Текст книги "Возвращение в грядущее"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Глава четвертая
ТАЙНА НУЛЯ

Природа не терпит пустоты.

Древнее воззрение

Надя захватила с собой складной дельтаплан в расчете отправиться на базу дельтапланеристов и там, уже вооруженная, как она думала, Дьяковым математическим доказательством существования «парадокса времени», начать полет со стопятидесятиметровой мачты, чтобы долететь до близкого от базы Звездного городка, свалиться там Никите на голову, по-ребячески потребовать с него выполнения данного ей слова – отказаться от звездного рейса.

Но теперь Дьяков передал Наде мысль об отношении масс улетевшего и оставшегося тела. Она про себя назвала это отношение «коэффициентом любви», поскольку должна была ввести его в формулу Лоренца во имя своего чувства к Никите.

А ради этого она приняла внезапное и «безумное» решение: спрыгнуть немедленно с балкона двадцать пятого этажа и лететь, и лететь на дельтаплане. Думать и думать просветленной во время полета, как она знала, головой.

Выбежав на балкон, откуда открывался вид на так волнующий ее старый город за излучиной реки, она даже не взглянула на небо, где предостерегающим веером протянулись перистые облака, предвещая перемену погоды. Надя вскочила на перила балкона, на которые, надо сказать, мало кто из ее сверстников решился бы встать.

Влетевший вслед за ней на балкон профессор Дьяков не успел остановить ее.

Дельтапланеристка бездумно прыгнула, развернув над собой крыло складного дельтаплана, и сразу почувствовала, что теряет высоту. Она не задумывалась над тем, как ей приземлиться, летя над городом с его нагромождениями домов и непригодными для посадки улицами, но опуститься прямо здесь, перед университетом, среди его клумб и фонтанов, она просто не могла допустить! Ей нужна была высота для полета мысли.

Она вложила в управление прозрачным крылом все свое мастерство и все-таки умудрилась дотянуть до обзорной площадки, откуда любители, по преимуществу приезжие или по традиции молодожены, наслаждались панорамой старинного города за рекой, с высотными, поднимающимися там и тут зданиями, увенчанными, как и башни Кремля, своеобразными шатрами, символами былой старины. И эти, стоявшие на площадке люди, над головами которых промелькнула дельтапланеристка, изумленно следили за тем, как она умело маневрирует своим почти невидимым аппаратом.

Балюстрада обзорной площадки промелькнула под Надей, и земля как бы стала проваливаться под нею. Это был склон Ленинских гор, ведущий к берегу реки. Здесь, как и рассчитывала Надя, ее дельтаплан ощутил восходящий воздушный поток, позволивший ему набрать высоту.

Надя направила полет вдоль реки, чтобы подняться еще выше, и смогла пролететь над милым ее сердцу метромостом, с которого спрыгнул ради нее Никита Вязов. Увидела внизу пляж, где они встретились впервые и потом еще не раз.

Дальше показалась старая теплоцентраль древнего города. Там теплый поток воздуха поможет подняться еще выше.

Дома внизу казались картонными, машины на улицах – игрушечными, пешеходы – крошечными фигурками.

Неподалеку летел взлетолет, пассажиры которого изумленно глядели на необычного своего воздушного спутника. Ведь летать на дельтаплане над городом было не принято и даже опасно из-за неудобства посадки. Но если бы ей понадобилось пролететь под мостом, как сделал когда-то один прославленный летчик, она не задумалась бы рискнуть. Но ей нужна была сейчас высота!

Однако Надя не думала о своем полете. Дельтаплан подчинялся ее подсознательным движениям, как крыло неразмышляющей о том, как лететь, птицы. И Надя думала не о том, как ей лететь, а о формуле Лоренца и о своем «коэффициенте любви», и еще почему-то о Жанне д'Арк, подвиг которой Надя всегда ставила себе в пример.

Город, огромный, расположенный на планете Земля, проплывал под Надей, а по существу, двигался вместе с Землей и Солнечной системой, принадлежа всей Вселенной с ее созвездиями и галактиками, видимыми или еще даже не различимыми в наши телескопы. А масса всех их определяется бесконечностью. Совершенно ясно, что не может Надя, не делающая, подобно парящей птице, никаких мускульных усилий, двигать всю эту бесконечную массу звезд, созвездий, галактик. Отношение же ее собственной массы, как и массы комара, к этой бесконечно большой Вселенной равно нулю!

Нуль! Что же это такое? Как вводить его в формулу, если он ничто? Впрочем, так ли это? Никита Вязов в шутку называл модули своего звездолета нулями. А эти нули должны были получать энергию «нулевого вакуума». Ведь каждая частичка вакуума характеризуется нулем, то есть отсутствием численных значений его физических свойств, но это не значит, что их не было до соединения вещества и антивещества в кванты вакуума. По существу, вакуумный нуль – это результат сложения равных по значению, но обратных по знаку свойств материальных частичек вещества и антивещества! Значит, нуль может оказаться не просто ничем, а следствием реальных процессов и действий, в том числе и математических! Природа не терпит пустоты. И нет этой пустоты в вакууме, состоящем из материальных квантов.

А ее «коэффициент любви», который оказывается равным нулю? Он получается не от вычитания, а от деления реальных значений массы летящего относительно Вселенной тела и массы этой Вселенной.

В чем же тайна нуля? Очевидно, в истории его возникновения. [13]13
  Такой нуль в виде коэффициента масс можно безбоязненно вводить в формулу Лоренца, ибо в формуле есть радикал, а под корнем его единица, из которой вычитается квадрат отношений скоростей:, и математически скорость движения тела не может быть больше скорости света! Под корнем появилось бы отрицательное число, и все выражение стало бы мнимым, свидетельствуя об абсурдности сверхсветовой скорости.


[Закрыть]Нуль вакуума позволил произвести обратное действие – восстановить из квантов вакуума частички вещества и антивещества, а потом извлечь из них внутривакуумную энергию связи, от взрыва которой уберегли человечество тот же Никита и его командир Бережной.

Браво! «Коэффициент любви», введенный под корень слагаемым со знаком минус, хотя и равен нулю, но не допускает перемены местами массы Вселенной и массы летящего тела, будь то хоть комар, хоть звездолет. Или Солнце с Землей, но по Копернику, а не по Птолемею! Надя почувствовала, что нащупывает нечто новое, отличающееся от теорий относительности и абсолютности. Академик Зернов, бесспорно, прав, считая, что всякое движение происходит относительно Вселенной. Но Эйнштейн тоже прав, считая, что всякое движение с субсветовой скоростью связано с сокращением длин в направлении движения, следствием чего является сокращение времени с его парадоксом, когда при достижении телом скорости света время его останавливается. Однако тот же Эйнштейн не прав, провозглашая совершенную свободу переноса места наблюдателя с большей массы на меньшую.

Надя жалела сейчас только о том, что у нее нет бумаги, чтобы записать все здесь ею понятое, а о своем дамском блокнотике она забыла.

«И еще один любопытный вывод! – увлеченно размышляла Надя. Представим себе, что из одной точки Вселенной (без всякой планеты!) разлетаются в противоположные стороны два космических корабля и каждый из них достигнет предельной эйнштейновской скорости. Но ведь относительная их скорость, казалось бы, будет равна двойной скорости света! Не будет ли это опровержением эйнштейновских выводов? Будет, если опять-таки не учитывать масс. Дело в том, что нельзя рассматривать, что корабли разлетаются из некоторой абстрактной невесомой точки. Нельзя признать любой из этих кораблей неподвижным, поскольку он движется относительно первоначальной точки, принадлежащей Вселенной, которая обладает бесконечной массой. Нельзя рассматривать движение одной малой массы относительно другой, если обе эти массы движутся относительно Вселенной. Раскрытая тайна нуля обязывает относить движение к массе, равной бесконечности, иначе будет получаться математический абсурд.

Однако от этих соображений голова может пойти кругом!

Кстати, где же я лечу?».

Взглянув вниз, она похолодела: город остался где-то позади, как и теплый поток воздуха, поднимающийся с него, от его зданий, с его улиц, с промышленных предприятий, наконец, с его рек.

Под несомненно снижающимся дельтапланом был сплошной лесной массив, результат насаждений последних ста лет.

Куда ее занесло? Где Звездный городок? Она слишком увлеклась математикой и, найдя вывод, не сможет теперь сообщить его Никите. А через день-два будет уже поздно.

Но как сесть в лес? Она однажды уже повисла на сосне. Что это блестит за лесом? Водная гладь! Какое это водохранилище? Пожалуй, это еще хуже! Если бы удалось сесть хотя бы на берег.

Но дельтаплан, словно испугавшись предстоящей посадки, стал трепетать. Ветер! Ветер, который предсказывали веерообразные перистые облака, не замеченные Надей. Вихрь завладел дельтапланом и понес его теперь уже не по воле дельтапланеристки, а с яростной силой неведомо куда!

Она уже не летела, она падала, падала на водную гладь.

Удар был сильным, у Нади помутилось в глазах. Она больно стукнулась о воду плашмя, как летела над нею, держась за трапецию под крылом дельтаплана.

Дух ее захватило, слезы заволокли глаза. Она судорожно глотнула воздух и… ушла под воду.

Ярко вспомнилось ощущение того, как она, спасая двух мальчуганов у метромоста, тонула. Перепуганные детишки не висели здесь на ней, но состояние беспомощности было схожим. Надя с ужасом поняла, что тонет и никто не придет ей на помощь, спрыгнув с высокого моста.

А как же тайна нуля? Уточненная формула Лоренца с «коэффициентом любви»? Это же какая-то новая теория, которую она открыла? А Никита, вернувшись через тысячу лет, даже не сможет найти водохранилища, где она утонула!

Собравшись с последними силами, превозмогая боль от ушибов при падении, Надя вынырнула, глотнула еще раз воздух, поняв, что сейчас уйдет в воду навеки… и вдруг увидела протянутую ей сверху чью-то руку.

На гибкой лестнице, спущенной с неведомо как оказавшегося здесь взлетолета, к ней наклонилась фигура элегантного человека со светлыми кудрями до плеч.

Бурунов?! Откуда?

Надя хотела было, как и в прошлый раз, отрицательно замотать головой, но… Никиты Вязова не было рядом, и она непроизвольно воспользовалась протянутой ей рукой.

Константин Петрович Бурунов помог ей ухватиться за ступеньки гибкой лестницы, придерживая ее за мокрые плечи руками, а сам акробатически держась за верхние ступеньки ногами, кудри его при этом нелепо свешивались вниз.

Потом спасатели взлетолета включили механизм, втягивающий лестницу вместе с уцепившимися за нее людьми.

Сразу несколько рук помогли Наде забраться в кабину, где она в бессилье упала на пол.

Казалось невероятным, что она незадолго до того летела над землей, размышляя о высоких абстракциях.

Надя не знала, откуда взялся профессор Бурунов, но это был именно тот человек, который мог понять ее. И, застонав, она произнесла:

– Константин Петрович! Я открыла тайну нуля.

– О чем вы говорите, милая Надя? Сейчас вам надлежит находиться в покое.

– Я нашла «коэффициент любви».

– Вы явно бредите, дорогая. Постарайтесь забыться.

– Нет, это не бред! Скорее выслушайте меня. Надо задержать рейс звездолета.

– Поверьте, Надя. Легче остановить Луну.

– Ну вот! – рассердилась Надя. – На этот раз бредите уже вы, а не я!

– Еще раз умоляю вас, постарайтесь забыться, – говорил Бурунов, давая Наде понюхать из протянутого ему одним из спасателей флакончика.

Надя почувствовала, что все плывет перед ее глазами.

– Куда доставим? – спросил командир спасателей.

– Я думаю, что потребуется помощь транквилизаторов. Ее приступ начался еще перед прыжком с университетского балкона.

– Тогда – «приют спокойствия», – произнес командир спасателей.

– Я не хочу, не хочу «приют спокойствия»! – закричала, как ей показалось, Надя, а на самом деле прошептала.

Бурунов ласково погладил ее по мокрой, отливающей темной медью голове.

– Успокойтесь, милая Надя. Как только я узнал в университете о вашем неосторожном прыжке с балкона, я вызвал взлетолет спасателей, дежуривший около метромоста, и мы полетели за вами. Нам удалось увидеть вас, когда вы, кружась, набирали высоту, пользуясь восходящим потоком воздуха. Потом мы не упускали вас из виду, летя, правда, в отдалении. К счастью, нам удалось вовремя прийти вам на помощь. Этот ветер мог наделать бед! Вы скоро вернетесь к своему дедушке, Виталию Григорьевичу, который уже все знает, поскольку я с ним связался по браслету личной связи.

– Нет, дедушка еще не все знает! Вы с ним первыми должны узнать и о «тайне нуля», и о «коэффициенте любви».

– Опять бред! – воскликнул Бурунов. – Какое несчастье!

– Это вовсе не бред! Не смейте так говорить! Это отношение массы комара и земного шара.

– Какой ужас! – в отчаянии воскликнул Бурунов. – Какой-то комар и земной шар! – И уже другим голосом добавил: – Мы с Кассиопеей завтра же навестим вас в «приюте спокойствия». Вы проведете там день-два. У современных психиатров есть удивительные средства. Подождите до завтра.

– Завтра может быть уже поздно! Звездолет готовится к старту! А его надо задержать! Я говорю вам об этом, а вы как будто не слышите. Надо сообщить всем о «тайне нуля».

Бурунов принялся говорить ничего не значащие успокаивающие слова, а взлетолет тем временем опустился на лесной полянке. А со стороны белого дома с колоннами спешили люди в белых халатах.

Надя в ужасе смотрела на них, когда они подкатили к взлетолету носилки-каталку. Потом осторожно переложили ее на них. При этом боль во всем теле ощутилась с новой силой.

Бурунов шел рядом с катящимися носилками вместе с седоусым врачом, встречавшим пациентку.

– Я требую, я настаиваю, чтобы меня выслушали, – твердила Надя.

– Я полагаю, профессор, что для успокоения пациентки надо ее выслушать, – обратился к Бурунову врач.

– Я это сделаю, непременно сделаю! Я на все для нее готов, – говорил Бурунов.

И он сдержал свое слово, когда спустя некоторое время сидел в изголовье кровати, куда уложили переодетую уже Надю, окруженную заботой сестры здоровья, бесшумно вышедшей из палаты.

Бурунов терпеливо слушал сбивчивый рассказ Нади о том, как она, летя в высоте, придумала ввести в формулу Лоренца под ее корень квадратный отношение масс улетевшего и оставшегося тел. Отношение это равно нулю, поскольку в знаменателе стоит бесконечная масса Вселенной. Поэтому результат формулы не изменится. Однако переменить местами массы улетевшего и остающегося тел, то есть произвольно считать одно из них неподвижным, невозможно, ибо выражение станет мнимым.

Бурунов все прекрасно понял. Теория абсолютности академика Зернова, с которой его ученик Бурунов связал всю свою научную деятельность, действительно может оказаться под ударом, если всерьез отнестись к этому «математическому бреду». И он решил, что обнародование этих мыслей, кроме вреда, ничего не принесет. Вместе с тем надо было успокоить Надю, по возможности направить ее мысли по другому руслу. И он стал убеждать ее:

– Я в восторге, Надя, от сделанного вами открытия, я не боюсь произнести это слово, выражающее прежде всего мое восхищение вами.

– Я вам верю, Константин Петрович, – обрадовалась Надя. – Я так надеялась на вас. Вот, оказывается, вы не только спасли мою жизнь, вытащив меня из воды, но и спасаете нечто более важное, чем моя жизнь, – научное обоснование для остановки вылета звездолета. Вы истинный ученый, Константин Петрович, вы сделаете вывод, что теория абсолютности опровергается моим, как вы сказали, открытием.

– Милая Надя, в том-то и дело, что в строго научном плане все обстоит совсем наоборот, – это был вдохновенно придуманный Буруновым ход. – Ваше открытие на самом деле подтверждает правильность теории абсолютности вашего деда. Виталий Григорьевич прекрасно поймет это, а научный мир отдаст вам должное. Вы нашли именно то, чего не хватало Виталию Григорьевичу. Ввели отношение масс, доказали, что всякое движение надо рассматривать только относительно всей Вселенной, находящейся в относительном покое.

– Как так? – встревожилась Надя. – Разве только такой вывод можно сделать из того, что я вам рассказала?

– Разумеется! Я сейчас же сообщу академику Зернову о ваших выводах. Он искренне обрадуется, уверяю вас.

– Обрадуется? Почему?

– Потому что вам удалось в первой же посылке в ваших рассуждениях наиболее верно ввести ваш коэффициент масс сомножителем к отношению квадратов скоростей в подкоренной величине, которая после этого превращается в единицу, и время на корабле становится точно таким же, как и на Земле.

– Нет! Нет! – запротестовала Надя. – Совсем не так! Как вы не понимаете! Отношение масс нужно вводить не сомножителем, а слагаемым! «Тайна нуля» состоит в том, что нуль получился от деления улетевшей массы на бесконечную массу Вселенной. Мне нужно объяснить все это деду, он не сделает ошибочных выводов. Где моя одежда? Она, наверное, уже высохла! Позовите сестер здоровья! Я должна тотчас переодеться и лететь к деду. И я надеюсь на вашу помощь.

– Я уже имел возможность сообщить Виталию Григорьевичу о вашем состоянии. Он искренне опечален этим. Я думаю, что врачи позаботятся о вас именно здесь.

– Тогда позвольте мне воспользоваться вашим браслетом личной связи, чтобы рассказать обо всем дедушке.

– Простите меня, Надя, но ведь вы, как никто другой, должны знать, что я не имею права позволить кому-либо пользоваться браслетом, предоставленным мне лично для связи с теми, кто подобным правом пользуется. Я сожалею, что вы не успели еще совершить свой подвиг зрелости, но ваше подтверждение теории абсолютности может быть приравнено такому подвигу.

– Тогда передайте академику сами то, о чем я вам говорю.

– Хорошо, я передам Виталию Григорьевичу все ваши соображения, но я полагаю, что он согласится именно со мной и выразит вам свою благодарность за добавочный аргумент в пользу теории абсолютности, делающий отлет звездолета еще более обоснованным.

Надя отвернулась от Бурунова и, уткнувшись лицом в подушку, горько заплакала. Она не могла доказать, сомножителем или слагаемым должен войти в формулу ее «коэффициент любви».

Глава пятая
РАДИО-ЛЕДИ

Наука движется спиной вперед.

Из сонета автора

Профессор Джордж Хьюш-младший (хотя отнюдь не юного, а скорее преклонного возраста), худой, поджарый, с выбритым аскетическим лицом, с коротко стриженной (как у прадедов) гордо закинутой головой, размашистым шагом шел под зонтиком по мокрой улице.

Лил обычный лондонский дождь, и профессор тщательно укрывал от него только что приобретенные утренние газеты. Вся подписка на них направлялась на его кембриджский адрес, но каждый уик-энд, уезжая с женой в Лондон, он неизменно отправлялся до завтрака за газетами, совмещая столь необходимую для здоровья и бодрости прогулку с приобщением к утренним новостям.

В старом, длинном, как товарный поезд, трехэтажном доме было множество подъездов и отдельных для каждой квартиры входов. Он остановился у своего крыльца, спокойного зеленого цвета в отличие от кричаще-желтого у соседа. Однако общие для двух крылец колонки, разделяющие подъезды, были окрашены в два цвета (как гвардейцы Ватикана!), о чем почему-то вспомнилось профессору.

Профессор любил этот дом за его старомодность, даже за благородный темный налет, приобретенный им в пору лондонской копоти из-за еще наполнявших тогда улицы автомобилей.

Мистер Хьюш взошел на свое крыльцо и своим ключом открыл дверь в свою английскую квартиру.

Войдя в переднюю, поставил на пол мокрый зонт, чтобы тот обсох, повесил под оленьими рогами длиннополое пальто, положил на столик перед зеркалом шляпу, тщательно отряхнул от капель костюм и прошел а большую парадную комнату нижнего этажа, не забыв взглянуть на ведущую в верхние этажи лестницу, с которой обычно, весело стуча каблучками, скатывалась из своей комнатки на третьем этаже (на втором были спальни супругов и все удобства) их дочь Мэри, которая, бедняжка, осталась в радиообсерватории следить в отсутствие родителей за круглосуточными записями автоматов большого радиотелескопа, неустанно изучающего Вселенную.

Мистер Хьюш уселся около старинного, заботливо зажженного женой камина, чтобы, вытянув длинные ноги, дать им отдохнуть, а заодно просмотреть газеты.

Из полуподвального этажа на домашнем лифте с кухни поднялась миссис Джосиан Белл, тоже, как и муж, профессор, руководившая вместе с ним радиолабораторией, а дома им самим, достаточно непокорным и строптивым, но оставляющим последнее слово за нею. Впрочем, это не помешало супругам совместно выступить на основе двадцатипятилетних радионаблюдений с ошеломляющей теорией кристаллической Вселенной, заставляющей с особенной остротой воспринимать всякие сообщения о внеземной жизни. Теория эта по своему воздействию на космогонию была подобна дарвиновской теории происхождения видов, потрясшей естествознание. Однако к их теории и всему ею вызванному предстоит еще вернуться в повествовании. А пока миссис Белл вкатила в парадную комнату, служившую и гостиной и столовой, приготовленный ею завтрак с дымящимся кофейником, поджаренными хлебцами и овсяной кашей.

Мистер Хьюш, словно обжигаясь углями в камине, время от времени вскрикивал, комкал газету и бросал ее на шкуру бенгальского тигра, присланную старшим сыном, естествоиспытателем, из какой-то экспедиции и красовавшейся теперь на полу.

Почтенного профессора вывели из себя крикливые заголовки, пестревшие на страницах:

«Снова маленькие зеленые человечки, и опять в той же Мальбарской обсерватории Кембриджского университета».

«Мисс Мэри Хьюш-Белл, дочь руководителей Мальбарской радиообсерватории, столь же научно остроумная, как и привлекательная, приняла разумные сигналы из космоса, протянув руку братьям по интеллекту».

«Радио-леди» оправдала свое прозвище, начав диалог с инопланетянами».

Даже солидная газета «Тайме» вещала:

«Следует ли признать, что мы не одиноки во Вселенной? Что жизнь на Земле отнюдь не уникальна? Очевидно, надо ожидать нового раунда дискуссии между материалистами, дарвинистами и теологами».

В Ватикане вспомнили о созданной еще в прошлом, двадцатом, веке комиссии космического миссионерства, которой предстоит теперь вплотную заняться обращением в истинную католическую веру космических аборигенов.

Профессор Джордж Хьюш обернулся к вошедшей, несколько изумленной увиденной картиной жене.

– Послушайте, что эти писаки еще вчера вечером беспардонно писали о том, о чем мы с вами и не подозревали.

И, захлебываясь от переполнявших его чувств, он не слишком внятно стал читать:

– «Обворожительная мисс Мэри Хьюш-Белл, стажерка Мальбарской радиообсерватории Кембриджа, недаром заслужила два своих прозвища: «Дианы со стриженой головкой» и «радио-леди», и, кстати сказать, еще и председательницы «Лиги связи с космическими братьями», возникшей после принятия ею же сигналов «инфракрасных человечков», оказавшихся терпящим бедствие на околоземной орбите русским космонавтом. Но теперь сигналы приняты действительно издалека, точно повторяясь через определенные промежутки времени, бесспорно, разумные. Можно поздравить нашу «радио-леди», выразив сочувствие пренебрегаемым ею земным мужчинам, поскольку она слывет недоступной в «фоно-клубе», непременным членом которого состоит, отдавая досуг любимым танцам, но не оставляя надежд своим партнерам, впрочем, как и своим родителям, которым не скоро дождаться кудрявых внучат. Поистине непознаваем английский характер, когда речь заходит об Исааке Ньютоне, великом в науке и нетерпимом в споре, хотя бы с Лейбницем из-за приоритета в открытии исчисления бесконечно малых величин, или о Бернарде Шоу, неистощимом в колючем сарказме и над самим собой, и над теми, кого он блестяще изображал в своих остроумных пьесах, или, наконец, о Мэри Хьюш-Белл, о «радио-леди», которая, отказывая в руке своим современникам, ищет в космосе… щупальца».

– Что вы можете сказать по этому поводу, уважаемая профессор Джосиан Белл? Как могла ваша дочь дойти до того, чтобы дать повод для подобных низкопробных публикаций, не поставив меня даже в известность о своих, с позволения сказать, наблюдениях, которые оказались недоступны мне, каждодневно просматривающему все записи автоматов?

– Причину скрытия от вас некоторых сигналов я готова объяснить вам позже, уважаемый профессор Хьюш, когда мы перейдем к научной сути случившегося, а пока я хотела бы напомнить вам, что речь идет не только о моей дочери, но и о вашей в равной степени, насколько я понимаю. А в соответствии с так уважаемыми вами научными традициями, она, как самостоятельный стажер радиообсерватории, имеет полное право распоряжаться сделанными ею наблюдениями, не испытывая пресса цензуры.

– Ах так! – воскликнул профессор Хьюш, резко отодвигая недопитую чашку кофе и отказываясь от неизменной овсяной каши. – Тогда немедленно в Кембридж. Нам, руководителям радиообсерватории, предстоит совместное расследование. Собирайтесь, а я выкачу пока из гаража наш веломобиль.

Миссис Хьюш-Белл, за долгие годы супружества прекрасно изучив своего супруга, знала о бесполезности сейчас возражать ему. Для побед в частых семейных сражениях у нее выработалась своя тактика, всегда приносившая желанный результат. Поэтому она изобразила пока на своем круглом добродушном лице с излишним числом подбородков полную покорность и пошла переодеваться в дорожный костюм, поскольку ей предстояло не только совместное с мужем расследование в радиообсерватории, но и дружная работа педалями на веломобиле, ибо мистер Хьюш, будучи с юности завзятым велосипедистом, считал велоспорт надежным средством долгожительства, не держа в доме электромобиля.

Вскоре двухместный велоэкипаж с закрытым от дождя верхом двигался по лондонским улицам, давно избавившимся от отравляющих воздух автомобилей. Их заменили электромобили, в поток которых предстояло войти и супружескому веломобилю, устроенному так, что оба пассажира, работающие ногами, находились рядом в лежачем положении, что позволило бывшему стажеру Кембриджа Генри Гвебеку прозвать веломобиль «супружеским ложем». Но вместе с этим, непочтительно подмеченным сходством экипаж был настолько обтекаемым и представлял собой столь малое сопротивление воздуху, что в нем без особого напряжения сил можно было не отставать от электромобилей.

Супруги крепко налегали на педали и могли обмениваться репликами только на вынужденных остановках, при пересечении улиц.

– Почему я должен узнавать о каких-то радиосенсациях во вверенной нам радиообсерватории через низкопробные сообщения газет? Почему, спрашиваю я, и не слышу ответа?

– Я слишком торопилась, уважаемый профессор Хьюш, стремясь выполнить ваше желание ехать на веломобиле, и должна была переодеться, ведь все-таки я, с вашего позволения, женщина.

– Но если стажер нашей обсерватории, пусть даже наша дочь, приняла какие-то сигналы из космоса, то это не может приравниваться вами к мяуканью ваших любимых котов на крыше, а имеет, я бы сказал, также и научное значение, хотя бы для нашей совместной с вами теории кристаллической Вселенной.

Светофор открыл супругам путь, и диалог их был прерван, ибо работа ногами требовала размеренного дыхания, о чем былой спортсмен всегда заботился, вместе с тем требуя от супруги старательной помощи.

Уже после выезда из города получил мистер Хьюш ответ на свой законный вопрос.

– Может быть, почтенный профессор Хьюш учтет, что стажер нашей радиообсерватории, наша Мэри, сообщила о своих наблюдениях по крайней мере одному из руководителей, то есть мне, и это может смягчить ее вину перед вами.

– Ни в коей мере! – воскликнул профессор Хьюш. – И я разъясню ей все, что о ней думаю, вплоть до возможного решения прекратить ее стажерство в радиообсерватории, поскольку не вижу оснований для пренебрежения моим мнением.

– В том-то и дело, уважаемый профессор Хьюш, нам с Мэри ваше мнение было заведомо известно.

– То есть как это так? – еще больше возмутился Хьюш.

Но супруга его тишайшим голосом разъяснила:

– По нашим с Мэри совместным многолетним наблюдениям, вы, уважаемый профессор Хьюш, как нам кажется, склонны считать, что наука может двигаться только спиной вперед.

– Что? Я, по вашему мнению, могу только пятиться вперед?

– Не только вы, но и вся представляемая вами наука.

Тут супругам снова пришлось налечь на педали, чтобы войти в поток электромобилей на шоссе.

– Вы, может быть, считаете, что и сейчас мы пятимся в направлении Кембриджа? – нарушая режим дыхания, выпалил профессор Хьюш.

– Вовсе нет. Мы с Мэри имели в виду вашу приверженность к научным традициям и вашу уверенность, что все новое рождается только из анализа пройденного, что требует взгляда назад, чем и обусловлено, образно говоря, движение спиной вперед, когда все видно, что осталось позади ничем не хуже движения лицом вперед.

– Позади остался Лондон. Дышите ровнее, не задыхайтесь. Постарайтесь вспомнить наши былые велосипедные прогулки, сблизившие нас. Однако ваши возражения не дают вам права замедлить езду. Прошу нажать на педали. В конце концов я имею право получить ответ не только от профессора Джосиан Белл, но и от стажера Мэри Хьюш-Белл.

И снова миссис Белл покорно уступила мужу, прекратив спор и отдав все свои силы ускоренному движению веломобиля.

И современный XXI веку веломобиль несся в потоке электромобилей, не уступая им в скорости.

И тем возмутительнее было, что спешивших супругов остановила дорожная полиция.

Молодой полисмен на электрокаре обогнал их и преградил им дорогу.

– В чем дело? – откидывая верх и поднимаясь со своего «двуспального ложа», воскликнул профессор Хьюш, видя неспешно по полицейской традиции приближающегося к веломобилю дорожного полисмена.

– Превышение скорости, сэр, – откозырял наконец страж дороги в ладной форме блюстителя порядка.

– Решительно сегодня все сошли с ума! То инопланетяне с утра, то нарушение скорости веломобилем, идущим в потоке электромобилей! Почему вы, молодой человек, не останавливаете электрических машин? Или наш веломобиль представляет большую опасность для пешеходов, которых даже не видно на шоссе?

– Уважаемый водитель, нарушение скорости, за которой мы призваны следить, опасно не только для пешеходов, которых действительно нет на шоссе, но и для вас самих, разгоняющих веломобиль до опасной скорости.

– Для кого опасной?

– Для вас, сэр. И для вашей спутницы. Для ваших сердец, которые мы призваны оберегать от излишней перегрузки.

– Ну знаете ли, почтенный страж дорог и нашего здоровья! Позвольте вам представиться. Джордж Хьюш, многолетний чемпион лондонских велотреков. Правда, вас тогда, по всей видимости, на свете еще не было.

– Ах, это вы, сэр! Я много слышал о вас от своего отца. Я восхищен, что вы сохраняете спортивную форму в вашем почтенном возрасте. И если бы я узнал от вас секрет такого чуда, я был бы вам крайне признателен.

– Выбросьте к чертям ваши электроэкипажи, передвигайтесь только силой своих мускулов – и вы сохраните молодость до седых волос! Мы ехали так быстро потому, что спешили в нашу радиообсерваторию и огорчены задержкой, хотя она и обогатила нас знакомством с вами.