Текст книги "Дамка хочет говорить"

Автор книги: Александр Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

8

Любушка, что делать? Опять Бобик не слушается. У тебя одни цыплята на уме: как придешь из школы, только и возишься с ними, а про Бобика забыла. Тетя Катя хочет как следует взяться за него, да «руки не доходят». Как же мне быть, Любушка? Жалко его. Помоги! По ночам думаю о своей жизни… Может, я сама виновата, что Бобик стал таким? Много лаяла, много бегала, а мало умею и знаю. Правда, Дима меня кое-чему научил, но недоучил – в город уехал.

Вот Босой сам выучился многому. Он, например, все пропажи находит. Если белье с веревки упало – домой несет. Я было пробовала. Вижу: валяется белье, ветром с веревки сдуло, не решаюсь взять, боюсь, зубами порву.

Андрюшка как-то прочитал про умную пограничную собаку и стал меня тоже дрессировать. Надевал старую фуфайку. Любушка кричала: «Взять!» Я прыгала, а она рассердилась и заговорила быстро-быстро. Ну не понимаю иногда тебя, Любушка!

Я растерянно скулила, а тут еще Андрюша кричит: «Взять меня! Хватай фуфайку!» Все же я догадалась: надо играть с Андрюшей! Но он так заорал, подступая ко мне, что я даже немножко испугалась. Ну зачем хватать его за фуфайку? Когда поняла, что это понарошку, все равно не захотела. Зачем? А он приказывает. А потом сказал: «Надо Дамку разозлить». И начал меня хватать за уши, за нос, за хвост. Ну и разозлилась, – не стала обращать внимания на Андрюшку, легла и отвернулась.

Тут уж, Любушка, ты меня пожалела, так заступилась, что чуть сама не заплакала. «Не реви, не выйдет из Дамки служебной собаки», – сказал Андрюша. – «Она все равно умная, – защищала меня Любушка. – Если бы ее с малого возраста учить, могла бы и в цирке выступать».

Однажды Андрюша снова решил учить меня. Заставлял что-то делать, а я не понимала. И чем больше он сердился и ругал, тем больше я не понимала. Неужели и в школе так учат? Андрюша, наконец, так рассердился, будто я его укусила, и толкнул меня: «Пошла вон!» За что – не знаю! И я почему-то стала сильно бояться его. Как увижу, выходит из дома – бегу. Он сначала не догадывался, но однажды, когда я молча побежала от него, он вдруг окликнул: «Дамка!» Но я спряталась в конуру. Он звал меня, а я забилась подальше. Он стал меня вытаскивать, я завизжала. «Неужели ты боишься меня? – спрашивал он удивленно, стараясь взять на руки. Иди ко мне – не бойся». Я выскочила из конуры и бежать. Он стоял и ласково звал: «Да ты что, Дамка, не узнаешь? Не бойся?» Он шел потихоньку ко мне, вытянув руки. Я не знала, что и делать, скулила, стараясь не убежать. «Слышишь, не бойся»… Будь что будет! Легла, положив на лапы голову. Не смотрела на его руки, как бы их не укусить… Розка боится рук человека. Я раньше не боялась, а сейчас не знала, что сделают со мной руки Андрюши… Руки человека! Самые ласковые руки. Всегда хотела, чтобы они меня гладили. «Чего дрожишь, Дамка, вот дурочка», – сказал он. Но я все еще боялась взглянуть ему в глаза, а вдруг увижу в них злобу. «Дамка! – Он присел. – Дамка, это же я – Андрюша!» – Он погладил, а у меня заболели глаза, я закрыла их. «Ты плачешь, Дамка?»

«Ах, ты, старушка-веселушка… Больше тебя и ругать-то не буду и мальчишкам дразнить не дам». Хорошо он говорил… Он больше не мучил меня, но иногда нет-нет да и обидит как-нибудь…

К кому пойти, с кем поговорить? Любушка у меня лучший друг, а вот среди собак близкого друга нет.

Тетя Аня идет из магазина. Босой тащит ее сумку. С Шариком она помучилась. И почему мне раньше нравился Шарик? Хозяйка с ним и по-хорошему, и по-плохому. Соседи жалуются, а Шарик к ней, визжа, на брюхе подползал. Махнет рукой тетя Аня, да и ладно. Но однажды он подрался с Босым, стащил кусок мяса и скрылся. Но таких мало. Мы всегда к людям добродушны, кроме тех собак, конечно, которых сам человек научил злобно смотреть на всех. В нашей деревне, кажется, только одна такая – Розка.

– В гости к нам? Давненько не была, – сказала тетя Аня. – Ладно, Босой, дай сумку, поиграй с Дамкой.

Куда там! Понесся скорей во двор.

Иногда при виде Босого сжимается сердце: поневоле сравниваю с Бобиком. Ведь ровесники, но какая разница! Босой неутомим, но он не носится бестолково, как мой. Трусит не спеша по улицам и закоулкам: то к одному двору подбежит, то к другому, то школу или детсад обежит. И обязательно что-нибудь найдет: мячик или пальто, шапку или рукавичку… Оглядится, потопчется, погавкает призывно – никто не идет. Схватит потерянное – и ну домой. С веревки белье упадет – зовет хозяйку, если нет ее – на крыльцо положит. Даже на улице подбирает упавшее белье и несет домой. Люди уже знают и идут к тете Ане. А если мячик нашел, тут уж нужна ловкость. Носом катит себе в дом. Как будто ничего ему другого не надо – лишь бы искать и находить. Не злится, всегда доволен собой. И люди, завидев его, зовут: «Иди-иди, сыщик, сюда, мака вот конфету». А Босой спокойно постоит, посмотрит на человека, словно вспоминая, чего же я ему нашел? – да так и не вспомнит, возьмет конфету и побежит себе дальше потихоньку.

Ни с кем не дерется. И ведет себя смело. К незнакомым собакам, иногда очень большим, не задумываясь, подходит к самой морде. Вот цапнет! Тек нет, иногда незнакомая даже сама отскакивает.

Тетя Аня набрала в колонке воды и уже хотела дать ведерко Босому, но я запрыгала перед ней.

– Кажется, просишь, Дамка? – Она посмотрела на меня внимательно. – Что же, попробуй. Дадим, Босой, нести Дамке?

– Сам хочу нести, – сказал сердито Босой.

– Один разочек, а потом ты.

– Ладно, – согласился он. – Только не беги, а то разольешь. Привыкнешь, тогда и бегом можно. Подними голову выше.

Несу ведро! Как приятно! Смотрите все – несу курам воду!

– Выше голову! Стукнешь о землю и прольешь, – повторял Босой.

– Погляди, Любушка, я несу!.. – крикнула я тебе, Любушка.

Ведерко вырвалось из пасти. Я растерялась и замерла от обиды, но зная что делать. Ведерко лежало на боку. Стала с горя лизать лужицу. Все, теперь не дадут нести. Но я же нечаянно. Это я Любушку звала! Тетя Аня рассмеялась, а мне было стыдно.

– Ничего, – успокоил Босой, – у меня тоже случалось.

– Не визжи, а то опять уронишь, – тетя Аня набрала воды.

– Ни за что не уроню! Я осторожно понесла ведро.

Хозяйка налила в тазик воду, и сразу подбежали куры. Опустят клюв в тазик, наберут полный и голову кверху поднимают. Раньше-то я не замечала, как интересно пьют куры.

Я побежала домой. Любушка кормила цыплят.

– Воду принесла курам, – крикнула я. – А ты не видела!

– Где, Дамка, бродишь? – рассердилась Любушка. – Тут ястреб прилетал, чуть цыпленка не схватил.

– Дай свое маленькое ведерко, я воды цыплятам принесу.

– А ну тебя, какая бестолковая… Мне уроки надо учить, понимаешь? Сиди и никуда от цыплят не отходи, слышишь?

Я покорно сидела. Цыплята деловито расхаживали по двору, клевали рассыпанное Любушкой пшено и вовсе не думали убегать. Теперь они уже не подходят ко мне так доверчиво, как прежде, почему-то побаиваются. Не люблю, когда меня боятся… «Ну идите-идите, идите ко мне», – прошу я, а они уносятся прочь что есть духу, будто я собираюсь их ловить.

Я легла возле сковородки с водой. Захотят пить – подойдут и, может, поиграют со мной. Вот идет… идет один. Остановился… Поглядел на меня, дергая головой. И вдруг отбежал… Вот еще… Может, не узнают?… Я ласково взвизгнула: «Идите, идите»… Ох, как бросились от меня… Почему? Наверное, какая-нибудь собака напугала их… Ой, да что я, совсем забыла! Бобик любит за ними гоняться!

Я отошла от сковородки, и вот они уже возле нее. Забавные! Окружили ее, тычут носиками в воду, потом деловито задирают кверху головы, как взрослые куры. А я вот кур все же не всех люблю. Есть нахальные, все норовят заскочить в летнюю кухню. Там у порога стоит ведро, плавают куски хлеба, отруби. Как ни гоняет кур хозяйка, все разно ухитряются схватить приготовленную для свиньи еду.

А уж Мурка как страдает от нахалок! Цапнут из-под носа кусок, а она даже лапой не махнет, будто не понимает, что случилось. Облизнется или мяукнет и снова идет к хозяйке просить.

– Только что давала, – удивляется хозяйка. Кошка смотрит на нее выразительными глазами, помаргивает и молчит.

Сейчас я терпимо отношусь к курам. Уже если совсем близко подойдет, когда ем, – зарычу. А Бобка разыгрывается – носится за ними, как за кошками, – не остановишь! Не догонит – ворчит недовольно.

Немного скучновато. Слоняюсь по двору, слежу за цыплятами. Им бы воды еще. Любушка думает, что не смогу принести: взять зубами ведро за дужку, вот и все.

Вдруг низко над двором метнулся ястреб. Цыплята разбежались. Я загавкала, узнала Пиратку. А он уже улетел. Напрасно я лаяла, может, он сел бы. Пиратка кружился над нашим домом, то быстро опускался, распластав крылья, то взмывал кверху. Он словно бы радовался, что нашел свой дом. Наконец-то явился! Как я по нему соскучилась! Давай, давай садись! Вот обрадуются Андрюшка и Любушка! И чего дома сидят? Полаяла у двери, вызывая людей. Наверное, уроки делают. Потом прыгала по двору, зовя Пиратку спуститься. А может, меня боится? Отбежала за ограду.

Наконец, прибежал Бобик и стал носиться по двору.

– Опять пугаешь цыплят, попало, еще хочешь, – рассердилась я.

– Ладно, больше не буду, – сказал он.

И тут мне пришла мысль:

– Хочешь воду таскать для кур? Научу.

– Умеешь? – удивился Бобик.

– Я давно умею. Вот покажу тебе это, потом у Босого научишься белье и разные потерянные вещи людям относить.

Я взяла Любушкино ведерочко, и мы побежали к колонке. Кто подойдет первый, сразу должен догадаться, чего жду. Вот пришел Виталька с большими ведрами.

– Ишь какая, ведерочко из дома утащила, пошла отсюда.

Мы с Бобиком отбежали. Ничего не поделаешь, будем ждать догадливее и добрее.

– Никто нам не даст воды, еще побьют ни за что, – сказал трусовато Бобик. Хорошо Нина пришла, Виталькина сестра, с большими ведрами на коромысле. Ага, у них сегодня большая стирка.

– Ах, ты, Дамка, неужели за водой? Вот умница, вот какая у Любушки помощница. Давай-ка ведерко.

Она налила мне воды. И я, задрав голову, потихоньку, чтобы не пролить, понесла ее. Увидела Пиратку! Он кружил над нашим домом, все ниже и ниже и вдруг схватил цыпленка. Бросила я ведерко и вместе с Бобиком влетела во двор. Лаяли во всю мочь, носились взад-вперед, но было уже поздно. Испуганные цыплята и утята жались кто под навесом, кто в курятнике.

Вбежала Люба с хворостиной и погрозила ястребу.

– Разбойник! – и заплакала. А Бобка все лаял, крутясь вокруг Любушки.

– Это Пиратка, ваш любимый Пиратка, – крикнула я, все еще разгоряченная.

– Теперь поздно лаять, Дамка, не сберегла цыпленочка. Нисколько на тебя надеяться нельзя, даже голоса не подала, бездельница! – Она схватила меня за ухо. – Вот тебе, вот тебе, трусишка… А ты что дурачишься, Бобик! Две собаки и не укараулили! Позор!

– Это же ваш любимый Пиратка был, – заскулила я.

– Я тебя оставила, а ты прозевала… Или испугалась? Трусишка, трусишка… Не люблю тебя…

– Я ж говорила, что Пиратка такой, а вы меня не слушали, не надо было его выпускать.

– Ничего не понимаю, – сказал Бобка. – Любушка ругала за то, что гонялся за Пираткой. А сейчас за то, что не прогнали…

А Любушка никак не могла успокоиться и все всхлипывала.

– Ну хватит слезы лить.

– Да-а, жалко.

Прошло совсем немного времени, и снова случилось происшествие. Во двор вбежал радостный Бобик с мокрой простыней в зубах и скорей к тете Кате, мол, вот, принес. И тут же пришла наша новая соседка.

– Ну и бес ваш Бобик! – сердито сказала она хозяйке. – Стянул с веревки да бежать восвояси.

– Я постираю, – сказала хозяйка.

– Ничего, все равно у меня крутится машина. Солнце, сегодня хорошее, только стирать, – соседка взяла простыню и ушла.

– Две собаки и обе бестолковые, – с горечью сказала тетя Катя и посадила Бобика на цепь.

– Я же принес, – заскулил Бобик. – Я искал. Тоже могу, как Босой, таскать белье.

– Надо с земли поднимать, – проворчала я, – а не с веревки сдергивать. Пришла Нина с нашим ведерком.

– Ты чего же бросила? – спросила она меня – и к Любушке. – Я набрала ей воды, она понесла, а потом почему-то бросила.

– Ну-ка, ну – возьми ведерко… Ой, несет! – удивилась она. – Идем-ка, идем… – Любушка набрала воды. И погладила меня. – Попробуй, неси… Вот фокус, настоящая Каштанка… Мама, мама, – смотри!

Хозяйка развела руками.

– Чудо, кто б подумал.

Я осторожно поставила ведро возле сковородки.

– Меня тетя Аня и Босой научили, – сказала я.

Так мы ходили несколько раз к колонке, и я несла ведерко.

– Теперь всегда будешь носить воду цыплятам, – сказала Любушка. – А сторож из тебя плохой.

– Да, виновата.

– Сейчас поведем утят на пруд, а то они вспотели от жары, – сказала Любушка. – Если еще хоть одного прозеваем – попадет нам обеим, а тебя на цепь, как Бобика, посадят и будешь тогда день и ночь выть и злиться.

– Знаю, хуже нет на цепи сидеть.

Ох, как обрадовались утята. Плавали, ныряли, весело крякали. А цыплята завидовали. «Как же мы, как же мы?» Бегали по бережку, а в воду к друзьям никак не решались влезать. А потом нашли занятие, стали разных червячков и букашек искать да есть. А я сидела на берегу и улыбалась им.

Через несколько дней мы простились со своими питомцами. Они подросли, и их уже называли курицами и утками. Мы с Любушкой часто приходили на птичник… Смотрит, смотрит Любушка, стараясь отыскать своих знакомых. Да разве их узнаешь? Их тысячи, и все белые, похожие друг на друга.

– Где наши друзья, Дамка? – спрашивает Любушка. Я поглядываю на мою хозяюшку и лукаво говорю:

– Сама, сама узнавай. Они-то, наверное, про нас забыли.

Но все же одна уточка узнает Любушку. Та, которую она однажды спасла от Бобика. Уточка, чуть прихрамывая, сама подбегает к Любушке и клюет зерно прямо с ладони.

9

Любушкин отец приходит из мастерской на обед. Поест и скорей снова на работу. А сегодня зашел в сад посмотреть деревья. Невесело потрогал ветки, поколупал ногтем кору.

Возле нашей ограды Петрович, Виталькин отец, остановил мотоцикл.

– Говорят, Дима скоро приедет? – спросил Петрович. – Насовсем?

– Сколько же можно учиться, и так уже три года.

– Да, долгонько. Есть курсы – полгода или год учат.

– Ну он-то учится на механизатора широкого профиля: может работать на любом тракторе, комбайне или автомашине. И когда надо – сам починить сможет…

– Витальку тоже пошлю, а то начал от рук отбиваться. Дотянул хоть бы до восьмого класса. Твой Димка и в школе старательный был, а мой не шибко, только бы крутиться по дворам. И знаешь, замечать стал: чуть прижмешь – норовит соврать. И в кого такой?

– Наш Андрюша тоже иной раз такое выдаст, хоть стой, хоть падай. – Любушкин папа погладил дерево. – Плохие дела, Петрович, вишни пропали, а яблони, может, отойдут.

– У нас такая же морока: вишни засохли, взял вырубил, новые посажу. Чего на них глядеть – корчуй. Если даже оживут – мало будет толку.

– Не мудрено, снега-то почти не было, а морозы до сорока доходили. Земля на полтора метра промерзла…

Я слушаю, слушаю, все хочу понять, поди догадайся. Но я все равно люблю слушать людской говор. Подбежал Бобик и закрутился возле людей.

– Поймаю – пеняй на себя, – погрозил ему пальцем Петрович.

Щенок подумал, что хвалят его, и ну прыгать да заигрывать.

– Вчера жинка вышла из кухни, – сказал Петрович. – Видела, что за оградой бегает Бобка, да не обратила внимания. Пришла – ни рыбины, ни Бобки. Привязал бы, что ли.

– Привязываем. Скулит, а ребятам жалко.

– Больно дрянных собак держишь… Надо, чтобы польза хоть какая была. Бобка ваш только жрать является, а Дамка… По ночам скулит, еще взбесится. Побереги детей. Вот Розка разродится – дам хорошего кобелька. Розка породистая, злая.

Папа молчал, разглядывая сломанную ветку вишни.

– Не старая еще Дамка.

– Какой не старая, всех собак пережила, вишь нос-то белый, как мел, задние лапы никуда, отнимаются, хвост опущен, а глаза бешеные… Ждешь, пока перекусает ребят. Поздно будет думать. Послушай – пристрели, – посоветовал равнодушно Петрович, глядя на меня безо всякой злобы. Неужели можно без злобы такое говорить? Разве я могла бы, не сердясь, накинуться на кого? Рявкнула и бросилась на Петровича, крича:

– Ау ты, злой человек!

– Раньше смирная была, а теперь, гляди, как пасть щерит.

– А может, поняла твой совет, – рассмеялся папа. – Не надо, Дамка, ты у нас смышленая, а вот Бобку посадим на цепь.

Подъехала на мотоцикле Тамара.

– Как пашется, Петрович? – спросила она.

– Местами сыровата земля.

– Переходи на соседнее поле, там посуше.

Побаиваюсь немного Тамару, часто говорит строго:

«А ну, на место!» Но обижаюсь и не смею ослушаться, бегу к будке. А сейчас позвала:

– Дамка, как поживаешь?

Интересно, всех спрашивает: «Как дела?» Или: «Как пашешь?» Или: «Как сев идет?» А меня, когда добрая и не торопится: «Как поживаешь?»

Я на Тамару не сержусь. Но все же почему, Любушка, она так редко обращает на меня внимание? Если даже и покормит, то почти всегда молча, словно я ей надоела. Ну хоть поругала бы, а то скорей идет за калитку и садится на мотоцикл. Но я понимаю: ей некогда. Она даже с тобой, Любушка, и то мало разговаривает. Ты что-то хочешь ей интересное рассказать, а Тамара торопливо: «Ладно, потом». А что это значит «ладно, потом»?

Сколько раз просилась Любушка в поле, Тамара не разрешала. Вот и сейчас Любушка подбежала к сестре и просит ее:

– Сказала: будет тепло – возьму. Вон, какое жаркое солнышко!

– Натрясешься, плакать будешь. В другой раз.

А меня и подавно не желает брать. Иногда до кирпичного завода добегу, она рукавичкой грозит: «А ну домой!»

Сейчас Любушка взяла да и села в люльку мотоцикла.

– Все время говоришь – в другой раз, значит, тоже любишь, как Андрюша, меня обманывать, да? А сама говоришь, нехорошо обманывать, и мама говорит нехорошо, и папа, и все-все…

Тамара рассмеялась, обняла Любушку:

– Ладно, сестренка, едем потихонечку. Покажу, как землю пашут.

И поехали! Ну теперь и я с ними! Тамара прикрикнула на меня, но Любушка заступилась:

– Пусть и Дамка поглядит на трактор.

Трактора я видела: они стоят в большом мехдворе, пыхтят и тарахтят, а что делают на поле – никак не пойму. Едут и едут куда-то, а зачем?

И вот я бегу. Мотоцикл рычит на меня Я то вперед заскакиваю, чтоб люди видели, как быстро бегаю и не устаю, то долго-долго мчусь рядом с коляской, и Любушка, протягивая мне руку, что-то поет…

Долго мы бежали, я уставать начала, ноги так и хотят остановиться, язык отяжелел, вывалился из пасти. Все силы собираю, чтобы не заметили. А мотоцикл несется, как ни в чем не бывало.

– Дамка устала! – закричала Любушка.

– А ну-ка, садись с нами! Тамара посадила меня в коляску.

Сердце, как трактор, стучит. Любушка положила меня у своих ног. Хорошо с Любушкой, гладит меня и говорит:

– Стареньким бегать нельзя, верно, Дамка?

Эх, Любушка, не успокаивай. Если собака не сможет бегать, то она уже не собака. Ничего, это у меня временно, настанет лето, и снова буду молодой, снова буду прыгать с ребятами.

– Видишь, Любушка, – Тамара куда-то показала. – Поля пожелтели? Это наши озимые померзли. Теперь перепахивать будем. Только поскорее надо, а то влага уйдет.

– Куда она уйдет?

– В воздух. Жарко, влага испаряется. А зерну влага – самое главное. Если тебе пить хочется, а воды не дадут, плохо ведь?

– А я сама возьму из ведра.

– А зерно откуда возьмет?

– А наш Дима со своим трактором приедет и воду привезет.

Мы сошли на краю поля. Тамара пройдет немного – железку в землю втыкает. Сначала говорила: «Молодцы, хорошо», а потом стала приседать и разгребать землю: «Ах, хитрецы, ну я вам сейчас всыплю». Мы подошли к остановившемуся трактору. Большой дядька, похожий на Шарика, поздоровался с Тамарой и Любушке пожал руку.

– Во-во, учись на агронома, – сказал он девочке. И меня заметил: – Ах, ты, пенсионерка, тоже проверять пришла.

Повиляла ему хвостом: мне этот человек нравился. Когда проходит – всегда скажет ласковое. А Тамара его строго спросила:

– В начале поля хорошую глубину взяли, а потом?

– Нормально, – отведя глаза, ответил Большой.

– Мелко.

– Чего ты знаешь! – Таким сердитым Большого я еще не видела.

– Говорю, прибавьте глубину, – тихо сказала Тамара.

– Плуг не опускается.

– Наладьте. Будете так пахать – забракую. А этот участок перепашите. Не новичок, а так недобросовестно делаете.

Не вытерпела я, да как на него залаю, громко-громко, чтобы слушал всегда Тамару. А Большой рассмеялся, глядя на меня:

– Вот еще одна начальница!

Тамара взяла Любу за руку, они направились к мотоциклу, я осталась на месте.

– Подумаешь, – сказал другой дядька, низенький, похожий на Бобика, – давно ли со мной бегала по деревне, а теперь учит нас, стариков.

– Ну, ты-то еще не старик, а щенок, – правильно сказал Большой. – Не ерепенься, она права. Перепашем. На душе чище будет.

Ага, послушали! Я отдохнула и теперь не захотела в коляску. Тамара была мрачная, наверно, все думала о трактористах. Знала бы она, что я слышала! Но я могла только забегать вперед и звонко лаять: не волнуйся, Тамара, перепашут, послушались тебя.