Текст книги "Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека"

Автор книги: Александр Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Александр Рыбин
Паруса «Надежды»
Морской дневник сухопутного человека

Описанные события в романе носят вымышленный характер. Образы, созданные автором, являются собирательными. Любые совпадения имен, фамилий, должностей, учреждений, обстоятельств и сроков являются случайными.

Одиссея Александра Рыбина

Есть два разряда путешествий:

Один – пускаться с места вдаль,

Другой – сидеть себе на месте,

Листать обратно календарь.

А. Т. Твардовский

Когда открываешь незнакомую и хорошую книгу, то непосредственное впечатление иногда побуждает понять средства, которые использовал автор, ту особую литературную кухню, создающую эмоцию, мысль, послевкусие, наконец. И чаще всего такое исследование ведёт к традиционному классическому жанру, который каждый писатель использует своеобразно и всегда индивидуально. Эта основа – освящённый временем стержень стиля и приёмов, создающий поле и краску сюжета.

Тема странствий известна в мировой литературе с древности. Уже в античности существовали описания путешествий по морю – периплы. Греки знали в этом толк, их Таласа – совершенно сакральное понятие. Огромность и величие стихии вносит в такие произведения уникальное настроение. Вот и здесь читатель в него включён, становится в буквальном смысле субъектом произведения, в котором повествуется о путешествии в чужие, неизвестные или малознакомые края. Подлинность переживаний поддержана реальными впечатлениями автора. Масштабы действия сегодня растут, и сюжет повести охватывает треть земного шара.

Конечно, эффект присутствия относится только к талантливым книгам. При этом странствия, бывшие в действительности и вымышленные, могут сочетаться в причудливых комбинациях, и автор повести – «морского дневника сухопутного человека» – использует этот приём совершенно осознанно, делает его канвой повествования.

Александр Рыбин – человек очень разносторонних дарований и интересов, это ярко отразилось в его новой книге. Законы привлечения читателя выразились здесь и в том, что её фабула использует авантюрный сюжет как средство столкновения жизненных идей, психологий и остропроблемных ситуаций. Отсюда смещение и смешение пространственных, временных и психологических планов произведения, сочетание конкретной предметности с художественным гротеском ситуаций, стилистическая разноплановость многих её фрагментов. Роман вмещает в очень динамичной форме богатое и заманчивое содержание. Это отчасти географический экскурс, отчасти россыпь морских баек, отчасти фрагменты истории, отчасти отсылка к политике, или социальный срез, или лирика. Такое сочетание расширяет границы жанра, создаёт широкий спектр свойств и особенностей текста. Каждому читателю Рыбин даёт всё, что тот захочет найти. И всё это – день сегодняшний, то, что рядом на втором и третьем планах обычного человеческого внимания, но тесно увязано с жизнью всей планеты.

Динамизм. Это свойство живого выражено уже в названии книги. И первый пласт смысла – это, конечно, глубокая вера автора в то, что всё поправимо и для судьбы каждого, и для общечеловеческой. Лирическая струя, проходящая сквозь оба слоя сюжета, этому очень способствует. Кстати, параллельные реальности, ближайшая к автору и альтернативная, сплетены им мастерски. Интересно, что при естественном пересечении, перекличке многих событий, такой приём не оставляет впечатления избыточности. Может быть, А. Рыбин решает этим очень естественную для мужчины потребность – создание частичной альтернативы, проживание себя другого в соседнем пространстве. Не потому ли так захватывали – и теперь это для многих из нас не утрачено – Майн Рид и Жюль Берн.

В этом произведении дневниковые заметки трансформируются на глазах у читателя в некоторый идейно – художественный сплав. Именно живое личное впечатление создаёт эффект подлинности, ощущение причастности и присутствия. Не надо бояться значительных определений, если они точны. Это судно – частица Родины, и молодость плавсостава здесь тоже знаковая. Здоровье сюжета, определившее трансформацию судьбы лирического героя – тоже характерная черта авторского стиля Александра Рыбина – оптимизма несмотря и вопреки. Замечу, что тут нет следования шаблонам соцреализма.

Автор помещает основную часть действия в среду, ограниченную парусником, хотя и первая часть повести для главного героя психологически замкнута. Это делает построение фабулы в чём-то родственным произведениям Агаты Кристи, книга написана по законам ещё и детективного жанра. Но если произведения английской писательницы на мой вкус суховаты, с упором на схему и логику, то здесь произведение живёт полно кровно и полноценно. Подкупает конкретность портретов и характеров. Некоторые к тому же двойственны в силу замысла – и в этом есть своя философия. Каждой главе предпослан эпиграф из произведений писателей, родственных по духу, эта классическая традиция тоже делает повествование дружественным читателю. Последнюю главу предваряют слова Генриха Гейне: «Бог простит мне глупости…», один из интегралов этики А. Рыбина.

Роман «Паруса "Надежды"» надо судить по законам художественного жанра, многоплановым и разнообразным, и он выдерживает испытание. Отличный язык, все герои в ней не случайны, каждый имеет свою драматургическую ценность. И подвернувшийся автору вьетнамский рыбак, лицо бессловесное, выполняющее, по сути, служебную функцию и нарисованное короткими резкими ударами, вдруг становится трагедийной фигурой первого плана, метафорой неблагополучия нашего мира.

Но главное в книге – опять же оптимизм, не сводимый к хеппи-энду, живой и искренний, основанный на прочном фундаменте убеждений. Александр Рыбин ничего не утаивает в итоге, и поэтому к этой книге хочется вернуться опять, как к хорошему знакомому. Полноценное, радующее чтение. Рекомендую.

Александр Соболев

Морской дневник сухопутного человека

7 января 20… года

Копался рассеянно вчера в своем письменном столе, пытаясь, навести хоть какой-то порядок, и, что называется, нарыл в самом нижнем ящичке то, без чего когда-то я не мог прожить и дня. Это мой дневник. Подержал в руках, полистал. Страниц двести, а может, и больше, исписанных аккуратненьким, ровненьким (почти всегда), каллиграфическим почерком. Засунул было свой юношеский дневничок, эдакий жилетик отрочества, сундучок умных слов и предложений начинающего ловеласа и повесы, опять подальше. Но тут же подумалось: «А и вправду, надоело выкладывать дребедень в твиттере и инстаграме, когда есть он – мой тайный исповедник. Тем более я же не карябал там, в электронных сетях, о чем-то личном, иначе бы это попахивало литературным эксгибиционизмом, а так, походя, в спешке, на бегу, о том, что лежит на поверхности, – бросал народу: нате, пользуйтесь. А сюда, на бумагу, в дневник, – пожалуйста, заноси, какой ты есть на самом деле; это же только для себя любимого.

Тут же засомневался: а не надоело ли мне? Но почему-то опять достал свою душегрейку и нежно погладил потертый кожаный переплет блокнота. Когда-то сюда я методично вбивал не только свои, но и чьи-то умные мысли (их гораздо более моих), чтобы при случае выдать за плод своего ума. Аккуратно выписывал целые фразы, кои можно было ввернуть при случае, чтобы барышня обратила на тебя внимание. Ну и всякие сопли… Блокнотик, родненький, тут много такого, что только для тебя, для твоих страниц, – ни для кого более. Я и не открывал тебя года три, а однажды, был грех, даже хотел тебя изничтожить на костре инквизиции, но что-то помешало – наверное, наша с тобой общая память… Что-то мне подсказывало, что ты еще пригодишься. К тому же полблокнота еще не заполнено и девственно чистые страницы покорно ждут своего хозяина. Да и событий изрядно поднакопилось за прошедшее время. Я, было, потянул за ляссе – шелковая ленточка услужливо подсказала, на каком моменте жизни я остановил свой письменный марафон, – но тут же осекся: пускай то, что было, останется в прошлом; не буду до поры до времени ворошить его… при таком изумительном настоящем!!!

Поставил точку, а потом, презирая все знаки препинания, воткнул, как копья и ли свернутые знамена, три восклицательных знака.

23 января

И вот оно, неожиданное по времени, но долгожданное по жизни приглашение! Теперь мне кажется, я ждал этого предложения и это было смыслом моего бытия. От такого подарка, конечно же, грех отказываться. И мне необходимо пройти эту юдоль, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной. Такое может быть раз в жизни. Интересно, а если бы мне предложили полететь на Марс в одну сторону с последующей возможностью организовать там первую колонию землян? Наверное, я бы тоже согласился. (Здесь я, правда, задумался и зачеркнул слово «согласился», а поставил вопросительный знак и вывел неровным почерком: «чуть – чуть подумал».) А тут вам не Марс, а наша старушка Земля, исхоженная вдоль и поперек, но от этого не ставшая менее притягательной для любознательных. Кто же не мечтает пройти по морям и океанам через полмира, да еще на паруснике, собственным корреспондентом… Красота!!! Осталось только доказать, что ты лучший. И что это именно твой шанс, а не чей-то еще.

10 февраля. 15.55

Надо непременно зафиксировать это время. Кажется, именно мою кандидатуру поддержали в Союзе журналистов. Искренне жаль Бубнова, которого «завалили»; он что-то там пытался острить в мою сторону, что посылают сопляков, – я ему в ответ порекомендовал перечитать «Пятнадцатилетнего капитана», а что касается соплей, они проходят у кого-то раньше, у кого-то позже. Он тут же осекся и воззрился на меня тяжелым и мудрым взглядом галапагосской слоновой черепахи.

Ну да, я молод, амбициозен, но именно ваш покорный слуга удостоился губернаторской премии за журналистское расследование. Да, я нескромен. Может быть, в дальнейшем, когда мне будет за сорок или за пятьдесят, как несчастному Бубнову, я буду неприхотливо почивать на лаврах и давать дорогу молодым. А сейчас я кричу во все горло! Ура!!! Я иду в плавание на паруснике «Надежда»! Накропал каракулями «в плавание» и вспомнил, что плавает только… Конечно, я ухожу в поход на настоящем трехмачтовом фрегате под названием «Надежда»! Что-то много появилось восклицательных знаков в последнее время.

Предисловие к будущему роману

В кабинете заместителя главного редактора газеты «Вечерний город» было прохладно. Сюда почти не проникал гул машин с Большой Садовой; правда, иногда доносились свистки маневровых электровозов и электричек: рядом находился пригородный желез нодорожный вокзал. Зам главного Татьяна Владимировна, близоруко щуря глаза, долго вглядывалась в улицу, будто там, за окном, происходило что-то ужасно интересное; потом неожиданно юрко развернулась, обратив к Илье свое красивое, ухоженное лицо. Смотрела она на него с легкой укоризной и грустью.

– Это, конечно, твой выбор, и я его уважаю. Кстати, ни для кого не секрет, что последнее время ты не очень-то утруждал себя работой… То, что ты писал, мягко говоря, меня не совсем устраивало. Тем не менее, я, наверное, пойду тебе навстречу. Но у меня есть условие…

– Да, я очень признателен. – Илья попытался приподняться из глубокого кресла.

– Сиди, – она поморщилась. – И тут нет заслуг твоих дедушки и бабушки. И мамы, – добавила она, чуть помолчав. – Просто я верю в тебя! А что касается… – Споткнувшись в середине фразы, она нервно стала перебирать какие-то бумаги на столе, потом, спохватившись, продолжила чуть язвительно: – Ты же знаешь, как я люблю вашу семью. Господи, какие родственники за твоей спиной!.. Думаю, догадываешься, почему я напомнила вашей милости, о твоей родне.

Татьяна Владимировна знала, о чем говорила, так как дружила с матерью Ильи с пятого класса и своими близкими, почти родственными отношениями они отвергали сентенцию, что женской дружбы не бывает.

– Они, твои родные, я знаю, тоже в шоке. Кошмар! Четыре месяца – сплошная вода! С ума можно сойти. У тебя же нет опыта в подобных делах, никакого! И опять же, бывают кораблекрушения…

– Даже в ванной можно захлебнуться, – сыронизировал на язвительный тон шефа Илья, но тут же осекся, увидев, как ее задела его шутка.

– Не надо оттачивать сардонический стиль разговора подчиненного с начальником на своем руководителе. Все – таки по отношению ко мне это запрещенный прием.

Она снова замолчала, перебирая бумажки на широком редакторском столе. Потом украдкой взглянула на него:

– Повторяю, я почему-то верю в тебя. У тебя есть несомненный талант! Когда тебя накрывает, на тебя любо – дорого смотреть. Ты только не очень-то зазнавайся. Это всё я тебе авансом говорю. Так вот… – Она опять подошла к окну. – Я тебя, конечно, отпущу в это опасное путешествие, только с одним условием: что ты готовишь материал, и не просто про природу и голубые моря и океаны с чайками и пингвинами, а непременно с экскурсами в историю. И еще добавь туда интриги, драматизма и экшена. Ты это умеешь. Хотя я думаю, что там будет и так много чего такого… Сможешь каждую неделю присылать мне материал на пятьсот – семьсот строк?

Она повернулась и испытующе посмотрела на него.

– И главное, чтобы привязка всей истории имела отношение к Ростову, чтобы было предельно ясно, откуда всё началось. У меня даже идея одна есть… Ну, как, сможешь?

– Семьсот строк – легко.

– Смотри, нужно выдержать этот темп. Мне надо не просто пустое описательство, а…

– Почувствовать себя ковбоем.

«Почувствовать себя ковбоем», любимое выражение Татьяны Владимировны, подразумевало всё: и драйв, и напор, и необычный сюжет, и неожиданную развязку… В общем, всё, чтобы газетную страницу открывали с нетерпением, чтобы ее ждали и обсуждали. И всё это было в биографии газеты «Вечерний город». Конечно, не всегда. Но Татьяне Владимировне, когда она видела, что интерес к газете стал угасать, а тираж – падать, всегда удавалось нащупать нить Ариадны и вывести «Вечерний город» из очередного тупика, подняв издание на новый уровень.

– Я знаю, ты сможешь. – Она вдруг посмотрела на Илью с материнской заботой, и голос ее потеплел. – Ты, главное, береги себя… Итак, в каких странах у вас намечаются во время пути стоянки?

– Если вкратце, из Новороссийска идем в Румынию, порт Констанца, – это будет гонка, регата. Там мы пробудем два дня. Потом Сочи, Севастополь, там меняется часть команды и через Стамбул – парусник идет на Лемнос. Что касается Стамбула, не очень уверен, что мы там остановимся, а вот на Лемносе у нас точно стоянка три дня. Я уже получил необходимую информацию из Владивостокского морского университета.

– Лемнос, Лемнос… – Татьяна Владимировна смешно наморщила носик, пытаясь что-то припомнить. – Ах да!

Лемнос, греческий островок… Что-то припоминаю… Точно, ну, конечно же, там, наши кадеты ухаживают за русским кладбищем. Я где-то об этом недавно читала.

– Там упокоилось много наших казаков с Дона и Кубани, бежавших от большевиков. Я, когда готовился, читал материалы, был просто поражен, сколько судеб, сколько разбитых сердец!

Татьяна Владимировна пересела к нему поближе, на диванчик.

– Неплохо бы обширную статью об этом написать в нашей газете, в рубрике «Далекое – близкое». Мой прадед тоже где-то сгинул: то ли в Турции, то ли в Сербии. К сожалению, в нашей семье на этот счет противоречивые сведения. Бабушка всю жизнь таилась и поделилась с нами уже в конце жизни. Эта тема у нас всегда была под строжайшим запретом: боялись, что он воевал с красными и за это всех репрессируют. Когда она была девчонкой, очень пугалась кожаных тужурок: на ее глазах во дворе их дома расстреляли деда и родного дядю. Ладно, вернешься – обсудим. Я думаю, по итогам твоего путешествия, помимо твоих репортажей с парусника, много о чем можно будет потом написать. – Она тяжело вздохнула и переменила тему: – Давай, молодой и перспективный, докладывай, куда дальше ваш парусник держит путь.

– Предположительно маршрут такой: Хорватия, порт Задар, там мы тоже стоим три дня, потом Тунис, кажется, Бизерта, потом, может быть, заглянем в Гибралтар, но это неточно, и с попутным ветром – через Атлантику, там мы проследуем через Панамский канал прямиком на Штаты, Сан-Франциско, Гонолулу – стоянки в портах там тоже предусмотрены – и, наконец, Владивосток…

– Впечатляет! – Татьяна Владимировна переместилась с диванчика за редакторский стол. Тон вновь стал официальным.

– Так вот, первый материал я жду из Румынии. Немного напишешь о гонке. Мы тебя позиционируем как собственного корреспондента, так что зарплату надо отрабатывать… И, собственно, о жизни на паруснике и не только о ней – всё интересное. Не мне тебя учить. О жестких сроках выхода материала не смей забывать… Потом Лемнос, – она смягчилась. – Может быть, удастся добыть о наших земляках какие – либо подробности, было бы просто здорово! И тему, тему разрабатывай, чтобы путешествие на крылатом паруснике было искренне, живо и талантливо подано нашему читателю!

1 июня. 10 часов утра

Привет! Мне самому. (Я стал уважительно относиться к себе и даже здороваюсь на страницах дневника.) Не кажется ли тебе, что ты самонадеянный болван, если ввязываешься в эту авантюру? (Но как же мне далеко до совершенства! И главное, отказаться уже невозможно. Следующим вопросом я ставлю самого себя в тупик.) Кому и что ты хочешь доказать? Наверное, прежде всего себе, хлюпику и не очень смелому человеку, что я что-то могу. Это я-то не смелый? Ух, какой смелый! Но тебе – то, дневник, я могу сказать по большому секрету: поджилки у меня все равно трясутся. Я попросту авантюрист. И становится даже стыдно за писанину, что накорябал в порыве эмоций 23 января. Ухарь! Самонадеянный идиот!

Тот же день, только вечер

В Ростове еще не жарко. Молодая зелень. Цветут акации. Впереди целое лето. Но это лето город проведет без меня. Я уже в автобусе, который не спеша пробирается из городских пробок на трассу. Впереди неизвестность… Нет, что я такое говорю! В перспективе меня ждет всемирная прославленность: я эдакий современный Тур Хейердал, Семенов-Тян-Шанский, Пржевальский, Федор Конюхов и еще кто там местного разлива… Осталось только пройти эти моря и окияны.

Написал для себя, чтобы всегда эта запись была на виду: мысль материальна, и материальна вдвойне, ежели она изложена на бумаге, – кто-то очень умный сказал, но не я, а жаль…

Итак, моего героя тоже зовут Илья. Отныне я его создатель, повелитель, и от моего умонастроения зависит его судьба. Она будет тесно переплетаться с моей историей, но не настолько, хотя это всё в руках Господа! Аминь.

Татьяна Владимировна прочитала мое предисловие: «Конечно, спасибо, что находишь и мне место в твоем романе, только, может быть, изменишь имя – отчество?» Полемизирую с вами, моя дорогая. А зачем? Хватит вам и того, что я изменил название газеты. Будьте неким мостиком… Нет, слово нужно другое – может быть, звеном? Нет, все – таки мостиком между моими дневниковыми записями и романом. И на этом точка… нет, многоточие…

2 июня. 6.15 утра

Написал первые строчки. И еще эпиграф, который был мною зафиксирован для чего-то сто лет назад и вот теперь нечаянно пригодился.

Вот он:

 
Колыхается океан ненастный,
Высь небесную кроет сумрак серый.
Удалой пловец держит путь опасный
С твердой верой.
 

К. Павлова

История должна быть обязательно не только о море, но и о любви. Или не так: не только о любви, но и о море.

Но, еще не увидев парусник, что называется, вживую, а только его многочисленные снимки, выложенные в Интернете, я уже влюбился. Потому что невозможно в него не влюбиться.

Нашел опубликованные в Сети основные характеристики парусника:

Фрегат «Надежда» – трехмачтовый трехпалубный парусник неограниченного района плавания. Он предназначен для учебных целей.

Корпус, мачты и реи стальные. Парусное вооружение полное, типа корабль (фрегат). Двадцать шесть основных парусов, из которых четырнадцать – прямые, а двенадцать – косые, имеют площадь около двух тысяч семисот семидесяти квадратных метров. Паруса изготовлены из крепчайшего дакрона. Обслуживание такелажа и парусов – как в девятнадцатом веке, то есть вручную.

Длина с бушпритом – сто десять метров, если уж быть точным, то сто девять метров и сорок сантиметров, наибольшая длина корпуса чуть меньше девяноста пяти метров, ширина – четырнадцать. Осадка – шесть целых шесть десятых метра, высота грот – мачты – сорок сантиметров не дотягивает до пятидесяти метров. Фок – мачта и бизань чуть поменьше. Кроме парусов фрегат «Надежда» оснащен двумя двигателями, каждый четыреста шестьдесят восемь киловатт; скорость под машиной – одиннадцать узлов. Водоизмещение судна – около трех тысяч тонн; запасы пресной воды – триста тридцать две тонны, топлива – двести шесть тонн.

Потом допишу, как состоится наше с ней свидание. Спросите, с кем свидание? Ну конечно, с ней, с красавицей «Надеждой».

3 июня. 22.40. Ночь в Крыму

Сижу в своей каюте (у меня собственная каюта!) и кроме бесконечного: «Это потрясающе!!!» – ничего конкретного не могу написать. Просто, когда я «Надежду» увидел воочию, поймал себя на мысли, что пишу о паруснике, а подразумеваю девушку. Так вот, когда я увидел эту красавицу девушку, пришвартованную у причала, мое сердце ёкнуло. Белоснежная прелестница – глаз не оторвать. Как бы сосредоточиться и писать в тему…

Наконец отправил первые пятьсот строк в «Вечерний город». А помнится, обещал семьсот, но где их взять, если я постоянно чем-то занят? На самом деле – суета. На что-то вечно отвлекаюсь. Что напишет мне в ответ Татьяна Владимировна?

Кстати, услышал первое же неизвестное мне слово – шильдик. Слово-то какое – с негативной окраской: шильдик, шильдик… Похоже на «шибздик». А оказалось – номерок на двери с названием помещения. Надо бы слова новые записывать, словарь терминов морских завести для себя, чтобы не облажаться.

И еще… Кажется, меня здесь не ждали… или, мягко говоря, не очень рады моему прибытию на корабль. Про душевный прием я написал бы так: «Он вступил на палубу «Надежды», как когда-то на нее же, лет эдак под двести назад, пожаловал барон Лансдорф, – его никто не ждал, не ждали и вашего покорного слугу…»

На самом деле я не очень-то обиделся на такой камуфлет. Помнится, прошлой осенью к нам из районной газеты пожаловал один чудик, набираться опыта; лез везде, вот тут даже уместно выражение – совал свой нос, так как шнобель у него был отменный. Так скажем, вся редакция встретила его с большой прохладцей… С таким же радушием на корабле встретили и меня. Возможно, ждали кого-то другого, а приперся я. Нос свой, правда, никуда не сую, пока. А там видно будет. Ладно. Приняли, как приняли. Не велика птица. Лишь бы провожали хорошо. Прием этот я уж как-нибудь переживу.

Итак, я начинаю свой роман.