Текст книги "Повести студеного юга"

Автор книги: Александр Иванченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Они не доиграли партию в шахматы и не закончили разговор. Это было всего три дня назад, а сегодня капитана уже нет…

«Он чувствовал свою смерть, он все чувствовал!» – повторял Мэнсфилд как в забытьи.

Только теперь, все вспомнив и заново пережив, Майкл понял, чем терзался Аллисон, думая о монастыре. Его мучили какие-то давние грехи, и он боялся уйти из этого мира, не заплатив по счетам души. Он искал у Майкла поддержки, ждал его помощи. Ему хотелось, чтобы он его в чем-то убедил. Но в чем? Почему он не сказал всего до конца?

В половине третьего ночи на расстоянии около пяти морских миль показались огни маяка в Бернегатте. До Нью-Йорка оставалось идти пять часов.

Склонившись над крупномасштабной картой прибрежной полосы моря, Джексон что-то высчитывал, когда в штурманскую рубку вошел доктор. Вернее, он не вошел, а боком как бы вскользнул в рубку. Вид у него был настороженно-таинственный, на молочно-белых, не воспринимающих загара полных щеках проступал румянец чрезмерного возбуждения.

Их разговор слышал вахтенный матрос, менявший ленту в курсографе.

– Да, мистер Джексон, – сняв старомодное пенсне и в волнении протирая его полой распахнутого халата, сказал доктор вполголоса, – мои предположения, кажется, верны. В пузырьке из-под валерьянки ничего подозрительного я не обнаружил. Такое впечатление, что из него нарочно все вылили, он почти сухой. Но на ложечке темные пятна. Очень похожее потемнение, насколько мне известно, дает реакция золота на цианистый калий. Если это так, он умер мгновенно.

– А если не так? – Джексон смотрел на доктора внимательно и строго.

– Утверждать определенно я не могу… – Холодность первого помощника смутила доктора. Неловко водрузив на место пенсне, он не мигая уставился на Джексона. – Вы с чем-то не согласны?

У Джексона слегка дернулось веко.

– Я не знаю, как выглядела ложечка до сегодняшнего вечера.

– Кроме самого Аллисона, этого, видимо, никто не знал. Окончательно все выяснится после экспертизы и вскрытия тела. Но я не первый год работаю врачом, мой опыт позволяет сделать некоторые выводы. По тому, в каком положении мы застали мертвого, для меня ясно, что смерть наступила не от сердечного приступа.

– Самоубийство вы исключаете?

– Я знал Аллисона двадцать лет, он не мог умереть, не подумав о последствиях. Он был достаточно разумным человеком, чтобы оставить документ, который снял бы неизбежные подозрения.

Вахтенному матросу показалось, что Джексон слушал доктора, подавляя раздражение. Но держался он спокойно.

– Возможно, вы правы, доктор, – сказал он печально. – Смерть безусловно преждевременна. Тяжело сознавать, что капитана больше нет среди нас. Но не будем строить далеко идущие гипотезы. Наша задача – только дать следствию необходимые объяснения.

– Да, совершенно верно, мистер Джексон, – подхватил доктор горячо. – И все же, пока «Вайт бёрд» в море, мы должны, мне кажется, принять скорейшие меры, чтобы преступление, если оно совершилось, было раскрыто сразу по прибытии в Нью-Йорк.

Хмурые брови Джексона сосредоточенно сдвинулись.

– А что Берри? – спросил он после паузы.

– Берри? – Глаза доктора за стеклами пенсне широко распахнулись. – Ах, Берри! С ним, я думаю, несчастный случай. У бедняги проломлен череп в области надбровья. Он тоже умер мгновенно, раздавлен most. На волосах осталась свежая белая краска. Вероятно, его ударило сорванной шлюпбалкой. Покраска там везде свежая. Я наводил справки, старший боцман Гарпер послал Берри получше закрепить мотобот. Он говорит, что в Гаване они не успели завести его найтовы.

– Идиоты! Прогноз был объявлен, знали, что надвигается шторм. – Помолчав, Джексон хотел было отпустить доктора, но уже в дверях рубки задержал его. – Минуту, доктор! Я забыл напомнить, что отчеты о смерти капитана и Джека Берри нужны к приходу в Нью-Йорк. Напишите, пожалуйста, обстоятельно и прошу указать, кто приносил Аллисону валерьянку.

Доктора словно кто-то ударил под дых. Коротко глотнув воздуха, он застыл с отвисшей челюстью.

– Но… Но… – Он не мог вымолвить слова.

В это время зазвонил телефон. Трубку снял вахтенный матрос. Пока он слушал, лицо его медленно вытягивалось.

– Что там еще? – нетерпеливо спросил Джексон.

– Из кормовой вентиляционной шахты валит дым, сэр!

Глянув на противопожарные приборы, Джексон схватил телефон.

– Какой дым? Наши приборы ничего не показывают! – заорал он в трубку.

– Но я собственными глазами видел, как из шахты поднимается дым, – настаивал голос на втором конце провода. Он был таким громким, что его слышали даже в рулевой.

– Если речь идет о кормовой шахте, то дым поднимается, наверное, из трюма, – вмешался в разговор вошедший в штурманскую третий помощник. – Я прикажу проверить, мистер Джексон. Надеюсь, вы не возражаете?

Джексон пожал плечами:

– Не может этого быть. Но пусть проверят. – Его взгляд остановился на все еще остолбенело стоявшем докторе. – Вы еще здесь?

– Но я… – Доктор с трудом пытался овладеть собой. – Все лечебные препараты Аллисон получал у меня…

Джексон поморщился:

– У вас мало времени, доктор.

– Да, но… – Пятясь к выходу, доктор икал и, как бы постепенно сознавая весь ужас возможного обвинения, уже сейчас слабел под его тяжестью. Сопротивляться у него не было ни сил, ни воли.

Едва он ушел, как на мостик прибежал приемщик почты.

– В почтовом салоне пожар! Все горит!

– Вы что, с ума посходили? – взорвался Джексон. – Это же невозможно, чтобы одновременно горели корма и середина корабля. Напились, как свиньи!

– Но салон в огне, сэр, я только что оттуда!

Джексон не ответил. В рубку вернулся матрос, которого третий помощник посылал проверить кормовой трюм, действительно ли там что-то горит.

– Горят гаванские ящики с копрой, – сказал он. – Пламя пока небольшое, но быстро разгорается.

Сообщению матроса Джексон, казалось, не придал значения. Снова обратился к приемщику почты:

– Так что у вас происходит?

– Горит все, сэр, горит! – с отчаянием закричал почтовик.

Все ждали, что Джексон распорядится остановить корабль или прикажет уменьшить ход, но никакой команды он не отдал, хотя прямо в нос лайнера дул штормовой ветер, способный в считанные минуты разнести пламя по всему судну.

Ровно в три часа в рубке появился Мэнсфилд. С крыла ходового мостика, где он стоял, оплакивая смерть капитана, второй помощник увидел огонь в иллюминаторах верхнего бара. О пожаре в почтовом салоне и в кормовом трюме Мэнсфилд еще не знал, но для немедленной пожарной тревоги было достаточно и огня в баре.

Лицо Джексона скривила презрительная ухмылка.

– На судне семьсот пятьдесят пассажиров, Мэнсфилд. Надеюсь, вы не желаете превратить их в стадо баранов?

– Тревога, возможно, поднимет панику, но…

Мэнсфилда прервал снова зазвонивший телефон.

Кто-то бессвязно, дрожащим от волнения голосом кричал в телефон, что огонь распространяется по промежуточной палубе. Горят курительный салон и концертный зал. Еще через минуту позвонили из машинного отделения. Там тоже вспыхнул пожар. «Вайт бёрд» горела уже в шести местах, и как раз там, где для огня было сколько угодно пищи: в трюме – сухая копра и деревянные ящики, в концертном зале – полно мебели; бар, почтовый и курительный салоны внутри целиком облицованы деревом, в машинном отделении – горючее.

Весть о пожаре быстро распространялась по всему судну. Встревоженные новой бедой, на мостике скоро собрались все офицеры команды. Единственным среди них, кто по-прежнему сохранял спокойствие, был Джексон. Время от времени он то включал, то выключал сигнализатор противопожарной системы, повторяя с непонятным упрямством:

– Признаков дыма нет ни в одной из выходных трубок. Какой же, скажите мне, может быть огонь, если нет дыма? Вы все посходили с ума.

– О господи! – взмолился штурман Эванс. – Неужели вы думаете, что пожарные сигнализаторы всегда исправны? Судно горит, горит, мистер Джексон! Я сам видел огонь!

– Может быть, вы, Тэрмонд, объясните мне, что все это значит? – обратился Джексон к старшему механику, который своей рассудительностью и многолетним морским опытом снискал у экипажа «Вайт бёрд» особое уважение.

– Это преднамеренный поджог, и ничто иное, – ответил Тэрмонд убежденно. – На вашем месте, мистер Джексон, я бы сейчас же подал сигнал бедствия. Через час или полтора будет поздно.

– И вы тоже, Тэрмонд? – Категоричный тон старшего механика, казалось, искренне удивил Джексона, – В таком случае… – В глазах у него все еще оставалось недоверие. – В таком случае, поднимите команду, но без лишнего шума. Не надо беспокоить пассажиров. Пусть приготовят огнетушители и каждый займет свой пост согласно аварийному расписанию. До Нью-Йорка мы должны добраться самостоятельно. При крайней необходимости вызовем спасательное судно на траверзе бухты Уинера. Иначе эти пираты-спасатели сдерут с фирмы три шкуры. Могу сообщить вам, джентльмены, что груз и ценности «Вайт бёрд» в этом рейсе стоят почти десять миллионов долларов [12]12
  Замечание Джексона о бухте Уинера, расположенной близи портов Большого Нью-Йорка, и стоимости груза и ценностей «Вайт бёрд» исполнено глубокого смысла. Если корабль терпит бедствие в открытом море и его капитан, посылая в эфир сигнал бедствия, признает положение судна безвыходным, по существующим морским законам спасатели имеют право на вознаграждение, равное половине стоимости спасенного корабля, груза и ценностей, Если же спасательные работы ведутся неподалеку от порта, размеры вознаграждения существенно меняются, спасателям платят значительно меньше. А когда горящий корабль зайдет в акваторию порта, то здесь тушение пожара вообще не влечет за собой никаких вознаграждений, так как, оказывая помощь пострадавшему, спасатели тем самым заботятся о безопасности самого порта, чтобы пожар не перекинулся на другие суда и сооружения. Поэтому, игнорируя предложение Тэрмонда немедленно подать сигнал бедствия, Джексон поступил вполне обоснованно. За тушение пожара на «Вайт бёрд» в открытом море фирма была бы вынуждена уплатить в общей сложности 35 миллионов долларов. Все офицеры лайнера, естественно, понимали это и без ведома Джексона предпринять ничего не могли, не имели права. После смерти Аллисона первый помощник для них стал не только капитаном, который на любом судне является полномочным представителем государственной власти, но и выразителем интересов фирмы.


[Закрыть]. – Помедлив, он окинул всех многозначительным взглядом и закончил скороговоркой – У меня все, можете разойтись. Все доклады по телефону.

Проводив офицеров, Джексон снова склонился над картой. Кроме обычной деловой озабоченности, его побуревшее в морях лицо, узкое и жесткое, ничего не выражало. Трудно было понять, что им владело больше – примитивное неверие в опасность или поразительное самообладание.

– Я не удивлюсь, Майкл, если ради интересов фирмы этот угрюмый волосан хладнокровно заставит нас бросаться в море, – покидая мостик, сказал Эванс Мэнсфилду. – На «Вайт бёрд» легло проклятье.

На лайнере в самом деле творилось невесть что. Когда судно еще стояло в Гаване, в одну из вентиляционных шахт, огороженных высокими железными решетками, каким-то образом свалился матрос Келлер. Его подняли еще живым, но он умер, не приходя в сознание. И в тот же день вечером куда-то исчез машинист Маклеллан. Говорили, будто он без спросу сошел на берег и не вернулся, вроде бы сбежал. Но зачем немолодому Маклеллану, имевшему, по его рассказам, в пригороде Нью-Йорка свой домик, жену и четверых детей, которых он очень любил, вдруг понадобилось бегство с лайнера, дававшего ему отличный заработок, этого никто не мог взять в толк. Потом погиб Джек Берри и, наконец, смерть капитана.

Больше всего поражало странное совпадение: двое погибших матросов и без вести пропавший машинист на лайнере были новичками. В экипаж корабля их приняли перед самым началом последнего круиза.

Хотя о кончине капитана, как полагал, вероятно, Джексон, было известно только офицерам, доктору и нескольким вахтенным матросам, об этом скоро узнал весь экипаж. На горящем судне никто из членов команды не спал. «Капитана отравили, в валерьянку подлили цианистый калий», – передавалось из уст в уста.

А следом уже летела новая весть. Кто-то пустил слух, что у заменившего капитана первого помощника случился эпилептический удар и он так колотился о палубу, что его пришлось связать. Говорили, что связанный Джексон лежит у себя в каюте, кем-то закрытый на ключ, а второй помощник будто бы повесился и судном сейчас никто не управляет. «Вайт бёрд» идет неизвестно куда.

Слуху моментально поверили. Он ударил по нервам, как разряд грома. Экипаж охватила паника. Напрасно Мэнсфилд носился по коридорам жилых помещений команды, убеждал всех, что он жив, здоров и вешаться никогда не собирался. От него шарахались, словно от привидения. Даже парни, прошедшие войну и не раз смотревшие смерти в глаза, не могли преодолеть ужас, порожденный невероятными слухами и слепым суеверием.

Общая картина усугублялась кромешной темнотой зимней ночи и ревом шторма. Выйти из освещенных помещений в непроглядную темень палуб никто не решался. Казалось, в электрическом освещении они видели единственную возможность спасения. Горело под ними, всего палубой ниже, горело где-то выше. Смрад гари и дыма расползался уже по всей надстройке, все явственней слышался треск всепожирающего пламени, но ожидание страшной участи не прибавляло ни мужества, ни сознания необходимости что-то делать. Всегда дисциплинированный, превосходно обученный экипаж за каких-нибудь час-полтора превратился в ничто, в сборище беспомощных, скованных животным страхом людей.

– Гады, скоты, трусливые подонки! – с надрывом хрипел Эванс. В бешенстве он сорвал с себя ремень и пряжкой молотил всех, кто попадал под руку. Зараженные его примером, за ремни схватились Тэрмонд и Мэнсфилд, потом и другие офицеры.

Свирепое избиение продолжалось не больше двух-трех минут, но этого было достаточно. Как сильный наркотик выводит человека из шокового состояния, так жгучая боль пробуждает в нем погасший инстинкт самозащиты. Град жестоких ударов заставил людей опомниться, оглянуться по сторонам. Они поняли главное: еще не все потеряно, еще можно бороться. Пристыженные, виноватые, как побитые псы, матросы и боцманы бегом устремились к огнетушителям. С трудом, но все же удалось заставить тушить пожар и машинную команду.

Между тем погода все ухудшалась. Корабль раскачивало на огромных волнах, и огонь во внутренних помещениях раздувало, как на ветру. Наконец, раскалив изнутри металлические внешние стенки, он вырвался наружу и, подхваченный уже настоящим ветром, неудержимо помчался по обводам и палубным крыльям правого борта. Пламя быстро распространилось по всей надводной высоте лайнера. Запылала краска и лакированное облицовочное дерево на бортах пассажирских надстроек. Теперь огонь прокладывал себе дорогу внутрь корабля. Одна за другой загорались каюты.

Сонные и еще хмельные от недавней выпивки пассажиры в одном белье выскакивали в коридоры и с дикими воплями метались в лабиринте корабельных переходов. Некоторые из них добрались до капитанского мостика. Джексона, встретившего их грубой руганью, они готовы были растерзать. Его спасли вахтенные матросы, успевшие к тому времени вооружиться огнетушителями. Под напором тугих струй пожарной смеси обезумевшие «дети экипажа», как любил называть пассажиров покойный Аллисон, были вынуждены отступить. Чтобы избавиться от подобных визитов, все входные двери в главные судовые рубки пришлось запереть.

Только сейчас Джексон включил сирену тревоги. Потом по корабельной трансляции он обратился к пассажирам. Его речь была неожиданным обвинением:

– Леди и джентльмены, прошу внимания! Говорит администрация «Вайт бёрд». Среди вас скрывается один или, вероятнее всего, несколько преступников, совершивших намеренный и заранее спланированный поджог нашего лайнера. Мотивы преступления нам пока не известны. Не знаем мы также, кто эти люди, но что они находятся на борту в качестве пассажиров, нами установлено. Сообщая вам этот факт, мы надеемся, вы сделаете соответствующие выводы и будете достаточно благоразумны, чтобы воздержаться от необдуманных действий по отношению к команде и администрации судна, которые, к сожалению, уже имели место. Несчастье одинаково постигло всех нас. Его размеры вы видите сами. Положение чрезвычайное, но команда принимает все меры, чтобы жизнь каждого, кто вверил нам свою судьбу, не подвергалась крайнему риску. Вместе с тем ваша безопасность во многом зависит от вас самих, от того, как вы будете соблюдать порядок и спокойствие. Прошу без всяких возражений и препирательств подчиняться всем требованиям команды. Случаи неповиновения будут рассматриваться как злоумышленное правонарушение и пресекаться по всей строгости, которую диктует обстановка. – Он сделал паузу и заговорил снова – Вниманию всех членов команды! У микрофона Джексон. Только что вы слышали мое обращение к пассажирам. Прошу учесть, что за одного или нескольких безумцев ответственности остальные пассажиры не несут. Вы должны быть, как всегда, корректны и помнить высший долг моряка – оказывать помощь прежде всего тому, кто на море впервые или мало с ним знаком. Надеюсь на вашу морскую честь, мужество и твердость духа. У меня все.

Свое заключение, что среди пассажиров скрываются преступники, Джексон ничем не мотивировал. Но на это никто не обратил внимания. Его речь, произнесенная убежденно и властно, пассажиров отрезвила. Невольно они почувствовали себя виноватыми. Подозревая товарища рядом, каждый боялся, чтобы в преступлении не заподозрили его самого. И этот страх, пока на корабле оставались места, не охваченные пламенем, был сильнее огня. Толпы в коридорах притихли. Команда же, услышав голос Джексона, вздохнула с облегчением. Значит, он на мостике, на судне есть капитан. Конечно же они будут предупредительны, свой долг они выполнят.

Но время было упущено. При всей самоотверженности команда уже не могла не только погасить пламя, но даже уменьшить его. Разгораясь все сильнее, огонь поглотил всю правую половину корабля. «Вайт бёрд» пылала громадным костром.

В 4.30 Джексон приказал подать сигнал бедствия.

Тревожный призыв о помощи вскоре был принят береговыми спасательными станциями Четхем и Хептон-Коутс, а также двумя рейсовыми кораблями – «Сити оф Америка» и «Бернард Сварт». Эти суда держали связь с «Вайт бёрд» до тех пор, пока ее радисты вдруг не прекратили работать.

Оба корабля, принявшие SOS, взяли курс на «Вайт бёрд».

Связь с горящим лайнером продолжалась около двадцати минут. Переговоры о помощи слышали по всему восточному побережью Америки. Теперь многие знали, что вдоль побережья, на котором можно было найти, спасение, с упрямым курсом на Нью-Йорк и скоростью 27 узлов движется гигантский факел.

Спасательные корабли всех размеров из портов Нью-Йорка, Филадельфии и Балтимора немедленно вышли в море. Всем хотелось заполучить огромную денежную награду, положенную тому, кто первым подаст буксирный трос на горящее судно. Сколько стоила «Вайт бёрд», ни для кого не было секретом.

Гонку выиграл сторожевой корабль военно-морского флота США «Партингтон». Он подошел к лайнеру в 5 часов 17 минут и делал попытки забросить на него буксирный трос.

Но на носу «Вайт бёрд» стоял Джексон и как капитан корабля кричал в мегафон, что принимать фал он отказывается.

– Мы не допустим, чтобы нас взяли на буксир! Мы никому ничего не заплатим! Нам нужна помощь только в спасении пассажиров. Мы высадим их и собственным ходом достигнем Нью-Йорка.

Удивленный командир сторожевика крикнул в ответ:

– Вы же видите, мой корабль военный! [13]13
  Если терпящее бедствие судно спасает военный корабль того же государства, спасателям вознаграждение не положено. Объясняется это тем, что в морском бою военные корабли, плавающие под одним флагом, оказывают друг другу помощь не по доброй воле, а по прямому воинскому долгу. В этом выражается солидарность братьев по отечеству и оружию. При любой опасности так же они должны поступать и с гражданскими судами своей страны, ибо они являются защитниками ее границ, народа и национального достояния.


[Закрыть]Наш долг оказать вам помощь, и ничего больше. Но если желаете, можете подать фал сами.

Опустив мегафон, Джексон дал понять, что разговор закончен.

Не добившись согласия, сторожевик отплыл.

Увидев огни приближающихся судов, на «Вайт бёрд» замедлили ход и с левого борта начали спускать шлюпки для высадки пассажиров и команды. К правому борту подступиться никто не мог, там везде бушевал огонь.

Спасением руководили офицеры и младшие боцманы. Все шло относительно спокойно. Но очень скоро пламя перекинулось и на левый борт. Когда загорелись густо намасленные троса, на которых висели шлюпки, нервы людей не выдержали. За место в шлюпке между пассажирами завязалась драка. Никто никого не щадил, никто никому не уступал первенства. Женщины, отброшенные более сильными мужчинами в глубь спардека, неистово завопили.

Офицеры, стреляя вверх из пистолетов, тщетно пытались навести хоть какой-нибудь порядок. Их выстрелов никто не слышал. В общей свалке десятки рук тянулись к блокам шлюпбалок, и шлюпки срывались с креплений прежде, чем успевали достаточно наполниться людьми. Падая вниз без амортизаторов, с людьми, неспособными в своем безумии сохранять центр тяжести лодки, легкие скорлупки ударялись о поверхность моря и с лету опрокидывались либо вертикально уходили в воду носом или кормой. Но это никого не останавливало. Никто ничего не видел. Шлюпки штурмом брали одну за другой.

К шести часам все надстройки на правом борту «Вайт бёрд» прогорели насквозь. Левый борт, ставший более тяжелым, все больше кренился. Вместе с креном на левую половину корабля перекатывался жар, накопившийся справа. Поток горящих бревен и раскаленного железа, проломив переборки, хлынул в спортивный зал, который до того момента оставался единственным местом в пассажирской надстройке первого класса, куда огонь не имел доступа. Там было полно людей, пассажиров и членов команды, не сумевших вовремя подняться на спардек. Предсмертный вопль сгораемых заживо, слитый воедино, как режущий клич, взметнулся и погас в рокочущем гуле огня.

Вся толпа на спардеке ринулась к леерам. Люди кидались в черную, вздымающуюся за бортом пучину, чтобы найти в ней спасение от убийственного пламени, но пучина обжигала их леденящим холодом, сдавливала судорогами, и многие находили в ней гибель. Одетые в спасательные жилеты, мертвые не тонули, плавали, как брошенные в волны расцвеченные куклы.

Мэнсфилд, в дымящейся одежде, ослепленный чудовищной яркостью огня, приготовился прыгать за борт, когда сзади в него кто-то вцепился. Он услышал стонущий хрип:

– Пожалуйста, мистер Мэнсфилд…

Это был голос хромого бизнесмена из Филадельфии, занимавшего каюту на седьмой палубе. В рейсе его почему-то всегда интересовало, сколько футов под килем. Вахтенные называли любую цифру, лишь бы отделаться, но ответ неизменно удовлетворял его. Поблагодарив, он глубокомысленно хмыкал и, постукивая своей дюралевой ногой, уходил. Потом драгунские рыжие усы вплывали в двери штурманской снова: «А скажите, мистер Мэнсфилд, сколько футов под килем в настоящее время?» На мостике к нему так привыкли, что, когда он долго не появлялся, даже беспокоились: «Куда это пропал наш А Скажите?»

И вот теперь, в самую неподходящую минуту, этот А Скажите повис на Мэнсфилде, стонущий и безвольно обмякший, но, по-видимому, не утративший надежды.

Рывком стряхнув неожиданную тяжесть, Мэнсфилд резко обернулся.

– Дьявольщина, сами пры… – И на полуслове умолк. Виновато-жалкая улыбка безногого вдруг успокоила его.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, один озадаченно, другой – с сознанием собственной беспомощности, делавшей его кротким и некстати застенчивым. «В нем не меньше двухсот фунтов», – подумал Мэнсфилд. Вслух он сказал:

– Ничего, старина, прыгнем вместе, я помогу вам. – С этими словами он снял с себя ремень и один его конец протянул безногому. – Держитесь покрепче! Ну…

Момент прыжка опередил сильный толчок снизу. В самой глубине лайнера что-то взорвалось. Наверное, цистерны с горючим, расположенные под средним трюмом. Мэнсфилда и хромого усача подбросило вверх и не швырнуло опять на пылающий спардек благодаря лишь крену корабля. С наклонной палубы их словно выстрелило в море из катапульты.

Когда Мэнсфилд всплыл и с трудом пришел в себя, при свете пожара он увидел на поверхности моря множество оранжевых спасательных жилетов, но его глаза сразу отыскали жилет А Скажите. Бизнесмен из Филадельфии, металлическая нога которого оказалась для него грузилом, а жилет поплавком, торчал из воды вертикально и мерно покачивался на волне, как японский фарфоровый болванчик. Его голова с обвисшими мокрыми волосами безжизненно переваливалась то на одно плечо, то на другое.

На месте разыгравшейся драмы кружили суда и большие баржи, прибывшие для помощи. Они спускали шлюпки, и сидевшие в них матросы баграми вылавливали в море и мертвых и живых. Скоро крюк багра зацепил и Мэнсфилда.

А машины «Вайт бёрд» продолжали работать. Рассекая предрассветную мглу, гигантский пылающий факел все еще двигался тем же заданным курсом на Нью-Йорк. При крене правый гребной винт лайнера обнажился и теперь только молотил воздух, но левый работал с полной нагрузкой, сообщая судну скорость до девяти узлов. Остановить его было невозможно. Ведь корабль все покинули. Машины работали без людей.

Так думали на двух кораблях, по обе стороны сопровождавших судно-костер. Один из них, тот самый сторожевик, снова пытался взять «Вайт бёрд» на буксир, чтобы развернуть ее носом в открытое море и таким образом обезопасить сооружения и корабли в нью-йоркской гавани. Но вплотную приблизиться к лайнеру не давало пламя. Над «Вайт бёрд» оно взлетало на высоту 30–40 метров. К тому времени на лайнере белели только форштевень и лобовая часть ходового мостика, еще не охваченные огнем.

В 6.20 сторожевик радировал в Нью-Йорк:

«Покинутый людьми горящий лайнер продолжает движение направлению порта. Буксировка исключается, загоримся сами. Потопить не могу, не имею снарядов. Прошу немедленно выслать эсминец торпедами».

Эсминец, очевидно, еще не вышел из порта, когда на траверзе пляжа Эсбари-Парк, лежащего в ста километрах от Нью-Йорка, «Вайт бёрд» вдруг развернулась носом к берегу. Разворот был настолько крут, что крен на левый борт увеличился вдвое. Такой поворот мог сделать только человек.

Им был Джексон.

Потрясенные военные моряки увидели его на левом крыле ходового мостика, в тесном углу, куда огонь еще не добрался. На толстом швартовом канате он спускал за борт связку спасательных жилетов, затем, убедившись, что они достигли воды, по тому же канату сполз вниз сам. Опустившись в воду, он надел, как рюкзак, связку жилетов на плечи, обрезал канат и не спеша поплыл к берегу. Каждым его движением, медлительным и словно бы ленивым, руководило скорее рассудочное хладнокровие, чем волевое бесстрашие. И это поражало больше всего.

Спустя несколько минут, когда его уже подняли на палубу сторожевика и переодели в сухую одежду, молодой лейтенант Коллинз стоял перед ним взволнованный до глубины души.

– Сэр, я не нахожу слов, вы сами не понимаете, какой вы герой!

Вряд ли он что-нибудь расслышал. Его отсутствующий взгляд был устремлен на удаляющийся факел.

– Там мелководье, оно его остановит, – сказал он, ни к кому не обращаясь. Потом спохватился: – Где мои жилеты?

– Но, сэр! – воскликнул все еще восторженно возбужденный командир сторожевика. – Они же вот, у ваших ног!

Взрыв веселого смеха заставил Джексона тоже улыбнуться.

– Простите, лейтенант, я совсем потерял голову. Здесь завернут ящик с судовыми документами…

Утром о трагедии «Вайт бёрд» узнал весь мир. И не было газеты, которая, рассказывая о катастрофе, не отдала бы дань поведению Джексона. Его ни в чем не обвиняли. Им восхищались как образцом мужества и долга.

Да и в чем можно было обвинять Джексона? Долг велел ему покинуть корабль последним. Эту священную привилегию и обязанность капитана он не нарушил. Покидая борт терпящего бедствие судна, капитан должен унести с собой судовые документы. Он не забыл о них. Честь моряка требовала от него оставаться на корабле, пока обреченность судна не станет очевидной. На горящем лайнере он оставался гораздо дольше и, рискуя собственной жизнью, предотвратил пожар в нью-йоркской гавани.

Вахтенный судовой журнал – зеркало поступков и решений капитана. Каждая запись в журнале «Вайт бёрд», сделанная после того, как Джексон принял на себя обязанности капитана, говорила, по общему признанию опытных морских экспертов, о решениях продуманных и безусловно верных. Обращение Джексона к пассажирам и команде во время тревоги, также дословно внесенное в журнал, свидетельствовало о нем как капитане мудром и непреклонном, умеющем управлять не только кораблем, но и человеческими страстями.

Некоторых смущало, почему Джексон сразу не принял помощь военного корабля. Но опубликованное газетами интервью лейтенанта Коллинза, рассказавшего журналистам, как Джексон оказался на борту сторожевика, было так восторженно, что возникшие подозрения отпали сами собой.

Добавить к этому никто ничего не мог.

Выброшенная на мели Эсбери-Парка «Вайт бёрд» пылала еще неделю. Под конец от нее остался лишь полностью обгоревший остов. Роскошный лайнер перестал существовать.

В катастрофе погибло триста одиннадцать пассажиров и семьдесят два члена команды. Среди них был и доктор, которого можно было либо обвинить в смерти Роберта Аллисона, либо, внимательно проанализировав его показания, прийти к каким-то иным выводам.

Минули годы, и вот теперь, спустя почти два десятилетия, за тысячи миль от Нью-Йорка, на холодном антарктическом острове Южная Георгия судьба свела меня с Джексоном. Да, это был он, не Андерс Акре, нет, – Джексон, Вильям Джексон. Человек, виновный в одном из величайших преступлений на море.

Вот некоторые подробности из того, что широкой публике осталось неизвестным.

Дней за десять до начала последнего рейса «Вайт бёрд» в Нью-Йорке с Джексоном встретился Поль Фридман – длинный тощий парень лет тридцати двух, известный под ласковым прозвищем Одуванчик. Его тонкую, как палка, шею венчала круглая, словно шар, голова, покрытая пушистыми рыжими кудрями, – Одуванчик.

Официально считалось, что Фридман занимался частной адвокатурой, но Джексон, много лет служивший Папанопулосу и знакомый с его ближайшим окружением, отлично знал, на кого работал Поль. Лениво томный и внешне ко всему равнодушный, но в то же время велеречивый, Одуванчик пользовался закулисной славой непревзойденного между фирменного шпика и большого мастера «деликатных» дел, в которых, однако, ни он сам, ни его покровители никогда не были замечены.

Они сидели в маленьком тихом ресторанчике, потягивали через рисовые соломинки розовый вишневый коктейль.

– Приятный напиток, – сказал Одуванчик, расслабленно улыбаясь. – Между прочим, древние греки считали вишню лучшим кроветворным средством. Вы не знали?

– Не знал, – сухо ответил Джексон, пытаясь угадать, куда клонится разговор. Он понимал: раз Папанопулос послал к нему Одуванчика, вишни тут ни при чем. Грек снова что-то затевает, и ему опять понадобился Джексон. Вспомнил, паразит, не забыл.

– Вы в дурном настроении, мой друг? – Одуванчик, казалось, воображал себя беседующим с дамой. Это его манера начинать деловой разговор болтливым сюсюканьем выводила Джексона из себя.

– Я слушаю, Поль, – сказал он, подавляя раздражение. – Не волыньте.

– Фу, Джексон, что за лексика! Впрочем, как вам угодно. Я хотел только спросить, как бы вы посмотрели, если бы на месте Аллисона вдруг оказался… – Одуванчик намеренно выдержал паузу. – Допустим, Мэнсфилд?

Джексон, не таясь, от души расхохотался.

– Этот слизняк?

– Ну, положим, это не совсем так. Прекрасная профессиональная подготовка, эрудиция, да и жизненная хватка у этого мальчика, я бы сказал, завидная. Разве он не сумел обворожить Аллисона?

– Лизать зад много ума не надо.

– Вы грубы оттого, Джексон, что у вас слишком развито чувство антипатии. Это не худший из наших пороков, но с ним трудно быть объективным. Вы часто недооцениваете своих противников.

– От меня хотят избавиться?

– Насколько я знаю, Аллисон всего лишь собирается удалиться в монастырь святого Августина. Говорят, отцы-монахи ожидают его в святой обители уже в январе.

«Ага, вот в чем дело, – отметил про себя Джексон. – Все уже пронюхал, золотозубая шлюха!»