек благоразумный, надеюсь, понимаете, о чем идет речь. Учтите и сделайте выводы. Дабы не было нежелательных последствий… Вопросы есть?

– Всего один: я хотел бы знать, как долго моя жена будет оставаться в Вязьме.

– Полковник уже дал указание подобрать ей квартиру в Смоленске. Для квартирмейстеров это не представит особых затруднений…

– Верю,– быстро ответил Козлов.

Пониковский продолжал:

– Встречаться будете раз в неделю. Порядок одинаков для всех. Не вздумайте отлучиться из школы без нашего разрешения. Убежать вам не удастся, пуля догонит. Но дело не в этом. Нам нужна конспирация, поняли? Как у вас с язычком? Умеете держать его за зубами?

Пониковский был лет на пять моложе своего шефа, выше полковника ростом, в его черных, не умеющих улыбаться глазах таилась жестокость. Он не заигрывал, не льстил, точно ему было все равно, получится из пленного советского командира немецкий разведчик или нет. Впрочем, лично он с первой же минуты встречи с Козловым пришел к выводу, что не получится. Об этом впечатлении доктор Пониковский доложил шефу по телефону, как только приехал в Катынь.

Всю дорогу до местечка Катынь Пониковский молчал. Он сидел рядом с водителем и смотрел только вперед. Его коричневая, с глубокими бороздками морщин шея чем-то раздражала Козлова. Может быть, своей неподвижностью? Или схожестью с бычьей? «Вот с кем опасно остаться один на один»,– подумал Александр Иванович.

Через полчаса по правую сторону дороги показались приземистые бараки, крытые толем. Шея доктора Пониковского чуть шевельнулась. В этих бараках размещалась школа, готовившая для фронтовой «Абверкоманды-103» шпионов и диверсантов.

Машина остановилась у первого барака, и Пониковский резко толкнул дверцу.

– Инспектор Унт,– бросил он подскочившему к машине немцу с выпиравшим из-под мундира животом,– оформите на него документы.– Он кивнул в сторону Козлова: – Новичок!

– Пойдемте,– инспектор Унт тоже говорил по-русски,– здесь у нас штаб.

Он повел Козлова в барак.

Усевшись за однотумбовый письменный стол, инспектор достал из сейфа пухлую папку с бумагами, спросил, почесав короткими пальцами лысый затылок:

– Фамилия?

– Козлов…

– Эту фамилию вам дал Пониковский?

– Это фамилия моего отца.

– Какого же черта вы путаете! – взорвался Унт.– Мне не нужна ваша фамилия. Слышите, не нужна!

Тон, в котором повел беседу инспектор, не предвещал ничего хорошего.

– Что же вам, в таком случае, от меня нужно?– Козлов тоже решил проявить характер.

– Кличка! – инспектор положил на стол руки и сжал кулаки.

– Меншиков… Александр Данилович…

– Вот так-то лучше,– буркнул себе под нос Унт, беря ручку.

Он записал настоящие год и место рождения, образование общее и военное, выдуманные Козловым должности, которые он якобы занимал в армии, последнее воинское звание.

– Женаты?– спросил гитлеровец под конец.

– Да.

– По любви или по расчету?

– Это тоже для анкеты?-не выдержал Александр Иванович.

– Для любопытства.– Унт отложил ручку и поднес к лицу Козлова увесистый кулак.– Понял?.. Нам твоя канареечка нужна не меньше, чем ты сам. А клеточка для нее у меня найдется!

Заполнив все графы, Унт достал из папки отпечатанное на машинке обязательство агента-разведчика.

– Ознакомьтесь и подпишите,– предложил он.

Александр Иванович быстро пробежал глазами несколько строчек текста: «Я добровольно вступаю в немецкую разведку… Обязуюсь выполнять все приказы, хранить в тайне секреты… Если же нарушу эти обещания, буду строго наказан по законам Германии военного времени».

Он еще раз прочел обязательство, но лишь для того, чтобы при случае вспомнить, чего требуют немцы от завербованных ими агентов, и расписался.

Документы новичка инспектор закрыл в сейф.

– Пойдем на склад,– объявил он, убрав со стола все бумаги.– Заменишь свое барахло…

Унт был откровенно груб во всем – ив словах, и в поступках. Многое говорил и делал машинально, в силу давних и прочно укоренившихся привычек. И конечно же, ему не было никакого дела до переживаний человека, лишенного права ответить ему тем же.

«Заменишь свое барахло». Козлов был в форме лейтенанта Красной Армии. Тяжелые бои в Дорогобуже, многодневные скитания по лесам и болотам оставили на ней свои следы. Но и такую – изодранную о сучья, пропитанную кровью, потом и солью, испачканную в грязи,– даже такую он не снял бы ни за что. И надо было обладать силой воли, чтобы при словах о «барахле» не заехать по сытой и наглой физиономии фашиста. Брел Козлов вслед за ним на склад, а внутри все кипело… Сердце то замирало, то начинало стучать часто и гулко. Он ощущал, как временами кровь приливала к лицу. К счастью, инспектор не оборачивался.

Склад напоминал обычный вещевой склад советской воинской части. На полках было аккуратно разложено обмундирование – летнее и зимнее, рассортировано по ростам, и все было новое, словно только что привезенное с фабрики. Козлову выдали курсантскую форму: китель цвета хаки, бриджи, добротные яловые сапоги. Худой, длинный, заросший редкой щетиной немец небрежно швырнул ему в руки пилотку, но Унт успел поймать ее на лету. Инспектор заметил на пилотке красноармейскую звездочку. Он выдрал ее чуть ли не с мясом, втоптал каблуком в земляной пол и только тогда передал пилотку Козлову.

Каптенармус виновато опустил голову – это его недосмотр. Все же Унт в назидание на будущее показал ему кулак.

– Меншиков,– инспектор шагнул к выходу,– тебя отведут в казарму. Пан Чук отведет. Есть тут у нас земляк доктора Пониковского. Завтра с утра занятия. Но я должен предупредить: на территории нашей школы действуют уставы Красной Армии. Надеюсь, знаком с ними. Не обижайся, если будут называть тебя товарищем. Господином станешь потом, когда от большевиков останутся рожки да ножки. Понял? И мне должен говорить «товарищ». Товарищ инспектор… Товарищ зондерфюрер…

Ну что таращишь глаза?! Так надо, болван! «Господин» в твоем лексиконе опасен. Ты не должен привыкать к этому слову, ибо там, по ту сторону фронта, оно подведет тебя…

Одеваясь, Александр Иванович почти не слушал немца. Вспомнилось пехотное училище в Калинковичах. Такую форму выдали ему там в день поступления. Торжественно, со значением… И вот теперь, три года спустя, он получил ее из рук фашиста. Свою, родную, курсантскую. Недоставало лишь алой эмалевой звездочки. Инспектор Унт растоптал ее на глазах. И этого громилу, врага своего, впредь он должен называть товарищем. Нет, никогда не подойдет он к нему с этим словом! Не только к зондерфюреру, но к любому гитлеровцу, с которым доведется встретиться. Просто не повернется язык, не откроется рот. Ни за что!

Вызванный инспектором пан Чук проводил Козлова в казарму. Он ввел его в небольшую комнату на четырех человек, показал койку и тумбочку, сбегал куда-то и вскоре вернулся с котелком, алюминиевой миской, ложкой и кружкой.

– Оце тоби,-сказал пан Чук, пряча посуду в тумбочку.– Кушать тут будешь. На кухню ходи сам. Зараз дадуть тоби буханку хлиба, масло та цукор. Прошу.

Речь Чука состояла из смеси украинских, русских и отчасти польских слов. Он казался даже добрым, хотя и старался угождать своим хозяевам.

– А где же ваша кухня? – спросил Козлов.– В каком бараке? Сегодня я еще ничего в рот не брал.

– Ни, вона не в бараци. Прямо посеред двору, на колесах,– пояснил пан Чук. И, обернувшись к парню, возившемуся у своей тумбочки с телеграфным ключом, представил: – Цей хлопець буде жить тут. Кличуть его Меншиков… Зараз я покажу ему кухню, нехай червяка заморе…

Козлов вернулся в казарму с котелком щей и миской пшенной каши. Парень, которому его представил пан Чук, все еще выстукивал морзянку. К новичку он не проявлял ни малейшего интереса. Тоже молодой, чуть постарше Козлова. Обедая, Александр Иванович нет-нет да и поглядывал на него. Кто он, этот человек? Военнопленный? Если да, то каким образом очутился в плену? Может быть, сдался? Козлову почему-то казалось, что такой мог сам сдаться. Ишь как увлекся! Наверное, хочет стать у немцев первоклассным радистом. Старается – и ради кого?

Застряла в горле каша, поперхнулся. А тот даже не поднял головы, выстукивает себе точки и тире. Ну и гад же! Впервые в своей жизни Козлов видит живого изменника Родины. Да что там видит! Сидит рядом с ним. Жить вместе будут. Спать.

Завтра, наверное, и ему выдадут такой же ключ, и он начнет выстукивать точки и тире. Начнет помимо своей воли, вопреки своему сердцу. А что поделаешь? Возможно, и этот стучит вопреки своему сердцу? Разве узнаешь! Не спрашивать же. Да и не скажет.

Пообедал, вымыл и спрятал в тумбочку посуду. Только теперь парень перестал выстукивать.

– Ну, будем знакомы, что ли…– Он подошел, но руки не подал, только пристально и как-то хмуро посмотрел из-под бровей.– Зовут меня Романов… Из Борисова… Запомнишь? Ну а тебя уже знаю.

«Ничего ты не знаешь,– с грустью подумал Козлов.– Кто я, что я… И ты наверняка не Романов. Сомневаться тут нечего. Сделал из тебя Романова тот же доктор Пониковский».

– Фронтовик?-спросил Романов.

– Фронтовик. А ты?

– Не успел. Но раньше – воевал. На Хасане. Слыхал про такое озеро? Ну вот… Так что не думай, я не из робкого десятка. Знаю, чем порох пахнет. Потому и сюда взяли.

– Давно взяли?

Романов повел плечами:

– Не очень… Если б давно, не застал бы здесь. Тут, брат, не шибко весело. Скукота. Изо дня в день долбишь азбуку Морзе: точка– тире, две точки-тире… И так далее. К бабе лишний раз не сбегаешь.

– Холост?

– Об этом не спрашивай, все равно не скажу. И вообще ты меня ни о чем не спрашивай. Не люблю, когда посторонние в душу лезут…

Жесткие, холодные глаза Романова словно пронзились внезапной болью. Вспомнил о чем-то? Пожалуй, да. Но почему испугался собственных воспоминаний? Что скрывает?

Как тяжело, когда ничего не знаешь о человеке. А если этот человек – не враг! Вот так и из школы уйдет, не открывшись. Выбросят ночью с парашютом, и все.

– В карты играешь?– неожиданно спросил Романов.

– В дурака?

Он рассмеялся:

– В дурака и дурак сумеет. В двадцать одно!

– Нет, в очко я не пробовал,– чистосердечно признался Козлов.

– Давай научу.– Романов с места перепрыгнул свою койку, отыскал в тумбочке соседа колоду карт и тем же путем вернулся обратно.– Без этого здесь от скуки подохнешь… Так что учись. Мы с тобой пока так, понарошке. Да вдвоем и не шибко интересно, банк маловат. А вот придет наш третий жилец, тогда мы взаправду. Деньги-то у тебя есть?

– Немного есть. Только, может быть, их лучше приберечь? На вино или баб? Ты же говорил, что к бабе ходишь. Где же она, твоя симпатия?-Козлов старался вести разговор в тоне, заданном Романовым.

– Тут, в Катыне. Женей ее зовут. Как-нибудь познакомлю. Не испугаешься ее язычка? Немцев кроет во всю ивановскую.– Он спохватился, перевел на другое:-Так, значит, что нужно для успешной игры в очко? Прежде всего деньги. А затем – полная колода карт, желательно новая, без меток. Сдают на игру следующим образом…

Пока Романов показывал, как играют в очко, явился третий жилец. Он был тоже в курсантской форме, она сидела на нем нескладно, словно снятая с чужого плеча. И весь он ничем, кроме одежды, не походил на военного.

– Уже режетесь?-бросил он с порога.

Козлов поднял глаза: парень моложе его, на вид ему не дашь и двадцать. Встретил бы такого по ту сторону фронта, ни за что не подумал бы, что это немецкий шпион. Парень как парень, по-деревенски мешковат, нескладный, лицо слишком простое. Но руки не грубые, видно, лопату не держали.

– Ты откуда, герой?-снова бросил парень, не дождавшись ответа на первый вопрос.

– Новичок,– сказал Козлов.– Из плена.

– Сам вижу. А кличка?

– Меншиков,– Козлову не нравилась его бесцеремонность.

– Ну а я – Глухов,– назвался парень,– будущий немецкий разведчик. Короче говоря – шпион! Звучит? Еще бы! А они, дураки, думали, что я на партизан работаю. Ночью схватили в одних трусах и в гестапо. «Расстреляем!»– орут. А на кой черт мне их свинец глотать, если я еще могу пользу принести. Им же, дуракам. Одумались, не поставили к стенке. Послали искуплять вину. Черт с ними, искуплю. Вот и вся моя история. А ты как сюда влип?

– Так же,– соврал Козлов.

– Тут все так! – заключил парень, присаживаясь.– Жить все же лучше, чем в земле гнить… Ну, сдавайте и на меня, резанем до полуночи.

– Очень тут резанешь! – с сожалением заметил Романов.– У доктора Пониковского нос всегда по ветру. Придет пан Чук, тогда другое дело…

Романов и Глухов играли азартно, часто схватывались и взаимно показывали друг другу кукиши. Козлов в спор не встревал. Сначала ему повезло и он снял солидный «банк», а затем небольшими частями проиграл своим партнерам их же деньги. Вечером явился пан Чук. Романов зажег карбидную лампу – яркое белое пламя заплясало под матовым абажуром, а Глухов занавесил одеялами окна. Пан Чук боялся Пониковского больше всех.

Оккупационные марки кочевали из кармана в карман. Играли, пока пан Чук не снял самый крупный за весь вечер «банк». Сгреб марки, не считая, и поспешил к выходу.

– Хлопци, спать!-бросил он, задержавшись у двери.– И щоб мертвецка тишина, зрозумилы? Не нарушать порядку. Застану – завтра на весь день барабулю чистыть!

Он хлопнул дверью, потом, минуту спустя, тихонько приоткрыл ее: все трое разбирали постели.

Никогда не думается так, как ночью. Темень и тишина. Те, двое, уснули сразу. Наверное, они все уже передумали. Особенно тот, постарше. На Хасане воевал. А этот, молодой? Пришел искупить вину. Перед кем? Врагами своей Родины, своего народа? Как все это понять? О Родине ни тот, ни другой ни слова. За весь вечер. Почему? Неужели забыли? Ту Родину, которая дала им жизнь? И им самим, и их отцам и дедам, прадедам и прапрадедам… Всем людям этой земли, живым и мертвым!

Как жить с ними? Есть, пить, дышать одним воздухом? Ходить на занятия, где тебя будут учить враги? И чему учить! Завтра они начнут делать из тебя шпиона. Своего шпиона. Тебе страшно? Мурашки по спине бегут? Привыкай,

Александр, привыкай. И учись по-настоящему, с усердием. Эта игра потруднее двадцати одного, здесь ставишь на жизнь. Не на оккупационные марки.

Только не теряйся с самого начала. Твой боевой строй не здесь, а за линией фронта. И если судьбе было угодно забросить тебя в логово зверя, оставайся самим собой. Еще раз, по-военному, оцени обстановку, уясни свои задачи. Поступай так, как если бы тебя послало сюда командование Красной Армии. Прежде всего считай, что первая часть боевого задания успешно выполнена: тебе удалось пробраться в разведывательную школу «Абвер-команды-103». Для разведчика это не так уж мало. Далее: ты лично познакомился с самим шефом команды. По его указанию зачислен в группу радистов. С завтрашнего дня приступай к сбору сведений о школе, ее составе – преподавательском и курсантском, о подготовленных для заброски в тыл Красной Армии агентах.

Вот только ничего этого ты не запишешь и не передашь своим, все надо хранить в памяти. Наблюдать и запоминать: имена, лица, числа… Одним словом, все то, что может представить военный интерес для советского командования…

Утром доктор Пониковский ознакомил Козлова с учебной программой. Большую часть времени его будут учить радиоделу. Чтобы быстро и точно передавать по радио шпионские сведения, надо уметь работать на ключе, знать устройство рации. Теоретические занятия перемежались с практическими. Будущие лазутчики должны научиться незаметно проникать в расположение воинской части, не выделяться среди людей военных. Программа включала в себя занятия по огневой и строевой подготовке, по топографии и тактике.

– Вас научат ориентироваться на местности,– говорил Пониковский, не догадываясь, что этому Козлова давно уже научили.– Ночью ли, днем ли… Определять расстояние. Ходить по азимуту…

Слушая Пониковского, Козлов думал: «Что ты за человек и какова твоя роль в подготовке шпионов? Много ли их прошло через твои руки и куда заброшены взращенные тобой птенцы? Давно ли служишь фашистской разведке и за что она тебя ценит?»

Возможно, доктор Пониковский обладал способностью читать чужие мысли. Возможно, природа наделила его особым, нечеловеческим чутьем. Кто ж его знает. Но едва Александр Иванович подумал о нем, глаза зондерфюрера – черные, недобрые – гневно сверкнули, кончик носа, украшенный крупной бородавкой, побагровел. Продолжать с ним беседу было небезопасно.

– Я могу идти? – спросил Козлов, не выдержав его взгляда.– Скоро начнутся занятия.

– Можете! – В голосе Пониковского зазвенел металл.– Да благодарите судьбу, которая к вам слишком благосклонна.

Проводив Козлова, доктор Пониковский тотчас же позвонил полковнику Трайзе.

– Господин полковник, прошу вас выслушать меня. Этот русский пленный, присланный вами вчера, этот Меншиков не внушает доверия.

– Почему? – удивился полковник. – Какие у вас факты?

– Фактов пока нет, но я вижу его насквозь.

– У вас опасные глаза, зондерфюрер. Они все искажают, точно кривое зеркало,– Трайзе начинал нервничать.

– Я говорю со всей ответственностью. Чутьем опытного разведчика…

– Опять набиваете себе цену?-оборвал его шеф.– Можно подумать, что чутьем опытного разведчика обладаете только вы. Будет так, как я решил. Поняли? Меншиков еще покажет себя, попомните мое слово. А вам, как начальнику школы, пора бы научиться разбираться в людях. Если хотите соответствовать занимаемой должности…

После такого ответа Пониковский больше не заговаривал с шефом о Козлове. Просто не хотел иметь неприятностей. А сомневался он в нем на все сто процентов. Не верил ему и на каждом шагу стремился подчеркнуть свою подозрительность к русскому. Она не только не рассеивалась в его сознании, но, наоборот, все более крепла.

Главным, что основательно влияло на настроение Пониковского в ту пору, было положение на фронте. Каждое утро, встретив Пониковского во дворе школы, Козлов по выражению его лица определял, как обстоят у немцев дела. Хотя русским ничего не сообщали о ходе боевых действий, разве только о новых, непременно блестящих победах немецкого оружия, оккупанты выдавали себя своим поведением. При очередной неудаче на фронте они становились раздражительными и зло свое срывали на курсантах. В один из таких дней – было это уже в конце сорок второго года – Александр Козлов снова столкнулся с Пониковским.

– Почему не приветствуете?– спросил тот, в упор разглядывая Козлова.

– Я уже видел вас сегодня.

– Кого это вас? У меня есть звание!

– Вас, господин…

– Не господин, а товарищ! Уже три месяца вдалбливаю вам это в башку. Тупица! Как сдали уставы Красной Армии?

– На «отлично».

– Какого же черта нарушаете их? – Пониковский свирепел все больше. – Он меня видел! Да хоть тысячу раз встречайся, все равно нужно приветствовать.

– Слушаюсь, господин…

– Товарищ! – Пониковский рявкнул так, что закололо в ушах. – Пся крев! Холера! Ты, наверно, радуешься, что нас бьют под Сталинградом!

– Разве?..

– Молчать! Пся крев! Холера!

Морщинистое лицо Пониковского сделалось фиолетовым, глаза округлились, выкатившись из орбит, а изо рта розовыми хлопьями полетела слюна.

Александр Иванович догадался, что там, на далекой отсюда Волге, здорово всыпали гитлеровцам. Иначе отчего бы так бушевать доктору Пониковскому.

Разбрызгав весь запас слюны, он принялся зло скрежетать зубами, вытягивая шею и теперь уже молча, без слов подступая к Козлову.

«Совсем взбесился доктор»,– подумал Александр Иванович и на свой страх и риск сердито сплюнул, повернулся кругом и зашагал в сторону казармы.

Он ждал, что начальник школы немедленно вызовет его и строго накажет, но ни в этот день, ни в следующий за ним не пришли. Пан Чук, прослышав о случившемся, посоветовал Козлову не связываться больше с начальством. Ему самому не однажды попадало от Пониковского. Нервный, раздражительный, злой. И мстительный.

Но как не свяжешься с человеком, против которого у тебя восстает все внутри. А тут еще, как на грех, немцы устроили вечер с выпивкой. Пригласили и русских. И надо же было такому случиться – за столом Александр Иванович оказался рядом с Пониковским. Идти на вечер не хотелось, долго раздумывал, а когда явился, свободное место было только возле Пониковского.

Пан доктор заерзал на стуле, исподлобья взглянул на соседа. Когда же подвыпил, начал разные непристойные словечки отпускать в адрес Козлова, выбирая самые крепкие из русского и польского.

– Меншиков, я вижу тебя насквозь.– Он выпучил лягушечьи глаза.– Таких надо вещать, пся крев!

– Что ж, вешайте!

– И повешу!

– Не нужны разведчики?

– Ты шпион. Русский шпион!

Подозрения Пониковского становились опасны. Один раз не послушает его полковник Трайзе, другой, а на третий возьмет да и задумается. Тогда все пропало. Что им стоит пустить в расход одного русского?

«А если Опередить события? – мелькнуло в голове у Козлова.– Если расходовать самого Пониковского? Здесь, на этом вечере, под шумок?»

Мысль, показавшаяся вначале просто глупой, все настойчивее сверлила мозг. В самом деле, почему бы й не кокнуть его? Человек нализался до чертиков, а тут его оскорбили, ну и сгоряча… Ведь чего только не делают сгоряча? Тем более что и сами немцы не любят Пониковского, особенно полковник Трайзе. Пожалуй, за такого и не расстреляют. А вот если он внушит им, что их агент Меншиков – русский шпион, тогда наверняка расстреляют. Как пить дать, ухлопают.

Но как ухлопать его самого? Как? Дождаться, когда все окосеют? Это не так уж долго, пьют стаканами. Себя тоже не щадить, может быть, даже лишку хватить, перестараться. А потом… Потом, пьянея, обняться с соседом справа, немецким офицером, преподавателем. У него кобура всегда при себе. Одно смелое, а главное – точное движение, и пистолет в твоей руке. Стреляй не целясь, в упор…

Козлов налил соседу, потом себе.

– За нашу победу! – обратился он к офицеру и высоко поднял стакан.

Немец кивнул головой, с трудом оторвался от стула, зажав в руке мокрый от выплеснувшейся водки стакан. Чокнулись.

– Нам победа давай бистро,– заплетающимся языком проговорил офицер.– Бистро!

Его повело в сторону, полусогнутая рука предательски качнулась, на скатерть упало несколько серебристых капель. Пожалев о пролитом, он жадно вытянул тонкие губы и громко чмокнул.

Выпили. И еще выпили. Немец уже еле держался па стуле. Но когда Козлов навалился на него, обхватив руками, офицер нашел в себе силы подняться навстречу Козлову и тоже заключить его в объятия. Как некстати была эта его отзывчивость. Козлов нашарил кобуру с пистолетом, но правая рука оказалась крепко прижатой. Губы немца – тонкие, холодные,, влажные – впились в щеку…

Александр Иванович не скоро освободился от окончательно одуревшего соседа. Кобуру расстегнул, а вот выхватить пистолет не успел. Скосил глаза налево – место пустое. Пониковского за столом не было. Что же это с ним случилось? Заметил и поспешил смыться? Да, пожалуй, так. Пониковский конечно же удрал. Ничего худшего нельзя было и придумать.

Чем теперь все кончится? Простит ли ему это Пониковский?

Ночью почти не спал. Встал Александр Иванович раньше всех – голова разламывается на части. Сколько же он вчера выпил? И зачем так много? Для храбрости? Пожалуй, нет. Надо было их споить. Надо было создать ситуацию, смягчавшую его вину. Он и сейчас, протрезвев, выстрелил бы в Пониковского. Но сейчас поздно. Теперь как бы сам доктор не выстрелил в него. С благословения немцев, конечно.

Его непременно вызовут, потому что Пониковский все-таки не слепец. Он видел руку, тянувшуюся к пистолету, руку своего врага. Если бы не видел, не смылся бы.

Чем же объяснить им свой вчерашний поступок? Отрицать глупо, кобуру-то расстегнул. Непременно спросят: зачем? Нужен был пистолет? И опять же – для чего? Стрелять, конечно. Но в кого? Да еще на новогоднем вечере?

Гудит, раскалывается на части голова. А думать надо. Серьезно думать. Недомолвки в разговоре с врагом не спасут.

Толкнув плечом дверь, влетел пан Чук.

– Меншиков! – испуганно заорал он, разбудив остальных.– К зондерфюреру! Чуешь? Пулею!

Лицо пана Чука еще ни разу не было таким растерянным. Даже когда он проигрывал в карты.

– Почему так срочно? – подчеркнуто спокойно спросил Козлов, беря мыло и полотенце.

Но пан Чук опять закричал:

– Оце брось! – и метнул сердитый и в то же время сочувственный взгляд на Козлова.– Брось, тоби кажу. Ще, може, и вмываться не треба буде…

– Да что за паника? – удивился Козлов.– Умоюсь и приду. Не показываться же таким на глаза начальству! Неприлично. Пойди и доложи: Меншиков скоро придет. Понял?

Пан Чук потоптался у порога, пожал плечами и ушел.

Направляясь к зондерфюреру Вурсту, Козлов ожидал самого худшего. Человек, который был в школе глазами гестапо, конечно же встанет на сторону Пониковского. А тот, несомненно, уже побывал у него. Побывал и нарисовал примерно такую картину: Меншиков выхватывает пистолет, чтобы убить его, доктора Пониковского. Так оно на самом деле и было, но признаться в этом зондерфюреру – значит вынести себе смертный приговор.

Зондерфюрер был мрачен. Он коротко взглянул на вошедшего, спросил:

– Меншиков?

– Я же доложил вам: Меншиков явился по вашему вызову…

– Еще раз спрашиваю: вы Меншиков или Иванов, Петров, Сидоров? Какие еще у вас, в России, есть фамилии?

– Господин Пониковский приказал мне не называть свою фамилию.

– Мне ваш камуфляж не нужен. Здесь все должно быть только в чистом виде…– Зондерфюрер помолчал.– Поняли, господин Козлов? Надеюсь, ни с кем вас не путаю?

– Никак нет!

– Вы офицер?

– Так точно!

Эти ответы Козлова произвели на зондерфюрера некоторое впечатление.

– А мне доложили, что вы крайне разболтаны…

Козлов промолчал. Зондерфюрер пальцами протер еще слипавшиеся после сна глаза и бо-лее пристально посмотрел на своего собеседника.

– Расскажите, что вы намеревались сделать на вчерашнем вечере?

– Напиться, господин зондерфюрер,– ответил Козлов, почти не думая.– До чертиков напиться.

– А зачем до чертиков?

И опять, не тратя на раздумье ни секунды, Козлов сказал:

– Для смелости, господин зондерфюрер!

– Для смелости? – удивленно переспросил гитлеровец.– А зачем вам на банкете нужна была смелость? Говорите, я ценю откровенность.

Еще ни разу в жизни Козлову не приходилось отвечать на вопросы с такой быстротой. Задумываться нельзя ни на секунду. Не поверит.

– Я хотел выхватить пистолет.

– О, это уже интересно!.. У кого же?

– У своего соседа.

– Их у вас было два. И оба – с оружием.

– У соседа справа, господин зондерфюрер.

– И почему не выхватили?

– Офицер был пьян так же, как и я. Он бросился ко мне целоваться, ну и…

Немец опять протер глаза, словно никак не мог разглядеть Козлова.

– А теперь вы должны так же откровенно ответить на мой последний вопрос,– медленно проговорил зондерфюрер.– Пистолет – не детская игрушка, он стреляет. Если вам понадобился пистолет, значит, вы хотели в кого-то стрелять?

– Так точно, господин зондерфюрер.

– В кого же, а? Отвечайте!

– В себя, господин зондерфюрер.

Немец откинулся на спинку стула.

– Странно… Что же вас заставило кончать самоубийством?

– Причина сугубо личная.

– Может быть, объясните?

Козлов сделал вид, что ему это не совсем удобно.

– Видите ли, у меня есть жена. После отъезда в Катынь я еще не встречался с нею. Первое время она жила там же, в деревне. Ее держали в одной избе с солдатами. Парни они молодые, а она женщина интересная, ну и сами понимаете… У вас, наверное, тоже есть жена? Всякое в голову лезет… Потом мне сказали, что ее перевезли в Смоленск, дали квартиру. К ней, в Смоленск, меня не пускают, а женщина она опять же молодая, интересная. Дел у нее никаких. А нашего брата в городе, хоть и война, все равно как собак… Ну и лезут мысли всякие. Да и слушок пошел: видели ее с кем-то. Прогуливалась под ручку… У нас в России раньше за подобное на дуэли дрались. Чем жить рогоносцем, лучше пулю в лоб. Вы сами муж, должны понять.

Немец выслушал внимательно.

– Болван! – воскликнул он, вскочив со стула.– Трус! Не зря же полковник ненавидит его.

– Вы о ком? – спросил Козлов, хотя сразу же догадался, что речь шла о Пониковском.

– Это вас не касается, Меншиков. Можете возвращаться в казарму.

«Пронесло»,– обрадованно подумал Козлов.