Текст книги "«На суше и на море» - 60. Повести, рассказы, очерки"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Георгий Гуревич,Игорь Забелин,Михаил Васильев,Владимир Муравьев,Юрий Авербах,Вера Ветлина,Лев Линьков,Николай Жиров,Борис Карташев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Гесслер сделал несколько глубоких затяжек и начал говорить.

– Вы первый доктор за все время моего пребывания на плантациях, к которому обращаются за помощью китайцы. До вас никому еще не удавалось стать своим человеком в их замкнутом мире. Вас уважают канаки. Они готовы для вас на все. У вас много друзей. Но… – Гесслер отвел глаза в сторону и замолчал.

– Что же вы замолчали? Впрочем, я все понимаю сам, – сказал Руссель, – и продолжу вашу речь. Итак, вы остановились на слове «но». За этим «но» скрывается администрация плантации. Их отношение ко мне – я не имею в виду вас, конечно, – отнюдь нельзя назвать дружеским. Я здесь то, что по-русски называется белая ворона.

– К сожалению, это так, – вздохнул Гесслер, – И вам будет с каждым днем все труднее и труднее жить среди этой неприязни. Я бы по-дружески посоветовал вам переменить место жительства…

– Может быть, – тихо сказал Руссель, – Но я не хочу покидать Гавайских островов.

– Зачем же, – оживился Гесслер, – Я смогу помочь вам приобрести небольшую, но вполне рентабельную плантацию на острове Гавайи, и тогда вы станете настоящим гавайцем.

– Да, возможно, вы правы. Мне нужно уехать из Вайанае, – сказал Руссель, – Я еще подумаю об этом.

БОГИНЯ ПЕЛЕ

В небольшой комнате отеля сидели двое: Руссель и худощавый голубоглазый человек – пастор Дезирэ. Кресла их были придвинуты к самому окну. Низкий подоконник позволял им не вставая разглядывать открывавшуюся перед ними картину.

Прямо от окон метров на сто вниз уходил крутой обрыв. Немного в стороне виднелся террасообразный спуск, покрытый редким лесом. Направо и налево от спуска дугами отходили отвесные склоны обрыва черно-бурого цвета. Дуги обрыва соединялись очень далеко, километров за двенадцать, образуя гигантскую воронку. На сколько хватал глаз, дно воронки было покрыто волнами черной застывшей лавы с белыми и желтыми барашками на гребнях волн – осадками буры и серы. То там, то здесь, из трещин, избороздивших лавовое море, вырывались столбы пара. В центре воронки пар стоял сплошной стеной, и сквозь его белесоватую мглу зловеще просвечивало багровое зарево. Это был кратер вулкана Килауэа.

– Сейчас, в сумерки, – сказал Руссель, – когда стало заметно зарево, обиталище Пеле выглядит еще страшнее. Но все-таки никогда не забуду первого впечатления, когда три года назад мы с женой приехали сюда в первый раз.

– Кстати, – заметил собеседник Русселя, – проводники-канаки ни за что не поведут вас в кратер. Вас туда поведу я.

– Я знаю, что канаки редко спускаются в кратер. Но почему?

– Ну как же, вы разве забыли о Пеле?

– Но я о ней ничего не знаю, кроме того, что она мифическая хозяйка вулкана.

– Пеле отнюдь не миф.

– Ах вот как! Интересно. Расскажите, дорогой пастор.

– Вы знаете, что полинезийские предания весьма точны и служат великолепным историческим источником. Так вот, рассказывают, что спустя несколько сот лет после водворения здесь Гаваи-и-лоа и его родственников на островах появилась вторая волна колонистов-полинезийцев. Это произошло в XII веке. Одним из первых с Таити прибыл некто Мого вместе со своими пятью братьями, восемью сестрами и еще кое-какими родственниками. Он был старший брат, а следовательно, глава рода. Но, кроме него, в семье большую роль играла его сестра, красавица Пеле. Скорее всего именно она была главой рода. Род Мого поселился недалеко от Килауэа, который в то время был гораздо активней, чем сейчас. Жители Гавайи не осмеливались даже близко подходить к подножию вулкана, опасаясь лавовых набегов. Поэтому много земли пустовало. То, что пришельцы поселились на склонах страшного Килауэа, создало им в глазах гавайцев репутацию кагунов – людей, наделенных сверхъестественной силой.

Пеле и ее родственники благополучно жили на новом месте до тех пор, пока однажды с соседнего острова не приехал вождь со своей дружиной и не посватался к Пеле. Но бедняга был слишком безобразен, и Пеле отказала ему. Вождь обиделся и решил овладеть красавицей силой. Ночью он напал на деревню и перебил ее жителей. Пеле с братьями и сестрами удалось спрятаться в пещере недалеко от кратера. Там они решили отсидеться.

Но собака Пеле, оставшаяся в разрушенной деревне, принялась искать хозяйку и навела врагов на след. Когда торжествующий вождь готов был захватить непокорную Пеле, началось извержение Килауэа. Потоки лавы стали заливать окрестности, и один из них затопил пещеру, где пряталась Пеле. Пеле погибла. Но враги, обращенные в бегство лавой, приписали извержение вулкана козням Пеле.

По всем островам разнесся слух, что послушный приказу Пеле вулкан обратил в бегство непрошеного жениха. Пеле стала считаться богиней Килауэа – ей приносили в жертву свиней и ягоды охала. Старший брат ее Мого стал царем пара, остальные родственники тоже стали ведать кто лавой, кто огненными фонтанами и другими атрибутами извержений. До сих пор не всякий канак осмелится спуститься в кратер, опасаясь разгневать Пеле.

Пастор замолчал, но через некоторое время добавил:

– Между прочим, видели ли вы дневник Пеле?

– Нет, но слышал о нем, – ответил Руссель, – В прошлый свой приезд я не удосужился посмотреть. Это тот самый дневник, который за неграмотностью богини ведется постояльцами гостиницы?

– Тот самый. Вот извольте.

Собеседник Русселя поднялся и направился к одному из шкафов, стоящих в комнате. Оттуда он достал два огромных фолианта в кожаных переплетах.

– Вот книга отзывов о нашей мрачной красавице Пеле.

Руссель взял один из томов и стал его перелистывать. Книга оказалась очень любопытной: тут можно было встретить и замечание геолога о характере лавы Килауэа, и расчеты землемера, который измерял кратер, и просто впечатления туриста, и даже стихи, посвященные вулкану. Фотограф наклеивал сюда снимки, художник делал зарисовки.

Некоторые записи Руссель прочитывал своему приятелю вслух.

– Послушайте, дорогой друг, – смеясь говорил доктор, – это же великолепно! «Декабря 29-го. Целые часы просидел я сегодня на берегу кипящего озера, напоминающего ад, но, увы! не почувствовал ни удивления, ни ужаса, никакого душевного волнения! Возможно, что в будущем эта картина не раз встанет перед моими глазами, особенно после плотных обедов, но теперь, сегодня, меня поражает только моя холодная бесчувственность». А вот еще! «Ужасен вулкан Килауэа, но здесь в отеле в толпе туристов я встретил нечто еще ужаснее! Я встретил молодую красивую леди в синих очках, с коротко остриженными волосами, одетую почти по-мужски, в короткой юбке и в сапогах со шпорами. Она ездит на лошади по-мужски, не выпускает изо рта папиросу и… поверите ли, я даже видел ее за буфетом пьющую виски! Перед этой фигурой бледнеет Килауэа!» Подписано: Патер В, – Слушайте, пастор, у ваших предков не было в обычае сбрасывать дураков в кратер? Я бы ничего не имел против возрождения этого обычая.

– Не надо так говорить, даже в шутку, – мягко возразил пастор, – Они же в этом не виноваты.

Руссель встал и похлопал Дезирэ по плечу.

– Внешность вы унаследовали от ваших европейских предков, а душу от матери. Душа ваша канакская, слишком мягкая.

Дезирэ покраснел, как мальчик, получивший выговор, и быстро сказал:

– Я пойду собираться в дорогу.

Кивнул головой и вышел.

Руссель любил этого бедного протестантского пастора из Хило. С Дезирэ доктор познакомился несколько лет назад, когда, вынужденный покинуть сахарную плантацию на Оаху, он переехал на Гавайи, приобрел здесь маленькую плантацию в Маунти-Вю и хозяйствовал на ней, поддерживая связь почти с одними канаками и метисами. Его все больше занимали канакские дела, отшельнический образ жизни ему надоел, и неугомонный характер заставлял искать более живую деятельность.

Интерес к канакам сблизил его с одним пожилым американцем Томсоном, «настоящим янки из Вермонта», как тот называл себя. Томсон был женат на туземке, с большой симпатией относился к единоплеменникам своей жены и ненавидел миссионеров. Гавайский старожил, он отлично знал все дела страны, и его рассказы были прекрасной летописью Гавайев последних десятилетий. И всякий свой рассказ он заканчивал одними и теми же словами. «Но вы еще не знаете наших миссионеров! Вы еще не знаете, на что они способны!» – предостерегающе поднимал палец.

Томсон и познакомил Русселя с пастором Дезирэ. Участок пастора отделялся от дома Томсона небольшой каменной оградой. Но в ограде была калитка, и от дома американца к хибарке пастора шла хорошо утоптанная тропинка, показывающая, что соседи находятся в тесном общении. Несколько кофейных кустов окружали ветхий пасторский домик, в котором ютились сам Дезирэ и четверо его сынишек. Пастор был вдовцом.

Он был сыном француза и каначки, образованием особенным похвалиться не мог – начальная школа в Хило да калифорнийская протестантская семинария. Он не был силен в вере, но веру у него заменяла любовь к людям, и главное к народу его матери.

В Хило, как и в других гавайских городах, существовали отдельно церкви для белых и туземцев. Дезирэ служил в туземной церкви. Ежемесячно прихожане собирали для него несколько десятков долларов. Этим он и жил.

Пастор отлично знал канаков не только своего прихода, но и всего острова. Его же хорошо знали не только на Гавайях, но и в Гонолулу. Не раз Дезирэ, как хорошего проповедника, приглашали в богатые столичные церкви, но он оставался верен своим бедным прихожанам.

Дезирэ познакомил Русселя с очень многими канаками на острове. Разговаривая со своими новыми друзьями, Руссель убеждался, что неудачная попытка 1894 года восстановить независимость не обескуражила гавайцев и что они надеются взять реванш. Отрадно было и то, что монархизм их ослабел. Многие стали понимать, что монархия и независимость – это не одно и то же.

* * *

Тропическая ночь наступила сразу, как только солнце скрылось за грядой гор. Всадники медленно ехали тропинкой, спускавшейся по лавовым террасам между невысокими деревьями, буграми и ямами.

Впереди ехал Дезирэ с фонарем. В спину дул резкий ветер, теребя плащи и обдавая мелкими солоноватыми брызгами моросящего дождя. Низко, цепляясь за острые края кратера, неслись серые лохматые тучи, словно торопясь пройти страшное место. Вдали, за черными холмами, то вспыхивало, то гасло кровавое зарево.

Ехали молча. Мрачная обстановка не располагала к разговору. Тишину нарушало лишь цоканье подков да шелест листьев. Тропинка была едва заметна в темноте, хотя на опасных поворотах ее обозначали выбеленные известью камни. Руссель бросил поводья, предоставляя лошади самой искать дорогу, и задумался. Вдруг пронзительная трель полицейского свистка заставила его вздрогнуть. На трель первого свистка откликнулся второй, третий.

– Откуда здесь полицейские? – воскликнул Руссель.

– Это гавайские сверчки, – ответил Дезирэ, – Разве вы не слышали их раньше?

Руссель рассмеялся.

– Ну форменная облава. Вот это сверчки! Я бы их в целях экономии развел бы по всем большим городам, на страх ворам и на радость полиции.

Обстановка несколько разрядилась, разговор завязался.

– Со мной в Калифонии был случай не лучше, – сказал Дезирэ, – Я любил там один гулять по болотам. А бывало, возьму с собой книгу, сяду где-нибудь в укромном месте и читаю. Однажды я примостился на камне, раскрыл книгу, как вдруг гляжу, из воды выпрыгнуло какое-то отвратительное животное – бурое, скользкое, с выпученными глазами. Выпрыгнуло и на меня смотрит. Я окаменел от ужаса. А оно издало резкий крик и прыгнуло еще ближе. Я сорвался с места и не помня себя прибежал в семинарию. Рассказываю товарищам и спрашиваю, не крокодил ли это и велика ли была опасность. «Да это лягушка, – говорят они, – калифорнийская лягушка-бык». Вот и все! Помню, я страшно сердился, когда все надо мной хохотали: ведь у нас нет лягушек.

Наконец, спуск кончился, а с ним кончился и лес. Теперь тропинка шла между лавовыми холмами, мимо глубоких трещин, откуда краснела раскаленная лава. Жуткая отрешенность от всего земного царила здесь. Ветер не доносил ни звуков, ни запахов из мира, оставшегося за краем кратера. Тишину прорезал лишь резкий свист пара, вырывавшегося из расселин. Здесь было страшнее, чем в самой дикой пустыне, здесь не было жизни – черная равнина, пар и где-то в глубине раскаленная внутренность планеты.

Через полчаса доехали до изгороди, сложенной из кусков лавы, спешились, завели лошадей и пошли к холму, на котором высился каменный сарай. Из этого сарая туристы обыкновенно и наблюдали огненное озеро вулкана Килауэа.

В самой середине большого кратера находился меньший кратер, имеющий в поперечнике два километра. В центре малого кратера, окруженное невысоким барьером застывшей лавы, клокочет огненное озеро. Оно невелико – метров десять в поперечнике. На поверхности его перекатываются багровые валы. Лава подернута темной коркой, темной по сравнению с избороздившими ее трещинами. С высоты кажется, что это ночной город, где трещины – ярко освещенные улицы, а темная кора – кварталы домов.

Но вдруг из-под коры высоко вверх взметнулся огненный столб, вот сбоку от него – другой, вот еще и еще. И пошли гулять по озеру лавовые смерчи. Задышала, рассердилась Пеле, подняла со дна огненные фонтаны, которые рассыпаются вверху пышным фейерверком, и ветер, подхватывая брызги, вытягивает их в бурые и зеленые нити и опускает застывшими на края большого кратера. Это волосы красавицы Пеле, которые она в ярости вырывает у себя. Волны ходят сильнее прежнего, огненные столбы сшибаются один с другим с каким-то диким скрежетом, визгом, стоном. От этой огненной вакханалии нельзя оторвать глаз.

Руссель и Дезирэ долго смотрят на страшное озеро. Но вот пастор отвернулся, вытер лоб и глухо произнес:

– Чертовщина, настоящая чертовщина!

Коренастый норвежец Ли – хозяин гостиницы Волкано-хауз, воздвигнутой на самом краю большого кратера, – встретил путешественников на пороге своего отеля. Это двухэтажное здание с широкой верандой, флигелями и службами располагало удобствами, которые сделали бы честь любому среднему европейскому отелю. Гостиница была здесь как нельзя кстати.

– Как проехались, доктор? – спросил улыбаясь Ли, – Вы всю ночь провели у кратера.

Не спрашивайте, это вы увидите в ресторане, где я буду есть за двоих, и в гостиной, где я буду болтать за четверых.

Когда спустя час подкрепившиеся Руссель и Дезирэ вошли в гостиную, все разноязычное общество Волкано-хауза было уже в сборе. День обещал быть дождливым, и на улицу никого не тянуло. В камине звонко потрескивали большие колоды. С кресла у камина навстречу вошедшим поднялся молодой врач англичанин.

– Как вы провели ночь, доктор? – спросил он, – Вы очень устали?

– Я прекрасно себя чувствую, – ответил Руссель, подсаживаясь к камину, – О впечатлениях нечего рассказывать, слава богу, вулкан недалеко – сами съездите и посмотрите. Если, конечно, янки откажутся от своего плана купить его и оклеить афишами о каком-нибудь мыле. Поговаривают, что они хотят перенести Пеле с ее резиденцией прямо на чикагскую выставку.

Полный человек с крючковатым носом, сидевший недалеко от Русселя и читавший журнал, посмотрел на него поверх очков и недоброжелательно заметил:

– Ну что же, если мы сумеем перевезти Килауэа в Чикаго, это только сделает нам честь. Пусть попробует это сделать кто-нибудь другой.

– Вы этого не сделаете, – добродушно ответил Руссель. – Это невыгодно. Проще чикагскую выставку перенести к Килауэа, и вы, возможно, так и сделаете.

– Простите, вы англичанин? – сурово спросил полный господин.

– Нет, русский.

Суровость полного господина сменилась искренним удивлением.

– Тогда извините меня, но я вас не понимаю. Не понимаю вашей иронии. Уж кто-кто, но русский мог бы оценить и наши промышленные достижения и нашу свободу. Ведь Россия не может похвалиться ни тем, ни другим.

Руссель круто повернулся к собеседнику, глаза его сузились.

– Свобода? Американская свобода? Оценить я ее оценил, но не так, как вы думаете.

– То есть как?

– Очень просто. В Европе, и в частности в России, мы имеем о вашей свободе превратное представление, мы идеализируем вас. Приезжая в Америку, мы надеемся найти в ней равенство, а находим чуть ли не касты, хотим видеть республику, а видим плутократию. Вы не грешите излишней свободой, зато вы достаточно откровенны – право силы у вас чуть ли не узаконено. В Европе люди боятся говорить свободно только в присутствии лиц, одетых в определенную форму, со всеми остальными мы достаточно откровенны. Зато средний американец никогда не будет откровенен со своим соседом. Там, где деньги решают все, где каждый воюет за себя, там трудно найти друзей и единомышленников. Вот какое понятие я имею об американской свободе.

Полный господин усмехнулся.

– Однако не все такого мнения. Вы читали книгу английского юриста Брайса о наших политических учреждениях?

– Читал, как же. Два раза читал.

– Что же вы о ней скажете?

– Нельзя же верить всякому, кто вас хвалит, только потому что хвалит. Брайс писал книгу для Америки и хотел, чтобы она быстро разошлась. Он этого достиг. Кроме того, достаточно вчитаться в книгу, как становится ясно, что Брайс рассматривает ваши учреждения абстрактно. Он видит их такими, какими они должны быть, какими они представлялись Джорджу Вашингтону, а не такими, какие они есть на самом деле.

– Однако здорово вы его отделали, – вполголоса заметил Дезирэ Русселю.

– Так и надо. Пусть хоть раз услышит правду.

Английский генерал со знаком ордена Бани на груди спросил Русселя:

– Скажите, пожалуйста, вы давно живете на Гавайях?

– Шесть лет. Вполне достаточно, чтобы узнать, что американцы сделали для обитателей островов.

Полный американец криво улыбнулся.

– Я, кажется, не очень обижу моего уважаемого собеседника, если заподозрю его в сочувствии социалистам?

– Нисколько не обидите. Тем более что я сам социалист.

Американец развел руками.

– Ну, тогда все понятно.

– Не знаю, в какой зависимости находятся мои убеждения от того, что вы творили и творите с канаками?

Стараясь говорить шутливо, американец сказал:

– Тысяча самых ярых туземцев не стоит одного белого, ставшего на их сторону. Без него они могут быть только шайкой, с ним они могут стать армией.

– И обязательно станут со временем, попомните мои слова.

И ВРЕМЯ НАСТУПИЛО

Грязный, пропитанный вонью от машинного масла и скверной кухни пароходик приближался к Гавайи. Только в этот последний час плавания Русселю удалось остаться одному. Он сидел в тесной каюте, облокотись на жиденький столик, и писал письмо другу, которое нужно было бы отправить неделю назад.

«5 декабря 1900.

Hawai, Hawaian Islands

Мне пришлось несколько запоздать с ответом, потому что твои письма застали меня в самую горячку выборной кампании, первой после восьми лет миссионерско-сахарократической олигархии, где действительно весь народ, не исключая главного гавайского элемента, принимал живое и деятельное участие».

Руссель оторвался от письма и задумался.

Все началось год с небольшим назад. И прежде мысль о том, должен ли он помочь канакам в борьбе за свои права, не раз вставала перед Русселем. Речь могла идти только о том, как помочь, и ясно было, что борьба должна быть организованной. Его, правда, еще недостаточно знали, но он был не совсем чужой в этой стране, те же, кто его знал, доверяли ему. Руссель умел и любил рисковать, а риск в данном случае был оправданный.

В Хило он собрал митинг канаков. Речь его была краткой. Указывая на каменные заборы, ограждавшие коттеджи состоятельных американцев, он сказал:

– Кто строил эти заборы? Канаки. Вас нанимали за 12 центов в день. Но эти 12 центов выплачивали не деньгами, а ситцем. Вам он обходился в 50 центов за ярд, американцы покупали его за 7. Ситец нужен был вам, чтобы прикрыть вашу наготу, которая смущала целомудренных миссионеров. Вас она не смущала сотки лет. Самые заботливые янки платили вам за работу трактами – бумажками, на которых были напечатаны их псалмы и гимны. Так они заботились о спасении ваших душ. Вам дорого обошлись их заботы – вас было 400 тысяч, а осталось 40 тысяч. Ваши короли потакали янки. Если хотите умирать – умирайте, если хотите жить – надо бороться.

Русселя с митинга унесли на руках.

Вскоре в Гонолулу узнали об организации партии Независимых, во главе которой стоял какой-то Каука Лукини. Сперва столичные заправилы, которым еще в 1898 году удалось присоединить острова к Соединенным Штатам на правах территории, не особенно были обеспокоены существованием новой партии, но вскоре им пришлось насторожиться – победа Независимых на выборах была очень внушительна.

Руссель снова склонился над столом.

«Они, т. е. письма, – писал Руссель, – застали меня совершающим путешествие вокруг нашего маленького мирка – острова Гавайи – в обществе с несколькими гавайцами, тоже кандидатами в сенат, как и я. На пути мы были гостями канаков – нас кормили, поили, развлекали песнями и танцевали. Украшали гирляндами (как призовых быков на ярмарках), давали лошадей для дальнейшего следования; а мы за это отвечали зажигательными речами против существующего правительства сахарозаводчиков, миссионеров и других белых врагов гавайского народа. Результат кампании превзошел наши ожидания; мы разбили наголову республиканцев (бывшую правительственную партию) и демократов, получив ³/t большинства в обеих палатах. Наша партия была третьей и называется Независимыми или Гомрулерами. Я фигурировал на выборных бюллетенях как «Каука Лукини» (Русский Доктор) и из четырех кандидатов (в I Сенаториальном округе) прошел вторым по числу голосов. Посылаю тебе образчик наших выборных бюллетеней. Сессия Сената начинается в феврале, и нам предстоит совершить настоящую революцию сверху вниз во всем гавайском законодательстве. Так как я чуть не единственный белый в обеих палатах, который что-нибудь смыслит в технике законодательной машины цивилизованных стран, то на мне, вероятно, и будет лежать главная часть работы по составлению проектов законов, а потому о литературных и научных работах теперь пока нельзя и думать. В интересах канацкого населения, которое так долго эксплуатировалось всякого рода заезжими хищниками, необходимо провести в первую же сессию несколько неотложных реформ. На очереди будут поставлены:

1. Билль о местном самоуправлении (канакам надоело во всем зависеть от тузов столицы).

2. Радикальная реформа санитарной службы.

3. Не менее радикальная реформа в системе налогов.

4. Отмена смертной казни.

5. Расширение кредитов на народные школы и устройство музыкальной консерватории для канаков в Гонолулу (канаки большие любители пения и музыки).

6. Введение норвежской или какой-нибудь другой системы в продаже спиртных напитков[22]22
  То есть системы, которая резко ограничивает продажу спиртных напитков.


[Закрыть]. Необходимо оградить канаков от злоупотребления и систематического спаивания этим зельем.

Так как в Швейцарии и России эта система практикуется сравнительно давно, ты премного обяжешь меня, дав мне материалы о результатах ее в этих странах во всех отношениях, и вообще я буду благодарен всем, кто может снабдить меня подходящими материалами по этому сложному, но очень важному вопросу.

Твой Николай».

Руссель сложил письмо, запечатал конверт и вышел на палубу.