Текст книги "Возвращение в грядущее"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

– Наша папийская религия крепкой, как скала, веры начала забывать основы учения божественного Добрия, который учил прощать врагов своих и заклинал не наносить никому вреда.

Настоятельница монастыря, сделав умильное лицо, осенила себя добрянским знамением и робко спросила:

– А благословение святой нашей папийской церкви рыцарям, идущим на ратный подвиг?

– Истинный, угодный всевышнему подвиг – в отказе от насилия и всего того, что творится мечом, от убийств и грабежей!

– Да простит вас всевышний! – воскликнула мать игуменья.

– За что простит? За следование заветам божественного Добрия?

– А что скажет Великопастырь всех времен и народов, сам наместник всевышнего на Землии И Скалий?

– Поблагодарит нас с вами, мать моя, ибо заботы ордена нашего вложат в ножны мечи непримиримых врагов его, лютеров, войне с которыми не видно конца.

– Ой, страшно мне, дочь моя, – колебалась игуменья.

– Как хотите. Речь идет о том, чтобы сделать ваш монастырь с таким могучим орденом самым богатым не только в Великопольдии, но и во всем папийском мире. Впрочем, есть и другие монастыри.

– Ну что вы! – почти испуганно воскликнула игуменья. И робко спросила: – А как же сделать все это?

– А вот так…

И графиня Бредлянская, нагнувшись к бывшей светской львице, углубилась в детали своего дерзкого плана. И выражение любопытства на лице первой монахини монастыря сменялось то смущением, то восхищением, то неприкрытой жадностью.

Не мог подозревать звездонавт с далекой планеты-двойника, что не сотни рыцарских сыновей, прослушавших его курс, станут его сторонниками, помогая выполнить Звездную Миссию Мира, а пробудит он Любовь и Преданность Женщины, задумавшей привлечь к своему «Ордену необнажения мечей» тысячи и тысячи рыцарских жен, слив воедино их неодолимую женскую силу.

Крылов, изувеченный нечеловеческими пытками, ждал своей отправки, как ему было объявлено, в Ромул для сожжения там на площади Цветения.

Смертник лежал на соломе в углу сырого каземата, куда не проникал солнечный свет из зарешеченного окна под потолком, закрытого снаружи деревянной ставней.

Но в день, когда на похороны своего духовника графиня Бредлянская явилась в спешно сшитом ей черном монашеском одеянии, Крылов, приложив к лицу браслет личной связи, участвовал в сеансе общения всех звездонавтов, раскинутых по Землии (кроме Нади и Никиты, на сигналы не отзывавшихся).

Крылов шепотом предупреждал по-русски Бережного, чтобы тот не допустил в своих лекциях в университете Карбонны хотя бы малейшего противоречия с Гиблией и не дал повода слугам увещевания рассчитаться с ним так, как они сделали это с Крыловым.

– Я приберегу обращение к студентам по поводу основ учения их божественного Добрия под самый конец своего курса, брошу семена в молодые умы, где они неизбежно дадут всходы. А там готов разделить твою участь, Алеша, – донесся в каземат еле слышный голос Бережного с края материка.

– Постарайся ее не разделить, Георгий. К тому же предрешенная участь моя задерживается. Тут уже и снег выпал, а они медлят из-за глупости их же Гиблии, где сказано, что осужденный должен непременно сам взойти на костер, чтобы «познать блаженство небесных далей», а мои изувеченные ноги и шага сделать не могут.

– Так это же превосходно! – вмешался бодрый голос Галлея, святиканского звездоведа.

– Ты думаешь, Вася, это так уж превосходно? – с горечью отозвался Крылов.

– Конечно, – заявил Галлей. – А на что же наш Федя Федоров? Все мы насмехались над его штучками, которые он с нами проделывал, внушая каждому невесть что. Меня заставлял таблицу умножения забыть. Что бы я без компьютера делал?

– Подожди, подожди с таблицей умножения, – перебил его Бережной. Чую, уразумел кое-что. Ну а ты, Федя? Готов с изуверами шуточку сыграть?

– Это можно, – односложно заявил Федоров.

– А как ты это сделаешь, не видя пациента?

– Не мне его видеть надо, а ему меня слышать.

– Ну и что?

– Обыкновенный нервный паралич.

– И сколько это может длиться?

– Да сколько угодно, пока они свою Гиблию не пересмотрят.

Бережной свистнул.

– Этого вам, пожалуй, не дождаться. Но ведь нарушают же они Гиблию, благословляя на насилия, убийства, военные грабежи…

– И за плату грехи отпуская, – вставил Галлей.

– С вами поговоришь, ребятки, сразу как бы сил набираешься, – вздохнул Крылов.

– Только смотри, в пляс не пускайся, – шутливо предостерег Бережной.

– Да куда там! Федя меня уговорит, я ему и сам помогу, можете на меня положиться.

– Оттянуть оттянем, а дальше? – спросил Бережной.

– Да есть у меня кое-какая задумка. Мне ее надо со всех сторон просчитать. Важно понять И Скалия, чего ему больше всего хочется.

– Самого всевышнего перехитрить хочешь? Ты у нас известный хитрец, хотя и математик.

– Так математика и есть самая хитрая наука.

– Точная, хочешь ты сказать?

– Высшая хитрость должна быть точной. Надо все точно учесть, чтобы наверняка…

– Тогда думай, математик, считай, разумей. Да и нашим советом не брезгуй.

– Без вас, командиры, шага не сделаю.

– Добре. Так ты, Федя, приступай к своему шаманству. Это тебе не стаканы по столу взглядом катать. Важно оттянуть разгорание костра на их площади Цветения, куда по аналогии планет-двойников мне, как Джордано Бруно, прямой путь. Займись Алешей, начинай сеанс.

– Начнем. Так вы, командир Крылов, мысленно мне помогайте, внушайте сами себе, что вам нашептывать буду.

– Да уж постараюсь, гипнотизер! Валяй!

Наблюдавшие за узником через окошечко в тяжелой двери тюремщики не заметили ничего особенного. Увечный узник лежал так же неподвижно, как всегда, разве что шептал, прикрыв локтем лицо. Может быть, молитвы.

Когда же в очередной раз явился к осужденному отец Доброкожий, тяжело дыша из-за проклятой одышки, всякий раз преследующей его после пыток ведьм или еретиков, и хотел проверить, готов ли сын Мрака к восшествию на очищающий костер, то убедился, что того разбил паралич.

Тучный слуга увещевания даже плюнул от раздражения, решив, что узника надо скорей отправлять в Святикан, а не держать здесь. Там у Великопапия разберутся, чем заменить предназначенный ему костер, а может, и исцелят, как во время Великого чуда.

С письмом к высшинскому прокуратию, исполненному преданного почтения и надежды на торжество папийской, крепкой, как скала, веры и отправлен был парализованный узник в черном возке, который переделывался в пути на колесную телегу, когда снег кончался.

По желанию графини Бредлянской, вернее, уже сестры Магдии, отпевание погибшего ксента Безликого состоялось в часовне замка близ исповедальни, где она поведала духовнику на исповеди все, что узнала от яснозвездного гостя, начиная с его «Системы Соперника» и кончая призывом к отказу от войн и всякого оружия.

От собственного замка к далекому кладбищу, куда везли гроб на розвальнях, она шла пешком, закутанная в черную бархатную накидку с золотой каймой поверх только что сшитого черного монашеского одеяния. Шла она с опущенной головой, погруженная в свои мысли, без капли раскаянья в сердце, но с твердой уверенностью в правоте своего служения обретенным идеалам и всевышнему.

Ее фанатическая религиозность нашла новый выход.

Пошел мелкий снег, и сестра Магдия надвинула на лицо черный капюшон накидки.

Глава пятая
КОЛЬЦО МИРА

И звезда с звездою говорит.

М. Ю. Лермонтов

Предупрежденный по браслету личной связи Крыловым об опасности хоть в чем-нибудь противоречить Гиблии, Бережной, досконально изучив священные тексты, не давал повода к срыву своей воспитательной работы со студентами, сыновьями из рыцарских семей.

После разгрома тритцанских захватчиков под Орланом войсками легендарной Девы Надежанны д'Арки, взятая ею Ремля и коронации Кардия VII, тритцы по заключенному там мирному договору покинули столицу Френдляндии Куртиж.

Во всем этом Бережной видел поразительные аналогии с земной историей. И костер, на котором сожжен земной Джордано Бруно на площади Цветов в Риме, был грозным предостережением Бережному, носившему здесь имя Джордания Бруния. Его утешало лишь несоответствие периодов жизни Жанны д'Арк и Джордано Бруно. Что же касается Надежанны д'Арки, провозглашенной церковью святой, и ее взлета из огня костра, то Бережной, ничего не зная о Наде, принимал это за легенду, рожденную народной любовью и преклонением перед героиней Френдляндии.

Полагая, что не все на Землии происходит так, как на Земле, и задача, поставленная «донкихотами Вселенной», как без особой шутливости называл он себя и остальных звездонавтов, сохранялась прежней, Бережному ничего другого не оставалось, как вживаться в университетский быт Карбонны, чтобы продолжить там воспитание молодежи.

Студенты обожали своего великана-профессора, который не только читал им увлекательные лекции о неведомо откуда известных ему удивительных вещах, но и не прочь был заглянуть вместе с ними в излюбленную таверну, чтобы пропустить там пару кружек веселухи и спеть с юными друзьями френдляндские песни, в том числе и о Надежанне-воительнице.

Но особенно восхищал молодых людей профессор своей богатырской силой и готовностью помочь ученикам обрести такую же.

Желанными стали для студентов вечера на пустыре позади одного из монастырей Куртижа, где обычно знатные забияки в кровавых поединках выясняли отношения.

Джорданий Бруний сумел противопоставить этим жестоким забавам совсем другие, пожалуй, для молодых людей куда более привлекательные.

Он учил их поднимать тяжести, нагуливая завидные мышцы, бегать, метать увесистые предметы, прыгать в длину и высоту, даже с шестом, вдвое превосходящим рост человека, с помощью которого можно было перемахнуть через монастырскую стену.

Профессор каялся, что научил озорников проникать таким способом на запретный двор женского монастыря, ведь там поднимался пронзительный визг, в котором, кстати говоря, можно было угадать и нотки радости.

Смельчака во избежание шума выпроваживали через калитку на волю, не придавая этим шалостям огласки.

Спортивные занятия с учениками обычно отвлекали Бережного от тревоги за Надю и Никиту, о которых ни парализованный Крылов, томящийся в темнице «в ожидании костра», ни Вася Галлей и Федоров, обосновавшиеся в «обсерватории» Святикана, ничего не знали.

В этот вечер, расставшись с юными друзьями, Бережной отправился гулять по узким кривым улочкам Куртижа, где над головой нависали выступающие вторые этажи, а кирпичные стены выложены были в деревянных рамах с диагональными брусьями. Почти на головы прохожих свисали вывески с изображением сапог, ножниц, булок, бочек, помогая людям, не знающим грамоты, найти то, что им требуется.

Романтикой старинных гравюр веяло от всего этого.

Разгуливающий по пустым улицам при лунном свете ущербной луны (совсем как на Земле!) огромный монах внушал опасения даже грабителям. Монах был углублен в себя, мысленно подбирал выражения для завтрашней заключительной лекции, которая должна была направить его воспитанников по пути борьбы за отказ от всякого оружия.

Начав нашептывать вступительные слова лекции, Бережной вдруг поймал себя на том, что вместо этого читает сонет Весны Закатовой, с которой встречался перед отлетом спасательного корабля.

Эта поэтесса была больным местом сурового командира, не нашедшего в ней ответного чувства, не увидевшей в нем того, кого искала.

РЫЦАРЬ СЕРДЦА

 
Он был смешон в глазах невежд,
Защитник слабых и бесправных,
Посмешище тупых невежд,
Спесивых, жалких и бесславных.
Себя всего он отдавал
Служению святой идее.
Он презирал и гор обвал,
С Драконом встречу или с Змеем,
Сражаться насмерть был готов,
Ветряк приняв за великана.
В пучине времени зато
На дно забвения не канул!
Но как теперь найти кого-то,
Похожего на Дон Кихота?
 

Тогда, при встрече, она добавила с неприкрытой горечью:

– Где такие, как Томазо Кампанелла? Или вожди Парижской коммуны? Где русские декабристы и их жены, добровольно пошедшие за ними в Сибирь? Где Кибальчич, уже брошенный в каземат во время покушения на царя-тирана, но добровольно принявший на себя вину вместе с осужденными товарищами, разделив их участь? Где так же погибший Александр Ульянов, передавший эстафету гневной мечты своему младшему брату Владимиру, который сумел потрясти мир?

Бережной смотрел тогда на маленькую, худенькую, почти девочку, бросавшую упрек своему счастливому поколению. И сердце сжималось у него. Не о ней ли вспомнил командир звездонавтов, когда узнал, что Вязов превратился в странствующего рыцаря О Кихотия, сказав: «Все мы донкихоты!».

«Донкихоты Вселенной», рискнувшие повлиять на историю планеты-двойника?

И вдруг Бережной услышал в золотом браслете личной связи неурочный сигнал.

Остановившись неподалеку от подвешенного бочонка знакомой таверны, поднес браслет к лицу, и сердце замерло в нем. Он услышал голос Никиты Вязова.

– Никитушка! – воскликнул радостно. – Откуда? Где ты? Почему молчал? Нашел ли Надю?

– Нашел, чтобы потерять, – и Вязов сообщил командиру, а также подсоединившимся к сеансу общей связи Крылову, Галлею, Федорову обо всем, что произошло и с ним, а главное, с Надей, ставшей Надежанной д'Арки, спасшейся из пламени костра благодаря сохраненному в скафандре дельтаплану.

– Что ж, Никита, все мы делаем свое звездное дело, ради чего прилетели сюда. А ты-то где?

– Сам я нахожусь при вожде протеста Мартии Лютом, который ничего о Наде не знает, но рамен, присланный Гневием, обещал узнать.

– Только на контролируемой им территории она может безопасно объявиться. Папийцы, обнаружив снова на Землии ее, провозглашенную святой, разожгут новый костер.

– Это верно, – согласился Вязов. – Будем надеяться, что лютеры победят черные силы И Скалия, в котором сосредоточились темные образы нашей Земли.

– А Гневий Народный? – поинтересовался Вася Галлей.

– Рамен, пробравшийся от него в лагерь лютеров и возвративший мне когда-то отнятый браслет, ничего не сообщил о ней. Значит, и Гневий ничего не знает. А я так обрадовался восстановлению связи с вами, что во мне все внутри словно взорвалось. Однако браслет заработал не сразу. Ведь его никто не носил на руке, и энергия истощилась. Пришлось мне потрудиться, помахать рукой.

– То-то я вдруг вспомнил про Дон Кихота, про сонет Весны Закатовой и не мог понять, с чего это.

– Как тут не понять, – вмешался Федоров. – Люди знают, что можно взглядом стаканы по столу катать, а в минуту высшего нервного напряжения передавать за тысячи километров свое возбуждение близкому человеку. Еще Циолковский говорил, что нет семьи, которая не знала бы такого горького или радостного общения.

– Верно Федя угадал! Почувствовал я Никитино волнение, а потом и вызов на браслете принял.

– Долгое время тормозом науки было суждение: «Того, что я не понимаю, в природе не существует», – мрачно закончил Федоров.

– Братцы-хлопцы, кончаю сеанс. Стражники ко мне подходят, – прошептал Бережной, отнимая руку от лица.

Стражники в латах приближались к Джорданию Брунию, приняв его за беглого монаха, но когда удостоверились, что имеют дело с профессором из Карбонны, предложили проводить его.

Бережной благодарно отказался, заявив, что полагается на защиту Всевышнего.

Латники молча поклонились.

Ночью в своей одинокой келье с нависшим сводом Джорданий Бруний впервые не смог уснуть. Все снова и снова прикладывал он браслет к уху, но сеанс связи закончился.

А наутро состоялась его заключительная лекция.

Он стоял на кафедре перед обожающими его студентами, и могучий бас его гремел на всю аудиторию, отдаваясь под сводчатым потолком:

– Дорогие мои мальчишки, вернее, юноши, которые уже завтра отпустят усы. Я смею надеяться, что за год мы сдружились. Во всяком случае, мне будет трудно расстаться с вами, как с родными. И я хочу, чтобы после прощального слова моего вы вернулись в свои семьи уже другими людьми.

Он переждал, когда утихнет взволнованный ропот, и продолжал:

– Представьте себе, что действия ваши, да и всех людей Землии, ничем не ограничиваются. Я старался сделать каждого из вас сильнее. Но допустимо ли, чтобы всякий, кто сильнее другого, безжалостно убивал первого встречного?

Крики протеста послышались из аудитории.

– Вы правы, друзья! Род человеческий быстро бы угас. Даже волки не загрызают друг друга. Они, как и львы или другие хищники, охотятся лишь на иных, чем они, зверей. А вот человек… – Бережной ощутил мгновенно наступившую тишину и взорвал ее словами: – А вот человек охотится на себе подобных. И убийства на войне гордо выдает за подвиги. И вам сие внушали с детства. А ведь это прямо противоречит заветам божественного Добрия, которого все вы чтите. Увы, заветы эти остались пока лишь в церковных песнопениях и, по существу, забыты. Божественный Добрий через Гиблию призывал к отказу от любых убийств, равно как соседа по улице, так и соседнего народа. И вам, дорогие мои юноши, следовало бы посвятить себя призыву отвергнуть любое оружие убийства. Сегодня умельцы, совершенствуя луки, создают арбалеты, снабжают стрелы горящими наконечниками, чтобы поджигать чужие дома и селения. Разве это не разбой? Но завтра безумцы в угаре жажды уничтожения себе подобных овладеют молниями – яркими, как десять тысяч солнц, чтобы обрушить их на густо населенные, несчастные города. И наказ вам мой не допустить этого ныне и в грядущем. Понять, что долг рыцаря, его подлинная доблесть, его истинная честь состоит в том, чтобы уберечь человечество от всеобщей гибели, положить конец всякому насилию, в какую бы форму оно ни облекалось. «Не наноси вреда себе подобному, как самому себе!» – вот что должно стать девизом жизни каждого из вас!

Тогда-то и произошел в Карбонне невероятный случай.

С места вскочил еще безусый молодой человек в роскошной одежде, опоясанный мечом в дорогих ножнах, и крикнул в лицо учителю:

– Подло учить рыцарских сыновей отказу от рыцарской чести, топтать их доблесть, превращать их в презренных трусов!

Студенческая аудитория зашумела. Назревал скандал.

Дерзкий юнец был Неккием, сыном тритцанского герцога Ноэльского, внуком царствующего короля Великотритцании Керния III.

Он нагло подошел к сошедшему с кафедры Джорданию Брунию, едва доставая ему до плеча.

– Дорогой юноша, – спокойно произнес тот. – Твоя запальчивость понятна, но чужда основам человеческого сосуществования бок о бок друг с другом.

– А я не собираюсь существовать бок о бок с воплощением трусости, недостойный профессор!

– Бездумные слова не могут оскорбить разумного, – мягко ответил Джорданий Бруний.

– Что? Обозвать меня глупцом? – завопил зарвавшийся юнец. – Меня не остановит, что я вдвое меньше ростом, поскольку трусость низводит даже великана до уродства презренного карлика! И я не страшусь бросить ему вызов на поединок. – И Неккий схватился за свой тонкий юношеский меч в нарядных ножнах с золотыми звездами, венчающими вверху рукоятку, а внизу ножны.

– Я не уклоняюсь от твоего вызова, хоть не хотел тебя оскорбить. Но, как видишь, я безоружен.

– Я брошу тебе свой меч, возьму другой, потяжелее, чтобы разрубить доспехи, в которые дозволю тебе облечься. Защищайся!

– Я возьму твой меч, юноша, но надевать доспехи не стану.

– Тогда хоть пожалей свою сутану. Поражая тебя, мне придется ее попортить. Лучше пади скорее ниц передо мной! – издевательски выкрикивал внук тритцанского короля.

– Моя сутана останется цела.

– Рассчитываешь убить меня раньше, чем я нанесу удар? Таков твой лживый призыв отказаться от силы!

– Я убеждал отказаться не от силы, а от убийств. Но твой меч беру.

– Хватай! Я не струшу! Приму бой здесь, в аудитории, без кольчуг!

Бережной поймал на лету брошенное ему оружие.

– Благодарю за возможность дать студентам прощальный урок, – сказал он, снова поднимаясь на кафедру.

Взойдя на нее и не обнажив меча, Бережной поднял его над головой.

Все, затаив дыхание, ждали, что он сойдет сейчас с кафедры, чтобы перед всеми проучить чванливого забияку. Но тут и произошло нечто невероятное.

Не вынимая меча из ножен, напрягши натренированные мышцы, земной богатырь согнул затрещавший меч вместе с ножнами и свернул его у себя над головой в кольцо так, что верхняя звезда рукоятки соприкоснулась с нижней золотой звездой ножен.

Все ахнули.

Бережной сошел с кафедры и вежливо передал задиристому юнцу его свернутое в кольцо оружие, признеся при этом странные слова:

– «И звезда с звездою говорит».

Никто из студентов, конечно, не понял смысла строчки великого поэта родины великана-профессора. Да и на родной Земле мало кто знал о причудах Михаила Лермонтова, который порой задумчиво завязывал кочергу узлом, не подозревали столь необычной физической силы у певца Красоты и Печали, страдающего от своей нескладной, как ему казалось, внешности. [22]22
  Достоевский на полях своей рукописи сделал заметку о необыкновенной силе Лермонтова: «Ломал кочергу, что труднее сделать, чем согнуть, ее, завязав даже узлом». (Сафонов В. Вечное мгновение. М., «Советский писатель», 1981). (Прим. автора).


[Закрыть]

Ошеломленный Неккий непроизвольно спросил:

– О чем звезда звезде говорит?

– В данном случае о том, что такая участь должна постигнуть все мечи на Землии, чтобы нельзя было вынуть их из ножен, – ответил для всех Бережной. – Я скрутил меч в «кольцо мира».

Вопль восторга потряс аудиторию. Джордания Бруния окружили возбужденные юноши, перед которыми открывалась сейчас цель жизни, истинное рыцарское назначение.

Лишь оскробленный Неккий побежал жаловаться ректору университета, который был связан с тритцами еще во время их завоевания Френдляндии.

Пришлось профессору Джорданию Брунию отправиться в роскошную ректорскую келью, уставленную под сводчатым потолком шкафами с ценными фолиантами за хрустальными стеклами.

Важный седобородый старец с нависшими бровями, сидя за массивным столом, строго встретил виновника скандала.

– Кто ты, свершивший чудо Джорданий Бруний? Как мог ты затронуть рыцарскую честь?

– Я не колдун и не святой, ваша всемудрость, – ответил Бережной. Идеи, которые я проповедовал студентам, не расходятся с учением вашего божественного Добрия. Их следует распространить на всех людей, на все народы. Идеи эти достойны подлинной рыцарской чести.

– Откуда ты, Джорданий Бруний? Если бы тебя не прислал сюда сам Великопастырь всех времен и народов, я заподозрил бы тебя в вероотступничестве, ибо святая папийская церковь всегда благословляла и благословляет добриянское воинство на рыцарские подвиги.

– От этого-то и надлежит отказаться, пока не поздно.

– Когда же может быть поздно, странный сын мой? – насторожился ректор, теребя длинную бороду.

– Когда вместо мечей в руках людей окажутся молнии, разящие стихийной силой, способные, в конечном счете, уничтожить всех живущих на вашей Землии людей.

– Что ты имеешь в виду, профессор Джорданий Бруний, под словом «вашей Землии»? Разве она в равной степени не твоя?

– Нет, ваша всемудрость. Я прилетел сюда с другой планеты, во многом сходной с Землией.

– Не хочешь ли ты сказать, что, кроме Землии, созданной, по Гиблии, Всевышним, существуют еше и другие обитаемые Землии, населенные подобными нам с тобой – поскольку нет между нами разницы – людьми?

– Именно в этом я должен признаться вам, ваша всемудрость.

– Кощунственные слова произносишь ты, несчастный, о чем не посмею молчать!

– Они не противоречат здравому смыслу.

– Они противоречат Гиблии.

– Как раз в Гиблии вы можете прочесть: «Сыны неба сходили на Землию и, увидев, что дочери ее красивы, брали их себе в жены. И с тех пор пошло племя Гигантов». [23]23
  И в земной Библии есть почти такие же слова: «Когда сыны неба сходили на землю, то увидели, что женщины там красивы и входили к ним… С того пошло племя гигантов». (Ветхий завет). (Прим. автора).


[Закрыть]

– К гигантам по непомерному росту твоему ты отнести себя можешь, но утверждение твое, что, кроме Землии, есть еще и какая-то Земля, скорее всего ересь, в чем разберутся в Святикане. Одумайся, отрекись!

– Я могу отречься только от применения любого оружия, ваша всемудрость.

Седобородый ректор нахмурился и сокрушенно покачал головой.

Скоро Неккий с врученным ему ректорским письмом вскочил на коня и помчался в Святикан.