Выбирая будущее

Текст добавлен: 1 июля 2025, 19:40

Текст книги "Выбирая будущее"

Автор книги: Александр Сорокин

Жанр:

Роман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Я смотрел на спины Юры и Милы. Среди них внешне царила идиллия. Они выпивали, курили, болтали. Перед ними з широкой русской рукой умирал в огнях сверкавший огнями город. Роскошной старой красавицей он давал предсмертную иллюминацию под алым шаром заката. Одинокая фигура полковника прошла по берегу закинуть донки. Я уснул на плече у девчонки, мечтая и видя во сне, чтобы Юра показал себя Миле страшным, чудовищным, таким, каким я видел его иногда, совершенно пьяным, с вытаращенными пустыми глазами, когда, сжимая кулаки, он накидывался на меня, хрипя и плюясь, требуя привести друга – Сашку, потому что я, стоящий перед ним, не я.

Юра всячески манкировал Милой. В курилке при мужском туалете он во всеуслышание поведывал, как она водит его в рестораны, платит за него, покупает одежду, дорогие подарки. Россказни Юры бесили меня. Не выдержав, я позвонил Миле, предлагая встретиться. Я поставил цель открыть мне глаза. Мила пригласила меня в дорогой ресторан. Стояли будни. Вечер. Мила заказывала, и я представлял, как это бывает с Юрой. Пьяненькая, она читала мне сентиментальные стихи классиков, приглашала танцевать, игриво оглядывала немногих окружающих. В тот вечер она предпочла шампанское. Мешала в бокале железкой от пробки, выпуская газ. По-обыкновению, она вела себя чересчур раскованно, что одновременно будировало и не принималось мной. Серое вечернее платье, золотое колье сердечками, вырез, удлинявший шею. Волосы собраны наверх и зачёсанные висюльками поперёк ушей, из мочек которых блестели жёлтые камни. Мила говорила, что хочет ребёнка. Выбор избранника, способного стать отцом, весьма не определён. Ей нравятся и полуопытные красавцы-юнцы с пушком на губах и стареющие мужчины с первой сединой. Она украдкой указала на сорокалетнего мужчину в компании за соседним столом. Седина узкими перьями пробивалась

через красиво выцветшие тёмные волосы. Мужчина заметил её взгляд, пригласил на медленный танец. После танца галантно проводил до места, отодвинул стул. В его компании отсутствовали женщины. Меня охватил животный страх потерять Милу. Торопливо я рассказал о подлости Юры. Мила долго молчала, потом подозвала официанта расплатиться.

Мы должны немедленно ехать к Юрке. Хочу его видеть… Вот рожать от него точно не стану, – добавила она без всякого перехода. – Алкоголик, и в роду у него, как ты рассказал, суицид.

Мила вызвала такси, и волей-неволей в одиннадцатом часу вечера мне пришлось ехать к Юре,

чтобы сказать негодяю правду в лицо.

Я показал Миле высотный дом напротив областной администрации. Здесь у деда с бабкой жил Юра. Дед когда-то руководил областью. Его громкая фамилия, совпадающая с Юриной, не раз помогала нам во время задержания охранниками или полицейскими. Обычно нам инкриминировалось распитие в питейном заведений алкогольных напитков, принесённых извне. Мила не знала, где живёт Юра. Сейчас дед с бабкой куда-то у него уехали, и Юра предавался пороку. Девицы удивительно западали на него. Одного – двух слов, сказанных в нарочито небрежной обворожительной манере, хватало, чтобы давние подружки начали соперничать из-за него. Дружба рассыпалась ненавистью. Синие глаза из-под чёлки русых волос. Нос с горбинкой. Высокомерная и зовущая складка рта. Алые чуть вывороченные губы из-под пшеничных усов… Мы вошли в подъезд, затем в лифт. Какой-то запоздалый жилец попросил придержать дверь, и вошел в лифт за нами следом. Мила держалась молодцом. Она гордо вскинула острый подбородок. Чуть раскосые глаза метали молнии. Сейчас она Юрке покажет! Между пятым и шестым этажом Мила овалом подкрасила губы, беззастенчиво повернулась перед длинным узким зеркалом. На седьмом этаже сопровождавший нас жилец вышел. В приоткрывшуюся дверь мы увидели Юру, поворачивающего за поворот лестницы с плоховато одетым тинейджером. Мила моментально боком выскочила. Я раздвинул закрывающиеся двери лифта локтями.

Юрка! – Юра оглянулся: – Провожаю сестру, – заготовлено без тени смущения солгал он. Мы остановились. Мила и Юра свободные, ничего не боящиеся, игроки съедобной им партии. И я с плохо одетой молоденькой девчонкой, посчитавшей за счастье общение с Юрой на час. Обман очарования, головокружение выбора сползали с бледненького личика простушки. Она нервно затеребила сигарету, закурила. Я стоял соляным столбом, трусливый неискренний банкрот с вечным вторым планом, запасным выходом. Передо мной юность и зрелость играли ва-банк.

Какой же ты дурашка. Юрка! – со слезами прощения Мила бросилась ему на шею. Мы остались лишними среди бурных лобзаний. Что-то пробормотав на счёт хорошей ночи, я поплёлся за курящей девчонкой.

Идти домой не хотелось. Я повернул налево к “Гасителю”. Разделся на ступеньках спуска и долго плавал в тени памятника кораблю. Я страстно желал весенней холодной водой смыть с себя остатки опьянения. Кругом висела густая темнота. По шепчущему шуму прибоя я догадывался о гальке берега.

Тут начинается иная история. В начале апреля я находился в состоянии сексуальной депривации около месяца. Последняя интимная связь случилась в ночь с 7 на 8 марта. Если физически ещё удавалось как-то реализоваться, то мучительно не хватало психологического, душевного, общения с женщиной. Старые контакты утерялись за несвоевременной женитьбой, потом – разводом, а новые не возникали из-за отсутствия напарника по знакомствам. Юра решил в очередной раз образумиться, вернулся к Ленке со стоматологического, и твёрдо намеревался на ней жениться. Приближался шестой, заключительный курс, и многие, как девчонки, так и парни,

спешили определиться. С Милой Юра тогда ещё не познакомился.

Во время эпидемии гриппа нас направили на терапевтическую практику в центральную городскую поликлинику. Я впервые сел на приём, и меня трясло от волнения. Всё, казалось, я делаю не так. Не то говорю, не то спрашиваю. Пациенты это замечают. От стыда я готовился провалиться под пол. Особенно трудно приходилось, когда врач выходила, заставляя меня работать самостоятельно. Тут явственнее обнажался провал и перед медсестрой, сидевшей напротив неприятной потухшей бабкой, пережившей пенсию. Как-то на приём пришла женщина лет сорока. Чёрные крашеные волосы, умное бледное чуть подрисованное лицо с карими

глазами беды. Гусиные лапки глазных морщинок. Серая шерстяная юбка ниже колен. В тон ей

свитер, прикрывавший тонкие руки и средние по величине груди. На шее крупные

пёстрые неяркие бусы. Тонкие длинные пальцы с рябью чуть морщинистых кистей. На правом безымянном пальце толстое обручальное кольцо. На левом – серебряный перстень с крупным коричневым камнем.

Врач и медсестра ушли пить чай, оставив меня с женщиной наедине. Случай мне виделся не простым. Женщина жаловалась на блуждающие боли там и сям. Она указывала на места груди и живота, куда с большим напряжением можно спроецировать орган. Сидя на терапевтическом приёме, я не думал о психиатрии, пройденном на прежнем курсе. Женщина рассказала о трагической гибели мужа месяц назад, при праздновании 8 марта. Сидели на кухне, выпивали. Никого, кроме. Из-за пустяка, нетрезво выскочившего слова, разыгралась нелепейшая ссора. Она толкнула мужа. Он упал спиной на закрытую стеклянную кухонную дверь. Проломил стекло. При падении порезал сосуды под коленками. Она пыталась остановить кровотечение самостоятельно, перевязывая коленки полотенцами. Захмелевший муж мычал, быстро слабел. Женщина вызвала скорую помощь. Приехали, они говорят, быстро. Я так не считаю. Отвезли мужа в реанимацию. Он умер от потери крови, от артериального кровотечения. Сейчас женщина не спит. Вновь перебирает ситуацию. Чувствует себя виновной перед дочерью, мужем, людьми.

Врач и медсестра долго не возвращались. Я сбегал вниз, в помещение персонала. Ухмыляясь, терапевт села на стол. Поставила женщине диагноз ОРВИ на основании найденных выделений из носа. В моё отсутствие женщина плакала. Дополнительно к противовирусным препаратам назначила травяные таблетки для сна. Когда женщина ушла, терапевт пояснила мне, что диагноз ОРВИ предпочтительней даже при эпидемии гриппа. Потому что и при эпидемии гриппа возможно ОРЗ или ОРВИ. Неосложнённые варианты последних заболеваний не подразумевают выписку больничного листа. Женщина преподавала в университете, в данном случае на больничном и не настаивала. Её знали. В течение месяца она приходила не первый раз. Я постигал нюансы профессии. Испуг, беспомощность, сама женщина. Смутное подозрение диагностической ошибки не выходили из головы. Когда через неделю, мне предложили навестить кого-либо из пациентов на дому, я попросился к той женщине. Врач переглянулась с медсестрой и согласилась.

Я предупредил о визите по телефону. Пациентка не видела смысла в нашей встрече, но согласилась принять меня, раз необходим контроль состояния здоровья. Ехать не пришлось, дом Надежды располагался напротив центральной поликлиники. Элитная кирпичная многоэтажка. Я прошел мимо человека в штатском, записывавшем всех вошедших и вышедших, а также номера и марки въезжавших и выезжавших автомобилей. Я предъявил ему паспорт. Из – под моего короткого пальто выглядывал белый халат. Этого оказалось достаточным, чтобы не предъявлять удостоверение медработника. За шлагбаумом находился просторный двор с наземной парковой, я увидел арку и пандус парковки подземной. Дом представлял шестнадцатиэтажную башню с одним подъездом. В вестибюле за двумя дверьми, открывшимися мне после разговора с консьержем, за стеклом сидел полицейский. Он спросил меня, куда я иду и зачем. Тоже попросил паспорт, записав данные в журнал, как ранее человек в штатском на проходной у

шлагбаума.

Поднявшись на этаж, я оказался ещё перед одной дверью. Слева на стене – три звонка, справа – один. Я позвонил. Мне открыли. От плеч до пят – тёмно-синий узкими серебряными стеблями трав. Попросили подождать в прихожей. Я снял пальто, повесил на крючок длинной настенной вешалки, надел поверх демисезонных туфель бахилы. Значительную часть прихожей с обоями кофейных тонов занимал чёрный рояль с откинутой крышкой, зубасто выставленными клавишами. Меня провели на кухню, размером с комнату, что я снимал. Пациентка переоделась в юбку, блузку и джемпер, чуть ли не те же, в каких приходила на приём. Мы сели напротив. Я

пересел ближе для измерения давления. Давление оказалось в порядке. Стояла давящая тишина.

Я спросил, одни ли мы дома. Да, одни. Дочь в школе. Мне предложили чай с вареньем на выбор. Пациентка налила чаю. Долго рассказывала о необычном сорте байхового чая. Поинтересовалась, как проходит практика. Я ответил, что практика заканчивается через неделю. Всего две недели. Какие ещё будут практики? По хирургии, акушерству и гинекологии, провизорская… Что это? В частности, летом в полях собирать лечебные травы? Надежда коротко рассмеялась, показав ровные белые зубы меж аккуратно неброско накрашенных губ. Звучало напряжение натянутой струны. Я старался не пролить чай на халат, не обляпаться вареньем. Тонкие разрисованные чашки. Севрские что ли? Кем вы хотите стать? Психиатром. Совсем необычно. Почему же необычно? Психиатров много. Не все хорошие. Я сама обследовалась в областной психиатрической больнице по поводу депрессии в связи со смертью мужа. На терапевтическом приёме об обращении за психиатрической помощью не прозвучало. Так положено в сложившихся обстоятельствах. Я посмотрел на злосчастную кухонную дверь. Её восстановили. Стекло заменили мозаичным пластиком. Здесь она толкнула мужа, он упал, потом умер. Карие глаза Надежды расширялись, заполняли зелёные стены кухни, где висели на гвоздиках дурацкие черпаки и половники. Мне надо положить свою руку поверх её. При исполнении служебных обязанностей! На практике! Женщина, как минимум, на двадцать лет меня старше. А если она расскажет? Напишет жалобу? Прямо сейчас позвонит в охрану? Закричит? Я полечу из института. Второго случая не будет! Я уже неделю не спал из-за этой Надежды. Набравшись отваги, я положил руку в белом халате поверх горячей кисти пациентки. Простят меня боги! Она не думала, не готова. Кисть Надежды едва дрогнула, подержала мою ладонь и выскользнула. Надежда сказала, что мне надо учиться, жить. Я просил записать мой телефон на случай нужды в докторе. Надежда не забила номер в телефон. Я написал в углу салфетки авторучкой. Получилось криво. На другой салфетке я написал адрес. Кровь прихлынула к кружащейся голове. Образец почерка! Меня выставили.

Смерть. Меня влекла в Надежде угадываемая загадка смерти. Возрастом и случаем она причастилась. Она коснулась занавеса. Гусиные лапки уголков глаз. Тонкая бледная кожа кистей, под ней синие трепещущие жилки. Когда Надежда сгибает кисти к тылу, поддерживая острый подбородок, умея иронично слушать, словно подбадривая, что дальше, ври ещё, складки усиливаются. Выдающая возраст шея, прикрытая крупными бусами, высоком воротом джемпера или блузки, за которыми морщины. Надежда худая. У худых складки сильней. Мы умрём. Мы неминуемо умрём. Ляжем в землю или на стол анатомички. Какая разница? Мы ничего не почувствуем. Нас выключат, как выключают свет. Мы позировали, сэлфились у трупов в анатомичке. Печенье во рту, скальпель у живота трупа. Глупая улыбка в торжествующий телефон. Неизвестный отрезал половой член у трупа, засунул в рот. Труп лежал в главном зале, на видном месте. Кто сделал, не нашли. В наказание, за двойки и прогулы, заставляли вымачивать трупы в полутёмном подвале анатомического театра, курнать свежие тела баграми в формалин ванны. Что случится после смерти? Встретят ли нас ангелы или демоны? Кто угодно, хоть черти. Жить даже в наказании. Мы привыкли жить. Мне двадцать лет. Я уже успел жениться, родить дочь. С дочерью не встречался, живя через остановку. Я плохой, но я хочу

жить, любить, чувствовать любовь, делать путь наверх. А неумолимый эскалатор жизни несёт меня в подземку метро. Не сойти, не выпрыгнуть. Разве на фонари? Но и путь в обратку, в рождение, тоже к смерти. Мы закольцованы. Надежда наверняка к этому относилась иначе. Она страдала, её лечили. Вылечили? Она помнит. Она сказала: на этой кухне. Я помню. Маленькая иконка на зелёной кухонной стене среди половников и полотенец. Почему прихожая коричневая, а кухня зелёная? У вдовы нелады со вкусом? Или у покойного мужа? Соломенная вдова. Милетская вдова. Весёлая вдова. Она должна сломаться. Надо ждать звонка. Свидетельница смерти наверняка позвонит мне, ещё живому. Она старше, она умрёт раньше. Не факт в

человеческой лотерее… Надежда не позвонила.

Ю сунул во внутренний карман свидетельство собственности на тело и прыгнул в капсулу. Сначала он полетел не туда, подвела мысль, через долю секунды он повернул в Энтеббе. Здесь он должен встретиться с У, который тоже занимался небытием. Тот уже прилетел. Приветливо обнял коллегу. Ю изучающе смотрел на человека, удивительно копировавшего его. Тот тоже афрокитаец и sheman. Обоим около тридцати после модификации, пятнадцать из которых посвящены небытию. Ю больше занимался теорией, а У практикой. У совместно с Линдой Майер разработал прибор, позволявший по акцидентальной атмосферной флюктуации с определенной долей вероятности прогнозировать появление невещественных протуберанцев. Впрочем, многие считали прибор У и Майер профанацией, не допуская проявление нематериального в материальном.

У сканировал взгляд Ю. Легкая неприязнь скользнула облачком в выправленных голубых глазах. Не то чтобы он недолюбливал товарища, ревность к Линде сушила его сердце. Та уселась в монорельс коленками к коленкам У, но закидывала вопросами Ю. Она хотела последней информации о разработках в Гуаньжоу. Там на экспериментальном плато пытались воссоздать небытие. Определенные подвижки имелись. Принципиальным оставалось одно: модудяты сохраняли либо фотоновую, либо волновую природу, в отличие от небытия, не имевшего материального субстрата вовсе. Лаборатория Гуаньжоу создала инобытие, но не небытие.

Монорельс по линии света скользил по бурой земле, вдоль одиноких пальм, негустого кустарника. В одном месте произошла остановка, чтобы пропустить встречный. Тут встретился трехлетний слон, вырвавший деревце и обсасывавший корни для утоления жажды. Проводник разразился пылкой филиппикой оставшимся неконтролируемым животным. Он предпочитал 1126 D копии, не евшие, не пившие, не справлявшие физиологических надобностей. Копии составляли подавляющую популяцию африканских заповедников.

Подъехали к озеру. Грязно – зеленая вода накатывала на глинозем берега. Пахло тиной, плесенью, рыбой. Ю, У и Майер пошли к лодочной станции, пока роботы вытаскивали, устанавливали и настраивали регистрационный прибор. Вместе с платформой прибор перенесли на катер. Колеблющиеся усики закачались над водой, поднялись к небу, опали и растеклись над водой, словно вынюхивая тайну волн. Сопротивление воды подбрасывало катер. Он прыгал, поскрипывал фальшбортом. Ученые держались за поручни улыбаясь летевшим в лицо брызгам, ветру. Чувство доисторической радости охватило исследований. Они представлялись героями Великих открытий середины 23 века, когда телефоны уже как сто лет вставили в голову, но еще позволялось отключиться, на какое-то время оказаться вне зоны сети. Сейчас каждый управлялся самостоятельно выбранной системой, что называлось защитой свободы воли.

Подплыли к небольшому острову. Выгрузили прибор. У подошел к экранам, нажал на кнопки управления. Опавшие усики поиска воспряли и протянулись к озеру, что-то чувствуя, не передавая, не регистрируя. Датчики молчали, когда над озером застелился сначала легкий, потом

все более густевший молочный. Вдруг из него выписалась гигантская фигура андропоида – маяка, меж ногами которого потекли весельные триеры и парусники. Стрелки приборов закачались, уверенно уходя в красное поле. Треск помех оглушил. У закрутил ручки приборов, чтобы остепенить ультразвук. Линда выхватила фотоаппарат, защелкала серией. Мигали вспышки. Факел в руке гиганта искривился, ниспал к поверхности озера и по кривой пошел на остров. Завороженные его приближением местные сопровождающие оцепенели завороженные. Потом они почувствовали вал засухи, жар. Кожа лица побагровела, волосы вспыхнули. Люди в ужасе побежали в камыши. Окунулись в воду. Нужда в воздухе заставила вынырнуть. Факел уже прошел над головами, но камыш горел. Тяжелым смрадом пожарища накрыло прибор. Лопались провода. Трещины изрисовали экраны. Линда с опаленной щекой сидела под платформой,

листая снимки. Ничего. Каждая фотка оказалась засвеченной. У лежал без сознания рядом с операторским креслом. К нему подполз У, высвобождая из санитарной сумки, принесенной с

лодки, дыхательную маску. Кожа кисте рук У вздулась багровыми пузырями с синим экссудатом, щеки лопнули желтым жиром и кровоточили, черные волосы вылезли, свернулись опаленными кудрями. Нагревшийся воздух быстро остывал. Люди с тревогой смотрели в простор озера. Воды уходили за горизонт. Ничто не нарушало покоя. Он казался еще жутче от пронесшейся катастрофы. Человек – маяк и корабли исчезли. Прибор не работал. Раненых и обожженных вели на катера.

Прошло три года. Небытие более никак не проявляло себя. Выступление У в комиссии ООН закончилось провалом. Ни ему, ни У, ни Майер финансов более не выделяли. Ничто полагали явлением атмосферы, миражом, а то и фейковым артефактом, ставившем целью формирование и расхищение бюджета. Ю и У заподозрили в мошенничестве. У уехал в Тайбэй, а Ю с Линдой вновь подался в Африку, где засвидетельствовали новую активность невещественного.

Свежим утром он пошел по каменистой дороге, огибавшей останки имперского города на красный холм предгорья Атласа. Дорога вилась белой лентой. Молчали кустарники, но Ю, знавший повадки несуществующего, чувствовал его незримое присутствие. Оно таилось в мороке воздуха, восходящим нагревающимся потоком, стелящимся по-над дорогой. Ю обошел арку без поперечного бруса, иссохший колодец, перешагнул через выбоины от древних колес в тракте, мимо форума шагнул к отхожему месту. Четверть сотни ячеек протянулись в два ряда. Ю, подняв платье, уселся на очко, забыв об оспе, кори и чуме, опустошившей для вандалов город. Перед собой он видел наскальные надписи посетителей, граффити в стиле архаика Бэнкса. Легкий порыв воздуха задел плечо Ю. Он поднял глаза и заметил серебристый дрон, спускавший со стороны солнца. Дрон то вылетал из золотого сияния, то вновь прятался в нем. Ю оправился, прикрыл глаза ковшиком ладошки и взбежал по осыпи холма. Он продолжал вглядываться в игру солнца. Сноп света рассыпался искрами. Десять или двенадцать дронов летели прямо на него. Неслышимый ультразвук раздирал перепонки.

Загнав себя на вершину холма, Ю теперь искал, где спрятаться. Внизу лежал желто – коричневый брошенный город. Руины зданий безразлично немели. За аттиком с рыжим высохшим мхом виднелся синий автобус. Там сидели остальные и Линда. Ю надеялся, что кто-то выйдет. Не вышел никто. Меж тем серебряные дроны закружили над ним. Ю кинулся вниз. Повернулся спиной и почувствовал сильнейший удар по затылку. В глазах потемнело. В смеси внутренней тьмы и набиравшего силу ослепительного полудня он видел рой дронов, атаковавших его. Они старались сбить с ног, искромсать, разорвать. Ю замахал руками, потом закрыл ладонями лицо, прикрыв грудь локтями. Со стороны он производил трагикомическое впечатление женщины, осажденной взбалмошными птицами. Но в стимфалийских птицах гнездилась злая воля, а здесь – внепланетный разум, если не подобие инстинкта.

Нападение прекратилось столб же быстро, как и началось. Когда подошли Линда и другие, лишь разрывы одежды, синяки и ссадины могли подтвердить истинность происшедшего. Ни единого обломка дрона. Молчали развалины, небо наливалось синью, где редко пролетали орланы.

До нас доносились отголоски проявления инобытия. Из новостей мы слышали, что в Африке появилась какая – то непонятка. Ничего чудного, после того, как она миллион лет назад родила homo erectus. Случайно, переключая каналы, я натолкнулся на заседание комиссии ООН, где

закрыли исследование двух китайских спиритов. На нашей жизни Ничто не отражалось.

Накануне экзамена по оперативной хирургии мы опять зависли на заволжской даче полковника. Снова мрачный алкоголь. Юра с Милой под лодкой, откуда вырываются снопы табачного дыма,

и я с пьяной несовершеннолетней, пьющей как сапожник, но не дававшей мне шлюшкой, то в стороне, то на киле той самой лодки. Со злости я порвал ей трусы, а по пьяне потерял часы.

Наутро понедельника мы с Юркой потянулись в комплекс СМП сдавать оперативку. Катер ли застрял, проспали ли, несомненно изрядно бухнув, но когда мы поднялись на кафедру, экзамен уже закончился. Юра, ничего не знавший, или взбодрился, или упал духом. Меня заботило, как бы не выдаться запахом перегара. Тем не менее я отчаянно пошел искать препода.

Разыскав тридцатилетнего пофигиста ассистента, я попросил принять экзамен, объясняя, “что учили с товарищем до последнего, легли около трех, потому и опоздали”. Препод посоветовал в следующий раз “каждому ложиться около одной, тогда не опоздаете”. Он открыл учебную комнату, где мы бросили вещи. Повел по коридору к палатам. В первой оставил меня, дальше повел Юру. По дороге он ему сетовал, что мы больше похожи на вышедших из бара, чем на оторванных от ночных бдений над учебниками, разве что, подобно Авиценне, мы взбадривали себя вином.

Моя задача состояла в выставлении диагноза. Подойдя к выделенному пациенту я ни мало не сумляшеся спросил, что ему ставят. Пятидесятилетний работяга отвечал: карбункул. Я попросил показать. Протуберанец жирной гнойной кляксы торчал меж лопаток. Головка вулкана созрела к извержению. Вернулся препод и спросил о заключении. Я ответил верно. Он спросил, чем отличается карбункул от фурункула. Я снова не ошибся. Меня вернули в учебную комнату. Заставили взять экзаменационный билет из неубранной россыпи на столе. Первый вопрос касался вариантов хирургических операций по поводу паховой грыжи. Препод пошел за Юрой, а я обратился к плакатам, сложенным в углу. Найдя схемы операций на паху, я развесил их на шпендики над доской. На другую доску я развесил плакаты с инфо по второму и третьему вопросов.

Препод вернулся с Юрой. Друг выглядел удрученным. Он не отгадал диагноза, что предрешило и дальнейшую судьбу. Юра готовился к ответу, я поспешно зачитывал пояснения к операциям сбоку от плакатов. Напоследок мне дали рентгеновский снимок. Предлагалось выставить диагноз и по нему. Не то, что диагноз, я затруднялся определить орган. В результате я “увидел” легкие и сердце вместо почек. Препод сжалился: это от волнения, не случалось в моей практике, чтобы путали органы. Я получил высший бал, а синхронно ничего не знавший Юра – два.

После экзамена мы заехали в alma mater. Получили стипендию, и зашли поскорбеть или порадоваться результатам экзамена оперативной хирургии. Стукнуло двенадцать, открыли бар “Волгоград”. Два коктейля легли на старые дрожжи, нас быстро заколбасило. Мы познакомились с двумя ровесницами, позволявшими дрочить им клитора под столом, и предложили ехать отдыхать на море. Мы несколько лукавили, потому что мы заранее обеспечили себя билетами до Новороссийска, где жила Юрина мама. Девчонки согласились. Вокзал располагался недалече.

Мы дошли пешком.

Поезд тронулся. Начали проверять билеты. У девчонок их не имелось. Я предложил купить у проводницы. Та отказала, сославшись на отсутствие мест. Девчонкам предложили сойти. Поезд медленно шел вдоль платформы. В вагоны успевали заскакивать припоздавшие пассажиры. Девчонки прыгали с поезда. Каблуки и алкоголь не способствовали устойчивости. Девчонки попадали. Юрка хохотал. Он выставил на стол литр водки. Наши соседи по купе, замечая наше состояние, заторопились, выставит закуску. Через некоторое время Юра привычно перестал узнавать меня. Таращил молочные пьяные глаза, уверял меня, что я не Сашка. Концерт надоел. На полустанке я соскочил с вагона. Отлежался меж могил на придорожном кладбище и к вечеру

вернулся на съемную квартиру.

Юра вернулся через месяц крайне недовольный. Его мама, вдова, жила со студентом младше Юры. Он чувствовал ненужность. Его отвлекла отправка нас на воинские сборы в Урюпинск.

Не опишу особо интересного: наших прежде отслуживших сокурсников поставили сержантами, и они принялись глумиться над нами, желторотыми. Пару дней я отсидел на гауптвахте за то,

что передернул затвор и направил ствол автомата на сержанта, пытавшегося заставить меня мыть караульное помещение вне очереди.

Когда мы вернулись, бабка-хозяйка сообщила, что какая-то взрослая женщина приходила искать меня. Бабка пошло улыбалась. Я не подумал о Наде, но в руках у меня оказалась переданная бабкой мятая розовая кружевная салфетка с ее номером телефона. Я же писал ей свой номер на подобной салфетке. Потеряла? На другой я вывел свой адрес. В двадцать лет память не могла подвести.

В субботу мы встретились на набережной. Пылкий степной ветер обволакивал, завораживал. Я смотрел в зеленые глаза Надежды и утопал в них. Игривая, подвижная, в легкой, очень шедшей ей кофточке с безвкусными аквамариновыми разводами, она казалась наядой, вышедшей из вод речных. Рядом со мной заметнее становилась разница в посте. Маленькая, гибкая, хорошо сложенная. Член рвался из моих джинсов. Казалось, он сломается под котоном или раскровянится о зипер. Я боялся смотреть ниже блузки на белые худые ноги, выглядывавшие из-под серой льняной юбки.

Надежда предложила поехать на Крит, большой остров посередине Волги. Мы сели на прогулочный пароходик. Я не отрывался взглядом от Нади. Она смотрела на меня. Если б не она, так бы и переехали на остров. Но Надя предложила подняться на верхнюю палубу. Здесь оказалось много отдыхающих. Как мне показалось, они с болезненным любопытством изучали нашу пару.

На верхней палубе располагался буфет. Мы выпили, потом еще выпили. Надя пила шампанское, а мне брала водку. Скоро я захмелел. Рассказал ей глупую историю, что одну из моих первых четырнадцатилетних любовей (я тогда им ровесник) тоже звали Надей. Мы встречались в запущенном скверике за железнодорожной станцией. Та Надя били меня связкой ключей от квартиры, понуждая поцеловать ее в губы. Я никогда не целовался. Краснел, дрожал и не решался. Когда она с силой засунула ключи в рот, я вытолкнул их языком, движением головы и впился ей в маленький алчущий наслаждения рот, не взирая до прохожих. Ее-то они не трогали! А глаза? Что глаза? Какого цвета у той Нади глаза? Тоже цвета беды? Не помню. Она возбуждала меня дозволенностью. Мы целовались с ней на лестницах станции, на подоконниках. Прохожие называли нас “молодежью”. Это не в мой огород камень? Надежда прижалась ко мне острыми коленками. Я боялся смотреть на ее задравшуюся юбку. Боялся увидеть трусы. Группа

Назад к карточке книги "Выбирая будущее"