Текст книги "Оккультисты Лубянки"

Автор книги: Александр Андреев

Соавторы: Василий Бережков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

В 1924 г. капитальная работа Б.И. Бокия выходит отдельным стеклографическим изданием под заглавием «Аналитический курс горного искусства», а в 1929 г. появляется его посмертное издание. Первые же статьи Б.И. Бокия, появившиеся в «Горном журнале», привлекли живое внимание технических кругов как за границей, так и в особенности в России.

В условиях быстрого роста каменноугольной промышленности Донбасса в XX столетии и строительства многочисленных шахт попытка дать научное математическое обоснование выбора элементов нового рудника и шахты не могла не привлечь большого внимания.

Аналитические методы проектирования рудников ещё при жизни Б.И. Бокия получили развитие в трудах академика A.M. Терпигорева, особенно академика Л.Д. Шевякова, профессора A.C. Попова, покойного горного инженера Г.М. Хмельницкого, горного инженера П.З. Звягина и др. Особенно велико значение аналитических методов сейчас, в условиях восстановления донецких шахт, огромного разворота нового шахтного строительства.

Годы, прошедшие с момента появления курса Б.И. Бокия, для горной промышленности всего мира и особенно для горной промышленности СССР были связаны с глубоким техническим перевооружением, появлением на шахта новых машин.

Современная техника в огромной степени расширяет возможности проектировщика в выборе тех или иных вариантов вскрытия, системы разработки, способов выемки и т. д. Варианты вскрытия должны быть сравнимы не только качественно, но и количественно, а это становится возможным при применении аналитических методов, впервые разработанных Б.И. Бокием. Глубоко верны слова профессора Б.И. Бокия во введении к его аналитическому курсу горного искусства. «Молодая горная промышленность нашего Союза, – писал Бокий, – не стеснённая узкими рамками концессий, не только может, но и должна учитывать все обстоятельства, ведущие к получению лучшего эффекта при наименьшей затрате энергии… Применяя наиболее рациональные приёмы и методы работы, можно достигнуть весьма значительного сокращения себестоимости получаемого продукта, что при мощном развитии горной промышленности в СССР (для чего имеются все данные) даст стране колоссальную экономию средств».

Главнейшие труды Б.И. Бокия: «Выбор системы работ при разработке свиты пластов. Вскрытие месторождения», «Горный журнал», 1903; «Выбор системы работ при разработке свиты пластов. Подготовительные работы. Ремонт штреков», «Горный журнал», 1904; «Основания для расчёта бремсбергов», «Горный журнал», 1911; «Практический курс горного искусства», 1913; «Бесконечный бремсберг для двухсторонней подачи грузов», «Горный журнал», 1914; «Выбор системы работ при разработке свиты пластов. Откатка», «Горный журнал», 1915; «Оценка каменноугольных месторождений», «Горный журнал», 1917; «Определение наивыгоднейшей производительности рудника», «Топливное дело», 1922; «Практический курс горного искусства». Госиздат, 1922–1923 (3-е изд. 1924–1926); «Аналитический курс горного искусства», вып. 1, 2. Издание Студенческой комиссии ЛГИ, 1924; «Аномометрические измерения скорости воздуха в рудниках», «Горный журнал», 1903; «Вентилирование выработок при помощи нескольких одновременно действующих вентиляторов», там же; «Постоянные величины при проектировании рудников», Харьков, «Хозяйство Донбасса» 1925, № 1.

Потомки Бориса Ивановича, брата Глеба, также занимались наукой и искусством. Орест Борисович (1905–1993) заведовал кафедрой экономики и организации горной промышленности Ленинградского горного института. Тамара Борисовна (1907–1996) после окончания Ленинградской консерватории преподавала в музыкальной школе.

Другой племянник Глеба Ивановича Георгий Борисович Бокий – всемирно известный ученый, профессор, член-корреспондент Академии наук, создатель и организатор отечественной кристаллохимии, родился 9 октября 1909 года в Санкт-Петербурге в семье Б.И. Бокия.

Образование Георгий Борисович получил в Горном институте, где его главными учителями были А.К. Болдырев и Н.С. Курнаков.

По окончании в 1930 году института началась работа в Ломоносовском институте под руководством А.В. Шубникова по определению оптических свойств кристаллов Федоровским методом, ас 1931 года в Физико-техническом институте по выращиванию кристаллов сегнетоэлектриков.

В 1934 году состоялся переезд Ломоносовского института в Москву, где Георгий Борисович работал у Н.С. Курнакова. В 1935 году он организовал в ИОНХ’е лабораторию кристаллографии, впоследствии переименованную в лабораторию кристаллохимии, изучавшую комплексные соединения платиновых металлов. В 1939 году Георгий Борисович начал заниматься рентгено-структурным анализом, в том же году вышли ставшие настольной книгой кристаллографов «Основы кристаллографии», написанные в се-авторстве с А.В. Шубни-ковым и Е.Е. Флинтом, и проведена совместно с Г.Г. Леммлейном работа по изучению округлых кристаллов алмаза. В то же время выполнена работа по теоретическому и экспериментальному изучению числа физически различных форм кристаллов.

Во время войны в эвакуации в Казани Георгий Борисович читает по предложению А.Н. Несмеянова свой первый курс кристаллохимии. В 1942 году он защитил докторскую диссертацию, в 1943 году получил звание профессора.

В 1944 году Г.Б. Бокий вернулся в Москву, где с 1945 года занялся преподаванием кристаллографии в МГУ. В этом же году им была организована кафедра кристаллографии и кристаллохимии на геологическом и химическом факультетах.

В 1951 году совместно с М.А. Порай-Кошицем был написан и вышел в свет первый том учебника «Практический курс рентгено-структурного анализа», по которому обучались поколения структурщиков страны.

В 1954 году получен интересный результат по количественным характеристикам трансвлияния четырехвалентной платины. В 1956 году опубликована монография «К теории дальтонидов и бертолидов», в 1958 году – ее английский перевод.

В 1954 году вышел известный учебник «Кристаллохимия», выдержавший три издания и до сих пор считающийся лучшим среди подобных отечественных изданий.

В 1958 году – избрание членом-корреспондентом АН СССР. С этого же года Георгий Борисович в течение пяти лет живет и работает в Сибири, где он был одним из двух равнозначных организаторов Института неорганической химии и создателем и руководителем рентгеноструктурной лаборатории. Там же Г.Б. Бокий стал организатором и главным редактором «Журнала структурной химии».

После возвращения в 1963 году в Москву, Георгий Борисович сотрудничал с различными учреждениями, среди которых особо следует отметить организованный им в 1968 году ВИНИТИ.

С 1972 года Г.Б. Бокий до последних дней жизни работал в ИГЕМе РАН. Среди наиболее интересных работ этого периода следует признать участие в открытии в 1978 тоду закономерного изменения структуры в изоморфном ряду полупроводников AIIIBV.

С 1955 года и до последних дней жизни Георгий Борисович отдавал много сил вопросам информатики и систематики кристаллических структур, в особенности после прихода в институт геологии рудных месторождений – систематике минералов. Им разработаны новые принципы классификации, основанной на таблице Менделеева и названной им естественной.

В 1976–1981 годах вышли в свет четыре тома с названием «Тезаурус по минералам».

С 1979 года Г.Б. Бокий – председатель комиссии по классификации Совета научных и инженерных обществ.

С 1993 года Георгий Борисович возглавлял работу по продолжению выпуска многотомного справочника «Минералы», многотомного и – фундаментального труда, включающего исчерпывающую информацию, в т. ч. структурную, по всем известным минеральным видам. В результате опубликован T.IV, вып. З и t.V, вып.1. В 1997 году в ВИНИТИ вышла книга «Систематика природных силикатов», в 1998 году – ее английский перевод. В 2000 году издана «Систематика природных оксидов».

Георгий Борисович – последний ушедший от нас представитель российской когорты основателей науки кристаллохимии и смежных наук наряду с такими выдающимися учеными как Н.В. Белов, А.В. Шубников, Г.С. Жданов, А.И. Китайгородский, Б.К Вайнштейн, каждый из которых являлся выдающейся личностью с широким кругозором.

Дочь Георгия Борисовича Нина Георгиевна Фурманова – доктор химических наук.

Дочь Глеба Ивановича Алла Глебовна живет в Москве.

АЛ. АЛТАЕВ. ИСТОРИЯ ГЛЕБА БОКИЯ

1. Старый студент

О нем много говорили в Петербургском горном институте, в среде студенчества, о Глебе Ивановиче Бокии. Это был старый студент, много лет проведший в институте, сидевший в тюрьме за «большевистские, идеи» и побывавший в ссылке в Сибири. Это-то и заставило его затянуть студенческие годы.

Старый студент прославился своей выдержкой и «специальностью» – чутьем находить шпиков. Розыски их как на улице, так и в стенах института изумляли его друзей. Глядя на этого моложавого человека, с виду почти мальчика, трудно было поверить в его опытность, в знание человеческой психологии, в уменье «по запаху» определять значительность агентов охранки. Он пользовался уважением товарищей за глубокое знание марксистского учения.

Он показался мне совсем еще мальчиком, когда впервые пришел ко мне на квартиру после обструкции, учиненной студентами с целью сорвать экзамены в Горном институте. Я сначала и обращалась с ним покровительственно-жалостливо, как с заморышем, о питании которого некому позаботиться, – он был таким худеньким, молчаливым, скромным. Мое обращение с ним вызвало смех многих товарищей; они меня стали дразнить:

– Наша кого пригреть, – скунса самого ядовитого!

«Скунсом» еще долго звали у меня в доме юношу Бокия за то, что он, будучи во главе студентов-забастовщиков, явился на экзамен, чтобы разлить в аудитории нестерпимо вонючую жидкость – меркантан. Студенты-карьеристы, пришедшие экзаменоваться, разбежались.

Постепенно Глеб Бокий стал раскрываться передо мною во всех своих достоинствах и недостатках, известных уже среди товарищества.

Он был очень дружен с тихим, задумчивым и сердечным студентом Мироновым. Саша Миронов казался тенью Глеба Бокия, он подчинялся ему во всем, был беззаветно к нему привязан.

Спустя много лет, незадолго до своей вечной разлуки с Глебом, вспоминая о друге и воскрешая в памяти детские годы, когда они сидели на одной парте в Реальном училище южного города Изюма, он говорил:

– Глеб был очень властный-властный и жестокий. Ненавидя учителей-реакционеров, он им устраивал разные каверзы, был заводиловкой в устройстве «бенефисов» учителям. Как-то вымазал кафедру клеем, – да разве припомнишь все его злые мальчишеские шалости? Но зато этот озорник был несокрушимой скалой, когда его допрашивали, и горой стоял за товарищество… Он первый притащит, бывало, в училище запрещенные книги, первый выскажет инспектору и учителю недовольство класса каким-нибудь распоряжением начальства, первый скажет дерзость, смелую, за которую рискует карцером или исключением. Блестящие способности вывезли его; он благополучно кончил курс училища, и мы вместе с ним поступили в Горный институт.

Для меня не совсем ясно, как это в институте Саша Миронов и Глеб были на одном курсе: ведь Глеб Бокий неоднократно подвергался арестам и ссылке, а о репрессиях, применяемых к Саше Миронову, я никогда не слышала. Он долго, этот «аякс Бокия», был отголоском последнего, долго был под его деспотическим порою влиянием и, женившись спустя много лет, назвал своего первенца Глебом, в честь друга. Горячо, с восторгом, рисовал он особые качества Глеба в разоблачении шпиков:

– Он этим славился на– весь институт. Положим, не так уж трудно узнать птицу по полету: многие у нас их сразу распознавали на улице. Но что делали Глеб и товарищ его студент Матвеев. Увидят шпика, идущего сзади, и быстро остановятся, давая ему пройти вперед, и тут уже сами идут за ним по пятам, да так близко к нему, что начинают нарочито наступать ему на пятки, до того, что снимаются калоши и пшик спотыкается, – ну, он и отстанет… Глеб достиг в этой области виртуозности: он избавил студентов от шпика внутреннего – знаменитого Пономарева.

– Тоже наступал на пятки?

Миронов смеялся:

– Нет, он его высмотрел внутри здания, проследил поведение во время сходок, в общении с товарищами, в речах с ярким свободомыслием, в том, как, после сближения Пономарева с тем или другим товарищем, бывали их аресты и, наконец, подсмотрел, как он, переодетый в партикулярную одежду, шмыгал к Цепному мосту.

«Цепным мостом» Миронов называл Охранное отделение, где на Фонтанке собирались все агенты Тайной полиции. Издавна ходили по рукам стихи об этом «милом» учреждении:

 
У Цепного моста видел я потеху:
Черт, держась за пузо, помирал от смеху,
«Батюшки… нет мочи… – говорил лукавый, —
В Третьем отделении изучают право?!
Право на бесправье?! Этак скоро, братцы,
Мне за богословье надо приниматься!»
 

Он подробно рассказывал, как Бокий, шаг за шагом, выслеживал шпиона Пономарева и, наконец, на сходке добился вынесения приговора Пономареву об исключении его из института.

– Не помню точно, был ли Пономарев исключен Советом профессоров или же должен был, под давлением приговора товарищей, добровольно покинуть Горный. Впоследствии при обысках у студентов не раз с полицейскими присутствовал и Пономарев, помогавший арестовывать своих прежних товарищей.

С каждым днем положение Бокия в институте все больше упрочивалось; авторитет его среди товарищества неизменно возрастал. За плечами, помимо разоблачения шпиков, были тюрьма и ссылка. Вместе с тем «маленький скунс» рос, вытягивался и превратился в высокого красивого парубка; парубка – я говорю потому, что он по происхождению украинец и в пору студенчества любил являться на вечеринки в землячестве одетым в смушковую шапку и серую свитку, из-под которой выглядывала искусно расшитая руками друживших с ним курсисток рубашка и красный с пестрыми концами кушак.

2. Секретарь П.К.

Тревоги, волнения, мечты и неудачи Горного института кончились; бывшие студенты стали инженерами. Пережили временное исключение из-за ноябрьской забастовки 1904-го года; пережили 9-е января, когда был убит у Зимнего дворца шедший с рабочими Лурье, один из наиболее радикальных студентов. Брожения среди рабочих и передовой части интеллигенции усиливались. Устраивались банкеты, маскарадные вечера, сборы с которых шли на поддержку политических организаций, на помощь заключенным и ссыльным. Эти вечера обыкновенно посещались людьми, принадлежавшими к передовой интеллигенции. Их любили художники, писатели, учащаяся молодежь.

…Прошли годы. Остались позади события первой русской революции. Третий год продолжалась первая мировая война. Снова, как и двенадцать лет назад, народ открыто проявляет свое возмущение политикой царизма. И теперь оппозиционные настроения среди интеллигенции проявляются, в частности, в организации вечеров и банкетов, подобных тем, какие я знала в пятом году.

На одном из таких вечеров, в студии художника Бернштама, я встретилась с Глебом Ивановичем Бокием, связь с которым у меня была потеряна. Он далек был от мысли, что может встретить меня в таком шумном, веселом месте, – он не знал о моей близости к миру художников и долго меня не узнавал под маской. Потом у нас обоих явилось желание возобновить знакомство, вспомнить старое время, связанное с милой студенческой средою.

Дело было в феврале 1917 года, на масленице.

В первое же посещение он в разговоре нарисовал свой новый, уже установившийся определенный образ. Это был теперь не прежний задорный мальчик, а отец двух девочек, женатый на дочери известной политической ссыльной, встреченной им в Сибири, Софье Александровне Доллер, красивой, живой, тяготевшей к эсерству курсистке. Чем он занимался? Где служил? Это была не геологическая работа и не работа в каменноугольном районе. Он не был причислен к Геологическому комитету, как многие горняки, ставшие чиновниками. Бокий побывал в отдаленных районах Казахстана и Сибири, где находчивость и упрямство в достижении цели проявились у него в практической работе. Увлекаясь археологией, он, на свой страх и риск, на сколоченные им самим деньги, затеял экспедицию по отысканию трона Чингисхана. Любовь к раскопкам впоследствии, много лет спустя, заставила его принять участие в большой экспедиции в районе Ташкента. Разрывая Кунигутскую пещеру, он обнаружил огромный камень с таинственными записями древних племен. Что нашел он, отыскивая трон Чингисхана, – не знаю.

Помню еще один его рассказ. Во время своей студенческой практики он попал в Киргизские-степи как раз тогда, когда там вспыхнуло восстание местного населения, возмущенного тем, что царские власти вторгаются в их быт и мешают их свободному кочевью. Бокий с маленькой группкой русских геологов был встречен враждебно. Население приняло их за представителей власти. Надо было принять срочные меры для спасения геологической партии. Находчивость и на этот раз пришла на помощь. Встретив большую отару овец, Бокий устроил что-то вроде знамени и смело двинулся вперед, возвестив о себе несколькими ружейными выстрелами. Испуганные овцы заметались, поднялась ужасная пыль, а за клубами этой пыли воображению кочевников представился большой карательный отряд, направляющийся прямо на них. Таким образом рассеяв собравшихся киргизов, Глебу Ивановичу удалось спасти жизнь нескольких товарищей.

Находчивость неизменно помогала ему в работе. Он рассказывал о том, как был отправлен Геологическим комитетом на алмазное бурение, не имея понятия о нем.

– Как же удалось в таком случае управлять рабочими, взятыми в экспедицию?

Он спокойно, с манерою несколько небрежно-ленивою, свойственной украинцам, отвечал:

– А просто. Я сказал рабочим: «Ну-ка, начинайте, я посмотрю, так ли вы работаете». Они работали, а я смотрел и наводил критику, а, наводя критику, сам учился. Вот и все. Меня интересовало, где он работает теперь, и я с изумлением услышала, что он – секретарь Петроградского комитета партии большевиков, помещающегося во дворце Кшесинской.

…Он бывал у меня часто. Мы как-то быстро и тесно сдружились в эти тревожные дни. Много раз по телефону он отдавал распоряжения в редакцию большевистской газеты «Правда», сообщая все, что касалось Петроградского комитета.

Раз я высказала ему, что мне не нравится выспренный, ходульно-лозунговый тон газеты «Правда»:

– По-моему, надо все проще, а то…

– А то?

– Получается неприятный крикливый тон.

Глеб усмехнулся.

– Может быть, тут есть зерно правды, но есть и объяснение: в «Правде» мало сотрудников, владеющих пером. Пишется все наспех и не столько обращается внимания на форму, сколько на суть, на направление.

– Агитация должна быть тоньше.

– Ах, хорошо, что заговорили о «Правде», – мне как раз надо туда позвонить.

И пошел к телефону.

…Глеб сказал мне о выступлениях приехавшего недавно Владимира Ильича Ленина. Я спросила, нельзя ли мне послушать Ленина.

– Конечно, можно. Я тебе это устрою.

В книге «Памятные встречи» я подробно описала впечатление от двух митингов, на которых я слышала впервые Ленина: в Морском корпусе и на Путиловском заводе. Выступления Владимира Ильича потрясли меня. Правда, которую я услышала, повернула мою жизнь на новые рельсы.

Как-то Бокий меня спросил:

– Тебе понравились речи Ильича: ты видела в них правду. Хочешь нам помочь? Хочешь? Ну, так приходи.

И он назвал день и час, когда мне явиться во дворец Кшесинской.

– Приду ровно в пять.

Он был немногословен, говорил коротко и ясно. Я спросила его:

– Чем я могу быть вам полезна?

– Пером. Ты вот критиковала, и правильно, язык «Правды». У нас, кроме «Правды», есть еще газеты для массового читателя. Ты поможешь нам своим литературным языком. У тебя же писательский опыт…

…Вот он, дворец Кшесинской, облицованный эмалированными глянцевитыми кирпичиками, какие мы привыкли видеть на молочных лавках Чичкина. Мраморная лестница с пятнами от пролитых чернил. Я вхожу в большую комнату со столами, заваленными папками. На одном из столов, в стороне, таз с водой; две женщины моют типографский шрифт. За другим столом Глеб что-то записывает в книгу, разговаривая с человеком, по виду рабочим. Как я потом узнала, Бокий выписывал ему партийный билет. Женщины у таза оказались: одна – жена старого большевика Нина Августовна Подвойская, сама тоже член партии, молчаливая, деловая и в то же время приветливая той простой приветливостью, которая встречается у некоторых школьных учительниц, а другая – молчаливая курсистка, имя которой я забыла.

Отрываясь от стола, Глеб коротко говорит:

– Ровно в пять – не опоздала. Минуту подощи. Сейчас пойдем.

Поднимаю глаза на стену за письменным столом и читаю объявление: «Рукопожатия отменяются. За неисполнение – штраф».

Я вижу, что входящие люди, здороваясь, не подают друг другу руки, говорят коротко и уходят тоже без рукопожатий.

Наконец, Глеб отрывается от текущих дел и ведет меня в комнату Военной организации большевиков, к Николаю Ильичу Подвойскому, горячему пропагандисту ленинских идей. Я была рада встретиться с этим симпатичным человеком, но его не оказалось на месте, и пришлось вести переговоры с его заместителем, молодым человеком, худеньким и маленьким блондином, назвавшимся Мехоношиным.

Глеб рекомендовал меня как писательницу и ушел, а Мехоношин дал мне пачку писем, написанных неумелыми руками, крупными каракульками малограмотных людей, сказав:

– Это письма для нашей газеты «Солдатская правда». Их нужно выправить для печати, сохранив, конечно, суть и стараясь не испортить обработкой язык и характер писем. Чем скорее вы сделаете, тем лучше.

И все. Я ушла и больше в этот день Глеба не видела.

…Не буду останавливаться на своей горячей работе над этими простыми по форме, искренними письмами, которые наполняли меня гордостью и радостью, что я могу хоть немного помочь делу Владимира Ильича Ленина.

Глеб виделся со мною, как только позволяло время, и рассказывал о разных деталях того, что происходило во дворце Кшесинской и вокруг него. С обычной едкой насмешкой рассказывал он мне, что прежний вожак революционного студенчества, горняк, известный оратор, бывший делегатом на съезде в Стокгольме, был у него в Петроградском комитете и ушел, не пожелав вступить в партию.

– Почему? – спрашиваю с удивлением. Спокойно, холодно звучит ответ:

– У горного иткенера не стало того аппетита к политике, какой был у студента.

…Через короткое время Глеб предложил мне побывать на интересном судебном разбирательстве: балерина Кшесинская, возлюбленная Николая II, подала в суд на большевиков, требуя возвращения своего дворца и возмещения убытков. Дело меня заинтересовало.

– А ты пойдешь, Глеб?

Он усмехнулся:

– Я уже ее видел. На сцене Мариинки она интереснее. Пойдет Сергей Богдатьев с женою, – у него язык двигается лучше, чем у меня.

Я пошла в суд, на Петроградскую сторону, где разбиралось это дело.

Камера мирового судьи полна народа. Многим интересно взглянуть на царскую фаворитку. Слышатся перешептыванья:

– Как вы думаете, удастся ли ей отвоевать свой дворец?

– Не думаю. Не то время, когда всесильны царские самодержанки.

– Ну, да, царь-то теперь просто Николай Александрович Романов.

– А все-таки собственница, а большевики узурпаторы. Ведь собственность при Временном правительстве не отменена…

– Не очень-то гладит Временное правительство большевиков…

– Тс! Вот она, смотрите!

Входит маленькая, невзрачная женщина, вся в черном, очень скромно и даже как будто модно одетая.

– Смотри, смотри, как оделась, точно монашенка…

– Надо же надеть соответствующую маску.

Скоро я удивляюсь: как эта маленькая и скромная на вид женщина не вяжется с безвкусной крикливостью и мещанством ее дворца. Ведь в нем всего одна комната – зала с несколькими роялями говорит об ее принадлежности к миру искусства. Анфилада бесчисленных комнат с пуфиками, крытыми пестрым кретоном, с бамбуковыми ширмочками и рамочками с полочками на стенах, откуда смотрели пошлые открытки, – все это было скорее к лицу кокетке низшего полета, чем первоклассной артистке. Лицо некрасивое и невыразительное.

Она говорила бестолково, твердила, что дворец принадлежит ей, что он выстроен на ее трудовые деньги… Это утверждение вызвало в публике смех. Потом она заговорила, что у нее есть ребенок, сын.

Опять смех и шепот:

– Не хочет ли она произвести его в наследники российской короны?

Тут выступил Сергей Богдатьев. Я видела его в первый раз. Среди большевиков он в то время играл большую роль. Богдатьеву удалось доказать суду, что претензии Кшесинской неосновательны. Жена Богдатьева с решительным видом и решительной речью поддержала мужа. Кшесинская была побеждена. Ее требование суд не удовлетворил.

Вечером пришел ко мне Глеб и сказал со спокойной гордостью:

– Иначе и быть не могло. Неужели ты могла думать, что суд примет другое решение?

3. В работе

Работа по редактированию писем для «Солдатской правды» захватила меня. Непрерывным потоком шли письма от людей, искавших правду, ждущих ответа на волнующие вопросы. Работа была тяжелая, напряженная, она довела меня до полного изнеможения. У меня стала неметь рука, и я уже не могла держать перо. Пришлось уехать в псковскую деревню, где я бывала каждое лето.

Прекратились и мои сношения с Глебом Бокием: писать он не любил. О большевиках я знала только из газет Временного правительства, а слухи, разносимые этими газетами, были мало достоверными. Из этих газет я узнала об июльских событиях и последовавших за ними репрессиях. Жена В Д Бонч-Бруевича, моя большая приятельница, писала мне из Петрограда об этих событиях довольно туманно, призывая не верить официальным газетным сообщениям о разгроме большевистской партии, и убеждала в том, что настоящая борьба еще впереди, что связь большевиков с массами расширяется и укрепляется.

А газеты со слухами «очевидцев» продолжали говорить о полном разгроме большевиков, о том, что во дворце Кшесинской их сменили другие «узурпаторы» – анархисты. О них не уставали рассказывать анекдоты приезжавшие в деревню.

Где Глеб Бокий? Что он теперь делает? Может быть, уже арестован?

В сентябре еду в Петроград. На квартире меня ждет письмо Глеба. По телефону вызываю его. Он приходит и говорит, как о деле решенном:

– Ты будешь у нас работать снова.

– Я? Где? Ведь вас же разгромили во дворце Кшесинской?

– Разве в Петрограде можно работать только во дворце Кшесинской? Будешь работать на Литейном, где помещается наша Военная организация. Я уже обещал за тебя Подвойскому. Он мне за тебя в помощницы дает свою жену Нину Августовну, с которой я привык работать.

Немного смущенно возражаю ему:

– Я – с радостью, но мне не придется отдавать вам столько времени, как весною. Я должна искать работы. С издательствами, ты знаешь, плохо: они сокращаются и, боюсь, не закрылись бы…

– Вот и хорошо: вы будешь служить у нас и получать жалованье. Ты думаешь, что я работаю бесплатно? А на что бы я с семьей жил? Ты будешь секретарем «Солдатской правды».

…Я стала секретарем «Солдатской правды» и перенесла сначала много волнений и страха. Ведь я никогда не работала в газетах, да еще секретарем. С Глебом я не виделась почти месяц, до самого Октябрьского, переворота, накануне которого меня с архивом газет «Солдатская правда» и «Деревенская беднота» перевезли в Смольный. Не знаю даже, где в течение этого месяца помещался Петроградский комитет партии.

Очевидно, работы у Глеба хватало. Она так измотала его, что от него осталась лишь тень. Он как-то весь стаял, и на бледном лице со впалыми щеками лихорадочно горели ставшие неестественно огромными черные «южные» глаза.

Я видела его мимоходом то в коридоре Смольного, то в вестибюле. Несколько раз он заходил к нам в комнату, где столик мой стоял рядом со столиком Марии Ильиничны Ульяновой, секретаря «Правды». Приходил он по делу, а мне хотелось поговорить с ним «по душам» и о той же работе, и о видах на будущее, и об отношениях с товарищами. Вопросов набралось немало. И вот раз, когда его долго не было, я спустилась в нижний этаж Смольного, где в то время помещался Петроградский комитет большевистской партии.

Мне никогда не забыть той картины, которая предстала перед моими глазами. Тесная комната была завалена газетами, в ней не оказалось и намека на аккуратность, неукоснительно поддерживавшуюся Глебом во дворце Кшесинской. Народу набилась полная комната. Беспрестанно двигались взад и вперед солдаты за мандатами, приходили и рабочие, и все куда-то торопились.

Я спросила Глеба Ивановича.

Его заместитель указал на угол. Там, к своему удивлению, я увидела на каких-то досках от ящика распростертое тело Глеба. Лицо было небритое, бледное до прозрачности, глаза крепко зажмурены. Он спал мертвым сном. Я поняла все и ушла, не проронив ни слова…

Работа кипела. Для чего-то Петроградский комитет партии был переведен в особняк на Литейный, и мы с Глебом перестали видеться. Помню, как-то раз я встретила его у здания Городской Думы и отдала ключ от моей квартиры – пусть приходит, когда у него будет время, не предупреждая.

А время шло. Перед съездом представителей от фронтовых частей он зашел к нам в редакцию и, узнав, что я буду записывать, не зная стенографии, речь Ильича, покачал головою:

– Делать нечего, если саботируют стенографистки, только боюсь, что перепишешь через пень в колоду. Знаю я, как трудно записать Ильича, а переврать, ох, переврать… Ну, да что поделаешь!

И как же он был доволен, когда Ленин похвалил мою запись…

…Наступила зима восемнадцатого года. В это время он очень волновался, Глеб. На фронте было неспокойно. Немцы подвигались к Пскову, а в партии шли горячие дебаты. Готовилось нечто новое: заключение сепаратного мира с Германией. Некоторая часть партийцев, к которой примыкал и Бокий, была против этого; большая же часть, во главе с Владимиром Ильичом, – за.

Когда немцы взяли Псков и продвигались к Петрограду, возникла необходимость переезда правительства в Москву, вместе с тем, в самом начале марта пошли слухи о заключении сепаратного мира и о том, что многие видные работники Смольного в Москву не поедут, а останутся работать в Петрограде. Среди них был и Бокий.

Сепаратный мир возмущал его. Когда появилась о нем передовица, он спросил меня:

– Тебе понравилась эта статья? – И, не ожидая ответа, снова:

– И ты поедешь в Москву?

Я сказала, что поеду. Мы с ним даже не простились, так как отъезд наш из Петрограда произошел неожиданно ночью. Невыносимо было расставаться с любимым городом; тяжесть лежала на душе и оттого, что не сказала прощальных слов моему другу Глебу.

4. В Петрокоммуне

В отставной столице, превращенной в Петрокоммуну, Бокий встал в защиту революции и был назначен заместителем Урицкого в ЧЕКА.