Текст книги "Арифмоман. Дилогия (СИ)"
Автор книги: Александр Рудазов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 19
Прошло еще двое суток. Эйхгорн более или менее свыкся с тем, что его знания тут никому особенно не нужны, а в техническом прогрессе местные не заинтересованы. Что ж, навязываться он не собирается.
Им же хуже.
Сегодня, в день Глиняного Ястреба, Эйхгорна пригласили на дружескую игру в карты. На сей раз не с королем – всего лишь с членами городской администрации. Присутствовали эдил, видам (помощник епископа), почтмейстер, старшина ремесленного квартала и Эйхгорн сам-пят.
Собрались в трактире – эдил частенько здесь посиживал. У него даже имелся собственный стол, отгороженный бумажной ширмой. В отсутствие эдила за ним тоже посиживали, но когда тот приходил – все прочие сразу разбегались. Тролль, которому принадлежал «У порядочной девицы», обслуживал эдила максимально предупредительно – разве что пылинки с него не сдувал.
Эйхгорн уже был знаком с местными картами. Стандартная колода состоит из четырех мастей – дворяне, воины, купцы и жрецы (загадочная спираль оказалась религиозным символом). В каждой масти одиннадцать карт – самые младшие и самые старшие носят собственные названия и обозначаются картинками, а остальные – это просто двойки, тройки и десятки. Кроме того, в колоде есть два джокера – Шут и Волшебник.
Но сегодня они играли в «Зодиак» – коммерческую игру, для которой использовалась не только стандартная колода с джокерами, но еще и четырнадцать дополнительных карт, обозначающих парифатские знаки зодиака. Вепрь, Скорпион, Осьминог, Ястреб, Медведь, Скарабей, Лебедь, Тигр, Волк, Крокодил, Ворон, Дельфин, Краб и Горностай.
Правила игры считались сложными, но Эйхгорн усвоил их мгновенно. Играют впятером, каждому раздается двенадцать карт, первым ходит сидящий слева от раздающего. Ходить можно с любой карты, кроме зодиаковых и джокеров – после этого остальные игроки должны положить карту той же масти. Самая старшая карта берет взятку. В случае, если карты той же масти на руках нет, нужно положить джокер или зодиак – при этом джокер всегда берет взятку, а зодиак никогда не берет. Принявший взятку делает следующий ход.
Если в полученной взятке была карта зодиака, игрок записывает ее себе в счет. Если у игрока, который должен ходить, остались исключительно карты зодиака и/или джокеры, кон заканчивается и начинается следующий. Партия может длиться неограниченное количество конов и заканчивается тогда, когда один из игроков собирает весь зодиак. Он и становится победителем.
Перед эдилом стояли две кружки – одна пустая, другая наполовину полная. Беря очередную взятку с зодиаком – а эдилу сегодня везло! – он шумно отхлебывал, оставляя на лице пенные усы. Эйхгорн, который всегда любил коммерческие игры, пил только воду и жевал ножку брабулякра.
Почтмейстер был не в духе, бросал карты невпопад и проигрывал. Он то и дело жаловался на свою головную боль – судебный процесс с цехом горожан. В королевстве Парибул в обязанности почты входила не только и не столько доставка корреспонденции, сколько вывоз из домов мусора. Контора эта была частной, оплачивалась горожанами, по обновляемому ежегодно договору.
Но в этом году горожане потребовали пересмотра условий. Мол, мусорные тележки плохо закрыты, с них высыпаются отбросы, улицы все в грязи. Кому понравится? Так что пусть почта либо начнет не только вывозить, но и убирать мусор с улиц, либо снизит расценки.
Эдилу ситуация тоже не нравилась. За чистоту в городе отвечал он. Правда, его обязанности заключались только в штрафовании грязных улиц – и уж он штрафовал.
– Вам легко говорить, – шмыгнул носом почтмейстер. – А у меня в этом году один парень уехал, другой вообще помер. А еще двое уже такие старые, что себя-то еле волокут, а вы про тележки. С кем работать? Где людей взять? Жалованье и так крохотное, а они еще и снизить хотят. Да тогда вообще все разбегутся!
– Ничего не знаю, но проблему реши, – потребовал эдил. – Вон, мэтра попроси помочь.
– А чем я могу тут помочь? – не понял Эйхгорн.
– Ты ж волшебник, – пожал плечами эдил. – Наколдуй что-нибудь.
Эйхгорн посмотрел снулым взглядом. Похоже, тыжволшебники в этом мире страдают так же, как на Земле – тыжпрограммисты, тыжврачи и тыжюристы. Даже сильнее, пожалуй. В конце концов, тыжпрограммистов дергают только по компьютерным вопросам, тыжврачей – только медицинским, тыжюристов – юридическим. А тыжволшебников… наверное, вообще по любым.
Это же магия! Магия может все!
– Поставьте мусорные баки, – равнодушно предложил Эйхгорн. – И пусть каждый сам таскает до них свой мусор. У вас из окон-то помои не выливают?
– При прежнем эдиле выливали. Но я за это штрафую.
– А что за баки? – заинтересовался почтмейстер. – Это как?
Эйхгорн описал. Слегка увлекшись, даже предложил систему сортировки мусора. Мол, пищевые отходы в один бак, бумагу в другой, стекло в третий, пластик… пластика здесь нет, так что для него необязательно.
Хотя можно на всякий случай.
Понимания его предложение не встретило. Выкидывать в мусор стекло и бумагу… вы не зажрались ли, мэтр? Может, сразу уж посуду начнем выкидывать? Одежду? Мебель?
Но сама система с баками почтмейстеру понравилась. В самом деле – поставить на каждой улице по тележке, и пусть горожане сами туда все сносят. А мусорщики по мере наполнения будут вывозить их в лес.
Да, мусор тут просто сваливали в ближайшем овраге. Благо производил его средневековый городок не слишком много – в основном кости, огрызки, тряпки, шелуха и содержимое ночных горшков. Ну и строительные отходы – старый известняк, гнилая солома, битые кирпичи.
Эйхгорн наметил себе наведаться к этому оврагу. Там вполне может оказаться неплохая селитряница.
– Ты уж шепни там королю, Муа, – попросил почтмейстер. – Пусть указ подпишет.
– Да-да, сегодня же, – рассеянно ответил эдил, глядя в свои карты. – А пока ходи.
– Дальше можно не играть, – бросил свои Эйхгорн. – Ты берешь крайний зодиак.
– Крайний?.. – не понял эдил.
– Последний.
– Э-эй!.. – возмутился видам. – Ну мэтр, ну мы же договаривались без колдовства!
Эйхгорн посмотрел на него снулым взглядом. Видаму сегодня тоже сказочно везло, но играл он из рук вон скверно. Кажется, ему даже не приходило в голову считать взятки и запоминать выбывшие карты.
– Да, дело очевидное, – хмыкнул эдил, открывая свои карты и демонстрируя Шута в окружении трех дворян. – У кого там Краб, подавайте его сюда!
Старшина ремесленного квартала с кислым лицом швырнул карту Краба в центр стола. Действительно, дворян ни у кого кроме эдила не осталось. С какой бы карты ни зашел почтмейстер, эдил брал взятку джокером, после чего забирал остальное дворянами. Второй джокер вышел еще в начале кона.
Стали подсчитывать итог. Эдил победил, собрав все четырнадцать карт зодиака. Видам успел набрать тринадцать, старшина ремесленного квартала – девять, Эйхгорн – семь, а почтмейстер – только одну. Играли по маленькой, ту за карту, так что видам выплатил эдилу один ту, старшина ремесленного квартала – пять, Эйхгорн – семь, а почтмейстер – аж тринадцать.
– Я тебе еще с прошлого раза должен был, Муа… – промямлил он, протягивая сердик. – И ты уж не забудь, шепни там королю…
– Непременно, – спрятал монету эдил.
Обратно во дворец эдил с Эйхгорном шли вместе. Эдил – на работу, Эйхгорн – домой. Он уже начал привыкать, что живет в полуразвалившейся башне, в которую дует со всех концов света.
– Мэтр, ты не очень спешишь? – спросил эдил.
Эйхгорн пожал плечами. Спешить ему было особо некуда.
– Мне тут надо зайти в одно место… в два места, рассудить кое-кого. Ты в поэзии разбираешься?
– В поэзии?.. – переспросил Эйхгорн. – Неожиданный вопрос.
– Значит, не разбираешься, – сделал вывод эдил. – Плохо. Ведь и я не разбираюсь. А нужен кто-то, кто разбирается.
– Зачем?
– А вот сам глянь.
За разговором они прошли до конца узкого переулка и оказались в тупике, у самой крепостной стены. Здесь, на двух смотрящих друг на друга домах висели две вывески: «Старший дом поэзии» и «Большой дом поэзии».
– Не слышал еще о них? – хмыкнул эдил. – Наша, так сказать, парибульская достопримечательность. Очаги культуры, развлечение скучающих дворянчиков.
– Целых два? – удивился Эйхгорн. – Зачем целых два-то?
– Вот и его величество в конце концов решил, что целых два дома поэзии – это слишком много для такого маленького королевства. Лично я считаю, что даже один – это слишком много, но храк уж с ним, пусть один остается. Только надо решить, какой.
Эйхгорн медленно переводил взгляд с дома на дом. Он пока не видел критериев, способных повлиять на выбор. Здания одинаковые, типовые. Дома поэзии явно занимают в них лишь небольшую часть – дверей на улицу выходит несколько, вывески висят только над двумя. Левая вывеска побольше, но висит кривовато. Правая идеально ровная, но меньше размером.
– А чем они вообще тут занимаются? – спросил Эйхгорн.
– Стихи сочиняют, наверное, – ответил эдил.
– А это нельзя делать просто у себя дома? Непременно нужно специальное учреждение?
– Их спроси.
Не потрудившись постучать, эдил толкнул левую дверь и вошел в Старший дом поэзии. Эйхгорн, которому стало любопытно, последовал за ним.
Внутри оказалось небогато. Одна-единственная побеленная комната, окон нет, свет идет только от жаркого камина. В Парибуле камины редко топят в полную силу – при здешнем климате утеплять помещения не требуется. Огонь используют только для освещения и готовки.
Но здесь камин полыхал так, что пот лился по лицу. Эйхгорн стянул колпак с лысины и протер очки – в этой сауне те сразу запотели. Близоруко моргая, он совсем перестал видеть эдила и хозяев дома.
Потом очки вернулись на место, и Эйхгорн таки их рассмотрел. В комнате сидели два человека – маленький, толстенький, лысоватый человечек и очень высокая худая женщина. Во рту она держала нечто вроде сигареты с мундштуком… во всяком случае, эта штука дымилась.
Правда пахло от нее совсем не табаком, а чем-то вроде благовоний.
– Миир ваам, эдиил, – странно растягивая слова, произнесла женщина. – Выы наконеец-то решиились изгнаать нааших сосеедей, ээтих презреенных плебеев, смееющих именоваать себяя поээтами?..
– Я пока еще не решил, кого буду изгонять, – сумрачно ответил эдил. – И мы вообще не собираемся никого изгонять. Его величество еще раз просит вас разрешить ваши разногласия миром и объединиться в одно учреждение. Ну право, мессиры, это же смешно! В нашем королевстве всего два поэта – и они смертельно друг с другом враждуют!
– Вот иименно, всего дваа! – растянула губы в улыбке женщина. – Я раада, что выы наконеец-то это признаали!
– Я не имею в виду вас, медам Лувауссон. Только вашего супруга и Демено Трудачи.
– Каак вы смеете, эдил?! – вскинулась женщина. – Я тооже поэтеесса!
– Какие стихи вы написали? – сжал губы в ниточку эдил. – Прочтите мне их.
– Не обязаательно писаать стихии, чтобы быыть поээтом! – выпучила глаза женщина. – Я поэтеесса в душее! Я стимулиирую твоорческий дуух моегоо муужа! Ваам не поняять!
Толстенький поэт за все это время не проронил ни слова, виновато таращась в пол. Эйхгорн тоже стоял со снулым взглядом, перечисляя в уме элементы таблицы Менделеева. А вот эдил еще минут десять препирался с женой поэта, причем тона с обеих сторон только повышались.
– Все! – наконец рявкнул эдил. – Медам Лувауссон, если бы вы были мужеского полу, я уже отправил бы вас к позорному столбу!
– Аах, я готоова пострадаать за праавое деело! – возопила поэтесса.
– Да какое еще правое дело?! Я просто говорю, что на вас соседи жалуются! Какого, скажите на милость, храка вы вчера вымазали дверь мессира Трудачи конскими фекалиями?!
– Непраавда! – возмутилась поэтесса. – Оон саам ее себее вымазаал, чтобыы ообвинить моегоо муужа!
– Надо же, – саркастично хмыкнул эдил. – Мессир Трудачи-то, оказывается, коварней самого Йокрида.
– Вот-воот! Этот коваарный, поодлый, гнуусный, негоодный…
– Довольно, медам Лувауссон. Довольно. Я понял вашу точку зрения, – устало вздохнул эдил. – Теперь, с вашего позволения, я навещу вашего соседа, чтобы выслушать его точку зрения.
– Он лгуун!.. Поодлый, гнуусный лгуун, не веерьте ни едииному еего слоову!..
Эйхгорн покинул Старший дом поэзии с облегчением. Хотя бы потому, что на улице было не в пример прохладнее. К тому же в животе появилась неприятная резь – пока терпимая, но быстро усиливающаяся.
Наверное, брабулякром отравился. Микрофлора Эйхгорна еще не полностью притерпелась к местным бактериям, так что местная еда порой вызывала у него проблемы с кишечником.
По счастью, с каждым днем все реже и реже.
Большой дом поэзии занимал точно такую же площадь, что и Старший. Но обстановка отличалась полностью. Никакого камина, зато два распахнутых настежь окна. Стол заставлен разноцветными бутылочками и чашечками с каким-то желе, в углу статуя, изрядно смахивающая на «Мыслителя» Родена.
А у дальней стены на тахте возлежал молодой человек с буйной гривой зачесанных назад волос. К его плечам прижимались две совсем юные светловолосые девушки, почти что подростки. Они были так похожи, что Эйхгорн вначале принял их за близняшек, но потом все же заметил разницу. Видимо, просто сестры.
– Мессир Жевизео! – радостно выпалил поэт. – Как же я счастлив вас видеть! О, слов пошлите мне с небес, чтоб счастье выразить мое! Открылась дверь – трепещет грудь, ведь вижу друга своего!
– Я вам не друг, мессир Трудачи, – ровным тоном ответил эдил. – Не паясничайте, будьте так добры.
– Я читаю вам стихи, – зло произнес поэт. – Сочиненные экспромтом. В вашу честь. Но если вы неспособны это оценить… выйдите и закройте за собой дверь.
Эйхгорн прислонился к стене, готовясь к новой порции препирательств. Прижавшиеся к поэту девчонки стрельнули в него глазками, но тут же отвернулись.
– Кто эти особы? – кстати спросил эдил. – Тоже поэтессы?
– Нет, это мои поклонницы, – тряхнул шевелюрой поэт. – Мия, Далея, поздоровайтесь с мессиром Жевизео.
– Мир вам, мессир! – хором прощебетали девчонки.
– Горожанки? – осведомился эдил.
– О нет, они с хутора… с какого вы хутора, пташки?
– Милаоки!
Эдил задумался, явно вспоминая, где такой хутор находится. Эйхгорн же смахнул со лба пот. Ему становилось все хуже. Температура явно повышалась, резь в животе усиливалась. К тому же начало подташнивать.
Скверно. Чертовски скверно. Похоже, наконец случилось то, чего он опасался – подхватил какую-то местную болезнь. У него же нет к ним иммунитета – любая бактерия может просто забраться внутрь и спокойно там хозяйничать.
Даже странно, что он продержался так долго.
А эдил продолжал ругаться с поэтом. Тот, как оказалось, приходился мессиру и медам Лувауссон каким-то дальним родственником и всего пару лет назад состоял в их доме поэзии, который тогда еще не назывался Старшим. А потом рассорился, ушел и основал на другой стороне улицы собственный, который гордо назвал Большим.
Вот с тех пор они и враждуют. Да как враждуют!
Причиной ссоры, как оказалось, была медам Лувауссон. Мессир Трудачи настаивал, что именоваться поэтом и быть полноправным членом дома поэзии имеет право только тот, кто сочиняет стихи. Хотя бы изредка, хотя бы плохие, но сочиняет. А медам Лувауссон и поддакивающий ей супруг настаивали, что достаточно чувствовать призвание к поэзии. Что-то там еще и сочинять – это уже так, необязательный бонус.
Хотя Жосекр Лувауссон, насколько понял Эйхгорн, действительно считался настоящим большим поэтом. Известным далеко не только в задрипанном Парибуле, но и во всей западной Сурении. До определенного момента Демено Трудачи гордился тем, что учится у такого человека.
– Позвольте, я прочту вам из последнего, – любезно предложил поэт. – Мэтр, мэтр, что же вы там застыли у дверей – присаживайтесь, угощайтесь! Девочки, подайте нашим гостям волшебного напитка!
– Что еще за волшебный напиток? – насторожился эдил.
– Чудесный, привезенный из заморских земель! Мы купили его за огромные деньги у одного благородного купца – он рисковал жизнью, чтобы доставить его в наше занюханное королевство!
Эйхгорн без особого интереса глянул, как поэт заливает кипятком молотый кофе. В огромные бокалы он сыпал крохотные щепотки, так что напиток получился бледный, водянистый.
– Благодарю, я не хочу… – выдавил из себя Эйхгорн, держась за живот. – Мне бы… в Чертоги Разума…
– Не совсем понял вас, мэтр…
– В уборную!..
Поэт растерянно захлопал глазами. Уборной здесь явно не было… как и в любом доме Парибула. Туземцы все еще не додумались до отдельных комнат для уединения – так, стоят ночные горшки под кроватями, вот и вся гигиена.
– Мэтр, ты потерпеть не можешь? – недовольно осведомился эдил.
Эйхгорн всем видом показал, что не может. Его уже сильно мутило, а живот резало, точно ножом. Хотелось просто свалиться куда-нибудь, свернуться калачиком и тихо сдохнуть.
– Ладно, завтра мы продолжим этот разговор, – пригрозил эдил поэту. – Пошли, мэтр, пошли! Двигай ногами!
Глава 20
Эйхгорн плохо запомнил, как поднимался в свою башню. Это было что-то невыносимое. Все круги Дантова ада меркли рядом с пыткой двумястами восемнадцатью ступеньками.
Эйхгорну даже предлагали прилечь пока в какой-нибудь пустующей комнате – во дворце их хватало. Но ему требовалось непременно попасть в башню – ибо там хранилась аптечка. На местную медицину Эйхгорн не надеялся.
Можно было послать за аптечкой пажа, но это ему как-то не пришло в голову.
Оказавшись у себя, Эйхгорн закутался в шкуры и скорчился рядом с камином. Его знобило и мутило одновременно. Он выпил активированный уголь и принялся, превозмогая боль, анализировать свое состояние.
– Главный симптом – боль в животе, – с трудом сделал аудиозаметку Эйхгорн. – Постоянная непрекращающаяся боль. При ходьбе и вообще любом движении усиливается, при полном покое слегка стихает.
Кроме того, пропал аппетит. Полностью. Стынущий на столе ужин вызывает искреннее отвращение.
Мутит. Тошнит. Временами рвет. Эйхгорн уже дважды опорожнял желудок в туалетный люк.
Температура повысилась, и серьезно. На градуснике тридцать восемь и два. В то же время сильно знобит.
– Стул… – снова включил диктофон Эйхгорн, – …жидкий. Измерить давление не представляется возможным за отсутствием тонометра.
Симптомы складывались в очень неутешительную картину. А проведя пальпацию, Эйхгорн убедился окончательно – боль концентрируется в правой подвздошной области. При нажатии усиливается, мышцы напряжены. И даже полный невежда знает, что именно расположено в этом месте.
Аппендикс.
Когда Эйхгорн понял, чем захворал, ему стало плохо. Конечно, плохо ему было и до этого – очень плохо! – но он думал, что это просто несварение, которое вот-вот пройдет.
А теперь…
Значит, от местных он пока ничем не заразился. Это утешает… хотя нет, не утешает. Аппендицит ничем не лучше. Собственно, он даже хуже – ибо его здесь вряд ли кто сумеет вылечить.
Сам Эйхгорн в медицине был полным профаном. Знал ровно столько, сколько знает любой нормальный человек. Этого хватило, чтобы поставить диагноз – тут кто угодно бы справился, – но вылечить себя Эйхгорн не мог. У него имелась только походная аптечка. Бинты, йод, несколько простых лекарств… а нужен хирург!
Эйхгорн слышал о врачах, что в критической ситуации вырезали себе аппендикс сами – но то врачи. Сам он имел о хирургии чисто теоретическое представление… да и инструментов у него нет…
При королевском дворе есть лекарь и костоправ – но первый врачует в основном изжогу у короля и мигрень у королевы, а второй вправляет вывихи и переломы. Никаких операций. Вряд ли кто-то вообще в этом средневековом мире умеет лечить аппендицит.
Разве что волшебством… да, конечно, волшебством! Надо срочно найти настоящего волшебника!
И тут Эйхгорн вспомнил о настойках, оставшихся в шкафу от прежнего хозяина башни. Там совершенно точно была микстура от боли в животе!
Извлекши ее на свет, Эйхгорн минут пять изучал темную жидкость. Он понятия не имел, что это за бурда, из чего сварена. Химического состава на этикетке нет, да и сама этикетка совсем потускнела, некоторые буквы почти не читаются. Срок годности почти наверняка давно закончился.
Какой вообще срок годности положен по ГОСТу волшебным зельям?
У Эйхгорна не было никакой гарантии, что эта сомнительная бурда поможет. Даже если это действительно что-то волшебное, а не просто вода с глиной, она называется «Микстура от боли в животе». Вовсе не «Микстура от аппендицита». Может, она лечит расстройство желудка? Или пищевое отравление? Или вообще грыжу? В животе очень много всякого может болеть.
Но хуже Эйхгорну от нее точно не станет. Решив так, он вынул пробку и залпом опорожнил пузырек.
Стало хуже.
Боль в животе не только не исчезла – она усилилась в разы! Эйхгорн едва сдержался, чтобы не закричать в голос, настолько плохо ему стало. Перед глазами все поплыло…
– Мэтр, вы все еще болеете? – донесся откуда-то звонкий голосок.
Эйхгорн не без труда понял, что провалился в бессознательное состояние и пребывал там… неизвестно сколько. Возможно, несколько часов. Его по-прежнему мутило, во рту было сухо, как в пустыне. Рядом валялся все еще включенный диктофон – интересно, что он там записал?
– Да… болею… – с трудом выдавил он.
– И волшебство не помогает? – посочувствовал Еонек.
– Нет… Я выпил микстуру… от боли в животе… но меня только сильнее скрючило!.. – пожаловался Эйхгорн.
– Что за микстура? Вы сами приготовили?
– Нет… от прежнего волшебника осталась… испортилась, наверное… Вон пузырек…
Еонек поднял пустой флакончик, пригляделся к этикетке, поковырял ее ногтем и укоризненно сказал:
– Мэтр, вы невнимательно прочли! Смотрите, тут же написано – это микстура ДЛЯ боли в животе!
Эйхгорн выхватил у него пузырек. И в самом деле. Между словами стоял предлог «I0», который читался как «аб» – «от». Однако на самом деле то оказалось не «0», а «θ», просто поперечная черта от времени стерлась! И читалось это уже как «ап» – «для»!
Чертовы каламбуры. Эйхгорн всегда их ненавидел.
– Но вы не волнуйтесь, мэтр, я нашел вам лекаря! – заверил Еонек. – Он уже поднимается, сейчас будет!
– Волшебника?.. – с надеждой прошептал Эйхгорн. – Пожалуйста, скажи, что это волшебник!
– Лучше, мэтр! Гораздо лучше!
В люк тем временем пролез мужчина лет сорока. Был он бледен, худ, со впалыми щеками. За спиной большой берестяной ранец, а одет… одет он оказался в рясу. Белую рясу с вышитым на груди зеленым листом.
– Здравствуйте, мэтр, – произнес гость. – Меня зовут брат Рокабриан, я прибыл врачевать вас.
Эйхгорн тихо застонал. Только этого не хватало. Его будет лечить монах. Ужас. Хорошо, если дело ограничится молитвами – от них, по крайней мере, хуже не станет.
А если этот тип сторонник кровопускания?
В любой другой ситуации Эйхгорн послал бы такого «врача» куда подальше. Но сейчас у него не было сил даже чтобы шевелиться. Он лишь мог слабо смотреть, как монах ставит ранец на пол и моет руки в миске с водой.
Что ж, он хотя бы моет руки… Уже что-то…
Несколько следующих минут брат Рокабриан осматривал страдающего землянина. Приложил ко лбу холодную ладонь, заставил открыть рот, тщательно прощупал живот и задал несколько вопросов о самочувствии, особенно интересуясь стулом. Эйхгорн покорно отвечал, хотя не видел в этом никакого смысла.
– У меня аппендицит! – наконец не сдержался он.
– Да, я уже понял, – невозмутимо кивнул монах.
– А, так вы знаете такую болезнь? – ядовито хмыкнул Эйхгорн. – Ну тогда вы должны и знать, что она не лечится!
– Зато оперируется, – сказал монах к великому удивлению Эйхгорна. – И если будет на то воля Бога Исцеляющего, сейчас я избавлю вас от этой хвори, мэтр.
Эйхгорн понял, что сбывается его худший кошмар. Монах собирается его оперировать. Врагу своему такого не пожелаешь.
– Может, не надо? – слабо запротестовал Эйхгорн.
– Если операцию не сделать в ближайшие часы, вы умрете, мэтр, – спокойно ответил монах. – Я не могу этого допустить.
– А анестезия-то хоть будет? – тоскливо спросил Эйхгорн.
– Будет, но местная, – ответил брат Рокабриан.
Эйхгорн недоверчиво моргнул. Монах понял слово «анестезия». Более того – он в курсе, что она бывает местная.
А потом брат Рокабриан раскрыл свой ранец, и глаза Эйхгорна полезли на лоб. Там лежали десятки разноцветных пузырьков и кулечков с порошками, но кроме того – там был полный хирургический набор! Тончайшие скальпели, ланцеты, иглы, пинцеты, зеркальца, пила, молоточек, долото, кусачки, плоскогубцы, расширители, отвертки…
Монах совершил странное движение – словно бы перекрестился, только лба коснулся дважды, в области бровей. Прошептав несколько слов, он извлек нож и нечто вроде шприца без иглы. Молниеносное движение – и нож рассекает Эйхгорну мышцу на бедре. В следующий миг брат Рокабриан вставил туда этот странный «шприц» и капнул какого-то раствора из пузырька.
После этого он просто уселся напротив и принялся выжидать, продолжая что-то бормотать. Эйхгорн полагал, что монах молится, но прислушавшись, обнаружил, что тот просто размеренно считает.
Досчитав до тридцати, монах встал и надавил Эйхгорну на живот.
– Чувствуете что-нибудь? – спросил он.
– Нет… – растерянно ответил Эйхгорн.
Он и в самом деле ничего не чувствовал. Боль исчезла полностью – вместе со всеми прочими ощущениями. Низ живота и верхнюю часть ног словно заморозили.
Монах кивнул, поставил рядом с собой ранец, смазал чем-то живот Эйхгорна и сделал первый надрез.
Выглядело это… невероятно. Худые руки мелькали с умопомрачительной быстротой, хватая то одно лезвие, то другое, рассекая, перетягивая и зажимая окровавленные кусочки. Инструменты так и порхали в тонких пальцах, скальпель вибрировал, точно живой.
На лице монаха ничего не отражалось. Полностью отрешенное, оно выглядело гипсовой маской. Молча и сосредоточенно он резал Эйхгорна, и тот видел это, понимал – но ничего не чувствовал.
Действительно, прекрасная анестезия.
Вот пинцет извлек наружу окровавленный отросток. Аппендикс. Эйхгорн смотрел на него затуманенным взглядом – и не верил.
Брат Рокабриан же прижал к разрезу гладкий темно-красный камень и попросил Эйхгорна:
– Подержите так, мэтр.
– Что это… за камень?..
– Эстетль. Его еще называют кровяным камнем.
– И что он… делает?
– Останавливает кровотечение.
Кровило действительно уже меньше. Монах вооружился иглой-крючком и произнес:
– Именем божьим, зашиваем разрез.
Через пару минут брат Рокабриан уже снова мыл руки, а Эйхгорн лежал на кровати, озадаченно глядя на живот. Онемение еще не прошло, но какие-то ощущения уже появились. Снова понемногу начинало побаливать, но теперь это была совсем другая боль. От операции, а не от воспаленного аппендикса.
– Швы можно будет снять через десять дней, – произнес монах, ставя на стол баночку с мазью. – Просто разрежьте нитки тонким стерильным лезвием, аккуратно вытяните и перебинтуйте – полагаю, с этим вы легко справитесь и сами, мэтр. Чтобы не было заражения, дважды в день смазывайте вот этим. Если будет сильно болеть, глотните отвара из мандрагоровых яблок – но не больше одного глотка за раз. В больших дозах он смертелен. Пищу первые три дня употребляйте только жидкую, потом можете переходить на кашу, яйца и рубленое мясо. Только много не ешьте, блюдите диету. Вставать можно с завтрашнего дня. Не поднимайте тяжелого, не пейте вина, не курите, не познавайте женщин. Я пробуду в этом городе еще шесть дней – если возникнут осложнения, посылайте за мной пажа.
– Спасибо вам… святой отец… – с трудом выговорил Эйхгорн. – Сколько я вам должен?..
– Это мой священный долг, мэтр, – покачал головой брат Рокабриан. – Да хранит вас Бог Исцеляющий.
Чуть позже, лежа в постели и прихлебывая бульон из брабулякра, Эйхгорн спросил у Еонека:
– Что это был за монах, где ты его нашел?
– Просто какой-то чернец из ордена Подорожника, – пожал плечами паж. – Кто-нибудь из них все время околачивается в городе.
– Так их таких что, много?..
– Конечно, мэтр. Целый орден. Говорят, у них даже собственная страна есть на каком-то острове.
– И все умеют… лечить?
– Ну а как же, мэтр? – удивился Еонек. – Они же служат Медеору, Богу Исцеляющему. Если вас не смогут вылечить в ордене Подорожника – вас не смогут вылечить нигде.
– И они лечат бесплатно?
– Конечно, бесплатно. Им так их бог велит. Но если хотите, вы можете сделать их ордену пожертвование. Многие делают.
Эйхгорн откинулся на подушку и издал слабый смешок. Дрожащей рукой он поднес к губам диктофон и сделал аудиозаметку:
– Информация к размышлению – монахи бывают полезными. Кто бы знал…
