Текст книги "Оккультисты Лубянки"

Автор книги: Александр Андреев

Соавторы: Василий Бережков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Глава первая
Начало пути

1. ПОСВЯЩЕНИЕ В ТАЙНУ

Александр Васильевич Барченко родился 25 марта 1881 г. в старинном городе Ельце Орловской губернии. Его отец Василий Ксенофонтович Барченко был присяжным поверенным Елецкого окружного суда, а позднее владельцем нотариальной конторы и имел чин статского советника. Мать происходила «из духовной семьи». Благодаря ее влиянию мальчик воспитывался в религиозном духе. По словам самого Александра Васильевича, еще в юношеском возрасте он отличался «склонностью к мистике и ко всему таинственному». Жили Барченко в двухэтажном бревенчатом доме – во дворе отцовской конторы. По свидетельству сына Александра Васильевича, Святозара Барченко, в доме этом «по вечерам звучал рояль» и «собиралась местная интеллигенция»; здесь обычно останавливался, бывая в Ельце, знаменитый писатель И.А. Бунин, очевидно, знакомый с родителями Барченко. [36]36
  Барченко С.А. Время собирать камни // Барченко А.В. Из мрака. М, 1991. С. 27.


[Закрыть]

Начальное образование Александр получил в родном городе, где окончил 8-летнюю гимназию. Произошло это, по-видимому, в 1898 г., если предположить, что учиться он начал в 9-летнем возрасте, как это было принято в дореволюционной России. (В той же гимназии до него обучался Иван Бунин.) Затем он отправился в С-Петербург, где вновь поступил в гимназическое училище, [37]37
  Сведения об обучении А.В. Барченко в гимназиях в Ельце и С.-Петербурге мною взяты из справочного издания: Список студентов, посторонних слушателей и учениц Повивального института Казанского университета. 1902–1903. Казань, 1902. С. 200.


[Закрыть]в котором проучился еще три года. Этот факт вызывает некоторое недоумение. С.А. Барченко в биографическом очерке, посвященном своему отцу, намекает на какие-то «семейные неурядицы», заставившие A.B. Барченко «очень рано покинуть Елец и с тех пор во всем полагаться на присущую ему сноровку да сообразительность». [38]38
  Барченко С.А. Время собирать камни. Там же. С, 29.


[Закрыть]Означает ли это, что Александр поссорился с отцом и бежал из дома, – извечный «конфликт поколений»? Правда, в этом случае 17-летний юноша едва ли смог бы совершенно самостоятельно поступить в столичную гимназию, хотя бы потому, что обучение в ней было платным. (Своекоштные пансионеры платили 400 руб. в год и кроме этого 50 руб. за обмундирование.) Поэтому логичнее предположить, что Василий Ксенофонтович сам отвез сына в Петербург, где поместил в одну из лучших гимназий в городе – С.-Петербургскую 2-ю, с тем чтобы тот прошел несколько последних классов для подготовки к поступлению в высшее учебное заведение. А такие намерения, как мы увидим далее, у Александра действительно имелись.

С.-Петербургская 2-я гимназия находилась в самом центре города, позади Казанского собора, в доме № 27 по Казанской улице. Основанная в 1805 г., она считалась старейшей среди столичных заведений подобного типа. При гимназии имелся пансион для приезжих, в котором, вероятно, и поселился Александр Барченко, не имевший в столице ни родственников, ни знакомых. Обучение в гимназии было строгим – за дисциплиной учащихся и поддержанием внешнего порядка следили директор гимназии Капитон Иванович Смирнов (слывший убежденным сторонником классической системы графа Толстого), инспектор А.Д. Щепинский и классные наставники. Впрочем, к концу 1890-х гг. гимназический режим стал заметно ослабевать благодаря некоторым нововведениям директора, который, например, разрешил учащимся старших классов курить в особой курительной комнате. (Правда, для этого требовалось письменное согласие родителей.) Александр Барченко появился в гимназии в тот момент, когда в ее руководстве произошли перемены – вышел в отставку по причине перенесенного паралича директор К.И. Смирнов, исполнявший эту должность почти четверть века, а инспектор А.Д. Щепинский перевелся в Архангельск. На их место заступили А.И. Давиденков и Е.С. Герасимов. 1898 учебный год гимназия начала уже под руководством Давиденкова, который тут же принялся искоренять «вредные нововведения» своего предшественника. Однако он мало преуспел в этом. Что касается предметов, то упор по-прежнему делался на дисциплинах, составляющих основу классического образования (Закон Божий, русский язык, математика, физика, география, древние и новые языки – латынь, греческий, немецкий и французский). Впрочем, при Давиденкове стала более усиленно преподаваться математика и было введено обязательное внеклассное чтение русской литературы. Кроме этого учащиеся занимались «ручным трудом», для чего в гимназии имелись переплетные станки, а также принадлежности для выпиливания из дерева.

Для наглядности расскажем, как проходил обычный учебный день во 2-й гимназии того времени.

6.30 – подъем; воспитатель дает первый звонок, чтобы разбудить пансионеров.

6.45 – второй звонок.

7 ч, – умывание, оправка.

7.10 – утренняя молитва. После нее ученики идут пить чай в столовую. Чаепитие продолжается 15–20 минут. Буфетчик раздает мелкий сахар из особой мерки; тут же служители разливают чай по кружкам, а воспитатель раздает булки – старшим ученикам 5-копеечную, а младшим по 3 копейки, попроще. После чая все идут в учебные «камеры» и в классы для утренних занятий, которые продолжаются с 7.30 до 8.15.

8.15 – звенит звонок и занятия кончаются. Воспитанники убирают в свои шкапчики книги и идут гулять во дворе, а помещения, где они занимались, проветриваются и убираются служителями. Вскоре начинают подходить «приходящие» гимназисты, те, кто живет в городе.

В 9 ч. начинаются классные занятия. После 5 уроков «приходящие» расходятся по домам, кроме оставленных на лйшний час за какую-либо провинность.

С 14.30 до 15.30 – время отдыха. Воспитанники гуляют во дворе (или даже уходят в город), беседуют и играют в различные игры, чаще всего в мяч, если позволяет погода, – в моду входит английская игра «футбол». В непогоду играют в комнатные игры (шахматы, шашки, гусек). В это же время пансионеров могут посещать родные и знакомые, вызывая их через швейцара в приемную.

В 15.30 (при инспекторе Е.С. Герасимове в 16.30) начинается обед, который продолжается до 17 ч. За каждым столом размещается по 10 человек. Один из них – старший, «хозяин стола». Он разливает суп и раскладывает по тарелкам второе блюдо. Вместе с воспитанниками обедают и два воспитателя. Обед состоит из двух блюд; по праздникам бывает третье – пирожное. После обеда – 15-минутная «рекреация».

С 17.15 до 20 ч. – приготовление уроков с перерывом (18.45–19.00). Воспитатель помогает ученикам.

20 ч. – чай.

20.45 – вечерняя молитва в Казанской камере, при этом молитвы читаются по очереди. При наличии среди пансионеров хороших певцов («певчих») молитвы «Отче наш», «Богородице», «Спаси Господи люди твоя» не читаются, а поются.

После молитвы младшие идут в свою спальню, а старшие возвращаются в свою «камеру», где занимаются до 22-х, а иногда (учащиеся 8-го класса) и до 23 часов. [39]39
  См.: Историческая записка 75-легия С.-Петербургской 2-й гимназии. Ч. 1–3. СПб, 1880–1905. Ч. 3. С. 109–113.


[Закрыть]

В воспитательном отношении пансионерам настойчиво прививалось чувство порядка. Как отмечал в памятной книге о 2-й гимназии один из ее преподавателей П.К. Тихомиров, их приучали «следовать в своем образе жизни строгому, определяющему каждый их шаг, режиму, а в своей внешности – блюсти опрятность и чистоту». С внутренней стороны им «внушались чувства добра и правды, вежливости в обращении со старшими, друг с другом и со служителями…». [40]40
  Там же. С. 115.


[Закрыть]

Время от времени в гимназии проводились различные внеклассные мероприятия, что особенно оживляло довольно однообразный быт пансионеров. Специально приглашенные лица или сами преподаватели (чаще всего это был учитель физики Г.И. Иванов) выступали с познавательными лекциями, сопровождавшимися демонстрацией «туманных картин» (т. е. диапозитивов). Так, в 1898–1901 гг. Барченко имел возможность прослушать лекции о путешествиях Нансена, об Альпийских и Кавказских горах, об Абиссинии, о Солнечной системе и строении Земли, о землетрясениях и вулканах, о кометах и тд. Шмназисты также совершали образовательные экскурсии по окрестностям Петербурга. Кроме этого устраивались ученические музыкально-литературные вечера, коллективные читки пьес известных драматургов (например, читали комедии А.Н. Островского). В 1898 г. в гимназии возник любительский оркестр балалаечников – по примеру необычайно популярного в ту пору оркестра русских народных инструментов В.В. Андреева. А годом позднее гимназия торжественно праздновала столетие со дня рождения А.С. Пушкина.

Мы не случайно так подробно останавливаемся на гимназических годах Барченко, ибо многое из усвоенного им в тот период – в стенах С.-Петербургской 2-й гимназии – он возьмет во взрослую жизнь и с успехом использует при создании своего «трудового братства».

Александр Барченко окончил гимназию весной 1901 г. Вместе с ним ее окончили еще 40 человек, среди которых было шестеро медалистов – двое золотых и четверо серебряных. [41]41
  Там же. С. 356.


[Закрыть]В том же году он поступил в Военно-медицинскую академию, в которой, правда, проучился только один академический год. Затем перевелся на медицинский факультет Казанского университета, где слушал лекции два года (в 1902–1904 гг.), а оттуда в Юрьевский (бывш. Дерптский, ныне Тартуский) университет. Здесь его занятия продолжались лишь один семестр – до начала 1905 г. [42]42
  См.: Список студентов… 1902–1903. Казань, 1903; 1903–1904. Казань, 1904. В этих изданиях содержится краткая справка о полученном Барченко образовании, согласно которой он состоял студентом Военно-Медицинской академии с 1 сентября 1901-го по 25 мая 1902 г., в Казанский университет поступил 20 августа 1902 г. Об обучении его в Юрьевском университете см.: Личный состав Императорского Юрьевского университета за 1904–1905 гг. Юрьев, 1905. В этом справочнике указан номер студенческого матрикула Барченко (№ 19917). В составленной много лет спустя краткой биографической записке Барченко почему-то назвал лишь два последних университета, в которых ему довелось учиться, – Казанский и Юрьевский, утверждая, что слушал там лекции два с половиной года. См.: ЦГА СПб. Ф. 2990. On. 1. Д. 103. Л. 5 (заявление А.В. Барченко в правление Педагогической академии, 14 апреля 1919 г.).


[Закрыть]К этому времени Барченко уже обзавелся семьей – жену звали Александра Шубина (р. 1880), и от нее в 1904 г. у него родился сын, которого назвали в честь отца Барченко Василием. Брак этот, однако, вскоре распался, и жена с сыном уехали в Москву. [43]43
  Сообщение И.В. Барченко, сына упомянутого выше В.А. Барченко. 45 См.: Янсен Э. О революционном движении среди тартуских студентов в конце XIX и начале XX веков // Ученые записки Тартуского университета. 1954. Вып. 35. С. 28.


[Закрыть]

Таким образом, в течение трех лет Барченко трижды менял альма-матер. Это его «непостоянство» скорее всего можно объяснить материальной нуждой – отец не помогал ему деньгами, и Александру, очевидно, приходилось зарабатывать – чтобы содержать семью и оплачивать учебу – в вакационное время, как это делали другие необеспеченные студенты. Существовала, правда, возможность получить освобождение от платы за обучение, но этого было нелегко добиться, как свидетельствует учившийся в Юрьеве в те же годы знаменитый в будущем хирург Н.Н. Бурденко.

Свой уход из Юрьевского университета сам Барченко объяснял «неимением средств», но была, как кажется, и еще одна причина – русская революция. В начале 1905 г. студенческие волнения охватили многие университетские города России, в том числе и Юрьев, этот главный научно-просветительский центр Лифляндской губернии, «Афины на Эмбале». В городе происходили массовые демонстрации, звучали революционные песни и лозунги, призывавшие к свержению самодержавия и созыву Учредительного собрания. В этой обстановке занятия в университете в 1-м семестре 1905 г. не начались в положенный срок, и начальство было вынуждено официально объявить о закрытии университета. Здесь напрашивается вполне уместный вопрос об отношении студента-медика Барченко к революции. Два десятилетия спустя, в 37-м, на допросе у следователя, припоминая «революционные годы» в Юрьеве, Александр Васильевич откровенно заявит, что принципы «общечеловеческого», «абсолютной морали» и т. д. ему были «несоизмеримо ближе и понятнее, чем классовая сущность происходивших революционных событий». «Это отклоняло меня от связей с левым студенчеством и толкало к общению с совершенно чуждой революции средой». [44]44
  Барченко С А Время собирать камни. Там же. С. 14.


[Закрыть]

В связи с этим он особо упомянул имя одного из своих юрьевских наставников – профессора римского права А.С. Кривцова.

«Кривцов рассказал мне, что, будучи в Париже и общаясь там с известным мистиком-оккультистом Сент-Ивом д’Альвейдром, он познакомился с какими-то индусами. Эти индусы говорили, что в Северо-Западном Тибете в доисторические времена существовал очаг величайшей культуры, которой был известен особый, синтетический метод, представляющий собой высшую степень универсального знания, что положения европейской мистики и оккультизма, в том числе и масонства, представляют искаженные перепевы и отголоски древней науки. Рассказ Кривцова явился первым толчком, направившим мое мышление на путь исканий, наполнявших в дальнейшем всю мою жизнь. Предполагая возможность сохранения в той или иной форме остатков этой доисторической науки, я занялся изучением Древней истории, культур, мистических учений и постепенно с головой ушел в мистику». [45]45
  Протокол допроса А.В. Барченко от 10 июня 1937. Цит. по кн.: Шишкин О. Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж. М., 1999. С. 353


[Закрыть]

А.С. Кривцов, несомненно, сыграл очень важную роль в духовном становлении Барченко. Во всяком случае, он увлек, заразил его идеями д’Альвейдра о «доисторической культуре» и «древней науке». Но что нам известно об этом человеке, первом идейном учителе Барченко?

Александр Сергеевич Кривцов (1868–1910) окончил в 1890 г. юридический факультет Московского университета, после чего был командирован на три года в Берлин для занятий римским правом. Вернувшись в 1894 г. в Россию, он был назначен приват-доцентом Новороссийского университета, где преподавал гражданское право и судопроизводство. Летом 1896 г. Кривцов получил назначение на должность профессора Юрьевского университета. В этом университете он занимал сперва кафедру местного права, а затем (с 1897 г.) кафедру римского права.

28 марта 1899 г. Кривцов публично защитил в Харьковском университете диссертацию на степень магистра римского права, после чего вернулся в Юрьевский университет, где преподавал бессменно – до 1910 г. – ряд юридических дисциплин включая римское право, гражданское право и гражданское судопроизводство.

Кривцов имел чин статского советника и был награжден орденами Св. Станислава 2 ст. и Св. Анны 3 ст., а также медалью в память царствования Александра III.

Его основные труды: Delictsfahigkeit der Gemeinde. Berlin, 1894; Абстрактные и материальные обязательства в римском и современном гражданском праве. Юрьев, 1898; Общее учение об убытках. Юрьев, 1902; Семейное право (конспект лекций). Юрьев, 1902. [46]46
  См.: Юрьевский университет. Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Юрьевского, бывшего Дерптского, университета (под ред. Г.В. Левицкого). Юрьев, Т. 1.1902. С. 619–620; Личный состав Императорского Юрьевского университета за 1894–1910 гг.


[Закрыть]

В 1910 г. Кривцов перебрался в Петербург, где был зачислен в штат юридического факультета недавно созданного В.М. Бехтеревым Психоневрологического института. [47]47
  См.: Акименко М.А., Шерешевский А.М. История институга им. B.М. Бехтерева. СПб, 1999. Ч. 1. С. 88.


[Закрыть]Здесь, вскоре после начала преподавания, он скоропостижно скончался 10 ноября 1910 г.

Никаких других сведений о Кривцове в российских архивах и библиотеках отыскать не удалось. Его коллега по университету В.Э. Грабарь, проведший в стенах юридического факультета в Юрьеве четверть века (с 1883-го по 1918 г.), в своих воспоминаниях ни словом не обмолвился о Кривцове. [48]48
  Грабарь В.Э. Четверть века в Тартуском (Церптском-Юрьевском) университете // Ученые записки Тартуского университета. 1954. Вып. 35.


[Закрыть]И это несмотря на то, что оба они проработали бок о бок на одном и том же факультете целых 14 лет (!). В то же время Грабарь вспоминает многих других сослуживцев, профессоров-правоведов, преподававших в университете в те же годы, что и Кривцов. Но это были в основном талантливые ученые («молодые дарования») или представители «прогрессивной группы» профессоров, те, кто принимал участие в общественной жизни университета и города.

Кривцов, очевидно, не принадлежал ни к тем, ни к другим. Тем не менее он «пользовался симпатиями профессоров и студентов», как отметила после его ухода из жизни юрьевская «Маленькая газета» (единственная издававшаяся в то время в городе). О его оккультных связях, кроме того, что рассказывает Барченко, нам ничего не известно, хотя некоторые предположения на этот счет можно сделать. Известно, что деканом юридического факультета Психоневрологического института в это время являлся знаменитый Максим Максимович Ковалевский – историк, юрист, этнограф, социолог, организовавший в институте первую в России кафедру социологии, и… масон. В 1887–1905 гг. Ковалевский находился в эмиграции во Франции, где вступил в масонскую ложу «Великий Восток Франции». [49]49
  См.: Гарэтто Э. Первая русская революция: взгляд из Парижа. К биографии A.B. Амфитеатрова (1904–1907) // Минувшее. Т. 22.1997. C. 350; там же: Переписка A.B. Амфитеатрова и М.А. Волошина. С. 378, прим. 5. С. 387, прим. 3


[Закрыть]Можно предположить, что он и Кривцов познакомились в Париже (во время европейской стажировки последнего) и что именно Ковалевский свел Кривцова с Сент-Ивом д’Альвейдром. Являясь одним из главных русских масонов в Париже, Ковалевский, возможно, даже посвятил Кривцова в одну из французских лож, как это имело место, например, в случае с А.В. Амфитеатровым и М.А. Волошиным. Впоследствии тот же Ковалевский мог пригласить Кривцова преподавать юриспруденцию в Психоневрологическом институте (так же, как в 1908 г. он пригласил на свою кафедру старого парижского приятеля, социолога, философа и масона, члена ложи «Космос» Е.В. Роберти).

Но вернемся к Барченко. Прервав занятия в Юрьеве, он вернулся в Петербург, где поступил на государственную службу – «по министерству финансов». Карьера чиновника, очевидно, мало прельщала его, и потому вскоре он оставил службу. Следующий отрезок его жизни – приблизительно с конца 1905-го по 1909 год – пройдет в мучительных поисках своего места под солнцем. «Мне пришлось, – вспоминал уже в зрелом возрасте Барченко, – в качестве туриста, рабочего и матроса обойти и объехать большую часть России и некоторые места за границей». [50]50
  ЦГА СПб. Там же.


[Закрыть]Одной из посещенных им стран, возможно, была сказочная Индия, будоражившая в то время воображение многих молодых людей на Западе, на что намекают некоторые эпизоды в его романе «Доктор Черный» и что отчасти подтверждается сообщением Э.М. Месмахер-Кондиайн (одной из учениц Барченко).

Итак, в 1910 г. Барченко и Кривцов снова оказались в одном городе и, вероятно, возобновили знакомство. К их контактам мы еще вернемся на страницах этой книги. Любопытно, однако, отметить, что именно в этот период – примерно в 1910–1911 гг. – Барченко пробует заниматься «рукогаданием» – хиромантией. Начитавшись различных пособий, он уезжает в Боровичи (городок в Новгородской губернии), где с разрешения местной полиции начинает давать «консультации» всем желающим узнать свою судьбу. [51]51
  Барченко С.А. Время собирать камни. Там же. С. 23–24.


[Закрыть]Так он рассказывал следователю НКВД в 37-ом. Однако по сведениям И.В. Барченко (сына В.А. Барченко) Александр находился в Боровичах в 1906–1907 гг.: там он отбывал воинскую повинность в качестве вольноопределяющегося. Здесь мы прервем наш рассказ, чтобы познакомить читателя с той атмосферой, в которой протекали ранние эзотерические искания Барченко.

2. ХРАМ ШАМБАЛЫ В ПЕТЕРБУРГЕ

Начало XX века можно назвать поистине ренессансом оккультизма в России. В этот период необычайно широкое распространение – прежде всего в С.-Петербурге и Москве – получают различного рода религиозно-философские и оккультно-мистические учения. Особой популярностью у русской публики пользовались французские оккультисты Фабр д’Оливе, Эли-фас Леви, Станислас Гуайта, Жерар Энкосс (Папюс) и Сент-Ив д’Альвейдр. Во время первого визита Николая II вместе с женою в Париж вскоре после коронации (осенью 1896 г.) Папюс, между прочим, обратился к русскому монарху с посланием от имени французских спиритуалистов, в котором говорилось: «Великий тайный закон истории раскрыт одним из наших мэтров Фабром д’Оливе в его «Философской истории человеческого рода» и развит другим нашим мэтром Сент-Ивом д’Альвейдром в его «Миссиях». [52]52
  Saunier J. Op. cit. P. 415. vt Там же. C. 416.


[Закрыть]В 1901–1906 гг. Папюс – гроссмейстер ордена мартинистов и преданный друг и ученик д’Альвейдра – несколько раз побывал в Петербурге, где был принят Николаем II. Накануне своей первой поездки в Россию он писал учителю:

«Мой дорогой Мэтр,

я определенно еду в Петербург 27 января. Мне устраивают трехнедельное чтение лекций, большинство из которых состоится при Дворе перед великими князьями. Я хотел бы посвятить некоторые из этих лекций «Археометру» и Вашей работе. Такая возможность едва ли будет у меня долгое время, поэтому Вы можете располагать мной, если пожелаете вооружить меня [материалами] с этой целью. Его Величество Царь весьма интересуется христианским эзотеризмом, и, я полагаю, «Археометр» может просветить Его».

(О Сент-Иве и его «Археометре» – «универсальном ключе к древним наукам» – мы расскажем подробнее в одной из последующих глав.)

Хорошо известно имя еще одного французского оккультиста, имевшего большое влияние на царскую чету – в особенности на царицу – в годы, предшествовавшие первой русской революции. Это учитель Папюса, гипнотизер и спирит Антельм Филипп Низье (1849–1905) – «отец Филипп» из Лиона.

В те же годы стремительно набирает силы теософское движение, все более привлекавшее к себе тех, кого не удовлетворяла позитивистская материалистическая наука, равно как и религиозная ортодоксия. В конце 1908 г. в северной столице с разрешения городских властей учреждается Российское теософическое общество. Главная его цель, согласно уставу, «служение идее всемирного братства и научное изучение всех религий, а также исследование природы и скрытых сил человека». [53]53
  Устав Российского теософического общества. СПб., 1908.


[Закрыть]Помимо теософии и, несколько позднее, ее разновидности, антропософии, распространение получают и друг ие оккультные течения – спиритуализм, спиритизм, медиумизм. Петербург – «холодный головной центр» империи – все более погружался в мир иррационального. Эту обстановку «религиозно-мистического брожения» в столице – всего через несколько месяцев после опубликования октябрьского манифеста 1905 г. – корреспондент популярного оккультистского журнала «Ребус» охарактеризовал такими словами:

«Весь Петербург охвачен необычайно сильным мистическим движением, и в настоящее время там образовался уже целый водоворот маленьких религий, культов и сект. Движение охватывает собою как верхние слои общества, так и нижние. В верхних слоях мы находим теософско-буддийское течение. Любители теософии соединяются вместе и уже начинают обсуждать вопрос об устройстве буддийской ламасерии (общежития) и теософско-буддийской моленной-храма. С другой стороны, наблюдается возникновение сильного интереса к масонству и возникают вновь заглохшие было формы религиозных движений прошлого столетия». [54]54
  Ребус. 1906. №№ 8–9– 25 февраля. С. 4.


[Закрыть]

Удивительно, что это сообщение появилось на страницах «Ребуса» за два дня до того, как Николай II принял в частной аудиенции в Зимнем дворце прибывшего в Петербург инкогнито посланника 13-го далай-ламы Тубтена Гьяцо – бурятского ламу Агвана Доржиева. [55]55
  Об Агване Доржиеве см.: Андреев А.И. Буддийская святыня Петрограда. Улан-Удэ, 1992; Snelling О. Buddhism in Russia. The Story of Agvan Dorzhiev, Lhasa’s Emissary to the Tsar. Shaftesbury, Dorset, 1993.


[Закрыть]На этой встрече Доржиев обсуждал с царем главным образом тибетские дела – весьма щекотливый для российской дипломатии вопрос о помощи далай-ламе, бежавшему из Тибета летом 1904 г. от англичан, вторгнувшихся в страну. В то же время он просил монарха позволить петербургским буддистам устроить в городе небольшую молельню для удовлетворения своих духовных нужд. Оба вопроса, однако, остались нерешенными. Лишь три года спустя, после нового ходатайства Доржиева, подкрепленного личным обращением далай-ламы к царю, Николай II согласился удовлетворить «просьбу» тибетского первосвященника (на самом деле инспирированную самим Доржиевым), разрешив постройку буддийской молельни-ламасерии. Рассказывают, что царь якобы даже заявил Доржиеву на встрече весной 1909 г., что «буддисты в России могут чувствовать себя как под крылом могучего орла». [56]56
  Андреев А.И. Буддийская святыня Петрограда. С. 14.


[Закрыть]

Это обещание воодушевило небольшую буддийскую колонию в Петербурге, во главе которой находился все тот же Агван Доржиев, окончательно переселившийся на невские берега осенью 1905 г. Ее костяк составляли осевшие в столице буряты и калмыки. К буддистам причисляла себя и горстка этнических русских – это были в основном представители петербургской интеллигенции и «высшего света», неожиданно увлекшиеся буддийским учением. Многие из них пришли к буд дизму через теософию, которая, как известно, имеет сильную буддийскую закваску и потому нередко рассматривается как своего рода «необуддизм». По мере того как ширилось теософское движение, неуклонно росло и число теософо-буддистов или необуддистов. Здесь необходимо отметить, что буддийское учение в основном привлекало тех, кто стремился к нравственному совершенствованию и искал идеалы вне укоренившейся в западном обществе крайне эгоцентричной системы моральных ценностей.

Ответ на свои запросы эти люди находили в раннем «этическом» буддизме Хинаяны, или Малой Колесницы, т. е. индийской разновидности вероучения, получившего в то время наибольшую известность на Западе. Основу Хинаяны составляет учение Будды о Четырех истинах и Среднем пути, при этом особый акцент делается на достижении человеком трансперсонального состояния «нирваны» – понятие, крайне интриговавшее в ту пору западных интеллектуалов. Сложнейшие психологические концепции и философско-религиозная проблематика более позднего буддизма Большой Колесницы (Махаяны), представленные множеством различных (главным образом, тибетских) школ, равно как и его ритуальная практика, были, по сути дела, неведомы в ту пору европейской, в том числе и русской, буддийствующей публике. Неудивительно поэтому, что Агван Доржиев во время своей поездки в Париж летом 1898 г. устроил в помещении Музея восточных искусств (Музей Шмэ) показательное «ламаистское богослужение» для французских буддистов. На этой необычной службе присутствовали в основном представители столичного бомонда, дипломаты и политики включая будущего премьера Жоржа Клемансо, а также небольшая группа русских. Среди последних оказался поэт Иннокентий Анненский, передавший впоследствии свои переживания в стихотворении «Буддийская месса в Париже».

В конце XIX века в Париже, Лондоне и некоторых других европейских столицах уже существовали небольшие буддийские «общины», объединявшие тех, кто принял новомодную альтруистическую веру Будды. В Париже, между прочим, было немало и «русских буддистов» – так, нам известно о некой A.B. Гольштейн, которая познакомила поэта М.А. Волошина с Агваном Доржиевым осенью 1902 г., во время нового визита посланца далай-ламы в Париж. Под влиянием этой встречи Волошин восторженно писал в Петербург: «Теперь – Лама. Кто Вам сказал, что он без языка? Я с ним очень много беседовал, через переводчика, конечно. Он мне много сказал такого об нирване, что сильно перевернуло многие мои мысли». [57]57
  Письмо М. Волошина A.M. Петровой от 14 декабря 1902. В кн.: Волошин М. Из литературного наследия. Вып. I. СПб! 1991. С. 158.


[Закрыть]Этой встрече с буддийским священником Волошин придавал большое значение, поскольку она позволила ему «прикоснуться к буддизму в его первоисточниках». «Это было моей первой религиозной ступенью», – отмечал он позднее в одной из своих автобиографий. [58]58
  См.: Купченко В. В Забайкалье – через Париж // Байкал. 1983– № 2. С. 143– См. также: Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века и-оккультизм. М., 1999


[Закрыть]

Таким образом, Петербург в начале XX столетия оказался перекрестком, где встретились два буддийских потока: один шел с Запада – из Парижа и Лондона, этих главных теософских центров Европы, и представлял собой ранний, «этический» буд дизм Индии, воспринятый преимущественно европейской интеллектуальной средой – назовем его «интеллектуальным буддизмом»; другой – с Востока, от российских бурят и родственных им калмыков, исповедовавших ламаизм, или северный буддизм, Тибета и Монголии, возникший в более позднюю эпоху. Оба эти потока на недолгое время – до 1917-го – соединились под сводами петербургского буддийского храма, построенного Доржиевым не только для своих бурятско-калмыцких единоверцев, но и для русских «интеллектуальных» теософо-буддистов. [59]59
  Подробно о строительстве храма см.: Андреев А.И. Буддийская святыня Петрограда; храм Будды в северной столице. СПб., 2003


[Закрыть]Именно на последних намекал «Виленский вестник», писавший в середине 1909 г., вскоре после начала строительных работ в Старой Деревне: «Сооружаемый буд дийский храм, кроме целей чистого религиозного культа, преследует, между прочим, и цели создания специального центра, вокруг которого смогут группироваться все интересующиеся буддизмом в Петербурге». [60]60
  Виленский вестник. 1909. № 1817. 5 июля.


[Закрыть]

Затеяв постройку «экзотического» буддийского храма в столице Российской империи, ее инициатор и руководитель Агван Доржиев, по сути дела, преследовал две цели – политическую и религиозную: во-первых, способствовать русско-тибетскому сближению и, во-вторых, «продвинуть» буд дийское учение (дхарму) на Запад, где традиционно господствовала христианская церковь. И это ему отчасти удалось. Сохранились фотографии, запечатлевшие петербургскую «буддийскую колонию» начала 1910-х, на которых можно видеть русских «великосветских» буддистов, стоящих бок о бок с простыми бурятами и калмыками на ступенях еще не достроенного храма Будды в Старой Деревне.

Постройка храма или, правильнее сказать, небольшого буддийского монастыря (дацана), однако, натолкнулась на сильное противодействие со стороны наиболее реакционных кругов Петербурга, в том числе и некоторых иерархов православной церкви. С их подачи храм был громогласно объявлен «идольским капищем», с помощью которого новоявленные русские буддисты якобы пытаются вернуть язычество на Святую Русь. Доржиев и его помощники стали получать анонимные письма с угрозами убить их и взорвать храм. В результате строительство растянулось на несколько лет и окончательно завершилось в самый разгар мировой войны. 10 августа 1915 г. состоялось торжественное освящение храма, после чего по традиции он получил тибетское название: «Кунла-цэдзэ-туванг-чой-бинэ» (Источник святого учения Будды всесострадающего). Рядом с храмом Доржиев также построил четырехэтажный каменный дом, в котором поселил бурятских и калмыцких лам, прибывших в Петербург весной 1914 г. для совершения регулярных богослужений. Было их всего девять человек, четверо из которых имели высшую монашескую степень «гелонгов». Все они принадлежали к буддийской школе «гелуг» («добродетельной»), которую также часто именуют «желтошапочной» (по цвету особого рода головных уборов лам). Возникла она в Тибете в XIV веке и впоследствии получила наибольшее распространение в странах «северного буддизма». Уже после революции, в конце 1922 года, в этом буддийском «общежитии» на некоторое время поселился со своей семьей и А.В. Барченко.

Посетившие Старую Деревню по случаю освящения храма корреспонденты петербургских газет были немало удивлены, увидев вместо ожидаемой скромной молельни для местных бурят и калмыков величественное, импозантного вида сооружение – «буддийскую пагоду». Внешняя форма здания с мощными, несколько наклоненными внутрь стенами, отделанными красно-фиолетовым финским гранитом, напоминала неприступную крепость. Внутрь храма вели три массивные деревянные двери, скрывавшиеся в глубине изящно орнаментированного портала с колоннами. Капители колонн и верхний фриз основного объема здания украшали позолоченные щиты с эмблемой-монограммой Калачакры, представляющей собой причудливое соединение десяти мистических санскритских слогов. Это – формула «Десяти могуществ» (Намчуванг-дан), выражающая глубинную связь макро– и микрокосма, вселенной и человека, поскольку каждый из знаков-слогов имеет два смысла – космический и человеческий. По преданию, символ «Десяти могуществ» был изображен на воротах знаменитого буддийского монастыря Наланда, одного из первейших центров учености в Древней Индии.

Над храмом в его задней части возвышалась выложенная из красного кирпича башня (так называемый «гонкан»), ориентированная строго на север, туда, где, по представлению буддистов, находится блаженная земля Шамбалы – «Шамбалын орон». В этой башне помещался особый алтарь с изображением гения-хранителя храма – богини Лхамо. Основной же алтарь с почти трехметровой статуей Большого Будды, изваянной из алебастра забайкальскими мастерами, находился в главном молитвенном зале – в первом этаже башни по оси здания. Не менее сильное впечатление на посетителей производили и интерьеры храма, создававшие особую мистическую атмосферу. Прежде всего поражало отсутствие окон – свет в основное помещение храма (нижний зал) проникал сверху, прямо с неба, через остекленную часть крыши и потолка (световой фонарь) и падал на восьмилепестковый лотос, выложенный цветными плитками в полу и воспроизводивший символические очертания Шамбалы; чуть ниже лотоса, у самых дверей, из тех же плиток была составлена свастика – древний арийский (индо-буддийский) символ счастья. Завораживало и богатое убранство молитвенного зала – густая позолота и яркие краски, загадочные восточные иероглифы, унизывающие собой барельефы колонн, идущих вдоль храма, но особенно – писаные на ткани буддийские иконы – «тангка», среди которых, по рассказам, имелось и изображение Блистающей Шамбалы.