Текст книги "Дамка хочет говорить"

Автор книги: Александр Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Александр Панов
Дамка хочет говорить

Достоверное жизнеописание старой собаки, сочиненное ею самой, расшифрованное и переданное в виде повести

Среди многочисленных наших деревень есть одна с обыкновенным названием Сосновка. Чем занимаются жители ее? Весной они пашут и сеют. Летом ухаживают за урожаем, с тревогой поглядывая на небо, – ждут то щедрого солнца, то обильного дождя. И вот приходит осень – пора собирать урожай.

А что делают в это время другие жители деревни – собаки? Они помогают людям, каждая по-своему. Как нет одинаковых людей, так нет и одинаковых собак…

Однажды Андрюша переносил на новое место будку старой Дамки. Любушка помогала ему. Под слоем сопревшей соломы они обнаружили мятые, пожелтевшие тетрадки, исчерканные непонятными знаками.

– Это же Дамка писала! – воскликнула Любушка.

– Выдумала тоже – лапы вытирала, – сказал Андрюша.

– Нет, я всегда говорила: Дамка самая умная собака.

1

По ночам тоскливо, Любушка. Я теперь не бегаю по деревне, как прежде, – лапы болят. А лежать не хочется. Скорей бы уснуть да сон про тебя увидеть…

Снег заметает будку, а ветер, ты слышишь, визжит, будто бьют его… И куда только Бобка подевался? Я долго принюхиваюсь, прислушиваюсь… Наконец, его лай – молодой, гулкий.

Шершавый снег под лапами пищит, как гусенок. Залаяла Розка. Дурная, людей напрасно будишь! Небось злишься, что на цепи? Не бросалась бы на всех – не привязали бы.

И тут я увидела своего Бобика: он пытался вырвать большую кожаную рукавицу из пасти Босого, а тот прижал ее лапами, рычит.

– Марш домой! – рассердилась я.

– Я не виноват, он сам пристает, – заскулил Бобка.

Не видела бы сама, могла бы и поверить сгоряча. Босой отфыркнулся, взял в зубы рукавицу и с достоинством удалился.

Ветер постепенно утих. Вдруг зашумела машина. Ударил в глаза свет. Ослепил. Стало страшно, я легла, зажмурилась, но тут же вскочила и побежала за машиной: опять, наверное, с Марьей Алексеевной худо! Так и есть, машина у дома соседки. Я тихо заворчала на чужаков.

Бобик словно обрадовался им: вот уж можно полаять от души. Кто не знает, что он безобидный, пугаются.

Прибежал Шарик. Марию Алексеевну пришел пожалеть? Уж кто-кто, а она тебя жалела.

Я стояла, поднимая то одну, то другую лапу. Слышала торопливые шаги, незнакомые, тревожные голоса.

Я ждала слов соседки – негромких, ласковых… Ждала обычного тявкания Тима. Мария Алексеевна понимала своего песика, понимала меня и, наверно, всех собак понимала. Почему Тим молчит? Он всегда лает на людей.

Марию Алексеевну вынесли на носилках, Шарик проворчал:

– Хоть бы кусок хлеба дала. Бежим отсюда, Боб!

Бобик кидался то к Шарику, то юлил возле меня, наконец юркнул во двор. А Тимка пытался взобраться на носилки, но падал на спину. Хоть бы погладила своего Тима хозяйка, хоть бы сказала: «Ступай на место». Но молчит родной человек, не слышит тебя, и непонятно зачем его прячут в машину… Я заплакала: «Куда, куда увозите?» Но люди не различают, когда мы плачем, а когда просто скулим.

– Пошла отсюда, – закричал на меня шофер.

Тетя Катя, мать Любушки, упрашивала женщину в белой одежде:

– Подлечите ее.

– Не волнуйтесь, поправится.

– Тимка, домой! – позвала тетя Катя. Но он бежал и бежал за машиной. Хозяйка вздохнула.

– Вот беда… Ну что, Дамка, придется брать его на житье… – сказала она как бы сама себе, но я не удержалась, ответила:

– Что за разговор, не оставлять же в беде. Но куда увезли Марию Алексеевну?

– Не скули, Дамка, и без тебя тошно.

Не поняла! Отчего так! Я ее понимаю, а она меня нет.

2

Тим лежал на своем крыльце, прижавшись к двери. Какой нюня, должен был скулить на всю деревню, а у него словно голос пропал.

Помню его щенком: белый клубок, веселый, игривый прыгун! Когда Мария Алексеевна, уходя на работу, привязывала его возле крыльца, рвался, визжал, вертелся на месте. А когда отвязывала, так лизал руки, противно было смотреть.

Унижение всегда неприятно. Но среди нас есть такие, которым это доставляет удовольствие.

Я тоже хозяйку люблю, но никогда бы не смогла так, как этот Тимка. Он даже от дому далеко не уходит, друзей всех растерял. Одна у Тимки забота – скорей бы попасть в мягкие, нежные руки Марии Алексеевны.

Я вильнула хвостом, но он даже не повернул головы. И чего он всегда нос воротит от нас с Бобиком. Но теперь не до обид: надо его успокоить.

А как расшевелить Тимку? Я легонько дергала его за хвост и за уши. Дрожа, он прижимался к двери, словно боялся, что прогонят. Тыча носом в его мягкий бок, я отскакивала, звала за собой: пойдем, пойдем, у меня в будке тепло! Он отворачивался и скалил зубы. И вдруг истошно завыл. Он выл и скреб лапами дверь.

– Эх, горе-парень, – тетя Катя попыталась взять его на руки, но он ощерился, глупый.

– Замерзнешь тут, – уговаривала она. – Никуда твоя хозяюшка не денется, полежит в больнице и вернется… Идем, милый, к нам.

Но Тимка словно сдурел, норовил укусить ее.

– Только попробуй, неблагодарный, – вступилась я. А ей посоветовала: – Не трогайте, видите, скалится, может цапнуть!

Тетя Катя, кажется, на этот раз поняла меня. Ушла и вернулась со старой фуфайкой. Завернула в нее барахтающегося Тимку и понесла к нам.

Всю ночь он не переставал скулить и метаться, просился домой. Едва рассвело, Андрюшка выпустил его. Ох, как он припустил со всех ног к своему крыльцу! И чем ему у нас плохо?

Сгорбившись, Тимка опять прижался к двери. Жалко его. Уже не щенок, а неопытный, будто ему полгода. И лапы у него – нежные, словно и по земле никогда не ступали.

Андрюша принес мне супу с кусками хлеба, а Тимке кость с мясом дал, но тот отвернулся от миски. Кость так вкусно пахла, а у него нос и не дрогнул.

– Смотри, Дамка, – предупредил Андрюшка. – Не слопай, а то сдохнет Тимка с голоду.

Собака не может быть свиньей. Собака может быть только собакой, а иногда немножко человеком.

Вышла Любушка! Потянулась сладко и сразу же направилась к осиротевшему – гладить: «Беленький, – приговаривает, – чудненький»…

Неправда, никакой он не «чудненький». Ты совсем на разбираешься в собаках, моя хозяйка. Сказать так про Босого, это понятно… Неужели понравится, если я целый день буду сидеть дома да лезть к тебе на руки? А на всех остальных бросаться.

– Устал, Тимчик? Всю ночь плакал, нам спать не давал, а теперь вздремнуть хочешь, да? Видишь, Андрюша, глазами моргает.

– Отлежится, задохлик, а мне в школу идти, а матери на ферму.

– Вот и сделай скорей будку.

– Знаю без тебя, – ответил Андрюшка. – Приду из школы, сколочу.

Мне все обидней становится. Тимку Любушка гладит, а на меня даже не взглянет.

– Ты сильней Тима в сто раз, – сказала Любушка, словно поняла меня. – Не бойся его, но, смотри, не укуси. Надо пожалеть беднягу.

Носилась я по деревне, не чуя больных ног и холода. Унюхала: во дворе Никитишны резали гусей. Крутилась я там, чтоб видели меня, но старалась не надоедать. Люди не любят этого.

– Не бойся, Дамка, подойди. – Никитишна кинула мне потроха. – Постарела, поседела… И куда что девается? Ох, звонкая была…

– Ну не визжи, не визжи, – хозяйка кинула мне сразу две гусиные головы, я бралась то за одну, то за другую, но они не помещались в пасти.

– Не жадничай, ешь, не давись, все твое, никто не отнимает.

Все же я уцепила обе головы и помчалась к Тимке. Неужели и этому не обрадуется? Головы такие вкусные, вот-вот остановлюсь и сама начну есть. Нет, нет! Скорей, скорей к Тимке! Я себе другие достану. Видишь, Любушка, какая я еще быстрая!

Тимкина миска оказалась пустой, и кость рядом валялась обглоданная! Айда Тимка! Тогда одну голову я сама съем, а другую бери ты. Наверно, еще ни разу сырого мяса не пробовал, такая вкуснятина!

Я положила гусиную голову перед сгорбившимся Тимкой, но он даже не пошевелился. Ишь какой, не по вкусу. Чего же тебе надо? Или ты уже наелся? Не может быть. Смотри, как я ем!

Откуда ни возьмись, Бобик. Ухватил вторую голову и юркнул за угол. Ах, нахал бессовестный! Вот кто съел у тебя суп и обглодал кость. Ну и тюха ты, Тимка! Таких беспомощных собак я еще не видела. Как же ты будешь жить без Марии Алексеевны?

3

Жду Андрюшку, места не нахожу: то по двору кружу, то приседаю возле Тима. Надо же, все время лежит у двери, не двигаясь, словно приклеился, лишь иногда подвернет под себя то одну, то другую лапу.

– Тимка, закоченеешь. Попрыгай, полай.

Если бы я заговорила голосом Марии Алексеевны, небось сразу вскочил бы, а то лишь вздыхает, как наша корова ночью.

– Отстань. И без тебя тошно, – проворчал вдруг Тимка.

Я так обрадовалась, что он голос подал, – нисколечко даже не обиделась.

– Потерпи немного, Андрюша придет из школы и сделает будку, сена сухого настелет, теплынь будет.

– Сама живи в будке, сама спи на сене, а у меня матрас есть.

Любушка принесла жареную картошку в кульке и мягкий, теплый хлеб с маслом – не ест! Осторожно беру с рук Любушки еду. Тек вкусно, что есть еще больше хочется. Перед носом Тимки поставила варенье в баночке, так он еще и огрызнулся.

– Марии Алексеевне пока есть нельзя, только бульончик куриный. А тебе все можно, не притворяйся. Собаки не болеют, они тоскуют… Мария Алексеевна мне про Музгарку читала, преданный был, смелый, а ты, как курица, трус. – Любушка гладит Тимку. – Думаешь, я не люблю Марию Алексеевну? Знаю – приедет скоро.

Андрюша появился со всем звеном, часто так собираются. Иногда какую-то «Молнию» на большом листке пишут. Читают и смеются, особенно Виталька. Потирая руки, любит говорить: «Перцу побольше, чтобы почувствовал!» Все время хочет сделать кому-то неприятное.

Я вертелась возле ребят. Как бы им напомнить про будку?

– Чего разгавкалась? Не путайся под ногами, – отогнал Андрюша.

– Твоя Дамка не лает, а пищит, моя Розка уже вывернулась бы наизнанку от лая, – сказал Виталька. – И точно, пустолайка.

Ребята вытащили из сарая доски, ножовку, гвозди. Молодцы, будку делают! Тут вышла Любушка с сумкой.

– Ты еще не ушла, – рассердился Андрюшка, – Опоздаешь!

– Не волнуйся, как раз успею. Почему маленький домик? Надо с меня ростом, думаешь, Тимке приятно в тесноте? Он привык к комнате.

– Много ты понимаешь, инженер. В большой будке он скорей замерзнет… А ну, беги в школу.

Любушка ушла, я бы ее проводила, но уж очень интересно смотреть, как ребята пилят, строгают, приколачивают доски. Девочка что-то рисовала в тетради, потом показала ребятам.

– Да, Марии Алексеевне и будка понравится, и эти рисунки, – сказал Андрюша.

Почему Виталька опять ничего не делает? В сарае что-то ищет.

– Сколько у тебя проволоки! – Сказал он Андрюше. – Дай мне.

Андрей стал отматывать проволоку.

– Хватит?

– Давай, не жалей, – выманивал Виталька.

Все же этот Виталька противный, как придет, что-нибудь да выпросит, только давай ему, и все мало, а сам ничего не даст. Однажды у Андрюши сломалась клюшка, небось не дал. Все знали, что у Витальки есть дома запасная. Пришлось Андрюше играть сломанной, и его команда проиграла, я сама всю игру видела. Я такого друга близко бы не подпустила, даже цапнула бы за ногу, а Андрюшка быстро забывает зло или даже не замечает.

– Да, – Андрюша задумался. – Тимка все же не привык в будке спать.

– Точно замерзнет, – сказал Виталька. – Не то что моя Розка, она в любой мороз может уснуть на крыльце и хоть бы хны.

И чего он носится со своей Розкой?

– Наверное, утеплить надо будку, – посоветовала девочка.

– У кого есть старая фуфайка или овчина? – спросил Андрюша.

– У меня есть, – сказала девочка. – Сбегаю.

– Ты далеко живешь… Виталька, чего жмешься, у тебя же старая шуба валяется в кладовке.

– Ничего себе! Для Тимки? Тоже мне собака! Я бы вообще прогнал его, собаки ни в какой мороз не должны замерзать. На Севере при семидесяти градусах…

– Тебе бы на морозе поспать, – сказала девочка.

– Подумаешь, если шубу надену, хоть сегодня всю ночь просплю.

– Не увиливай! – сказал Андрюша. – Дашь шубу?

– Как не стыдно! – сказала девочка. – Мария Алексеевна надеется на нас, а мы. Я сейчас принесу.

Девочка пошла, но Виталька догнал ее.

– Хочешь совсем забаловать Тимку, да? Ну и пусть – я принесу, так и быть… Только Тимку надо закалять, чтобы…

– Ладно, воспитатель, тащи скорей, время-то идет, – сказал Андрей.

Вскоре Виталька заявился с шубой, отдал ее Андрюшке, а сам пошел в коровник: может, Марту хочет стукнуть? Скорей за ним. Он почесал ей голову. Видно, Марте было очень приятно, она вытянула шею, перестала жевать. Конечно, все любят, когда их гладят. Виталька отошел, а Марта неподвижно стояла с вытянутой шеей. Я бы тебя тоже погладила, Марта, ты добрая, но не умею.

Андрюша стоял на коленях, протиснувшись наполовину в будку, и стучал молотком.

– Значит, Марта дает молока двадцать пять литров, больше моей? – ехидно спросил Виталька. – Ну и трепанулся же ты, я разглядел вымя, чуть больше чем у козы – спорим, и двадцати не дает!

Андрюша ничего не сказал, лишь громче застучал молотком.

– Думаешь, если маленькое вымя, значит, обязательно мало дает молока? – сказала девочка. – Не всегда так.

– Знаю, что не всегда, – сказал Виталька. – Но все равно большое дает больше.

Смотри-ка, уже готова будка – быстро сколотили! Андрюша принес из дома грустного Тимку, хотел посадить в будку. Куда там – всеми лапами забрыкался, завизжал на всю деревню, будто колотят. Вот бестолковый, ему хотят добра, а он отказывается.

– Может, конфет в будку положить? – сказала девочка.

– Лучше дверцу сделать и закрыть его, – сказал Виталька. – Пусть посидит, пока не привыкнет.

Андрюша отмахнулся, положил будку на санки, повез во двор Марии Алексеевны и поставил на крыльцо.

– Я начну разрисовывать будку, – сказала девочка.

– Ладно, потом, – сказал Андрюша. – Теперь не приставайте к Тимке. Пусть оглядится, обвыкнется… Пойдем, не будем его нервировать.

– А если он не захочет в будку? – забеспокоилась девочка. – Может, все же как-нибудь уговорить его.

– Ничего себе – уговорить! – рассмеялся Виталька. – Приспичит, сам на ночь залезет. Не такой уж он дурак – мерзнуть не захочет… Так юркнет, только его и видели, – носа не высунет.

Все теперь будет хорошо – самое главное есть будка. Плохо быть бездомной. Рано или поздно Тимка обрадуется своему новенькому домику.

Когда ребята ушли, Андрюша вывел во двор Марту. У нее большая морда, почему-то всегда задумчивая. Рога страшенные, большие, но Марта не бодается. Вообще не только собак, но и людей не замечает. И если бы хозяйка не загоняла ее, наверно, совсем бы домой не приходила.

Андрюшка привязал Марту к стойке и начал разглядывать ее: оттянул губы, потрогал вымя, потыкал в бока. Корова перестала жевать, недовольно ворочая головой.

Пришла с работы тетя Катя.

– Чего смотрины устроили? – удивилась она.

– Марта старая? – спросил озабоченно Андрюшка.

– Не очень. А что?

– Вымя маленькое, и зубы странные.

– Сам ты странный. Обыкновенная корова.

– Сама же говорила, мало молока дает.

– Зато жирное.

– Разве есть, которые нежирное дают?

– Всякое бывает. От кормов тоже зависит.

– Мы плохо кормим? У Витальки двадцать литров дает. А меня учительница спросила – не знаю, сказал: двадцать пять дает.

– Вот уже приврал. Пора бы знать.

– Стыдно сказать, что мало. Неужели мы хуже кормим?

– У нас порода другая.

– Может, наша Марта больная?

– Еще не хватало, глупости болтаешь.

– А не глупость плохую породу держать?

– Вот выучишься в институте, станешь выращивать хорошие породы, подскажешь, какую нам взять.

– Конечно, подскажу. У нас в колхозе будут самые лучшие коровы.

Что это Андрюша о Марте беспокоится? У нее коровник как человеческий дом, не то, что у нас.

– Эй, ветеринар, садись-ка лучше за уроки! – крикнула мать.

– Будто сам не знаю, – проворчал Андрюшка и пошел в дом.

Теперь жди его. И что за штука такая – эти уроки? Почему их каждый день надо выполнять? Андрюшке не хочется, я знаю, а мать заставляет. Боится что ли он этих уроков?

4

Рано-рано утром пришел председатель колхоза. Значит, что-то важное. Я вслед за ним юркнула и спряталась под стол. Нравится мне сидеть с людьми да слушать их разговоры.

– Катерина, – сказал председатель. – Просто беда. Выручай, привезли инкубаторских цыплят и утят, а птичник, сама знаешь, еще не достроен. Все берут птицу домой. Мы тоже сотню взяли, хотя и своих полно будет.

– Я уже посадила трех гусынь. – Мать обернулась к Любушке. – Надо помочь. Мне ведь некогда, вся надежда на тебя, возьмем?

– Мама, тогда я сегодня в школу не пойду, за ними все время смотреть надо, – сказала Любушка.

– Как это не пойдешь? Ишь, умная. До обеда поглядишь, а потом Андрюша придет.

– Ой, какая ты, мама, не знаешь Андрюшку, да? Закатится со своим Виталькой куда-нибудь, и Дамка не сможет найти.

– Найдем, – подала я голос.

Тут уж хозяйка напустилась на меня:

– Ишь, тихоня, притаилась! И когда успела? А ну, пошла! Не стыдно в такую теплынь в комнату забиваться! – И открыла дверь.

Я выскочила, поджав хвост. Разве докажешь тете Кате, что я на от холода прячусь в комнате, а интересно мне, о чем люди говорят.

А на улице весна. Утро сегодня такое теплое, яркое – сидеть бы на крылечке, вытянув морду к солнцу, да жмуриться.

Мать взяла корзину для цыплят, а Любушке велела прибрать двор.

Любушка быстро-быстро подмела, налила в старую сковороду воды, накрошила хлеба, насыпала пшена. И мы с нею стали ждать, когда хозяйка принесет цыплят.

– Ой, какая мама! Уходит всегда, и нет ее и нет. Она думает, я не беспокоюсь. А вдруг цыплят всех разобрали, и ни одного нам не осталось? Давай не будем молчать… Про Диму будем говорить. Скоро он из училища приедет. Помнишь Диму?

Я завиляла хвостом:

– Он мне будку делал. На рыбалку вместе ходили.

Ну, конечно, полное непонимание.

– Ничего, как увидишь, – узнаешь.

– Да помню я его!

Опять не понимает.

– А он о тебе в письмах спрашивает, – и она стала повторять: – Дима, Дима!

– Да, я помню, помню!

– Может, и помнишь, – Любушка все еще сомневалась.

До чего же плохо, когда тебя не понимают!

И вдруг показалась тетя Катя. Она шла тихонько и все заглядывала в корзину. Любушка бросилась навстречу, а я весело залаяла.

– Мама, дай посмотрю.

– Успеешь. – Мать поставила корзину на землю. – Вытаскивай осторожно, по одному… Только не дави.

Я хотела заглянуть в корзину, но хозяйка строго сказала: – Смотри у меня, Дамка.

Неужели она думает, что я съем цыпленка?

– Дамка не тронет, – заступилась за меня Любушка. – А вот за Бобиком надо будет присматривать.

Я сама не доверяю ему.

Любушка брала на руки крошечные пушистые комочки и тихонько опускала на землю. Они становились на ножки, щурились от солнца, покачиваясь. Падали и тут же вскакивали. Которые здесь утята, которые цыплята? Все одинаковые – желтые. Но, когда я присмотрелась, заметила разницу. Носы утят будто расплющенные, а лапки с перепонками. У цыплят носики маленькие, и нет никаких перепонок.

– Зерном и хлебом их кормить нельзя, – сказала мать. – Они любят творожок и вареные яйца.

– Не играй, Дамка! – отогнала меня Любушка, когда я хотела лизнуть цыпленка. – Подожди, подрастут, а то задавишь.

Я уныло взглянула на нее. Совсем я глупая, что ли? Хочу поиграть, чтобы им весело было.

Любушка боялась, что цыплята начнут разбегаться, они все жались друг к другу. Любушка то и дело бегала в дом глядеть на часы.

– Ой, большая стрелка бежит так быстро, почему долго Андрюши нет, ведь я опоздаю из-за него в школу? Ну что мне делать, Дамка?

– Иди, не бойся, покараулю, – сказала я. – Они же, видишь, никуда не убегают. Такие смирные, не то что большие курицы… Иди в свою школу, я посмотрю за ними.

Любушка взяла портфель и встала за калиткой. Ждет-пождет, а Андрюши все нет.

– Ну куда запропастился? – в отчаянии сказала она и вдруг радостно крикнула. – Скорей, Андрюша, цыплят стереги!

Андрюша не очень-то обрадовался цыплятам.

– Ну да – буду я сидеть! Мне в фотокружок идти!

Любушка хотела заплакать.

– Иди, девочка, я посмотрю. Честное слово, буду возле них все время, – хотелось мне сказать.

– Не хнычь, побуду дома, – словно в поддержку, мне сказал недовольно Андрюша.

– Дай честное пионерское.

Андрюшка помолчал, не зная как быть.

– Не имею права, – вдруг обрадовался он. – Пионерское слово дают только пионеру.

– Обманываешь! Я знаю – всем дают, кто просит.

Любушка, а может, не всем? Может, не обманывает? Ладно, иди, покараулим с Андрюшей.

Любушка пошла, все время оглядываясь. Иди, иди, не волнуйся, приглядим.

Но не тут-то было! Только она ушла, Андрюшка стал загонять цыплят в сарай. Они пищали, падали, не хотели идти. Тогда он брал их на руки и заносил в сарай. Закрыл дверь и с фотоаппаратом выбежал на улицу. Я привыкла одна оставаться, но сейчас мне стало не по себе – цыплята кричали, и мне их было жалко, ведь они без матери. Им темно в кладовке и страшно. Я заскулила, чтобы успокоить их, и попыталась открыть дверь – скребла, скребла. Если бы дотянуться до скобы… И вдруг… Смотрю – из дырочки, вырезанной внизу двери, выкатился желтый комочек, потом другой… Ура! Андрюшка забыл дырку заложить, ее сделали специально для кошки, чтоб заходила мышей половить. Однажды из этой же дырки еж убежал…

Цыплята доверчиво подбегали ко мне. Да, я же хозяйка! Люди не зря говорят: «Без кошки не дом, без собаки не двор». Идите, идите ко мне, не бойтесь. Я не люблю, когда меня боятся. Я ваша хозяйка, буду беречь вас.

Большое семейство цыплят и утят бегает по двору. Кормит их Люба творогом да вареными яйцами. Я не стерплю, сунусь к творогу, но Любушка так грозно крикнет, что у меня вся охота пропадает.

После еды малыши попивают в корытцах и блюдечках водичку. Утята уже плавать хотят, лезут в корытце, горделиво задирая свои тупые носы. А цыплята удивленно смотрят и толкают их носиками, утонете, мол. А когда я лягу, бегут ко мне, начинают клевать в нос, уши – терплю, терплю, а потом убегаю со двора и смотрю на них через ограду.

А врагов сколько у птенцов, только и гляди по сторонам да в небо. Смотришь, ястреб над двором, и все ниже и ниже. Любушка грозит хворостинкой ему, кричит, чтобы поскорей улетал. А я не догадывалась лаять на ястреба – все на творог посматривала. Ведь знаю, что не для меня приготовили, а ноги так и несут к блюдцам. Ястреб-то не слушает Любушку, ниже опускается, ну тут уж и я рявкну. Полетает, полетает, видит – охрана надежная, и – в другое место, где не так хорошо смотрят за птенцами.

А тут еще наш брат, собаки, замучили Любушку, только и смотри за ними. Есть хорошие, понимают, что птенцов трогать нельзя. Но есть вредные: так и норовят съесть. Особенно, когда я убегаю с мальчишками на речку. Одного утенка Любушка прямо из Бобкиной пасти выхватила. Замахнулась хворостиной:

– Отдай, противный, цыпленка!

Разжал Бобик пасть, утенок упал на землю и бежать. Привязала Люба Бобика на цепь, а он начал скулить да просить, мол, отпустите, и девочка разжалобилась.

– Ладно, отвяжу, но все равно папа с мамой решили тебя привязывать.

Любушка стала думать, кто бы мог ей помочь. Папа с мамой только вечером приходят домой, на обед же появляются ненадолго. А про Андрюшку нечего и говорить. Бегает целый день где-то и говорит Любушке: «Мне не до тебя». То у него военная игра «Зарница», то автомобильный кружок, то футбол. Приходит домой грязный, Любушка ахает: «Вот тебе от мамы попадет. Опять, наверно, уроки не сделал». – «А ты не говори». – «Ладно, не скажу, только давай поведем утят на пруд». – «Рано еще, я знаю когда».

Нет, без помощника всегда плохо. Любушка позвала меня на крылечко. Мы уселись рядышком. Я от удовольствия высунула язык.

– Слышишь, Дамка, мне мама и Тамара книжки про собак читают. Все они там такие догадливые, умные. Может, и ты такая, только про тебя некому написать. Скажи, ты умная?

– Умная.

– Вот я говорю, а ты, наверно, понимаешь?

– Все понимаю.

– Вот сейчас визжишь, а, может, мне чего-нибудь говоришь?

– Конечно, говорю.

– Может, не ты меня не понимаешь, а я?

– Совершенно точно.

– Ну ладно, хоть я не умею дрессировать собак, как в цирке, но попробую… – Любушка погладила меня. – Собака – друг человека. Правда, не все собаки – друзья. Некоторые кусаются ни за что. Верно?

– Не скули, наверно, есть захотела, сейчас дам. Я хочу, чтобы ты была настоящим моим другом. Тебя цыплята очень любят, я знаю. Только ты от них не убегай, ладно? Они стали большенькими, за ними глаз да глаз нужен. Давай вместе их воспитывать, поняла?

– Ладно, не визжи, сейчас тебе полную тарелку супу принесу и пшенной каши… Мама не любит, что я вас с Бобкой много кормлю. Так что ты быстро ешь, ладно?

– Моментально, только давай.

Я караулила цыплят и утят, понимала Любу, но мне иногда хотелось поиграть с собаками, побегать с ребятами. Выскакивала на улицу – там так весело, кругом много людей, и все радовались теплу.

– Я тебя накажу, – Любушка помахала прутиком. – Неужели не можешь посидеть, пока я схожу к Нине. Сиди!

Караулю, оглядываю двор. Ой, мои цыплята лезут в щель ограды! Не ходите на улицу. Живо назад!

А они не слушаются, не понимают меня. Тогда я лаю во всю силу, чтобы услышала Любушка. Вот она торопится домой.

– Зачем разогнала? Куда это годится?

– Они сами.

– Вон Босой караулит, знаешь как! Ни один цыпленок не уходит. Ну ладно, хочешь, почитаю тебе сказку? Садись-ка рядом бот сюда.

Сейчас Любушка будет что-то рассказывать. Люблю ее слушать. Сначала она глядит на строчку и водит по ней пальцем, а потом так разойдется, что даже книжку закроет.

– Вот прилетим мы с тобой в Москву на самолете… Знаешь самолет, ну такой… И поедем в метро… Метро – такие красивые вагоны, сами двери закрываются… Потом искупаемся в большом бассейне, он как наше озеро… В этом бассейне и зимой купаются, потому что вода теплая… Снег идет, а люди купаются, потому что в воде не холодно, как на нашей печи…

– Нас и в школу там примут. Мы сядем с тобой за первую парту рядом с Марией Алексеевной. Она уже поправится и тоже в Москву приедет.

Но тут Любушка завертела головой, вскочила с криком:

– Ах, вы, хулиганишки, смотри-ка, все убежали на улицу! Прозевали мы цыплят с тобой. Скорей идем загонять.