Текст книги "Гость из Космоса"
Автор книги: Александр Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Ныряющий остров
– Уж если говорить о шахматах или таинственных землях, так стоит вспомнить о Ныряющем острове.
– Что это за остров?
Так начался обычный для нашего арктического плавания вечер в кают-компании «Георгия Седова».
– Этот остров не значится ни на какой карте, – сказал очередной наш рассказчик, огромный человек с седеющими кудрявыми волосами и весело прищуренными глазами. – Пошло все с приезда геодезической партии, устроившей на моей полярной станции базу. Начальником партии была боевая девица, занозистая, славная, отчаянная, красивая, только не дай бог ей об этом сказать… Звали ее Таней, то есть Татьяной Михайловной. На Большой Земле, говорят, она прыгала с десятиметровой вышки со всякими немыслимыми пируэтами, знала опасные приемы джиу-джитсу и здорово играла в шахматы. Первый ее талант в Арктике, конечно, не проверишь, а вот с другими своими талантами она меня познакомила.
– Обыграла в шахматы?
– Да… и в шахматы. Можно сказать досадно обыгрывала. Я ведь не из слабеньких. И с кандидатами в мастера, да и с мастерами встречался, когда в отпуску бывал. И не с позорным счетом… А вот с ней… Черт ее знает! Или она на меня так действовала, или курьезным самородком была… Стиль, знаете ли, агрессивный, яркий… жертвы, комбинации и матовые сети… Сети у нее вообще были опасные… – рассказчик замялся, потом добавил: – Может быть, новая Вера Менчик в ней пропала.
– Почему пропала?
– О том рассказ впереди. Я сам посмеяться люблю, подшутить или разыграть… А тут – разгромит она меня да еще и насмехается. Э-эх! Так и сжал бы ее ручищами вот этими, так бы и сжал! И вбила она однажды в свою голову, что должна произвести съемку Ныряющего острова. А островом таким в наших краях назывался не то остров, не то мель… словом опасное место. Иные моряки там на берег сходили, а другие клялись, что нет там никакой земли. Я было пытался Таню, то есть Татьяну Михайловну, отговорить, да куда там! Предложила она мне в шахматы сыграть на ставку. Будь другая ставка, я бы отказался. А тут, если проиграю, то должен ее на остров Ныряющий сопровождать. Посмотрим, говорит, есть ли у этого Богатыря с прищуром что-нибудь, кроме прищура. Ну, я и проиграл. Не то, чтобы поддался, но… одну ее в такое путешествие не хотелось отпускать. Впрочем, может быть, она и по-настоящему у меня тогда выиграла бы. Словом, отправились мы на катере, груженном бревнами плавника, который сибирские реки в море выносят. Опять же ее затея – непременно хотела на Ныряющем геодезический знак поставить. Взяла она с собой хороших ребят и своих и моих. Распоряжалась на моей станции, как хозяйка. Везучая она была. Представьте, нашли ведь мы неизвестный по картам остров. Скалистый, угрюмый, совсем маленький. Если он в самом деле под воду уходит, то напороться на него килем никому не понравится. Нашли мы остров, высадились на него и принялись геодезический знак ставить, целую башню деревянную – прямо маяк. Бревна ворочать – работа нелегкая. Даже на полярном ветру, который начинался, жарко становится. Однако дело к концу… А Таня моя собралась с треногой и геодезией своей на другой край острова – съемки производить. Я, конечно, напросился сопровождать ее в виде чернорабочего – треногу и рейку таскать. На меня глядя, она говорила, что я вполне сам за геодезический знак сойду, если меня на острове оставить. Насмешки ее я покорно сносил и ею совсем не украдкой любовался. Хороша она была в своем ватнике, в мальчишеских штанах и сапогах – закаляла она всегда себя – стройненькая такая, и с косой, которую ветер из-под шапки иногда вырывал. Чудная у нее была коса… Если распустить ее и лицо в волосах спрятать – задохнуться от счастья можно…
Надоели мне рейки, треноги, подошел я и сел около ее ног. Она шапку с меня сбросила и волосы взъерошила. Не передать вам, что я почувствовал. В Арктике, в пустыне, среди скал одни мы с ней. Никого вокруг!
Кровь мне в голову ударила. Вскочил, смотрю ей в глаза. А они смеются, зовут, ласкают… Или показалось мне все это. Ну сгреб я ее тогда, сгреб Таню мою в охапку, к губам ее неистово прижался. Голова кругом идет, плыву, несусь, лечу…
А тело у нее, как стальная пружинка – твердое, гибкое. Вывернулась она из моих ручищ да как закатит мне пощечину, у меня аж круги перед глазами… Уже не лечу, а упал с высот неясных. Словом, оторопел я, а она… ну, братцы, никому этого не желаю, это похуже шахматного проигрыша! Применила она особый прием джиу-джитсу – против мужчин специально прием такой есть – применила она этот страшный прием… и согнулся я пополам, чуть зайцем не заголосил и на камни повалился. Темно в глазах. Еле в себя пришел. Вижу, она уже далеко, рейку и треногу на плечо взвалила и идет, не оглядывается…
Поплелся я к геодезическому знаку, сам от стыда сгораю. Подошел к ребятам. Слышу она распоряжение отдает, на меня не смотрит. Ушам своим не верю – всем отправиться на базу и вернуться за ней только через два дня. Съемку острова сама произведет.
Ребята пожимают плечами. А я молчу. А что я могу сказать. Чувствую себя последним человеком. Меня она не замечает. Лучше бы мне деревянным знаком, бревном на острове торчать – все бы в теодолит свой на меня посмотрела.
А все-таки взглянула она на меня, взглянула, когда катер от берега отходил! И показалось мне, что улыбаются зеленые ее глаза. Все на свете я забыл, готов был в ледяную воду броситься – к ней плыть.
Все же сдержался. Ледяная ванна мне нипочем, а вот как она встретит, каким приемом?..
Долго еще видел ее фигурку на одинокой скале, едва поднимающейся над водой. Смотрела Таня нам вслед, смотрела! А потом остров исчез в снежном заряде.
Ветер все крепчал. Пошли штормовые валы, совсем как крепостные, отделенные глубокими рвами. Катерок наш то набок ложился, то в небо целился, то, очертя голову, в яму нырял. Кое-кому не по себе стало.
На полярную станцию мы вернулись еле живы. Никогда такого шторма на катере переносить не приходилось. Как мы уцелели – я не знаю. Я, признаться, даже радовался, что Тани с нами нет.
Но радовался я преждевременно.
Первое, что я сделал, ступив на землю, – побежал в радиорубку, постарался связаться с Таней по радио; походную рацию она все-таки при себе оставила.
Самым страшным был веселый Танин ответ:
– Нет больше загадки Ныряющего острова! Он понемногу уходит в воду. Осталась только скала и геодезический знак на ней и еще ваша Таня, которая поздравляет вас с географическим и гидрологическим открытием! Уровень воды в проливе зависит не от Луны, не от времени суток, а от силы и направления ветра.
И мне привет передает.
Вот тогда у меня первые седые волосы и появились. На катере плыть к острову и думать нечего, кверху килем мимо проплывем. Но что делать? Как Таню с острова снять, пока он окончательно не нырнул?
Забил я тревогу на всю Арктику. Радиограммы о бедствии даю панические.
Из радиорубки всю ночь не выходил, о сне и думать не мог. Танин бодрый голос я слушал в репродукторе, как голос своей совести. Как мог я оставить девушку одну? Как мог!..
– Все в порядке, – сообщала она. – Могу еще стоять на спине у своего ныряющего чудовища. Стою около знака и даже ног не замочила. Как только ветер кончится возьмусь за съемку. Раньше, чем я не потребую, катера не высылать.
Катера не высылать! О каком катере может идти речь в такой шторм!
И тут я получил радиограмму от капитана Бориса Ефимовича с борта ледокольного парохода «Георгий Седов». Помните, Борис Ефимович, вы приказ тогда получили идти к острову Ныряющему, снять с него геодезистку.
– Как не помнить, – отозвался наш капитан. – Хорошо помню, в какой шторм к вашей полярной станции подошел. Только сумасшедший мог в такое волнение с берега в шлюпке выйти.
– Что ж, я и был сумасшедший, – признался рассказчик. – Шлюпка у самого берега получила пробоину – и не спусти вы катер, мне бы не добраться до корабля.
Капитан усмехнулся:
– Сухой нитки на вас не было.
– Я этого не замечал. Танину просьбу я еще до прихода Георгия Седова получил. Таня сообщила, что вынуждена забраться на геодезический знак и рассчитывает отсидеться на нем до перемены ветра. А пока просит меня организовать ей шахматную партию по радио… с гроссмейстером.
– Обязательно хочу хоть раз в жизни с гроссмейстером сыграть, – и добавила, – пока вода не спадет.
А я понимал, что это была ее последняя просьба. И я не мог ее не выполнить. Но и выполнить ее было невозможно. Как связаться с Москвой, как тратить время на передачу ходов, когда нужна постоянная связь с «Георгием Седовым», с самолетами, если погода позволит? Как тут быть? Пусть простит мне гроссмейстер Флор, что я осмелился вместо него играть шахматную партию. Я сообщил Тане, что гроссмейстер Флор согласился играть с ней и придет для этого в Радиоцентр Главсевморпути. Ходы будут передавать немедленно через нашу полярную станцию.
Поверьте, эта шахматная партия состарила меня на много лет. Боюсь, что моя игра была не очень высокого класса, но клянусь вам, я играл изо всех сил, потому что боялся, что Таня обнаружит обман.
Но она не обнаружила его. Она играла, не глядя на доску, но отвечала быстро. Милый Флор, он не подозревал даже, что неведомая девушка играет с ним вслепую…
Я ждал ответных радиограмм от Тани с очередным ходом, как вестей жизни… Я понимал, что игрой в шахматы Таня поддерживает себя…
Я холодел, слушая ее ровный голос, которым она сообщила после переданного ее последнего хода, что «остров полностью скрылся под водой»… или: «до вершины знака осталось еще три метра…» или: «забираюсь еще выше, до вершины знака осталось полтора метра». И она еще заботилась, чтобы мы непременно сообщили все подробности океанологам, это будет им так важно, так интересно!
Пока я перебирался с острова на борт «Георгия Седова», слегка вымокнув, как сказал тут капитан, два хода в партии с Таней сделали за меня, вернее за гроссмейстера Флора, мои ребята.
«Георгий Седов» на всех парах шел к тому месту, где недавно был остров Ныряющий. Нам с Борисом Ефимовичем сообщили с моей полярной станции положение, которое сложилось в партии с Таней. Разрешите мне поставить его на доске. Борис Ефимович, вы помните?
– Еще бы! – отозвался капитан.
– Дальше партию с Таней продолжали мы с Борисом Ефимовичем совместно, но… Впрочем, вы сейчас все увидите сами.
Капитан сходил в свою каюту за шахматами. Рассказчик расставил на доске позицию.
– В последней радиограмме Таня сообщила, что забралась на самую вершину знака. Волны задевали ее ноги пенными гребнями. Но она все еще казалась бодрой, и даже радовалась по-детски тому, что не проигрывает гроссмейстеру.
Только тем, что она играла, не глядя на доску, я могу объяснить, что не проиграл ей и даже имел материальное преимущество: ферзя за ладью, не считая пешек. Я полагал это преимущество достаточным для того, чтобы предложить Тане ничью от имени прославленного гроссмейстера. Собственно, такой исход и был моим сокровенным желанием. И вы помните, конечна, Борис Ефимович, как Таня отвергла предложенную ей ничью?
– Гордая была, – заметил капитан.
– Нет, не только! Она уже видела все, что должно было произойти… конечно, на доске, а не в море, посередине которого ютилась на верхушке бревенчатого знака.
– Что же она видела? Что задумала? – послышались нетерпеливые голоса.
– Когда вы увидите, то поймете, какой шахматистки мы лишились. Она сообщила свой ход (1. Лb5 – b7). Мы с капитаном обрадовались за нашу противницу. Вот почему она не согласилась на ничью! Лукавая, она грозит матом в несколько ходов! (2. Cd1 + Kpa5. 3. b4 + Kpa6. 4. Ce2 + и мат следующим ходом!) Здорово! Я предложил капитану «зевнуть» эту угрозу и проиграть, но он запротестовал.
Гроссмейстер не может так зевать, когда нет цейтнота, и наш обман раскроется. Пришлось защищаться от озорной угрозы, что сделать было не трудно, имея свободно двигающегося ферзя. Капитан посоветовал сделать ход ферзем (1… Фg3 – e5), чтобы он взял под прицел опасное поле e2, с которого намеревался матовать белый слон. Я сообщил Тане этот ход «гроссмейстера» и еще раз предложил ей от его имени ничью.
Таня ответила, что вода накрывает геодезический знак. От ничьей она отказалась и попросила передать гроссмейстеру привет, благодарность и просьбу поскорее отвечать на ее ходы.
– Как же она пошла? – заинтересовались слушатели. – Она?.. Ах, да! Она все-таки сделала шах слоном, словно могла заматовать нашего короля. Мы с капитаном решили, что она – в ее положении это было простительно – не заметила, что ферзь держит под ударом нужное ей для слона поле. Мы уверились в этом, когда она один за другим сделала свои ходы (2. Cg5 – d1 + Kpa4 – а5. 3. b2 – b4 + Кра5 – а6. 4. Cdl – е2 +??).
Таня отдавала «по недосмотру» своего атакующего слона!
Мне было бесконечно жаль Таню, ее последнюю партию… «Георгий Седов» уже блуждал где-то в районе утонувшего острова. Таня была еще жива, ока еще ждала ответного хода партнера. Ну, что я мог сделать? Флор обязан был взять слона. И я сообщил, что он берет его (4. Фе5: е2).
Мы с капитаном стояли на мостике, стараясь увидеть сквозь снежную пелену человеческую фигурку, едва приподнятую над бушующим морем.
Радист взбежал по трапу: я обернулся, спросил хрипло:
– Есть ответ? Жива?
– Да. Она пошла королем. Грозит матом.
– Как матом?
– Ну да, пешка превратится в ферзя. Снова последовал быстрый обмен ходами (5. Кра8 – b8 Фе2 – е5 +. 6. Крb8 – с8 Фе5 – е8 +. 7. Крс8 – с7).
Собственно, сейчас черным ничего не грозило. Проиграть могла лишь погибающая девушка… С чувством отчаяния я сказал радисту, чтобы он взял слоном пешку (7… Cg8: d5). Можно было сыграть и по-иному, и, как нашел потом капитан, это вело к нашему проигрышу. Но об этом потом. Я сделал очередной ход просто для того, чтобы поддержать Таню в последние минуты ее жизни.
Но Таня еще жила! Она держалась и на воде и в партии, ответив сразу серией потрясших нас с капитаном ходов, быть может, рожденных небывалым напряжением всех сил, блеском уходящей жизни, почти потусторонним вдохновением. Она начала с того, что отдала последнюю свою надежду, проходную пешку а7. Можно было подумать, что она отдает ее, действительно теряя надежду на все… Но… последовала серия поразивших нас ходов (8. а7 – а8Ф + Фе8: а8. 9. Лb7 – b6 + Кра6 – а7. 10. b4 – b5!).
На этом связь с Таней оборвалась. Рация ее замолкла. Сквозь слезы смотрел я на шахматную доску, которая стояла в штурманской рубке на географической карте, на которой прокладывался курс корабля.
Всмотритесь в эту позицию. Грозит мат ладьей. Нужно или терять ферзя, проигрывая партию, или защищаться от мата слоном (10. Cd5 – b7. 11. Лb6 – а6 + Сb7: а6) и завершающий удар слабой Таниной рукой, очаровательный, изящный, парадоксальный мат одной пешкой, олицетворяющий собой победу мысли над грубой силой, воли над стихией (12. b5 – b6 мат!).
Я послал радиограмму, поздравляя Таню с поразительно красивой победой. Но Таня не приняла ее, не ответила…
Все долго молчали. В кают-компанию с твиндека доносились голоса, потом они смолкли и слышно было, как шелестели волны о борт, а может быть, мелкие льдины…
Кто-то спросил, робко, неуверенно:
– Как же Таня? Ее геодезический знак? Ее остров? Рассказчик сощурился:
– Хорошая мысль назвать остров ее именем, только… С тех пор никто ни разу не видел Ныряющего острова. На карте он нанесен Борисом Ефимовичем, как опасная мель…
– А Таня?
– Татьяна Михайловна вышла за меня замуж. Но если вы спросите у нее о том, что я рассказал, она ничего не вспомнит: ни острова, ни знака, ни игранной партии, более того, она даже не знает сейчас ходов шахматных фигур. И она даже будет вас уверять, что я все выдумал.
– Значит… значит, она жива!
– Конечно. Мою Таню, мою изумительную милую Таню «Георгий Седов» вскоре подобрал. Она была без сознания, но все еще держалась за бревна геодезического знака, который смыло с утонувшего острова.
Она была между жизнью и смертью много дней. А когда пришла в себя, то забыла все, все… все, что с ней случилось, и даже шахматы…
– Как? И пощечины не помнит?
Рассказчик улыбнулся, словно ему напомнили о чем-то необычайно приятном:
– Представьте себе игру аномалий, только это и помнит. Медицина плохо разбирается в женской логике.
– Неплохая женская логика – заматовать одной пешкой против ферзя и слона!
– Потемки! – развел руками рассказчик и лукаво улыбнулся.
Он показал, как Таня могла выиграть при другом плане черных (7…d7 – d6. 8. а7 – а8Ф + Фе8: а8. 9. Лb7 – b6 + Кра6 – а7. 10. b4 – b5 Фа8 – d8 +. 11. Крс7: d8 Кра7: b6. 12. Kpd8 – е7 Крb6: b5. 13. Кре7: d6 Kpb5 – с4. 14. Kpd6 – е5 Крс4 – с5. 15. d5 – d6 Крс5 – с6. 16. Кре5 – f6 Крс6: d6. 17. Kpf6 – g7 и черный слон пойман. Белые выигрывают).
Через несколько дней наш Богатырь с прищуром сходил на берег. В капитанский бинокль я видел, как катер «Петушок» подошел к причалу, как вышли из него пассажиры. Навстречу тому, кто на голову был выше всех, с берега бросилась тоненькая женщина. Он обнял ее, «сжал своими ручищами», и ее фигурки совсем не стало видно.
Вот она какая, удивительная Таня! А что, если она вспомнит о своем приключении на острове Ныряющем, снова научится играть в шахматы, удивит шахматный мир?
Кто знает!
Нас она уже удивила… И не только шахматами…
Я стоял на капитанском мостике, с которого один только раз и то издали увидел Таню…
Арктическое плавание продолжалось. Теперь слева на горизонте виднелись не то тучи, не то горы… Это была уже совсем другая земля.
– Лево на борт! – скомандовал стоявший со мной рядом капитан.
Лево на борт!
Предстояло еще зайти в бухту Гавань на Холодной Земле.
Гавань – одно из красивейших мест Арктики.
Горы, видневшиеся раньше на горизонте и похожие на тучи, теперь стали подниматься, расти. Мы приближались к последней полярной земле на нашем пути.
Мой приятель Нетаев был свободен от вахты. Мы договорились вместе съехать на берег.
Корабль подошел уже близко к суровым скалистым горам, седым от снега.
У их подножия приютилась бухта Гавань.
У входа в бухту – черный каменный остров, природный сторожевой форт. Чуть левее его над поверхностью моря взлетают белые столбы пены. Здесь невидимые камни, о которые разбиваются волны.
Борис Ефимович мог бы быть лоцманом в любой бухте Севера. Он уверенно проводит корабль узким, ничем не отмеченным фарватером.
Фонтаны взмывают вверх почти под самым бортом. Черные камни показываются из воды, словно морские звери. Лишь на мгновение видны их лоснящиеся тела.
Могучие серые скалы, голые, неприступные. Растительности никакой. Налево, на берегу, домик фактории, направо полярная станция.
От берега отчалил маленький береговой катер и идет к нам навстречу.
Но что это за пестрая цветная полоса сползает к морю из расщелины?
– Это ледник, – объяснил мне Нетаев.
Какой странный ледник! Он не похож ни на один из гладких, покрытых снегом ледников, встреченных нами раньше. Только в местах, где отламывался айсберг, виднелся зеленоватый излом льда.
– Мы посмотрим поближе, – пообещал Нетаев.
Катер отвез нас на узкую косу, отделяющую большую бухту от малой.
Вместе с Нетаевым мы отправились к леднику – он сползает в малую бухту. На неглубоком снегу оставались наши следы.
Поднявшись на косу, мы увидели бухту и… удивленные, остановились. Что это такое?
На спокойной воде плавали странные льдины. Они были самых неожиданных цветов – зеленые, ярко-синие, голубые, белые, даже черные. Форма льдин была столь же необычна, как и цвет.
Эти диковинные льдины заполняли тихую бухту, неведомо откуда появившись в ней.
– Отламываются в воду плиты ледника, – сказал мне Нетаев.
С нашего возвышения был хорошо виден весь ледник: издали он казался ребристым, как батарея парового отопления. Он весь состоял из вертикальных, неровных, смерзшихся между собой плит разной окраски. Пестрая ледяная река сползала с горы.
Подойдя ближе, мы увидели свисавший над морем конец ледника.
Раздался гулкий удар.
– Ледник «отелился», – сказал Нетаев.
Одна из вертикальных плит отломилась и упала в воду. На мгновение вновь рожденный ледяной «теленок», как говорят полярники, нырнул и снова появился на поверхности.
Некоторые цветные льдины прибило к берегу. Мы с Нетаевым с любопытством рассматривали их. Они состояли из прозрачного, как воздух, льда и вблизи не имели такого цвета, как издали. Но в самом льду можно было рассмотреть множество крупинок, по-видимому разноцветного песка. Они-то и придавали ледяным глыбам неожиданную окраску.
– Чудеса, – качал головой Нетаев. – Похоже, что ледник, там, вверху… вроде как из разных ледяных струй сливается.
– И каждая струя своего цвета?
– Может быть, каждый ледяной ручеек по разноцветным глинам проползает, вот крупинки-то и попадают в лед. Смотрите, – и Нетаев показал мне на льдину, которую мы только что рассматривали.
А я смотрел на Нетаева. Его голубые глаза были радостно расширены, лицо улыбалось.
– Я для того и моряком стал, – неожиданно сказал он, – чтобы чудеса эти видеть. Люблю море. Но еще больше люблю берега. Чего только не увидишь на них! Вот и вы за эту навигацию насмотрелись… А я всю жизнь плавать буду. И не просто берега буду видеть, а увижу, как они станут меняться. Скажем, здесь курортную гостиницу выстроят. Наверняка буду водить сюда пассажирские пароходы с туристами со всего Советского Союза! А на той стороне бухты, может быть, завод какой-нибудь или рудник построят.
Вместе с Нетаевым мы шли обратно к причалу, где катер уже ждал нас. Я приглядывался к своему спутнику. Прежде мне казалось, что моряки обязательно любят штормы, ветры, море… Но вот, оказывается, они могут еще любить берега.
– Или еще Камчатка! Удивительная страна, – продолжал Нетаев. – Там я видел, как зимой среди снега… трава растет. Около горячих ключей! Или взять хотя бы уссурийское побережье. Ну, знаете… Я и в Индии бывал, когда «Сухуми» из Архангельска во Владивосток перегоняли… Представьте, в Уссурийском крае и индийские деревья и наши сосны рядом растут. Даже растения наши – и те дружат. А какие там сейчас города! Вы в Комсомольске не бывали? А возьмите Сахалин! Ох, и богатство! А Владивостокскую бухту знаете? Город весь амфитеатром… и отражается в бухте Золотой Рог!
Я никогда не слышал, чтобы Нетаев, всегда скромный и молчаливый, так увлеченно говорил.
Когда корабль выходил из бухты Гавань, я смотрел на пустынные берега, и мое воображение рисовало красивые многоэтажные отели, а напротив – заводские трубы и причалы с портовыми кранами. Будет все это! Непременно будет!
Горы Холодной Земли удалялись и скоро слились с волнистым горизонтом.
«Георгий Седов», покрыв за одну навигацию свыше полутора десятков тысяч километров, побывав в ряде труднодоступных районов, возвращался в Архангельск.
Моряки вспоминали о доме, о женах и детях. В каютах перебирали чемоданы.
Осенние бури в Баренцевом море – страшные бури.
Корабль давно качало. Полярные моряки, как я уже знал, в таких случаях пользуются близостью льдов. В них можно спрятаться от сильной качки. В Баренцевом море льдов не бывает и укрыться там негде.
Наш корабль сразу, казалось, уменьшился в объеме. Волны поднимались выше капитанского мостика.
Начинался шторм. Дул холодный ветер. Температура резко упала.
Я провел беспокойную ночь. В каютах койки обычно располагают перпендикулярно борту. Тогда боковая качка не сбрасывает с койки. Я же жил в салоне капитана и спал на диване, который не был на это рассчитан. При каждом крене мой диван наклонялся вбок, и я едва удерживался на нем. Приставить стул нечего было и думать. Стулья вместе с чемоданом гуляли по каюте, как хотели. Я устал воевать с ними и махнул на них рукой.
Капитан в мокром брезентовом макинтоше заглянул ко мне и научил, как надо спать в шторм. Лежать можно только на животе, расставив локти и ноги. Я попробовал лечь так, как посоветовал капитан, и почувствовал себя устойчивее.
На стене качался маятник. В необычайном для маятников размахе он медленно отклонялся то в одну сторону, то переходил через вертикальную черту и, почти поднимаясь по стене, откачивался в другую. Он словно принадлежал каким-то необычайно тихоходным часам. Это был прибор, указывающий крен корабля.
Крен был поразительный. Он доходил до сорока пяти градусов.
Утром, измученный, я выбрался на палубу.
Ветер дико свистел. Стоять, не держась за что-нибудь, было нельзя. Я схватился за первые попавшиеся поручни. Они были покрыты льдом. Слой льда лег на все: крыши ларей, стоявших на палубе, реллинги, вентиляционные трубы. Покрыты льдом были и снасти и сами мачты. Наш обледеневший корабль, ежеминутно окачиваемый водой, которая тут же замерзала, тяжело переваливался с боку на бок.
Было очень холодно, я вернулся в каюту, чтобы одеться потеплее.
Выйдя вновь, я заметил толстый трос, тянувшийся над палубой. Раньше я его не замечал. Потом я сообразил, что это антенна, покрывшаяся льдом. Едва я подумал, какая тяжесть висит на проводе, как огромная волна ударила в борт, окатила меня с ног до головы. Пена разбилась о пароходную трубу, что-то звякнуло, по палубе словно стекло рассыпалось.
Взглянув вверх, я увидел, что антенны больше нет… Она порвалась.
Я хорошо знал, что значит радио для корабля. Лишенные антенны, мы, носясь по штормовым волнам, потеряли уши и голос.
Радист Иван Гурьянович, в своем неизменном щегольском кителе, выскочил из радиорубки. Он посмотрел наверх. Его глаза тревожно забегали.
Я прошел за палубную надстройку, чтобы подняться на капитанский мостик.
Ветер ударил, навалился на меня. Я вцепился в протянутый вдоль палубы штормовой канат.
Двигаться можно было только перебирая руками по канату. Я совершенно вымок, пока добирался до трапа, чтобы подняться на мостик. Ступеньки трапа проваливались подо мной. Я чувствовал, что мое тело теряет вес, будто я нахожусь в клети шахты, сорвавшейся вниз.
На мостике капитана не было. На вахте, накрывшись брезентовым плащом, стоял Нетаев.
Было странно, что Бориса Ефимовича не было здесь. В такие минуты он всегда бывал на посту. Неужели он теперь настолько доверяет своему штурману? Невольно вспомнилась первая вахта Нетаева, когда мы с ним пересели на «Георгия Седова». Корабль тогда проходил через льды. Помню, как капитан, взбешенный неловким ударом о льдину, разносил Нетаева и показывал ему, как надо вести корабль.
– Право на борт! Не спите! – кричал он тогда рулевому непривычно сердитым голосом.
Я посмотрел на рулевую рубку. Всех рулевых я знал в лицо. Моряк, стоявший за штурвалом, показался мне незнакомым. Но в следующее мгновение я узнал его.
Это был капитан. Не доверяя никому, он сам стоял вместо рулевого.
Вскоре я понял, чем это было вызвано.
Корабль не слушался руля. Вскидываемый вверх и вниз, ударяемый в борта волнами, теряя ход, когда винт его беспомощно вертелся в воздухе, он очень плохо повиновался рулю. Нужно было особое искусство, чтобы как-нибудь справится с наполовину потерявшим управление судном.
По трапу взбежал радист в мокром кителе и доложил капитану о потере радиосвязи.
– Вот беда-то… – сказал капитан… – Только вы, голубчик, не вздумайте в такую качку на снасти лезть.
– Но ведь нас потеряют! Подумают, что погибли. Вы разрешите, Борис Ефимович… – настаивал радист.
– Нет! Запрещаю! Конечно, там в штабе поволнуются, но я жизнью своих моряков рисковать не буду. Вот выйдем из шторма…
Огорченный радист ушел, широко расставляя ноги, чтобы не упасть.
– Снасти-то обледенели, а мачту раскачивает. Вы только поглядите… – словно оправдываясь, сказал мне капитан. – А нам из этого района нужно полным ходом, ни минуты не задерживаться…
Он пристально смотрел вперед, все время поворачивая колесо штурвала то в одну, то в другую сторону.
Чтобы не мешать капитану, я подошел к Нетаеву. Молодой штурман обменялся со мной быстрым взглядом, указав глазами на рулевую рубку. Никогда в жизни он не нес вахты с таким квалифицированным рулевым, которым не приходилось командовать.
Кстати сказать, в дореволюционное время Борис Ефимович много лет плавал простым матросом. Советская власть дала ему доступ в мореходное училище и выдвинула в командиры корабля.
Вдруг Нетаев бросился вперед, вцепился руками в реллинги!
– Лево на борт! – громко закричал он.
Удивленный этим окриком, капитан все же стал быстро перебирать рукоятки штурвала. Он повиновался команде.
– Еще лево! Быстрее! Не спите! – громко командовал младший штурман.
По всей фигуре капитана, по его быстро действовавшим рукам я понял, каких трудов стоило ему повернуть корабль, винт которого то и дело оказывался в воздухе.
Я посмотрел вперед, куда неотрывно смотрел Нетаев.
На гребне волны, перед самым носом корабля, я увидел плавающую мину. Немецкая! Со времени войны затерянная в волнах.
Шарообразная, с шипами ударников, торчащими в разные стороны, она казалась необычайным морским животным, всплывшим на поверхность.
– Мина! Лево на борт! Лево! Лево! – кричал штурман. Он схватился за рукоятку машинного телеграфа:
– Стоп! Полный назад! Полный назад! Право руля! Не спите! Черт возьми! Право на борт!
Мина была под самым носом корабля. Кто знает, откуда сорвало ее, сколько времени носилась она по волнам, чтобы встретиться сейчас с нами в десятибалльный шторм, когда корабль не слушается руля.
Нос корабля оказался чуть левее мины… Но она заденет о борт, заденет!
– Полный назад! Давай полный назад! – закричал из рулевой рубки капитан.
Но штурман уже сам успел дать эту команду в машинное отделение.
– Право на борт! Теперь право на борт! Быстрее! – в свою очередь командовал он.
Волна подбросила мину. Она поворачивалась… Ее шипы походили на обрубленные щупальца.
– Стоп! Полный вперед! – передвигал рукоятку машинного телеграфа Нетаев. – Лево на борт! – крикнул он капитану.
Мина прошла под самым бортом корабля. Я бросился к боковым реллингам, перегнулся через них и смотрел на страшный шар, мысленно измеряя до него расстояние.
Нетаев, тоже перегнувшись через реллинги, стоял рядом со мной. Он достал платок и стал вытирать мокрый лоб. Мина была уже у кормы.
Капитан, передав штурвал рулевому, подошел к нам. Нетаев вытянулся. Лицо его покрылось румянцем.
– Извините, Борис Ефимович…
– Ладно, – махнул рукой капитан. – Молодец! Где радист? Дать сюда радиста! Боцмана сюда, он у нас лучший верхолаз.
Радист мигом предстал перед капитаном.
– Антенну! Чтоб через четверть часа была антенна!
– Вы же сами запретили, Борис Ефимович!
– Лезь на мачту, закрепляй, как хочешь, но чтоб была антенна. Я сам по вантам полезу.
– Что вы, Борис Ефимович… позвольте мне, – вмешался Нетаев.
Радист, капитан, боцман и еще несколько моряков взялись за восстановление антенны. Капитан сказал:
