Текст книги "Разглашению не подлежит"

Автор книги: Александр Сердюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава третья

Итак, Козлову теперь оставалось только наблюдать и анализировать. Немцы не сразу раскроют перед ним свои карты, это совершенно ясно. Если он взят для серьезного дела – а наверное, это так и есть,– они сначала постараются изучить его. Они тоже будут наблюдать и анализировать.

Обер-лейтенант продолжал «заботиться» о Козлове и его жене. По приезде в деревню Алексеевское устроил их на квартиру. Правда, поселил порознь, на что, конечно, у него были какие-то особые причины. Нельзя им, стало быть, оставаться вместе. «Пока нельзя»,– уточнил обер-лейтенант. Ничего, время военное, могут и потерпеть. Временная разлука только обостряет чувства любящих. Обо всем остальном он просил не беспокоиться. В избах, где они будут жить, размещены немецкие солдаты. Они сделают все, что потребуется. Ходить никуда не надо, все принесут и отнесут.

Александр Иванович в первый же день решил проверить, насколько веско слово обер-лейтенанта. Солдаты по-русски ни в зуб ногой, но он жестами сумел объяснить им, что голоден, живот подвело. Поняли. Притащили не только обед, но и пол-литра. И не какого-нибудь там шнапса, а настоящей «московской». А вечером обер-лейтенант раздобрился настолько, что пригласил Козлова к себе.

В просторной, с тремя большими окнами горнице был накрыт стол, и среди закусок возвышались бутылки с водкой. Чего только не награбили! Все у них есть, как в мирное время: и копченая колбаса, и окорок, и сливочное масло. В другой раз, в иной обстановке, при виде всего этого слюнки потекли бы. А сейчас железными клещами зажало сердце, давящей спазмой перехватило горло.

– Господин Козлов, храбрый русский офицер,– представил обер-лейтенант Александра Ивановича другому офицеру, мерившему горницу короткими шажками.

– Бауэр,– назвался тот и протянул руку.

– Мой шеф, этот офицер вполне достоин вашего уважения,– продолжал обер-лейтенант.– Он смело заявил мне, что не сдался бы в плен, находясь в тот роковой для него момент в полном сознании.

– Вы были ранены? И очень тяжело? – спросил Бауэр, с нескрываемым любопытством разглядывая Козлова.

– Меня оглушили… Прикладом…

– О, это ужасно.– Бауэр сделал вид, что случившееся с русским он принимает близко к сердцу.– Оглушить и связать! Нет, нет, это ужасно. Хотя,-сказал он, меняя тон,– временная потеря рассудка спасла вам жизнь. Как говорят русские, нет худа без добра. Ведь мы, господин Козлов, часто сами себя губим. То есть не мы, а образ наших мыслей. Поэтому полезно иногда бить нас по голове.

– Вы правы, господин шеф,– поспешил вставить обер-лейтенант,, фамилию которого Козлов так и не узнал.– У русских удивительное постоянство. Они не скоро меняют свои взгляды. Ради своих убеждений часто идут на верную гибель.

Бауэр улыбнулся.

– Тем хуже для них. Стать мертвецом – дело нехитрое. Особенно на войне. Не каждому из нас суждено вернуться в отчий дом… Кстати, вы откуда родом?

– Из России, господин обер-лейтенант…

– Остроумно, черт побери! – подумав, воскликнул немец и направился к столу.– В таком случае выпьем за остроумие!

После первой рюмки Бауэр оживился еще больше и пристал к Козлову с расспросами. Все интересовало его, словно близкого родственника: и где родился, и чем занимался отец, и как давалась учеба, и часто ли Александр Иванович приносил домой пятерки.

– Ученику нужны две вещи,– глубокомысленно и убежденно говорил Бауэр,– сообразительность и память. Надеюсь, ни тем, ни другим вы не обижены?

– Да вроде нет,– сказал Козлов, нарочно смутившись.

– Словом, на «колах» не ездили?..

Бауэр не стал ждать ответа. Рюмки уже снова были наполнены, и, кивнув собеседникам, он легко, одним глотком осушил свою. Закусил тонко нарезанной колбасой, опять спросил:

– А читать любили? Не только своих писателей, но и иностранцев. Разумеется, тех, чьи переводы допускали большевики.

Разговор чем-то очень напоминал допрос. Разница была лишь в том, что речь шла о вещах, не связанных с преступлением. Нравится ли Козлову опера «Паяцы»? Помнит ли он арию Канио из этой оперы? Ах, этот Леонкавалло, чародей, и только! А Верди? О, господин Козлов знает и Верди. Господин Козлов очень развитой человек. И память у него завидная. Отличная память, должно быть…

Бауэр встал из-за стола, мелкими шажками заспешил в соседнюю комнату и тут же вернулся. В его руках на квадратной дощечке лежал набор разноцветных кубиков. Освободив угол стола от закусок, он принялся сооружать из этих кубиков нечто похожее на египетскую пирамиду.

– Господин Козлов, запоминайте. Хорошенько запоминайте.

Положив на самую макушку пирамиды последний, окрашенный в голубое, кубик, гитлеровец не спеша сосчитал до десяти и неожиданно, одним движением руки, смешал кубики. Отошел от стола и, хитровато щуря маслянистые глазки, кивнул Козлову: дескать, давай сооруди такую же!

«Что им от меня нужно? – думал Александр Иванович.– Сообразительность, память… Зачем проверяют? Неужели эти люди…»

И вдруг он вспомнил: еще в военном училище ему попалась на глаза какая-то книжка о шпионах. Там был описан почти аналогичный случай. Так проверяли зрительную память у тех, кого хотели сделать шпионами. Значит, эти офицеры – немецкие разведчики? Вот с кем свела его судьба!

Он замешкался, решая, как быть: повторить в точности пирамиду или сознательно напутать? Александр Иванович мог сделать и то, и другое. У него с детства редкая зрительная намять. Но если он без единой ошибки сложит кубики, немцы не оставят его в покое. А если напутает? Тогда они утратят к нему интерес и поступят с ним так же, как с остальными военнопленными: угонят в Германию или расстреляют. Скорее всего, расстреляют. Ведь он советский офицер. Этот вариант, пожалуй, самый подходящий.

Плутоватые глазки Бауэра не могли не заметить этой заминки.

– Я же просил вас хорошенько все запомнить,– сказал он, оставаясь предельно вежливым.– Может быть, еще показать?

– Нет, нет, я вспомню… Я сам…

Один кубик, второй, третий… Они ложились один на другой, как у хорошего каменщика кирпичи.

– Браво, господин Козлов, браво!-искренне обрадовался гитлеровец, когда последний,, голубой, кубик увенчал пирамиду.– За ваш первый успех!

Он всем налил «московской» и, причмокнув, выпил.

Русская водка ему определенно нравилась. За весь вечер он ни разу не вспомнил о своем шнапсе. Пил много. Захмелев, Бауэр отставил рюмки и велел обер-лейтенанту наполнить граненые стаканы. Первый поднес Козлову.

После выпитого языки окончательно развязались. Немцы хвалили свое оружие, хвастались своими победами, а Козлов, поняв, что его снова испытывают («что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»), крепился и помалкивал. Только бы не сорваться, не нагрубить, не дать по морде этим самодовольным фрицам.

Сытые, привычные к большим дозам спиртного, офицеры могли еще долго держаться на ногах. Но Александр Иванович быстро пьянел. Он чувствовал, как все непослушнее становились ноги, тяжелели, словно наливались свинцом, веки, туманились глаза. Граненый стакан сделал свое дело. Над столом опять забулькало, перед самым лицом замельтешили чьи-то руки… Потом решительно все в комнате заслонил уже знакомый ему стакан, обхваченный расплывшимися пальцами с крупными розовыми ногтями. Стакан этот неумолимо, надвигался на него, и Козлов инстинктивно отшатнулся, как отшатываются от ударившего в лицо пламени.

– Это же ваша, русская, господин Козлов,– медленно, выталкивая из себя .по одному слогу, проговорил Бауэр.– Неужели вы откажетесь? От своей, «московской»…

Почти на ощупь, не поднимая отяжелевших век, Козлов поймал в воздухе стакан, дрожащей рукой, боясь расплескать водку, с трудом донес его до губ. Он не знал, что будет с ним дальше, но он верил, что, если даже и выпьет, немцы все равно не вытянут из него ни одного лишнего слова…

Очнулся Александр Иванович утром. Он лежал на своей койке во всем том, в чем был вчера на приеме у Бауэра. В голове гудело, словно по ней непрерывно колотили чем-то тяжелым. К пересохшему горлу подступала тошнота. Такого с ним еще никогда не случалось. И еще ни разу в жизни таким пьяным он не был. И впервые – тоже впервые – в нем вспыхнуло незнакомое до сих пор чувство отвращения к самому себе. Хорош, ничего не скажешь. Нализался, как свинья. Экзамен держал. Увидела бы Галя! Вряд ли стала бы она дознаваться, ради чего пил. Навсегда отвернулась бы, это точно. А может, и отвернется? Ведь он так и не объяснил ей, зачем поехал с немцами. В машине нельзя было, а когда вышли, обер-лейтенант тут же отослал Галю на квартиру. Как долго оглядывалась она, ничего не соображая, и в глазах ее, полных слез, был такой упрек, что даже на расстоянии он жег душу.

Объясниться бы с Галей – и ей, и самому сразу легче бы стало. Но когда они встретятся? Да так, чтобы с глазу на глаз? Пожалуй, не скоро. И сегодня, и завтра Бауэр наверняка будет продолжать испытания. Что еще придумают гитлеровские разведчики?

Он не без усилий оторвал от подушки голову, выглянул в подслеповатое окно. На улице оседала рыжая пыль – только что промчалась машина. Не тот ли самый «оппель-адмирал» с буквой «А» в красном треугольнике? Что обозначает эта буква? Какая тайна скрыта в ней? Рассуждая логично, надо начинать с хозяина самой машины. Кто ездит на ней? Да они же, разведчики, кто же еще! Армейские разведчики, или, по-ихнему, абверовцы.

Ах вот оно в чем дело! «А» – значит абвер. Значит, эти офицеры служат в абвере. Так вот куда попал он с Галей!

И сразу пришло отрезвление.

Козлов встал с койки, но привычке оправил серое солдатское одеяло, прошелся по комнате, разминаясь. Из-за прикрытой двери доносилась немецкая речь. Его телохранители были на месте. Он взял полотенце, алюминиевую кружку, небрежно, носком сапога пнул дверь. Оп начинал понемногу приноравливаться к немцам, уважавшим грубую силу. Увидев Козлова, все пятеро располагавшихся в передней солдат вскочили. Им уже было известно, где пил вчера этот русский. Пока Козлов умывался, двое из них сбегали на кухню. Солидная порция котлет с картофельным пюре, а главное – непочатая поллитровка «московской» свидетельствовали, что вчерашнее поведение Козлова было правильным. По всей вероятности, разведчики остались довольны своим выбором.

Стало быть, роль сыграна удачно. И хотя это было только началом задуманной Александром Ивановичем игры, эта первая, пусть маленькая, удача придала ему уверенности и сил.

«Ну и дешево же вы меня цените, господа оккупанты вшивые, – подумал Козлов, взглянув на поллитровку.– Совесть водочкой оплачиваете. Хоть она и московская, все равно не пойдет. А выпить фронтовые сто граммов я все же выпью. Во-первых, потому, что самочувствие у меня прескверное, а во-вторых, мне и без вас это положено. По законам военного времени…»

Позавтракав, он приставил к окну табуретку и, облокотись о подоконник, принялся наблюдать за улицей. Но там не происходило ничего такого, что могло бы привлечь его внимание. Так же, как и вчера, бродили по дворам солдаты. Опять где-то на чердаке подняли перепутанного насмерть петуха, и он, гулко хлопая крыльями, полетел через плетень. За ним погнались. Птица, конечно, глупая, в тактике ни бум-бум. И ее мигом обошли с флангов, взяли в «клещи». Петух жалобно закричал, прося пощады, однако не тут-то было. Подхваченные ветром, над улицей, словно мотыльки, закружились разноцветные перья. Плененного петуха немцы распластали прямо на дороге, и длинный, ужасно нескладный немец, встав ногами на крылья, легко и, видать, привычно открутил ему голову.

Мигом собралась толпа зевак. Обезглавленный петух еще долго бил крыльями, и это было для немцев необыкновенным зрелищем. От восторга они прыгали, хватались за животы и дико визжали. Солдаты так увлеклись, что не заметили подскочившего к ним лимузина. Это был «оппель-адмирал» с буквой «А». Отворилась передняя дверца, и чья-то рука, протянувшись в толпу, сграбастала еще не успокоившуюся птицу.

Лимузин победно проплыл по деревне и остановился у той самой избы, в которой гитлеровцы принимали вчера Козлова. «Еще кого-то из лагеря привезли – подумал Александр Иванович.– Кого же? Он с нетерпением ждал. Первым из машины выскочил офицер. Из распахнувшейся задней дверцы вылез человек в форме командира Красной Армии. Даже издали на рукавах его гимнастерки были заметны золотистые лейтенантские нашивки. Все на нем было новенькое, чистенькое, аккуратное. Вид у него был такой, словно этот командир ни одного дня не воевал. Тогда как же он попал в плен? И почему с оружием? Кобура на ремне, автомат в руке. В чем дело?.. А вот и еще один вылез, правда, не лейтенант, нашивок на рукаве никаких, но тоже с автоматом ППШ. Постояли, осмотрелись и вслед за гитлеровцем заторопились в избу.

Неужели наши, русские? Или это немцы, переодетые в нашу форму?

Вряд ли немцы. Они не часто рискуют. Да и зачем им рисковать, если можно чужими руками. В семье не без урода…

Козлову вспомнился тот, пожилой, красноармеец с огненно-рыжей бородой. Как трусливо засеменил он с дороги, спрятав в нагрудном кармане гимнастерки фашистскую листовку! Дай оружие – на своих пойдет.

Вот и эти такие. И пойдут они на своих, иначе зачем им надо было наряжаться в красноармейскую форму. Там, за линией фронта, не разберутся и примут.

Неужели примут? При мысли об этом Козлову становится не по себе. Когда-то и его так же оденут и вооружат. Теперь уже незачем гадать на кофейной гуще, все ясно. Ни для чего другого фашистам он не нужен…

В передней слышны шаги.

– Коммен… Коммен зи ин штаб,– несмело говорит солдат, останавливаясь у порога.

Что ж, надо идти в штаб.

Козлов ожидал, что сегодняшняя встреча начнется с делового разговора. И еще он рассчитывал застать там тех двух. Но когда явился, в штабе никого, кроме Бауэра, не было. Обер-лейтенант пребывал в отличном настроении.

– Рад видеть вас, господин Козлов,– немец протянул руку.– Искренне рад. Не скрою, вчера вы произвели на меня впечатление…

Опять тот же, уже знакомый Козлову, тон.

– Я был нехорош,– самокритично признался Козлов.– Явно перестарался. Хватил лишку.

– Все мы хватили лишку,– обер-лейтенант улыбнулся.– И впали в детство. Кубиками начали забавляться.

– Взрослым тоже скучно без игрушек,– Козлов сделал вид, что истинный смысл этой вчерашней забавы до него не дошел.

– Но для нас иные игрушки придумали,– сказал обер-лейтенант и вдруг спросил: – Вы в шахматы играете?

– Немножко.

– О, это очень, очень интересно. У меня давно не было настоящего противника. Сразимся?

И, не дожидаясь ответа, полез в письменный стол: там у него хранились шахматы.

Он играл осторожно, долго обдумывал каждый ход и не рисковал. Почувствовав у противника некоторое позиционное преимущество, предложил размен ферзей. Бауэр явно стремился победить. И все же он просмотрел в общем-то не сложную комбинацию: продвинув от слона пешку, Козлов объявил шах его королю. Пешка оказалась под конем и взяла его, Бауэр заерзал на стуле. Потеря фигуры лишила его надежды на выигрыш. Конечно, он еще мог некоторое время сопротивляться, оставаясь с двумя ладьями и несколькими пешками, но этот русский, умеющий лучше его видеть шахматную доску и точнее рассчитывать каждый ход, наверняка не уступит. Вести же дело к поражению Бауэру не позволяла его арийская кровь. Он провел по доске рукой и смешал фигуры.

– Ладно, поговорим о деле.-Его лицо сразу же обрело серьезное выражение.– Вы, конечно, догадались, что я пригласил вас не ради шахмат. Точно так же и вчерашняя пирамида из кубиков не была детской забавой. Я вижу, человек вы умный, наблюдательный. Господин Козлов, скажите откровенно, где вы сейчас находитесь?

– Мне кажется, это орган немецкой военной разведки.

– Да? – удивился обер-лейтенант, не ожидавший столь прямого ответа.– А почему?

– Сегодня утром к вашему штабу подошла машина… Тот самый черный лимузин, на котором привезли нас.

– Ну и что же?

– Вероятно, эта машина принадлежит вам?

– Да, это мой «оппель».

– Так вот, из вашего «оппеля» вышли двое в советской военной форме. Да еще при оружии..,

– О, вы действительно наблюдательны, черт побери!-воскликнул Бауэр, и в его голосе удивление смешалось с радостью. Обер-лейтенант все больше убеждался, что он имеет дело с человеком, из которого можно подготовить настоящего разведчика. Темнить дальше нет смысла, пора сказать правду.– Вы действительно не ошиблись,– продолжал Бауэр,– Вы находитесь в одной из немецких частей, осуществляющих разведку. Если говорить точнее – так называемую агентурную разведку. Буду краток. Мне нет надобности доказывать вам, господин Козлов, как я уважаю и ценю вас. Мы уже сделали для вас очень многое.

ведь вам угрожала смерть. Если вы согласитесь сотрудничать с нами, пошлем вас в школу. Там пройдете специальный курс. Затем вас направят в тыл Красной Армии. Жена будет жить у нас, и, поверьте мне, она , ни в чем не испытает нужды. Пожелает работать – может работать; нет – значит, нет.

Он помолчал, но не потому, что собирался с мыслями. Бауэр отлично знал, что ему говорить дальше, и эту паузу он делал только ради Козлова: пусть хорошенько ©смыслит сказанное.

– Все это будет,– медленно, почти по слогам произнес обер-лейтенант, и тоном, и жестами подчеркивая важность сказанного.– Будет, если, конечно, вы согласитесь. А не согласитесь,– он опять помолчал,– мы вынуждены будем – повторяю: вынуждены – отвезти вас обратно. В лагере вас, наверное, поместят в камеру, в которой вы уже провели одну ночь. За все дальнейшее ручаться не могу… Я не жду от вас немедленного ответа. Посоветуйтесь с женой, сегодня я разрешу вам встретиться, все взвесьте, а завтра позову. Ясно?

– Да, вполне.

– Ну а теперь идите. Я распоряжусь, чтобы вас пропустили к жене. Можете остаться там до завтра.

Галю держали в такой же пятистенной избе под зоркой охраной солдат, вселившихся в переднюю комнату. Когда Александр Иванович открыл дверь, она лежала на неразобранной постели, уткнувшись лицом в подушку. Она была в своей обычной армейской форме – защитного цвета гимнастерке, подпоясанной широким кожаным ремнем, и такого же цвета юбке, едва прикрывавшей согнутые ноги. На подоконнике рядом с цветочным горшком стоял котелок с нетронутым завтраком.

Услышав шаги, Галя оторвала от подушки мокрое лицо и испуганно вскочила. Опухшие, заплаканные глаза ее сначала смотрели на вошедшего как-то невидяще. Она словно не узнавала и даже не пыталась узнать Александра Ивановича. А он широко раскинул руки, ожидая, что Галя бросится в его объятия,– ведь со вчерашнего дня они не виделись! Они еще не успели сказать друг другу главного, не обсудили свое положение, не решили, как им быть дальше. Они еще ни о чем не договорились.

Он так и шел к ней с распростертыми руками, а она с полным безразличием смотрела на него. Но когда он тихо, почти шепотом назвал ее имя, Галя снова уткнулась лицом в подушку, и ее плечи, по-девичьи узкие, плотно обтянутые гимнастеркой, задрожали мелко и часто.

– Галочка, ну зачем так, зачем? – заговорил Александр Иванович, склоняясь над нею и целуя ее в мокрую соленую щеку.– Мне ведь тоже нелегко, тоже…

Он не знал, что еще сказать ей, чем успокоить, а она по-прежнему молчала и, пожалуй, не слышала и не слушала его. Только вволю наплакавшись, притихла и долго лежала в прежней позе, не поднимая лица.

– Может быть, мне уйти? – спросил он неуверенно.

Тогда она, точно пробудившись, приподнялась на полусогнутой руке и посмотрела на мужа глазами, полными боли, тоски, упрека и отчаяния.

– Что ты наделал? – наконец-то выдавила она из себя вопрос, мучивший ее со вчерашнего дня, с момента их встречи в комендатуре лагеря.– Что ты наделал? – повторила: Галя.– Я так тебе верила, я думала… Ах, да что там говорить!.. Все это не то, совсем не то… Боже мой, ты и не догадываешься, что я сейчас о тебе думаю. И сейчас, и всю ночь…

Ей надо было сказать все. Сказать именно сейчас, не откладывая больше ни на минуту. Сказать так, чтобы никто не услышал, никто не догадался. Козлов вернулся к двери, плотно прикрыл ее и осторожно набросил на петлю крючок. Затем он обшарил глазами стены, заглянул под кровать, порылся на этажерке – немцы могли оставить микрофон. Но ничего подозрительного в комнате не было, и он даже упрекнул себя: тоже мне птица! Для них ты пока еще ноль без палочки.

Трудно было ему говорить о серьезных вещах шепотом, да и ей не легче было слушать его. Как они, гады, посмели предложить им изменить Родине! За кого они их приняли! Что дало им повод обратиться с подобным предложением? Но как ни больно было слушать то, что рассказывал муж, Галя сумела сдержать себя. Под конец спросила:

– Что дальше делать будем? Как выпутаемся из этого ужасного положения?

– Будем притворяться, обманывать, лгать. Делать вид, что на все согласны, а в душе – противиться всему. Я пойду в их специальную школу. Я даже закончу ее – иного выхода нет.

А потом они забросят меня в тыл Красной Армии. Со своим шпионским заданием, конечно. Забросят в полной уверенности, что я выполню его. Пусть надеются, верят, а я знаю, что мне делать: явлюсь в штаб первой попавшейся части и выложу все начистоту.

– А если… – начала Галя и запнулась.

– Что «если»? Ну досказывай же!

– Ты уверен, что тебе поверят?

– Кто, немцы?

– Нет, зачем же. Наши!..

Александр Иванович затих. Признаться, он и не думал о том, что ему могут не поверить. Свои же, советские.

– Как же так, – сказал он, помолчав, – свои и чтобы не поверили. Не может этого быть. Должны, ты понимаешь, они должны нам поверить. Вот и ты так же. Открылся перед тобой, и поверила. А до этого чуть ли не предателем считала. Ведь это же правда?

– Правда, Сашенька, правда.

– И там, дома, будет так же…

Они замолчали, почувствовав, что за дверью стало слишком тихо. Голоса, все время глухо доносившиеся из передней, смолкли так внезапно, что это не могло не насторожить. Ушли фрицы или подслушивают? Нет, нет, не ушли, они там, за дверью. Козлов почти физически ощущал их присутствие. Ну что ж, к этому надо привыкать.

– Бауэр – настоящий немец,– сказал, подмигнув, Александр Иванович.– Ты же видишь, как он хорошо меня принял. Он не очень настаивал на своем предложении. Соглашусь – останемся, нет – нас отвезут обратно в лагерь. И только. Но мне так не хочется туда возвращаться!

– И мне тоже,– догадалась Галя.– В лагере ужасно плохо. Там почти не кормят.

– Каждому свое,– рассмеялся Козлов.– Да разве дело только, в еде! А чем нам там заниматься, чем? Копать траншеи, противотанковые рвы?

– Это разве для нас?

– О том и толкую тебе. Надо, не колеблясь, принять предложение господина обер-лейтенанта. Ты напрасно задумалась.

Галя глубоко вздохнула.

– Мне жаль тебя, Сашок… Так рисковать!

– Риск – благородное дело,– ответил он заученной еще в детстве фразой.

– Завидую тебе,– сказала Галя,– ты так просто на все смотришь.

В передней снова послышалось невнятное бормотанье, и теперь можно было продолжить разговор.

– Надо соглашаться,– повторил Козлов.

– Это так страшно… Так страшно…

– У нас нет другого выхода. Нам нужно бежать отсюда, но как? После того как Бауэр раскрыл свои карты, он не выпустит нас из своих рук живыми. Думаешь, вернет в лагерь? Так я ему и поверил!.. Но если я стану разведчиком -они сами перебросят меня за линию фронта. И тогда я принесу пользу Родине – расскажу нашим о немецкой разведшколе, ее агентах.

– Нас пошлют вместе?

– Не думаю. Ты будешь нужна им здесь.

Если бы не было тебя, они не стали бы возиться и со мной.

– Почему?

– Агента надо крепко держать в руках даже тогда, когда он находится очень далеко, по ту сторону фронта.

– Ну а я здесь при чем? Ты так непонятно говоришь!

– Они оставят тебя в качестве заложницы. Если я не вернусь – спросят с тебя.

Галя вздрогнула. Она и не представляла себе такой участи. Однако ответила с видимым безразличием:

– Ну и пусть. Все равно погибать. А может быть, что-нибудь и придумаем. Соглашайся, а там видно будет. Так, Сашок?

Ее большие, черные глаза впервые чему-то улыбнулись…

Бауэр вызвал Козлова на следующий день. Вызвал очень рано, до завтрака,

– Ну как, надумали?– спросил он, едва Александр Иванович переступил порог кабинета.– Согласны?

Судя по выражению его лица, а еще и по тому, что весь письменный стол, как и в тот, первый, вечер, был уставлен винами и закусками, обер-лейтенант кого-то ждал.

«Собрался праздновать свою победу надо мной?-подумал Козлов.– Что ж, настроения ему не испорчу».

– Да, я согласен,– он слегка наклонил голову, обещая быть покорным.

– Поздравляю. От всей души, искренне.– Бауэр протянул для пожатия короткую руку.– Вы есть настоящий солдат. От вас требовалось большое мужество, я это понимаю. Но мы умеем ценить решительных людей.

Обер-лейтенант похлопал Козлова по плечу, взял его под руку и подвел к столу. Бутылка с «московской» была уже откупорена.

– За вашу новую карьеру, господин Козлов!

Александр Иванович на мгновенье задумался и провозгласил тост, в который он вкладывал собственный смысл:

– За мой успех, господин обер-лейтенант!

Бауэр не стал больше предлагать вина, доверительно сообщил:

– Ожидаю нашего шефа. Вот-вот должен приехать. Полковник Трайзе – начальник «Абверкоманды-сто три». Он рад будет познакомиться с вами. Надеюсь, шефу не придется разочароваться в моем выборе. Я представлю вас и передам ему, как говорится, из рук в руки. На этом, собственно, и закончится моя миссия.– Обер-лейтенант вздохнул, словно ему жаль было расставаться с русским офицером.– Вы уедете на его машине, и мы, пожалуй, больше никогда не встретимся. Прошу вас, господин Козлов, ни в чем не подведите меня. Мой шеф добр к вашему брату и очень строг с нами, его постоянными сотрудниками. Он не умеет прощать нам ошибок…

В чем был истинный смысл этих слов? Действительно ли Бауэр опасался за свою карьеру? Или еще не до конца верил в Козлова? Пожалуй, и то и другое. До приезда шефа он не отпускал от себя Александра Ивановича ни на шаг. Он был все такой же вежливый и предупредительный. А когда во двор въехал зеле-ный лимузин, надел фуражку с высокой тульей, оправил на себе мундир и побежал встречать шефа.

Обер-лейтенант услужливо распахнул переднюю дверцу, вытянулся в струнку и взял под козырек. Из машины выкатился низкорослый пожилой человек в полковничьих погонах и, утвердившись на тонких кривых ножках, принял рапорт. Это был Трайзе. Он уже знал, что здесь, на отборочном пункте, находится русский командир, согласившийся сотрудничать с немецкой разведкой. Вчера по телефону ему доложил об этом Бауэр, и шеф обещал лично явиться за «пойманной рыбкой».

Трайзе обменялся с начальником отборочного пункта несколькими фразами и попросил показать ему русского. Часто перебирая короткими ножками, полковник первым засеменил в дом.

Был бы под рукой пистолет, Козлов, наверное, не удержался бы. Но он стоял посреди комнаты безоружный и ничем, кроме глубоко скрытой ненависти, не мог встретить фашиста. Но и это чувство, не покидавшее его ни на секунду, надо было, к сожалению, тщательно прятать от всех, кто его окружал. Ему не хватило сейчас сил улыбнуться вошедшему гитлеровцу, что, конечно, было бы достойно оценено. Он и шага не сделал навстречу полковнику абвера, не поднял руки. Однако он смог сохранить на лице выражение некоторой растерянности и смущения. Это было вполне объяснимо. Еще бы, с таким высоким начальством русский пленный встречался впервые. Полковник поймет его именно так.

Вкатившись в комнату и увидев перед собой военного – молодого, стройного, с лицом, все черты которого были правильны и красивы,– шеф решил поздороваться по-русски.

– До свидания!-сказал он, протягивая руку. И тут же, поняв, что опять перепутал «здравствуйте» и «до свидания» – это случалось с ним довольно часто,– поправился, не испытав чувства неловкости.

– Добрый день! – ответил Козлов, и полковник, не знавший этих слов, недовольно поморщился.

Все же он догадался, что русский с ним поздоровался.

– Карашо! – Трайзе потряс руку Козлова.– Карашо!

Исчерпав на этом свой запас русских слов, он замолчал и уставился на Козлова серыми, старчески слезящимися глазами. О чем он думал, что чувствовал в этот момент? Глаза его ничего не выражали, эти два водянисто-серых пятна с крошечными, почти неподвижными зрачками.

Разговор мог теперь продолжаться только через переводчика. Трайзе подозвал к себе обер-лейтенанта Бауэра, и тот, вытянувшись в струнку, внимательно слушал затянувшуюся речь своего шефа.

Все, что говорил полковник, предназначалось для Козлова.

– Я очень рад,– перевел обер-лейтенант,– вашему согласию пойти в разведшколу. Думаю, в дальнейшем все будет хорошо, и вам непременно понравится у нас. С моей стороны вы встретите понимание и поддержку. Завтра утром поедем в Смоленск, оттуда я направлю вас в школу. Мне известно, что вы женаты и что разлучаться с женой вам не хочется. Обещаю перевезти ее в Смоленск, но только не сейчас… Мы дадим вашей жене квартиру, обеспечим ее пищей и одеждой. Она будет чувствовать себя хорошо во всех отношениях. Прошу сказать ей об этом и успокоить. Пусть ни у вас, ни тем более у нее не останется никаких сомнений в моей искренности. Я умею держать свое слово.

«Как покупает, как покупает!»-подумал Александр Иванович, с трудом выслушав перевод этой пространной речи.