Текст книги "«На суше и на море» - 60. Повести, рассказы, очерки"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Георгий Гуревич,Игорь Забелин,Михаил Васильев,Владимир Муравьев,Юрий Авербах,Вера Ветлина,Лев Линьков,Николай Жиров,Борис Карташев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

«ЛЕКАРСТВО» БОЦМАНА ДОРОНИНА

В представлении людей, знакомых с моряками лишь по приключенческим романам да понаслышке, боцман – это обязательно широкоплечий здоровяк, непременно усач, обладатель немыслимого баса, грубый в обращении с подчиненными, любитель крепко выпить и чуть ли не обязательно носящий в ухе серьгу.

Безнадежно устаревшее представление! Совсем другой у нас нынче боцман. Семен Доронин со сторожевика «Вихрь», к примеру, всегда чисто-начисто выбрит, на матросов никогда не покрикивает, спиртное употребляет в редких случаях и в самую меру и отдает команды не громоподобной октавой, а нормальным человеческим голосом. Верно, роста он отменного и действительно широк в плечах, но это, как известно, дается не званием и не должностью.

Отец Семена, Никодим Прокофьевич, лет двадцать работал главным неводчиком Усть-Большерецкой рыбалки на западном побережье Камчатки, и семилетним мальчишкой Семен уже играл со сверстниками в ловцов и курибанов[3]3
  Курибаны – приемщики рыболовецких судов на берегу.


[Закрыть]. В девять – отец взял его с собой на глубинный лов сельди, к четырнадцати годам он начал помогать ловцам забрасывать невод, а в шестнадцать стал носить робу с отцовского плеча и стоял на кавасаки у сетеподъемной машинки. Машинка постукивала стальными кулачками и роликами, лязгала тугими пружинами, бежал и бежал по лотку подбор вытягиваемого из моря кошелькового невода, наполненного трепещущей серебристой рыбой, и Семен чувствовал себя самым заправским рыбаком.

«Эк, вымахнул твой наследник!» – говорили главному неводчику рыбаки, глядя, как легко и ловко управляется рослый Семен у сетеподъемной машинки.

«В деда!» – односложно отвечал Никодим Прокофьевич.

Третье поколение Дорониных рыбачило на Камчатке к тому времени, когда Семена призвали на военно-морскую службу. Семенов дед, Прокофий Семенович, подался сюда с Каспия еще в двадцатых годах, завербовавшись по договору с АКО[4]4
  АКО – Акционерное камчатское общество.


[Закрыть] на трехлетний срок. В ту пору на Камчатских рыбалках посезонно работали неводчиками и куриба-нами японцы с Хоккайдо. Они привозили с собой кавасаки с моторами фирмы Симомото и в секрете от русских кроили и шили ставные невода.

Давно уже на Камчатке и неводчики и курибаны – свои, русские, и невода скроены и сшиты своими руками, и кавасаки свои, построенные во Владивостоке и Петропавловске. А те же Доронины живут на Камчатке без малого сорок лет…

Хочется добавить еще, что неверно, будто все боцманы любители прихвастнуть, «потравить», выражаясь по-моряцки. Семен Доронин, напротив, принадлежит к той породе моряков, которые попусту рта не открывают и при намеке на их личные заслуги начинают рассказывать о заслугах других.

Узнав все это о Доронине от капитана третьего ранга Баулина и от земляка Семена – рулевого Игната Атла-сова (не от Владимира ли Атласова, открывателя Камчатки, пошел их род?!), я и не пытался расспрашивать боцмана о личных боевых делах, хотя грудь его и украшали медали «За отвагу» и «За отличие в охране государственной границы СССР».

Но я не мог не спросить у Доронина, что это за «лекарство» такое придумал он, чтобы помочь капитану третьего ранга обратить Алексея Кирьянова в морскую веру и излечить от хандры.

– На океанской водичке лекарство, – добродушно усмехнулся Доронин, когда мы с ним расположились покурить на мысу над Малым проливом.

– Алексей тоже любил на этих камушках сиживать, – добавил он, набивая трубку.

– И часами смотрел, как волна бьет о берег, – вспомнил я рассказ Баулина.

– Будто повинность отбывал, – подтвердил Доронин.

Он с наслаждением затянулся, примял большим пожелтевшим пальцем табак.

– По правде сказать, я и до разговора с капитаном третьего ранга приметил, что Кирьянов тут местечко облюбовал, сам догадывался, что не иначе, как у Алексея в сердце какая-то заноза сидит, да все стеснялся пришвартовываться с расспросами. Иной раз ведь человеку легче в одиночку душевную боль пережить. Однако после того как товарищ Баулин порассказал мне, что у Алексея приключилось, да еще добавил насчет письма, что Ольга Захаровна Алексею привезла с материка, я решил: нельзя больше оставлять парня один на один с хандрой, утонет в ней, чего доброго. Вскорости, вот так же утром, я, будто бы невзначай, очутился рядком с Алексеем на этом самом мыске.

«Ба! – говорю, – тут Кирьянов! А я-то думал, что мне одному по душе эти камушки». Алексей вскочил было, да я придержал его: «Сиди, сиди, мы не на службе». А он всем своим видом дает понять, что, дескать, не до вас мне, товарищ боцман, не до разговоров. Я, конечно, словно и не замечаю, что он из раковины своей вылезать не намерен, продолжаю: «Вот, мол, ты, Алеша, грамотнее меня, как-никак на педагога учился…»

«А что толку, что учился? – перебивает, – Только напрасно деньги на меня тратили» (чуете, на какой галс повернул?). Я обратно, вроде бы не замечаю его ершистого настроения, иду прежним курсом: «Подмога мне твоя нужна, Алеша, будь добрый, подскажи, как, не сходя с этого самого места, определить ширину Малого пролива, вон до той скалы, до утеса, где птичий базар? Или, скажем, – показываю на вулкан, – как без всяких приборов вычислить вышину «Коварного старика»?

«Не помню», – отвечает Алексей, а сам смутился, аж уши покраснели.

«Жаль, – говорю, – и я как на грех запамятовал! Салаги спрашивают, а боцман Доронин отговаривайся: «В другой раз объясню». Срамота! У капитана третьего ранга спросить – стыда не оберешься…»

Сидим, молчим. Я покуриваю, Кирьянов камешки с руки на руку перекатывает. Сроду еще я в таких артистах не бывал. Выбил трубку, вздыхаю: «Эх, – говорю, – а еще моряками мы с тобой, Алеша, называемся! Беда, что дружок мой один, старший комендор с «Буйного», не в своей тарелке, он бы мне в момент все разъяснил, а сейчас к нему и не подступись…»

«Как это так не в своей тарелке?» – спрашивает Кирьянов.

«А вот так, на амурной почве: девушка у него на материке осталась… Клялась, божилась: «Ждать буду, кроме тебя, и видеть никого не желаю…» «Не желаю!» А на той неделе с «Ломоносовым» отказ прислала».

Кирьянов мой вовсе помрачнел: «Насильно мил не будешь».

«Золотые слова! – отвечаю, – Вот и я другу твержу: «Вместо, – говорю, – того чтобы сердце свое терзать, ты бы лучше хорошим ветерком мозги проветрил, делом бы каким-нибудь занялся, беседу бы с комсомольцами, к примеру, провел насчет своего боевого опыта. За делом и тоску унесет. Дружок мой, – поясняю Кирьянову, – вроде тебя, с образованием».

Опять молчит Алексей. Я, наверное, трубок пять выкурил. Спугнуть парня штука нехитрая, с бескозыркой в раковину спрячется и не вытащить. С какого же фланга к нему заход сделать? Вспомнил вдруг, что он утром купался за базой, с отпрядыша нырял, говорю: «Как это ты рискнул – вода-то ведь ледянущая?»

«Мы, – отвечает, – в Ярцеве в Вопи, речка там у нас такая, круглый год купались».

На этом наш разговор и закончился. А назавтра после обеда заглянул я в библиотеку, спрашиваю: «Был у вас младший комендор Кирьянов с «Вихря»?» «Был». «Какие книжки взял?» «Справочник разведчика» и «Геометрию». Ну, думаю, диагноз поставлен правильно».

Боцман набил новую трубку, раскурил ее, пустил кольцо дыма, которое вмиг разорвал ветер.

– И какое же «лекарство» вы прописали Кирьянову? – спросил я.

– На соленой океанской водичке, – по-прежнему добродушно усмехнулся Доронин, – В тот год, как и положено, в конце мая началась на наших Курилах пора бусов и туманов. Вы, извиняюсь, не читали лоции Тихого океана и Охотского моря? Там все точно расписано: нет на земле другого места, где висят такие туманы, как над Средними Курилами. Неделями висят. Из-за тумана у нас все и приключилось.

Доронин в сердцах махнул рукой:

– Алешка Кирьянов тут ни при чем… Мы с капитаном третьего ранга Баулиным осечку дали… Словом, – повторил боцман любимое словечко командира, – вернулись мы из дозора на базу в одно майское утро – глаз не поднять, хоть сквозь землю провались… Что тут пограничнику сказать? Кивать на туман? На сулои – водовороты в этом самом, в чертовом Малом проливе?.. Видите, как там закручивает?.. Факт есть факт – «Хризантема» из-под самого нашего носа ушла, вильнула кормой в каком-нибудь кабельтове[5]5
  Кабельтов – 1/10 мили, 185,2 метра.


[Закрыть].

Доронин даже сплюнул с досады:

– Туманище туманищем, а я эту хищницу шхуну все равно узнал по рангоуту. Говорю капитану третьего ранга: «Это, мол, та самая двухмачтовая «Хризантема», что прошлой осенью удрала от нас на траверзе мыса Туманов» (горбушу она тогда в наших водах ловила). «Не доказано», – отрезал командир. Разве ему от моей догадки легче: не пойман – не вор!.. А когда капитан третьего ранга показал мне рапорт, что на имя командира базы заготовил, так лицом серый стал… Тут, извините, не только посереешь, в вяленую камбалу обернешься… Я этот рапорт вовек не забуду: «В полутора милях от выхода из Малого пролива в Охотском море во внезапно опустившемся сплошном тумане СК[6]6
  СК – сторожевой корабль.


[Закрыть] «Вихрь» попал в сильный водоворот и отклонился от курса на зюйд-зюйд-ост к острову Безымянный. Во избежание столкновения с рифами и отпрядышами был принужден повернуть на норд-норд-ост…»

Доронин резким хлопком вышиб из трубки пепел.

– «Хризантема» не дура – ждать нас не стала… А между прочим, когда она кормой вильнула в тумане, наш рулевой Игнат Атласов приметил: вроде бы что-то выбросила за борт, чертовка. Может быть, Игнату просто померещилось, а я из-за его видения покоя лишился, никак не мог дождаться, пока туман развеет. Чуть развиднелось – кинулся на этот самый мыс, а потом на той же скорости на «Вихрь». Стучусь в каюту к капитану третьего ранга. «Войдите!» – откликается. Вхожу. «Разрешите обратиться?», а глазом примечаю: не отдыхал командир – койка не разобрана, и домой не ходил. На столике карта Курил разложена – промашку, значит, обмозговывает… Глянул на меня товарищ Баулин недовольно так: «Что у вас, боцман?»

«Разрешите, – говорю, – мне сегодня заняться с младшим комендором Кирьяновым в отдельности».

«Как это в отдельности?»

«Новое лекарство хочу на Кирьянове испытать: микстуру от хандры. Вреда не причинит, а польза может получиться двойная. Разрешите сходить с ним сегодня в Малый пролив».

Капитан третьего ранга аж вскипел: «Вы, что, боцман, шутки вздумали играть? Мы же только что из Малого пролива!»

А я знай свое: «Мы, – говорю, – ходили на «Вихре», а я хочу прокатить Кирьянова с ветерком на тузике»[7]7
  Туз, тузик – самая маленькая шлюпка с двумя веслами.


[Закрыть].

«На тузике в Малый пролив? Да еще с Кирьяновым? Ничего себе микстура! Верная же гибель!»

«Никак нет, – говорю, – товарищ капитан третьего ранга! Мне гибнуть самому не сподручно, я еще свадьбу не играл…»

«Зачем же, – спрашивает, – вам понадобилось именно в Малый пролив?»

«На острове Безымянном на отмели обнаружен неизвестный анкерок»[8]8
  Анкерок – небольшой бочонок Для пресной воды.


[Закрыть].

«Кем? Когда?»

«Так что лично мной, – докладываю, – десять минут назад».

Капитан третьего ранга тут и вовсе заштормил:

«Микстура!.. Кирьянов!.. С анкерка и надо было начинать!..»

Поднялись мы быстренько на мыс, показываю:

«Глядите! Вон там, под нависшей скалой».

Баулин за бинокль схватился.

«Верно, – говорит, – анкерок! А вы уверены, что вчера его там не было?»

«Так точно, – отвечаю, – не было!» – На всякий пожарный я каждый день на отмель поглядываю. В прилив эту отмель начисто затопляет (а очередной прилив должен был начаться как раз к вечеру: унесло бы анкерок).

Свой план я доложил уже в кабинете командира базы капитана второго ранга Леонова: «Хризантема» выбросила анкерок, – показываю на карте, – вот здесь, в двух кабельтовых выше отмели».

«Допустим, что это была действительно «Хризантема», – сказал командир базы, – А почему вы уверены, что именно она выбросила анкерок? Может, анкерок приплыл сам собой?»

«Никак нет! – отвечаю, – «Хризантема» шла здесь, – снова показываю на карте, – а основное течение проходит туг…»

«А почему, – говорит товарищ Леонов, – вы хотите идти за анкерком именно на тузике?»

Резонно объясняю: «Никакая, мол, более крупная шлюпка не успеет развернуться бортом к течению и проскочить между отпрядышами – в щепы разобьет! А именно та самая ветвь течения, которая закручивается сулоем, безусловно, и выбросила анкерок на отмель. То самое течение выбросит и тузик. Любую шлюпку разобьет, а тузик проскочит».

«Пожалуй, боцман, вы и правы, – кивает кавторанг, – там как в котле кипит. Только ведь на эту отмель и не спустишься, скала над ней нависла. Как же мы вас вытащим? Тут и вертолет не поможет…»

«Все будет в порядке! – отвечаю, и набрасываю на листочке бумаги чертежик: —Вот так нас вытащат».

«А ваше мнение?» – спрашивает командир базы Баулина.

«Полагаю, что пустой бочонок шхуна-нарушительница не выбросила бы, – отвечает Баулин. – Видимо, боялась, что ее задержат. Следовательно, в анкерке что-то важное».

«Что же, – сказал командир базы, – хоть вроде бы вы и не виноваты, что не задержали шхуну, «Хризантема» она там или не «Хризантема», а доставать анкерок вам…»

Не сразу согласился товарищ Баулин на то, чтобы я от правился на тузике с Кирьяновым.

«Беды бы, – говорит, – не получилось!»

Тут я пошел с козыря:

«Знаете, как нас в сулое будет окатывать? Вода – лед! А Кирьянов, между прочим, каждый день купается. Он и у себя на родине круглый год купался. Рыба!..»

«Будь по-вашему, – говорит капитан третьего ранга, – только в порядке приказа я Кирьянова не пошлю».

«Он согласится», – отвечаю. Откуда у меня была такая уверенность, сам не знаю, но Алексей согласился без звука.

Прежде чем нам отправиться в плавание, мы с Баулиным и Кирьяновым минут, наверное, двадцать разглядывали в бинокли пролив и подходы к отмели, на которой валялся анкерок.

Баулин показал мне трубкой:

«Видите, как там крутит?..»

Сверху, с мыса, пролив и впрямь казался кипящим – так стремительно, закручивая разводы пены, устремлялся по нему океан в Охотское море.

– Действительно с ветерком! – сказал я.

– Скучать не пришлось! – усмехнулся Доронин, – В общем разглядели мы все как следует, прикинули, где именно нам нужно будет отдать буксир и как, воспользовавшись течением, проскочить к отмели. Через полчаса «Вихрь» отошел от пирса. За кормой у него на буксире наш тузик. Алексей сидит на веслах, я на руле. На всякий пожарный мы надели спасательные пояса. Все свободные от службы матросы и старшины подались было на мыс, поглядеть на нашу «прогулку»… не вышло, командир базы запретил: «Нечего из работы устраивать спектакль…»

«Вихрь» закачало, как на порогах, а тузик начало трясти, как щепку. «Житуха!» – подмигнул я Кирьянову. Он, гляжу, держится прилично, только с лица побелел, словно ему даже губы мукой припудрили. Да и мне, по правде сказать, не до шуток было. Вода прямо-таки ревет вокруг, посередке пролива гребень дугой выгнулся, а берега – что твои стены. Перевернет и выплыть некуда. И сверху-то, с мыса, смотреть было страшновато, а когда тебя несет будто на спине у бешеной акулы – мурашки по спине бегут!

Доронин почему-то вдруг с силой кинул в крутящийся под утесом водоворот обломок лавы.

– За себя-то я не боялся, за Алешку сердце ныло: сдюжит ли?.. Главное ведь было не растеряться и рассчитать каждое свое движение. Нас без передышки окатывало ледяными брызгами, а меня, знаете ли, в жар бросило. Тут «Вихрь» дает отрывистый свисток: «Приготовиться!..»

А вскоре, подвалив поближе к острову Безымянному, – два новых свистка (у нас с капитаном третьего ранга все было обговорено). Кричу Кирьянову: «Отдать конец!» Алексей повернулся к носу, отцепил буксирный трос и снова налег на весла. Течение нас и понесло, и понесло. Раза три или четыре так крутануло, что я едва кормовое весло удержал.

Тузик то нырнет между бурунами, то подскочит. Был момент, когда мне даже показалось, что мы летим по воздуху, а потом как плюхнемся, как закачаемся, едва вверх килем не перевернулись! Навалился я что есть сил на весло, чувствую – соломинкой дрожит. Тут как раз та самая струя, на которую у меня расчет был, нас и подхватила, поволокла к берегу. Несет прямо на два отпрядыша. Только бы, думаю, проскочить между ними, только бы проскочить!.. Алешка гребет, что твой автомат, будто у него не мышцы – пружины. «Весла, – кричу, – береги!..»

Кричу и вижу – не успеть ему. Как мотанет вдруг наш тузик к одному из отпрядышей. Левое весло у Кирьянова спичкой переломилось. Тузик чирк левым бортом о скалу, пролетел еще метров с десяток к отмели – и готов! Вода в пролом фонтаном. А много ли воды нужно такой скорлупе?!.

Боцман замолчал, посасывая холодную трубку, не спеша достал кисет, наполнил чубук табаком, также не спеша прикурил от зажигалки.

– На отмель мы с Алексеем выбрались вплавь. Вернее, не выбрались – выбросило нас.

Доронин усмехнулся.

– С того времени, как «Вихрь» отошел от базы, минуло ну каких-нибудь десять минут, не больше, а мы с Алешкой до того устали, будто целый день таскали ящики со снарядами. Подползли на четвереньках к тому чертову анкерку и повалились на гальку, даже спасательные пояса отстегнуть не можем. Лежим – и ни рукой, ни ногой не шевельнуть.

«Не плохо бы, – говорю, – повторить прогулочку!» А у самого зубы чечетку выбивают.

«Угу!» – кивает Кирьянов.

С характером парень. Обсушились малость, отхлебнули из фляжки горячительного, отстегнули пояса и обвязали анкерок тросом (анкерок был, между прочим, новенький, дубовый, с медными обручами). Алексей предлагает: посмотрим, дескать, что за начинка в бочоночке. Меня, конечно, и самого любопытство разбирало: не зря ли мы прокатились на тузике с ветерком? Да приказ есть приказ!.. Капитан третьего ранга велел доставить анкерок на базу в неприкосновенности… Тут вдруг туман опади, да такой плотный, вытяни руку – пальцев не увидишь.

И надо было ему, чертову туманищу, пасть именно тогда, когда товарищ Баулин с пятью ребятишками – это он так матросов называет – поднялся с другой стороны острова Безымянного на его вершинку!.. План-то ведь у нас каков был: сверху спустят до уровня воды трос с грузилом, я захлестну его легкостью[9]9
  Легкость – веревка, канатик с небольшим грузом на конце.


[Закрыть], подтяну к себе, подвяжу к тросу анкерок, его вытянут, а потом и нас с Кирьяновым по очереди… А туман все гуще да гуще – не разглядеть нам троса. Сидим мы с Алешкой, промокли, продрогли.

«Эй, внизу! – кричит нам в мегафон капитан третьего ранга, – Подождите, что-нибудь придумаем! Как себя чувствуете?..» «Нормально!» – кричу в ответ. А на ухо Алексею уточняю: «Ох, и натерпелся я страху!..» «Вы?» – удивился Алексей. «Я самый, – отвечаю, – ты что думал: я железобетонный?..» А он: «А я с вами не боялся. Я, – говорит, – перепугался на Черном море, когда в первый шквал попал…» «Какой такой шквал? – спрашиваю, будто бы не ведаю, – расскажи, делать нам все равно пока нечего».

Он, значит, тут мне все в подробности и выложил. Ничего не утаил.

«С чего, мол, это ты, друг любезный, такие фокусы выкидывал? Или в детстве мать набаловала, а папаша мало ремнем охаживал?»

«А я, – говорит Алексей, – маму помню только мертвую, как ее из больницы на санях привезли. Помню, голова у нее на бок свалилась, а в глаза снегу насыпало. Мне тогда три года исполнилось. А папа в тридцать девятом году на финской войне погиб».

– Вот ведь какая история, – помолчав, вздохнул Доронин, – А я, парторг корабля, и не знал ничего.

Боцман долго раскуривал очередную трубку и показался мне в этот момент куда старше своих тридцати двух лет.

Из дальнейшего его рассказа я узнал, что Отечественная война застала Алексея Кирьянова в родном смоленском селе Загорье, в верховьях Днепра. Алексей работал тогда подпаском в колхозе и жил из милости у чужих людей. В войну его взял к себе местный учитель, вдовец, Павел Федорович Дубравин, которого фашисты сделали старостой. Сельские мальчишки частенько колотили Алексея, обзывая его приемышем предателя. Лишь тогда, когда Смоленщина была освобождена из неволи, выяснилось, что Дубравин не был предателем, а, соглашаясь стать у фашистов старостой, выполнял тайное поручение подпольного райкома партии, хотя и был беспартийным. Почти никто в Загорье не знал, что староста помогал партизанам, и в сорок третьем году кто-то жестоко избил его ночью дрекольем. Павел Федорович недолго протянул после этого – все внутренности у него были отбиты – и умер весной сорок пятого года.

Алексей опять остался сиротой вместе с девятилетней дочкой Дубравина Дуняшей. Приемный отец и внушил Кирьянову мысль стать сельским учителем. Алексей жил с Дуней в их доме, работая в колхозе сначала пастухом, потом учеником плотника (дела у плотников в ту пору было по горло – почти все село пришлось строить заново). Семнадцати лет окончил Кирьянов семилетку и поступил в Ярцевское педагогическое училище. Вместе с Алексеем училище окончила и Нина Гончарова, первая красавица в городе, дочка заведующего районным универмагом. Молодые люди полюбили друг друга, решили пожениться и поехать учительствовать в Загорье.

«Я-то сразу поехал, – рассказывал Алексей боцману Доронину, – а Нина задержалась у родителей в Ярцеве. А за месяц до нашей свадьбы меня призвали во флот».

«А Дуняша как же?» – спросил боцман.

«Дуняша, как только узнала, что я жениться решил, отказалась, чтобы я ей помогал, и пошла работницей на кирпичный завод».

– Такая вот история, – заключил Доронин, – Остальное вам известно из письма этой самой красавицы Нины, того письма, что привезла Алексею Ольга Захаровна.

– А что же вам ответил Кирьянов, когда вы спросили его о причине прежних фокусов?

– Откровенно ответил: «Мечтал, – говорит, – я учителем стать, семью завести, а меня «забрили» во флот, и все нарушилось». Меня, знаете ли, от такой откровенности снова в жар бросило. И жаль, конечно, паренька, да разве это допустимо, чтобы человек, комсомолец, из-за какой-то красивой финтифлюшки так себя растравил и неправильно мыслить стал!

Стукнул я кулаком по анкерку: «Что же ты, друг любезный, хотел, чтобы за тебя такие вот штучки другие доставали?!»

Алексей мой аж вздрогнул. «Вовсе, – говорит, – я этого не желал. Мне школу бросать не хотелось. Только начал ребятишек учить, а тут вдруг опять сам учись: «Ать, два!», «Весла на воду!». Да еще и подчиняйся каждому…»

«Вроде, мол, боцмана Доронина?»

«Нет, что вы! – смутился Алексей, – Я про вас плохое не думаю».

«А про капитана третьего ранга?»

«Придирой он мне показался сначала».

Я тут вовсе вскипел: «Придирой?! Да ты знаешь, – говорю, – как у товарища Баулина за тебя душа болит? Бирюк ты, о себе только и думаешь!..» Может быть, я и еще чего-нибудь покрепче ему тогда наговорил бы, да прилив не дал, начал затоплять нашу отмель. Вода уже почти у самых наших ног плескалась.

Вы, наверное, читали у Виктора Гюго в «Тружениках моря», как один человек в прилив сам себя утопил, так в мои планы это не входило и никогда не войдет. «Неужто, – думаю, – капитан третьего ранга где ни то замешкался?»

Только подумал, а он кричит сверху в мегафон: «Опускаем трос с фонарем!..»

Минут через пять, мы уже по колени в воде стояли, видим, сквозь туман спускается к нам светлое пятнышко…

В общем и анкерок, и нас с Алексеем в самое время вытащили.

На базу мы с ним возвращались в машинном отделении «Вихря». Отогревались. И в сухую робу переоделись, и горячего чая напились, а все не попадали зуб на зуб…

Доронин широко улыбнулся, прищурив глаза, и в них в одно и то же мгновение отразились и природное, истинно русское добродушие, и мудрость, и жизненная сметка, накопленные несколькими поколениями каспийских и камчатских рыбаков, людей большой внутренней силы и отваги. И я подумал: в только что рассказанной им истории боцман присочинил, будто бы ему было страшно, когда они плыли на тузике через Малый пролив; присочинил не из намерения порисоваться, а из скромности, из желания подчеркнуть, чего все это стоило для Алексея Кирьянова, совсем еще в то время неопытного пограничника.

– Сидим мы, значит, в машине, у горячего кожуха, отогреваемся, – улыбаясь, продолжал Доронин, – а Алешка возьми и зашепчи мне на ухо: «Для того чтобы измерить высоту какого-либо предмета на местности, нужно построить два подобных прямоугольных треугольника…» Перебиваю я его: «Я, – говорю, – и сам это вспомнил».

Может быть, Алексей и догадался, что я его тогда на камушках на откровенность вызывал, но виду не подал, спрашивает:

«А что, товарищ боцман, ваш дружок пришел в свою тарелку?»

Я будто не понял, о чем речь, переспрашиваю:

«Какой дружок?»

«Ну тот комендор… который с «Ломоносовым» письмо от бывшей невесты получил».

«В точности, – отвечаю, – это мне пока неизвестно, но похоже, что скоро пойдет на поправку..» И больше на эту тему ни я, ни он ни словечка…

Моросящий дождь-бус, начавшийся с полчаса назад, все усиливался и усиливался и в конце концов прогнал нас с Дорониным с мыса над Малым проливом; мы направились домой, к базе. Под ногами похрустывали обломки застывшей лавы.

Боцман вдруг наклонился, достал из-под камня небольшое светло-серое яйцо, которого я, конечно бы, и не заметил.

– Чайка оставила; наверно, ее самое-то поморник сцапал.

Доронин осторожно завернул яйцо в носовой платок, спрятал в карман, улыбаясь добавил:

– Марише для коллекции…

Свернув от пролива к тропе, идущей над океаном, мы вскоре поднялись на утес, на котором неподалеку друг от друга стояли старинный каменный крест и обелиск с пятиконечной звездой. Приостановившись, мы отдали честь героям родины, положившим жизни за ее великое будущее.

С высоты утеса открылся необозримый океанский простор, вид на затушеванные дымкой тумана и буса соседние острова.

– Красота!.. – тихо, почти с благоговением произнес боцман.

Мне интересно было узнать, что же обнаружили пограничники в анкерке, который Доронин и Кирьянов достали на отмели, но я воздержался от вопроса. Не хотелось перебивать настроения боцмана, да, вероятно, если бы он мог, то сам бы рассказал об этом. Он же заговорил совсем о другом, посоветовал мне порасспросить рулевого Игната Атласова о том, как они с Алексеем Кирьяновым доказали рыболовам-хищникам, что дважды два вовсе не четыре, а сорок, и как при этом Алексей заслужил право на то, чтобы комсомольцы погранбазы единогласно постановили снять с него выговор, полученный на Черноморье…