Текст книги "Обаламус (СИ)"

Автор книги: Александр Путятин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

19

Иван заявился в палату довольный, как просватанная дурнушка, и таинственный, как граф Монте-Кристо. Наверное, нашел ещё один способ задержаться в клинике. Следом за ним пришли Вася с Геной. Вася схватил полотенце и снова скрылся за дверью, а Гена развернул одну из принесенных с собой газет и углубился в свежие новости.

Я пытался понять, как решить следующую задачу. Но голову – словно ватой набили… Нетренированные мозги скрипели от напряжения, а сдвинуть с места мыслительный процесс не могли. И я от нечего делать принялся перелистывать страницы журнала.

– Отдыхаешь? – спросил Семен Михайлович, после истории с кабелем он ко мне явно подобрел. – Может, в шахматы сыграем?

– Нет, спасибо. В шахматы я играть толком не умею, могу лишь проигрывать.

– А что так?

– Да уж так сложилось, начал учиться в пять лет, закончил в семь. С тех пор практически не играл. Впрочем, если хотите поставить мат в три хода, то я готов, а по-серьёзному сражаться – это с кем-нибудь другим.

– Я немного умею, – внезапно повернулся к нам Тимур.

– Ну, давай, – полез в тумбочку за складной шахматной доской Семён Михайлович.

Через четверть часа вокруг их тумбочки собралась вся палата. Тимур действительно играл не очень сильно. Количество белых фигур на доске уменьшалось с каждой минутой. Семен Михайлович уже дважды предлагал ему сдаться, но упрямый узбек был невозмутим. «Выигрывают только после слова «мат», – оба раза отвечал он. Его давили с фронта, обходили с флангов, Тимур держался уже из последних сил. Немногочисленные белые фигуры одна за другой падали вокруг своего короля. И вдруг совершенно неожиданно забытая всеми ладья рванула вдоль края доски. Шах. Семен Михайлович сдвинул черного короля в сторону. Следом за ладьей с другого фланга прыгнул слон. Мат.

Вторую партию Тимур всё-таки проиграл и уступил место Гене. Тот быстро сдал все четыре и вернулся к своим газетам. Семен Михайлович убрал шахматы и снова открыл рукопись.

– Вот чёрт! – Гена попытался развернуть «Советский спорт». – Вечно у них страницы не разрезаны, а я нож в рюкзаке оставил. Одолжите, у кого близко!

Тимур полез в тумбочку и, вытащив красивый кожаный чехол с черным ножом, который мы видели у него утром, передал Гене. Тот разрезал газету и вернул нож обратно.

– Разрешишь посмотреть? – Вася подошел к Тимуру и протянул руку.

– Да, конечно, – ответил тот.

Вася взвесил нож на руке, примерился к рукояти, внимательно осмотрел лезвие.

– Сталь хорошая, а сам тесак – барахло! – он вернул клинок в чехол и протянул хозяину. – И вообще, нож – баловство одно, толку от него в настоящей заварухе мало.

– Отчего же мало? – спросил Тимур.

– Да потому, что ты этим ножом мне ничего сделать не сможешь. Ну, вот – ударь! Сам убедишься…

Тимур как-то по-особому посмотрел на собеседника.

– Я же не хочу тебя убивать.

– А у тебя и не получится. Бей, не бойся.

– Нет, – Тимур аккуратно положил нож на тумбочку и принялся сворачивать в рулон старую газету. – Пусть лучше это будет нож, как будто бы…

– Ладно, давай так, если боишься! – Василий поставил ноги на ширину плеч, слегка расслабил колени, чуть согнул в локтях руки. – Я готов, бей!

И Тимур тут же нанес удар. Правая рука держала газету в положении «рукоять снизу», но траектория была очень замысловатой. А движение – молниеносным. Доля секунды – и свернутая трубкой бумага уперлась сверху в горло изумленного Василия.

– А ну давай еще раз! – рявкнул тот.

Противники снова заняли исходное положение. Тимур перехватил газету хватом «рукоять сверху». Бывший спортсмен преобразился. Он больше не дурачился, и готовился проявить всё свое мастерство.

– Бей! – в Васином голосе явственно звучала жажда реванша.

Еще один молниеносный бросок… Воображаемое лезвие, описав длинную кривую, уперлось в печень противника.

– Обалдеть! – тихо произнёс Гена, и мы все были с ним согласны.

Тимур бросил газету на стол. Спокойно вернул нож в тумбочку и сел на кровать.

– Ничего не понимаю, – недоумению Василия не было предела. – Я самбо без малого двадцать лет занимаюсь. Первенство Федерации[15]15
  имеется в виду чемпионат Российской Федерации


[Закрыть] выигрывал. На Союзе бронзу брал, два раза. А ты меня, как пацана, сделал! Где ты технике такой выучился?

– Меня дед ножевому бою учил. Он – воин. В молодости басмачом был.

– Это бандитом, что ли? – переспросил Гена.

– Хм, бандитом… – Тимур усмехнулся одними губами. – Таким же, как Ланселот? Тогда, да, конечно! Басмачи были такими же профессиональными воинами, как рыцари раннего средневековья, только работали не за доход с земли, а за звонкую монету. При найме на службу каждый из них демонстрировал нанимателю свое боевое мастерство: экзамен сдавал, если по-современному. В число обязательных предметов входили: стрельба из ружья, фехтование на саблях и ножевой бой. Так что: тем ударам, которые ты пропустил – не одна сотня лет. Кстати, у тебя техника отличная, с ней можно за пару дней научиться эти удары распознавать и перехватывать. Но есть и такие приемы, что позволяют человеку с ножом быть сильнее любого безоружного, вне зависимости от уровня его подготовки.

– Покажи, если не секрет! – мне было очень интересно увидеть неведомое искусство.

– Хорошо, – Тимур снова вытащил нож из тумбочки. – Смотри.

Он встал с кровати. Обе руки поднялись на уровень груди и замерли. Больше не дрогнул ни один мускул, но нож, ещё мгновение назад зажатый в левой ладони, вдруг, будто по волшебству, оказался в правой. Руки начали медленно двигаться. Они расходились и сближались, опускались и поднимались. Нож при этом перепрыгивал из одной в другую с такой скоростью, что эти перемещения казались телепортацией. Движения рук стали ускоряться – лезвие ножа появлялось то сверху, то снизу от сжатого кулака. Тимур остановился.

– Удары при этом могут наноситься из любого положения еще до того, как противник поймет, в какой руке нож и откуда ждать нападения, – прокомментировал он эту маленькую демонстрацию.

20

Теперь Тимур с Василием все свободное время проводили на пустыре. Довольно скоро к единоборцам присоединились зрители: Гена, а потом и Иван. В палате оставались только мы с Семеном Михайловичем. Он работал, я пыхтел над задачами. С каждым днем меня всё больше увлекал сам процесс поиска.

К концу недели в голову внезапно стукнула идея: а что если попытаться разработать универсальный алгоритм для решения задач повышенной сложности, чтобы не тыкаться в проблему наугад, а вести систематический поиск и отбирать наиболее перспективные направления. На основе имеющихся частных случаев я принялся чертить таблицы и схемы, искать закономерности…

И тогда Семен Михайлович отложил очередную рукопись и спросил:

– Саша, а ты не хотел бы сменить специальность – заняться теоретической физикой? Я мог бы взять тебя в свою лабораторию техником. Переведешься на заочное отделение физфака, будешь учиться и работать. А к тому времени, как получишь диплом, соберёшь уже материал и для диссертации. Как тебе такая идея?

– Предложение лестное, спасибо. Но есть некоторые трудности. Во-первых, я в армии ещё не служил, если перейду на заочное, то учиться и работать смогу только через два года, когда кирзовые сапоги с ног снимут. Во-вторых, я сейчас живу в общежитии, а заочникам московская прописка на время учебы не полагается. Так что, ваше предложение не так-то просто осуществить на практике.

– Что касается армии, то наша контора может сделать отсрочку. С пропиской будет трудней, но тоже вопрос решаемый.

– Тогда возникает «в-третьих»: зачем вам именно я? Неужели без этого проблем не хватает? Бегать, хлопотать перед начальством? Ведь вопросы с отсрочкой и пропиской решаете не вы? Что во мне такого особенного?

– Ты очень сильно заточен под классификацию и систематизацию всего, чего не попадя. А эта очень редко встречающаяся особенность. Обычно все ограничиваются частными решениями. Получат результат и идут дальше, и сейчас в нашей науке таких частных результатов – море разливанное, а систематизировать их некому. Я человека с такой страстью в душе уже шестой год себе подыскиваю. И, кроме тебя, никого не встретил.

Предложение стало ещё приятнее и заманчивее. Неужели я действительно такой ценный? Но вот так сразу бросить всё и круто изменить жизнь? Нет, это нужно как следует обмозговать… И не факт, что каждое его слово – правда!

– Хорошо, подумаю. Сколько у меня времени?

– Чем скорее будет ответ, тем проще решать проблемы. Ну, скажем, пара-тройка недель… Хватит?

– Трудно сказать. Я таких виражей в своей жизни ещё не закладывал. Может, и в два месяца не уложусь.

Вот и посмотрим сейчас, какой я нужный. Если уважаемый доктор проявит нетерпение, то все его комплименты – вранье, и за роскошным предложением скрывается нечто совсем иное, к науке отношение не имеющее.

– Думай! – сказал, возвращаясь к рукописи, Семен Михайлович. – Только через два месяца переводиться без потери курса будет затруднительно, а так я могу и полгода ждать и больше. Прожил же я как-то пять лет с этой проблемой.

Похоже, он серьезно! Обалдеть! Невероятно, но факт: теоретической физике я действительно нужен! Или все-таки, не факт? А она мне? Вот тоже – счастье великое: днем работать, ночью учиться… И так несколько лет! Чтобы что? Стать кандидатом, потом доктором? Если речь о деньгах, таксист больше зарабатывает! Следовательно, упираемся в любовь к данному виду деятельности. Есть она во мне или напрочь отсутствует? Как же понять, нравится ли тебе делать то, чем ты еще не занимался? Вот задачка – это вам, блин горелый, не провода маркировать!

На следующий день я поделился своей проблемой с Геной. По секрету, естественно. Он не раздумывал ни секунды.

– Ну, и зачем тебе эта каторга? Хуже галер средневековых! Отказывайся, к едрёной фене!

Я был не так уверен в себе и продолжал сомневаться. Вот если бы взять какую-нибудь новую идею, имеющую отношение к теоретической физике, повертеть её в голове несколько дней и прислушаться к сигналам, исходящим из черепушки. Тогда-то и можно будет понять, нужно мне это счастье или ну его нафиг. Осталось только найти такую идею.

Я бродил по коридору вперед-назад и пытался вспомнить хоть что-то подходящее. Но ничего в голову не приходило. Вот, разве только в школе, когда нам рассказывали об антивеществе, мне показалось странным, что оно в природе не встречается. Ведь если частица зарождается только в паре с античастицей, то при таком количестве вещества во Вселенной рядом должно быть ровно столько же антивещества. Ну, ладно, если ничего больше не придумывается, попробуем повертеть эту мысль.

Решено, вот только вернусь в палату к карандашам и листочкам…

– Семен Михайлович, – услышал я из раскрытой двери голос своего сокурсника. – Мне Саша говорил, вы ему работу предложили. А у вас только одна вакансия или ещё есть?

Я так и остолбенел на пороге.

– В моей лаборатории вакансия одна, – Семен Михайлович то ли не заметил меня, то ли сделал вид, что не видит. – И пока Саша не отказался, я не могу предлагать её никому другому, но в соседнем отделе создается лаборатория космической акустики, там места точно будут, могу порекомендовать…

– Ой! Это было бы здорово!

Гена аж засветился от счастья, будто новогодняя ёлочка.

Ну, конечно… Как все просто!!! А я тут идеи в башке прокручиваю, словно баранов в мясорубке!.. Туфта все это! Мусор! Дырка от бублика! НИИ макаронных изделий!

– Радуйся, друг! – хлопнул я Гену по плечу. – Только что на одну вакансию стало больше! Я отказываюсь! Акустика в вакууме!? Это грандиозно! Меня на такой же фуфел подманивали? А, Семён Михайлович?! Только, вы уж простите великодушно, у меня ушко покалечено, – я ткнул пальцем в шрам и через силу раздвинул губы в улыбке. – Ему столько лапши не удержать!

– Вот ты, Саша, все понять не мог, спрашивал, почему это я к тебе прицепился? Вот потому и прицепился! – спокойно сказал доктор наук, будто и не слышал моей гневной тирады. – Я эту блесёнку с космической акустикой не первый год забрасываю, и все ловятся. А тебе и думать не потребовалось, ты сразу подвох учуял! Только вот еще о чем подумай – кому ты такой нужен, кроме меня? Вот ты метеоролог, так? Тогда должен был заметить, что обычные люди больше всего на свете ненавидят тех, кто раз за разом правильно предсказывает плохую погоду. Тебе будет очень трудно жить вне настоящего научного сообщества: вне коллектива, где ценят только мозги и ничего больше. А в этом отношении – таких как мы, как наша лаборатория, ещё поискать. Ведь понял же, небось, за четыре студенческих года, что в большинстве НИИ народ, уж извини, хернёй занимается: пустые отчёты и дутые диссеры штампуют, премии делят, подсиживают друг друга… Так что я этого отказа не слышал! А ты думай! Хорошо думай, основательно! И помни: мы тебе нужны ничуть не меньше, чем ты нам!

– Тогда уж и вы пищу для размышлений дайте: статьи, отчеты, монографии. Что там ещё ваша лаборатория производит? Я, конечно, не всё пойму. Но работу от её имитации отличить сумею.

– А я все это вчера еще заказал, сегодня вечером принесут. На ближайшую неделю мы тебя литературой обеспечим, даже не сомневайся.

Я не сомневался. Я прислушивался к урагану ругани и воплей, который двигался по коридору в сторону нашей палаты.

– Где этот аферист, этот симулянт, этот сапог кирзовый? – волнами накатывал на нас грозный рык заведующего отделением Георгия Вахтанговича Гидеванешвилли, и ему вторили многочисленные голоса врачих и медсестер. Спустя мгновение вся эта разъяренная стая медработников появилась в дверях палаты.

Сидящий на своей кровати Иван постарался стать меньше и незаметнее.

– А-а-а, вот он! – увидев наконец-то виновника переполоха, обрадовался заведующий. – Выписать мерзавца прямо сейчас, и чтобы к вечеру духу его поганого здесь не было! Надо мной смеялись, как над клоуном! Ты чей анализ подменил? Признавайся, сучий потрох!

– Его, – Иван указал на Гену.

– Ты мне Ваньку валять будешь!? – затопал ногами Георгий Вахтангович. – Хочешь сказать, что это он беременным по мужской палате разгуливает?

– Там на бумажке было написано «Г. Лущенко»! – недоумевал Иван. – Ей Богу, не вру… Вот, честное комсомольское!

– Так это Галина Луценко из соседнего отделения, – вспомнила Зинаида Михайловна, конопатая толстушка лет тридцати с неустроенной личной жизнью, наша старшая медсестра. – А у него «Е. Лущенко» на анализах, он же Евгений по паспорту, дубина!

Заведующий посмотрел на неё с подозрением, но от догадок воздержался.

– Сегодня же… Чтобы духу… – погрозил он Ивану пальцем и величественно выплыл из палаты.

Медперсонал последовал за начальником.

21

В палате мы остались вчетвером. Вчера вислоусый прапорщик увёз в часть расстроенного Ивана. Сегодня утром попрощался со всеми за руку радостный Василий. С его уходом компания окончательно распалась: Гена почему-то решил, что это Тимур помогал Ивану в афере с его, Гениными, анализами и демонстративно избегал, как он говорил, «чучмека». Правда, в глаза так называть Тимура Лущенко побаивался.

Мне же Гена пытался внушить, что Тимур вообще очень подозрительный тип: дед – антисоветчик и бандит, сам слишком уж хорошо говорит по-русски: правильно и интеллигентно. Как будто мало профессуры из Москвы и Ленинграда в Ташкент сослали за годы Советской власти! К тому же, после недавней истории с попыткой трудоустройства, мне с самим Геной и говорить-то не хотелось, а уж на его мнение было и вовсе наплевать.

А поскольку Лущенко с очередной стопкой газет обосновался у единственного в палате стола, я прихватил пару научных журналов и двинул следом за Тимуром в сторону его спортивного закутка. Рядом с той поляной находилась уютно закрытая со всех сторон кустами черёмухи одинокая скамейка, на которой было очень удобно читать, а в случае необходимости и разговаривать с самим собой. Мне же – как раз требовалось прокрутить в голове свою завиральную антивещественную идею.

Плюхнувшись на скамейку, я начал в уме перечислять положения теории. Итак, допустим, что антивещество образовалось одновременно с веществом в том же месте и в тех же количествах. Тогда, во-первых, оно должно постоянно хотя бы маленькими порциями взаимодействовать с веществом, вызывая непрерывное свечение на границе соприкосновения, там, где регулярно сталкиваются и аннигилируют молекулы. Кроме того, во-вторых, иногда на сопредельную территорию должны залетать объекты покрупнее, вызывая появление протуберанцев с повышенным выбросом энергии. И все это должно постоянно находиться в поле нашего зрения. Я поднял голову и прищурил глаза. Солнце! Точнее его поверхность. Светящийся солнечный диск вполне может быть такой границей соприкосновения.

Но тогда гипотезу легко проверить. Нужно лишь рассчитать размер снаряда, который вызовет заметный всплеск энергии, и точку столкновения его с солнечной поверхностью. Потом повторить эксперимент дважды или трижды, чтобы исключить вероятность случайного совпадения…

– Ага… И дать в руки человечества новое, абсолютное оружие, позволяющее уничтожить себя в кратчайшие сроки практически со стопроцентной вероятностью! – возразил из середины моей черепушки полузабытый голос Обаламуса.

Гм-м-м… Чуть больше месяца назад мы, вроде как, простились навеки. И вот опять! А я-то был уверен, что наш бестелесный Об наматывает парсеки на свой межзвездный спидометр, и уже думать забыл о старушке Земле.

Чего же ему снова от меня понадобилось?

Стоп! В прошлый раз Обаламус говорил, что нельзя сокращать его имя? Такую знатную истерику забабахал! А сейчас – никакой реакции! Странно, очень странно…

– Что случилось, почему вернулся? – мысленно проговорил я вопрос.

– Долгая история… – ответил загадочный дух.

Интересно, он что – не все во мне слышит, а только то, что я ему мысленно проговариваю? А как красиво пел – телепатическое общение, импульс от сознания к сознанию. Что-то ты темнишь, мой инопланетный друг! Или это меня Гена сделал чересчур подозрительным? Ладно, позже разберемся…

– Ну, что же? Излагай. Я опять в больнице, как и в прошлый раз, только карты мне теперь рисовать не надо. Самое время для долгих историй! – говорю ему мысленно.

– На крейсере я связался с представителем нашей расы в Совете Сообщества, и он поставил вопрос о моем возвращении на Землю в качестве Информатора-Координатора с полномочиями посла, но без права расширения контакта. Две недели назад было получено согласие Совета на это назначение.

Ох, и трудно нам с вами, бесплотными сущностями: документов не спросишь, фотографию с паспортом не сличишь. То «черный ящик» с шизофренией перепутаешь, то мания величия вдруг Координатором представляется. Или не мания?

– Слушай, – хихикнул я недоверчиво. – Если ты белый и горячий, то ошибся адресом! На этом, – мой палец выразительно щёлкнул по горлу, – деле у нас Вася специализируется, а он вчера выписался…

– Ты вообще способен разговаривать серьёзно?! – прикрикнул рассерженный пришелец. – Планета под угрозой уничтожения, а у него чувство юмора прорезалось! Ты хоть иногда слушал, о чем я в прошлый раз говорил?

– Это о барьерах твоих? Так не вижу я, что за это время изменилось. Как было, так и осталось! Двух месяцев даже не прошло! Откуда у тебя вдруг взялся этот тон грядущего апокалипсиса?

– Ладно, начну сначала. Излагаю по пунктам, что непонятно, спрашивай. Договорились?

– Заметано. Пункт первый?

– Каждая цивилизация в процессе эволюции встречает три препятствия, назовем их барьерами или порогами. Первый – государственный, второй – корпоративный, третий – индивидуальный. Каждый барьер – преодоление соблазна уничтожить весь свой вид, отказ от формы суицида, совмещённого с уничтожением собственной расы. Встретившись с очередным порогом, разумный вид либо преодолевает его и движется дальше, либо гибнет на этом самом пороге! Так понятно?

– Ага, яснее некуда! Я, к твоему сведению – не идиот… И склерозом, кстати, тоже не страдаю! А потому, хорошо помню, что мы только-только прошли первый барьер. Наши ведущие государства преодолели тягу к коллективному самоубийству. А еще я не забыл твои слова о том, что между барьерами обычно пролегают многие столетия, а то и тысячелетия! Что изменилось?

– Об этом чуть позже! А сейчас я спрашиваю, по первому пункту все понятно?

– Да, по первому – всё!

– Тогда пункт второй: корпоративный барьер считается пройденным, когда соблазн коллективного самоубийства преодолевают негосударственные структуры – общественные или производственные сообщества. Индивидуальный – после того, как могущество отдельной личности возрастает настолько, что у неё появляется возможность самостоятельно, без чьей-либо помощи и поддержки, распорядиться жизнью своей цивилизации. Это ясно?

– Да! Ты всё это уже говорил, я помню. Ну и что? Нафига сейчас повторяться?

– А то, что каждому барьеру должно соответствовать адекватное уровню техники самосознание. К примеру, представь себе Кортеса с ядерным арсеналом США! Сколько просуществует Земля, после того, как он почувствует свои новые возможности в плане разрушения? При этом, заметь, что последствия ядерных ударов, даже ближайшие – радиоактивное заражение местности, например – он осознать просто не в состоянии. Вы смогли успешно пройти первый барьер потому, что психологически подготовились к нему раньше, чем получили техническую возможность прохода. Этот пункт понятен?

– Скорее да, чем нет. Но разве у нас не хватит времени психологически подготовиться ко второму барьеру за длинную череду грядущих десятилетий?

– Как раз об этом в третьем пункте! Твоя теория об антивещественной природе Солнца и других звезд не должна выходить в свет, потому что её публикация сразу же рывком приведёт человечество ко второму барьеру. На Земле не меньше ста корпораций, которые могут выслать серию спутников для её проверки и более двадцати из них имеют технические возможности в ближайшие десять лет запустить проект разгона одного из крупных астероидов. И сварить в кипятке всё живое на Земле, используя для этой цели направленный пучок солнечного света. А ещё через четверть века – любая группа террористов получит возможность уничтожить биосферу планеты. И всеобщая гибель землян станет абсолютно неизбежной.

– Ой… – усмехнулся я. – Только не говори мне, что Солнце на самом деле состоит из антивещества! Я же эту гипотезу только сейчас придумал! Пяти минут ещё не прошло! Почти что в шутку! А оно что? Всё всерьёз так и есть? Обалдеть можно!!!

– Скажи «сдохнуть» вместо «обалдеть», и попадешь в самую тютельку. До «сдохнуть» после публикации этой теории Земле останется лет пятнадцать-двадцать, максимум – шестьдесят…

Бред собачий! Я встряхнул головой, прогоняя наваждение… Или не бред? Гм-м-м… Ладно, примем пока его слова на веру, как временную гипотезу…

– И что ты предлагаешь? – спросил я Обаламуса. – Хочешь, чтобы, спасая от самоубийства планету, я попросил у Тимура нож и сделал себе харакири? Или достаточно будет повеситься?

– Не так радикально! Но, по сути, – ты прав… Следует отказаться от работы в лаборатории.

– Это четвертый пункт?

– Да. Нужно принести эту жертву. Взамен могу помочь тебе в другом виде деятельности. У меня есть кое-какие возможности, ты ведь знаешь? Конечно, они не безграничны. Но довольно велики. Судьбы Земли с их помощью перевернуть не получится, но для успешной карьеры – должно хватить.

– А дальше что? Станешь следить за мной до самой могилы?

– Нет, должность Координатора не предусматривает непрерывного присутствия. Контроль будет эпизодическим.

– А если до той же теории додумается еще кто-нибудь? Не такая уж она сложная! Ты сможешь приставить стукачей ко всем потенциальным первооткрывателям?

Не стыкуется что-то у него. Замолчал. Ага… Думает, значит! Ну-ну… Пусть поворочает моими извилинами, ему полезно. Или он сейчас своими извилинами ворочает, только – в моем мозгу?

– Я поставлю этот вопрос перед Советом Сообщества в ближайшее время, – неохотно признал свою ошибку Обаламус.

Не сверхцивилизация, а детский сад какой-то! Но нет худа без добра! Один камень с моей души инопланетянин этой ошибкой снял. Будь Обаламус душевной болезнью, никаких погрешностей в его действиях самому больному отыскать бы не удалось. Это я ещё в прошлом году из статей в профильных журналах вычитал.

Странное дело, еще недавно никак не мог решиться уйти в теоретическую физику. А когда выяснилось, что нужно от нее отказаться, меня вдруг до дрожи в коленках потянуло теоретизировать…

Но еще труднее было выбрать, чем заняться. Пожалуй, сильнее всего в свое время мне хотелось стать офицером. Но в девятом классе на медкомиссии в военкомате обнаружили повышенное содержание эритроцитов в крови, врачи поставили диагноз «эритремия» и посоветовали забыть о военном училище навсегда. Для армии я оказался в принципе годен, но с большими ограничениями и только рядовым.

Ко времени окончания школы диагноз заменили на «эритроцитоз». Посоветовали регулярно сдавать анализы крови, не допускать резкого обезвоживания организма и рекомендовали лечебные кровопускания. Для поступления на геофак препятствий не возникло.

С тех пор я регулярно сдаю кровь, тем более что в Боткинской донорам прилично платят. Получается четыре в одном: сдача анализов, лечебное кровопускание, приварок к стипендии и дополнительные выходные. Даже как-то жалко расставаться с такой выгодной болезнью, но раз военная карьера мне с ней не светит, делать нечего – придётся выздоравливать.

Разъяснил ситуацию Обаламусу.

– Хорошо, – сказал он. – Попробую! Только мне проще не уменьшать эритроциты, а увеличить сам организм. Сделаем тебя сантиметров на пять выше и килограммов на десять тяжелее, а железы того же размера оставим – вот эритроциты и стабилизируются в пределах нормы. Да, не переживай так! Я же тебе не жир наращу, а кости и мускулатуру! Идет?

– По рукам! – отвечаю. – Действуй!

Возвращаюсь в палату, а там как раз результаты повторных анализов на дизентерию пришли. Оказалось, что зря нас с Геной в стационар закатали. Здоровы мы. Намудрили что-то областные эпидемиологи.

С обоими соседями по палате я расстался тепло. Обменялся координатами и с Семеном Михайловичем, и с Тимуром. Гена при расставании не присутствовал, он сразу же за вещами убежал. Даже попрощаться не зашел. Они про Гену тоже не вспоминали.

Уж не знаю почему, но не смог я честно и прямо отказаться от предложения Семена Михайловича, хоть и чувствовал себя при этом распоследним лгуном и предателем. Понимал, конечно, что не по-людски получается, но словно держало что-то изнутри… А выйдя из палаты, решил: лучше письмо ему потом напишу.