355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Штепенко » Особое задание » Текст книги (страница 3)
Особое задание
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 05:56

Текст книги "Особое задание"


Автор книги: Александр Штепенко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

В своих списках американских и канадских радиостанций я нашел три небольшие морские радиостанции, расположенные у берегов Канады, которые работали на одной волне по одной минуте каждого часа. С их помощью я решил проверить свое место и правильности работы радиомаяков. Я легко поймал и запеленговал все три радиостанции в течение трех минут.

Рассчитав и проложив на карте обратные радиопеленги, я убедился, что больших отклонений от маршрута у нас нет, а маяк Гусс-Бея работает неверно.

Задача была решена. Курс самолету немного правее, буква «а» с радиомаяка слышалась все [44] слабее и слабее и, наконец, совсем пропала, До слуха доходил только один тон средней зоны.

Появились разрывы в облаках, сквозь них далеко внизу видно море с плавающими льдинами. По старой полярной привычке пишу в бортжурнал: «мелкобитый лед до 5 баллов».

В это время на нас свалилось счастье, какое только было возможно в нашем положении. Началось с Пусепа, который вдруг сказал, что впереди облака кончаются. Кто-то истошным голосом закричал, что видит землю. И тут же радисты вручили нам бланк со сводкой погоды, в которой было сказано: «в Нью-Фаундленде туман, в Гусс-Бее безоблачно, видимость 5 км, ветер западный».

Это было полное исполнение желаний. В благодарность я отдал радистам, большую антенну, радиомаяк был хорошо слышен на маленькую верхнюю антенну.

Мы вышли на материк и в зоне маяка шли прямо на аэродром. Погода была безоблачная, все облака остались позади и только в заливе над озерами и речками стоял туман.

Теряем высоту, идем вперед, в самолете становится все теплее. Пассажиры снимают меховое, чистятся, приводят себя в порядок. Радисты через каждые две минуты суют нам всевозможные сводки. Настроение на корабле праздничное, голоса веселые, все замечают, как красиво солнце и вообще какая хорошая погода.

Под самолетом – серая, холмистая, однообразная тундра, изрезанная речками и озерами. Серость кругом такая, что не на чем глазу отдохнуть. Под нами длинный узкий залив, вдоль которого мы идем. Где-то в глубине его будет наш аэродром. Но туман над водой расползался такими причудливыми фигурами, что невозможно определить, где залив, а где озеро. Но мы пользуемся радиомаяком [45] и идем точно В зоне, которая неизбежно приведет нас на аэродром.

Маяк слушаем только мы, штурманы. Пилоты же, как только самолет вышел на материк, взялись за карты, стали сличать карту с местностью. И вдруг в душу нашего командира закралось сомнение. Сколько я ни знаю командиров, у всех недоверчивые души. Оно и понятно: каждый командир хочет все заранее знать и предусмотреть.

Пусеп осторожно обращается ко мне.

– Что-то местность мне незнакома, никак не пойму, где мы летим.

– Мне эта местность тоже незнакома, – отвечаю я.

– Как так – незнакома? Значит, мы идем не туда, куда нужно?

– Да, нет, совсем не то. Незнакома местность потому, что я ее впервые вижу. А идем мы правильно по маршруту, только туман так искажает все кругом, что я и сам, если бы не был уверен в правильности курса, мог бы подумать так, как ты.

– А откуда ты знаешь, что я думаю?

– Это угадать нетрудно. Ты сейчас думаешь, что вот и местность незнакомая, и штурманы заблудились, и аэродрома мы не найдем, и садиться придется где-нибудь и как-нибудь. И наверное ты вспоминаешь летчика Коккинаки и штурмана Гордиенко, которые где-то недалеко от этих мест сели в тундре.

– Не совсем так, но нечто похожее приходило мне в голову.

– А сейчас?

– Сейчас я об этом больше не думаю и думать не буду, потому что я впереди вижу аэродром и теперь без вас, штурманов, дорогу найду. Техники, выпускайте колеса! Приготовиться всем к посадке! [46]

Мы увидели аэродром. Одна полоса на аэродроме была почти закончена, вторая же еще строилась.

Ветер дул вдоль готовой полосы, наполовину затянутой туманом.

На глазах наших туман быстро надвигался, вот-вот аэродром совсем затянет. Но если мы сегодня ночью не могли опередить солнце, то туман мы опередили.

Мягко коснувшись колесами ровной поверхности аэродрома, самолет побежал по дорожке. Через пять минут весь аэродром был затянут низким плотным туманом. Сесть теперь было бы уже невозможно.

Мы рулили на стоянку за автомобилем, который в тумане показывал нам дорогу.

Моторы выключены. После восьми часов полета мы все выходим на американский материк.

Гусс-Бей – Вашингтон

Туман покрыл все плотной пеленой, но это сейчас никого не беспокоило и мы все с удовольствием ощущали под ногами твердую землю. На аэродроме было тихо и тепло, на душе спокойно. Хотелось расправить плечи, вдохнуть всей грудью теплый воздух с запахом сосны, свалиться на траву, зажмурить глаза и не думать о самолете, облаках и соленом океане.

Желтый диск солнца чуть-чуть просвечивал. Пассажиры, выходя из самолета, разминались, потягивались и, ступая на теплую песчаную землю, не могли удержать улыбки. Пожимая руки пилотам, штурманам и борттехникам, благодарили за удачный полет. Наши пассажиры почувствовали, что они совершают необычный полет, и что он дается экипажу нелегко. [47]

Вячеслав Михайлович Молотов обратился к штурманам:

– Ну, штурманы, признавайтесь, намного отклонились от маршрута?

– Был такой грех, Вячеслав Михайлович, но небольшой, – ответил я и, развернув карту, показал весь маршрут.

– А почему же мы Гренландии не видели, если, по-вашему, так близко прошли от нее? – спросил товарищ Молотов.

– Облаками было все закрыто.

– А разве нельзя было пойти под облаками?

– Нет, нельзя было лететь под облаками в районе Гренландии, – вступился на защиту штурманов командир самолета Пусеп. – Если бы мы из одного только желания увидеть Гренландию и уточнить свое место стали снижаться в облаках, мы бы в лучшем случае сейчас вертелись над этим туманом, либо вовсе никуда еще не долетели.

– Если так, то сдаюсь! – сказал Вячеслав Михайлович.

Все пассажиры собрались возле штурманов и с интересом разглядывали на карте линию, по которой прошел наш самолет.

За разбором своего полета мы и не заметили, как из тумана поодиночке подходили люди и издали разглядывали самолет и нас всех.

Подошел «Виллис», из него вышел офицер и представился:

– Комендант аэродрома, – разрешите узнать, чем могу быть полезен?

По мере того, как офицер узнавал, кто мы такие, откуда прилетели, – глаза у него расширялись, а когда он узнал, что мы из самой Москвы сюда прилетели, офицер махнул рукой шоферу, машина сорвалась с места и скрылась в тумане. [48]

Вскоре к самолету подошла автомашина с горючим. Появилась группа американских офицеров – администрация аэродрома. Пассажиров и часть экипажа увели в аэропорт.

Борттехники остались у самолета. Они немедленно приступили к подготовке самолета к вылету, который, при условии рассеивания тумана, предполагался через два часа.

Борттехник Дмитриев влез на плоскость и, сидя верхом на четвертом моторе, что-то там подкручивал. Глядя на него, казалось, что борттехник шопотом уговаривает мотор не капризничать и обещает ему скоро длительный отдых.

Инженер Золотарев с логарифмической линейкой в руках быстро переводил галлоны бензина в литры. Золотарев отлично справился со всем сложным делом подготовки и заправки нашего корабля на чужом аэродроме.

Все три радиста отказались итти в аэропорт и остались на самолете, чтобы добиться улучшения дальнейшей радиосвязи корабля с землей. Они попросили меня принести им из столовой десяток бутербродов.

Несколько серых низких одноэтажных стандартных домиков на берегу реки и составляли временный городок аэропорта. В столовой на простом деревянном столе был накрыт завтрак. И стол, и деревянные скамейки, и посуда, и питание, состоящее в основном из консервов, свидетельствовали о том, что люди здесь недавно и устроились пока по-походному. Но широкое строительство уже шло, материалы и грузы, в большом количество скопившиеся на аэродроме, не оставляли сомнения, что в недалеком будущем здесь будет настоящий аэропорт со всеми американскими удобствами. [49]

Хозяева аэродрома проявили широкое гостеприимство и уставили стол всем, чем могли.

Мы с Романовым есть не хотели, а пить перед полетом не рискнули. Да и вообще мы были в таком настроении, в такой, как говорят, штурманской форме, что даже плотный завтрак мог нас опьянить, развинтить туго закрученные внутри гайки.

Всего важнее было сейчас выяснить ожидавшую нас в пути погоду, и мы отправились к синоптикам.

До метеостанции было всего четыреста метров. На половине дороги нас догнал «Виллис» и, лихо затормозив, остановился возле нас. Офицер, сидевший за рулем, жестом предложил нам занять места в машине. Нам хотелось пройти пешком по мягкой траве, надоели всякие машины, мы попытались было объяснить это офицеру. Мы показывали на солнце, снимали фуражки, нюхали воздух, глубоко вдыхали его. Но ничего не помогло, и мы вынуждены были сесть в машину.

На метеостанции временная, походная обстановка. Высокий, средних лет синоптик, зная уже, что нам надо лететь в Вашингтон и что погода предстоит хорошая, мало распространялся о погоде, а больше старался расспросить нас о том, как там, за океаном, в старом свете.

Отвечал он на наши вопросы примерно так:

– Погода по всему маршруту очень хорошая. А скажите, удержатся русские на Волге?

– Через два часа здесь от тумана и следа не останется. А как по вашему, до Баку немец не дойдет?

На небольшом листе белой бумаги синоптик написал нам сводку погоды на весь маршрут и по нашей просьбе на обратной стороне – вертикальный разрез погоды: незначительная облачность только местами и слабый ветер по всему маршруту. [50]

Мы тепло простились и расстались уверенные, что благополучно долетим до Вашингтона, а синоптик в том, что русские за Волгу немцев не пустят и Баку им не отдадут.

В столовой аэропорта, куда мы вернулись, завтрак был окончен и шли оживленные беседы все на ту же тему, которая интересовала не только синоптика на метеостанции, но и всех здешних офицеров.

Мы доложили Пусепу обстановку и сообщили свои соображения насчет того, что примерно через час, когда туман совсем рассеется, можно будет вылететь.

В окно блеснуло солнце, напомнило о теплом солнечном дне, и Вячеслав Михайлович предложил пойти всем к самолету, на воздух, на солнце, на зеленую траву.

По настоянию синоптиков мы оставили на метеостанции радиограмму о том, что наш самолет в такое-то время вылетает по такому-то маршруту в Вашингтон на высоте 2000 метров. Радиограмма была немедленно передана на все аэродромы, лежащие на нашем пути.

Туман над аэродромом рассеялся. Обычно сдержанный, наш командир развеселился и под общий смех подал протяжную команду:

– По ко-о-ням!

Все заняли свои места. Разом завертелись четыре мотора.

Легко и прямо-прямо побежал наш самолет по дорожке, набирая скорость с каждым метром разбега, и незаметно оторвался от аэродрома Гусс-Бей.


* * *

Самолет шел на юго-запад. Мы перемещались к южным широтам, солнце грело все сильнее. Это мы ощущали даже на высоте. [51]

Некоторое время самолет шел вдоль реки, тянувшейся узкой лентой параллельно нашему курсу и служившей для летчика хорошим ориентиром. Мы же, штурманы, доверившись реке и пилоту, грелись на солнце.

Лениво перебирали мы свои портфели, изредка записывали в бортжурнал показания приборов, а в общем, что называется, ничего не делали. Делать, собственно, было нечего. Воздух был прозрачный и видимость была беспредельной.

Под нами проплывала девственная Канада. Шестьсот километров мы летели над глухими, необитаемыми местами. Никаких признаков жизни, никакого человеческого жилья не встретили мы на этом пути. Всюду холмы и горы, густо поросшие лесом. Однообразную картину изредка нарушали озера и речки, вьющиеся среди лесных зарослей, между гор. Нигде нам не встретился ни один «пятачок», годный для посадки самолета. Случись в воздухе что-нибудь с моторами, и дело плохо: сесть абсолютно негде.

Но наши моторы были хороши. Они тянули дружно, ровно.

Кончились леса и горы; под нами зеркальные воды огромнейшего залива Святого Лаврентия. Справа, параллельно нашему курсу, лежал высокий, гористый, покрытый лесом берег залива.

Около пятисот километров мы шли вдоль прямого берега залива Лаврентия.

Мысли наши не были напряжены ни расчетами, ни измерениями, а глаза отдыхали на живописных зеленых берегах и на ровной зеркальной поверхности залива.

На берегу залива кое-где заметно было оживление. Встречались селения, шоссейные и грунтовые дороги. [52]

В заливе дымили трубами большие и маленькие суда. Чем дальше мы подвигались на юг, тем больше их было. В конце залива, на его берегу, мы увидели и железную дорогу.

Солнце поднималось все выше и все сильнее пригревало. Нагревался и наш корабль. Становилось жарко. Проснувшиеся от жары пассажиры освобождались от всего теплого и, полагая, что уже скоро Вашингтон, чистили костюмы, разглаживали складки, повязывали свежие галстуки. По кораблю разнесся запах одеколона и духов.

Как и предполагалось сначала, мы следовали на юг вдоль реки Лаврентия на высоте 2000 метров. Но через некоторое время стало так припекать, что не только нам было уже жарко, но, по некоторым признакам, и нашим моторам. И после того как один мотор стал чихать, как объяснили борттехники, от жары, нам пришлось подняться на высоту 3000 метров, где дышать было легче.

Все население корабля разоблачилось, люди остались в том, в чем обычно бывают на земле в жаркую погоду.

Мистер Кемпбелл сидел на своем кресле в расстегнутом сюртуке, галстуке в горошинку и мягкой фетровой шляпе. Левой рукой он прижимал к голове наушники, а правой стучал на ключе и крутил ручки приемника. Все мы привыкли к нему, к его жестам, позам и выражению лица. Мне было достаточно одного взгляда на него, чтобы убедиться, что связи у него сейчас нет ни с кем. Беда мистера Кемпбелл заключалась в том, что он считал для себя законом работать по шифру военного времени, а не по привычному для всех международному коду. В Америке новый шифр официально был введен, но практически еще не применялся, и американские радисты поэтому не понимали мистера Кемпбелл. [53]

Километров двести после залива Святого Лаврентия под нами тянулась обнаженная гористая местность, накаленная солнцем. Восходящие потоки создали вверху невообразимую кутерьму. Корабль начало швырять, как щепку. Болтанка была страшная и сильно беспокоила наших пассажиров. Для нашего тяжелого корабля она и впрямь была небезопасна.

– Эндель Карлович! – обратился я к Пусепу: – Ты бы стороной обходил все эти горы.

– А как же с курсом, который вы нам дали?

– Да что толку в нем, если от него ничего кроме неприятностей нет. Держи средний курс вдоль реки, лишь бы не болтало машину.

– Это мы можем, – согласился Пусеп, – а я думал, что вы, так же как над океаном, будете придираться к каждому градусу курса самолета.

Радист Кемпбелл, перешедший, наконец, по нашему совету на международный код, связался с Монреалем, через который лежал наш путь. В этом городе находилось Главное Управление Воздушных Сообщений Канады, имелся большой отличный аэродром. Радист подал нам радиограмму из Монреаля: нам предлагалось сделать в нем посадку, чтобы получить подробную информацию о погоде на дальнейшем маршруте, а также для того, чтобы дать нам в сопровождение самолет до Вашингтона.

Переведенная радиограмма была прочитана командиру самолета.

– Штурманы, как ваше мнение? Будем садиться или полетим дальше? Сколько еще осталось до Вашингтона? – спросил Пусеп.

Романов сидел рядом со мной и, слыша разговор, мотал головой, явно протестуя против посадки.

– До Вашингтона осталось лететь еще три часа, – ответил я. – По-моему, причины, указанные в телеграмме, неосновательны для посадки, так что [54] наше штурманское мнение – лететь до Вашингтона. На всякий случай поговори с борттехниками, они скажут свое мнение.

Высказались за продолжение полета и наши борттехники, и Пусеп резюмировал:

– Ну, есть! Пишите радиограмму. Поблагодарите за любезность и как-нибудь помягче откажитесь от посадки.

Я написал, что мы благодарим за любезное приглашение, но не имеем никакой нужды в посадке и намерены лететь прямо на Вашингтон.

Радиограмма была переведена на английский язык и вручена для передачи мистеру Кемпбелл, к явному его огорчению: в Монреале жила его семья, которую он давно уже не видел.

Мы прошли над городом на высоте 3000 метров и видели, как по белой бетонной полосе монреальского аэродрома шел на взлет четырехмоторный бомбардировщик. Это он и должен был нас сопровождать. Мы не видели, как он набирал высоту и как и где летел за нами. Очевидно, он нас потерял во встречных разрозненных облаках, которые попадались все чаще и чаще на нашем пути.

Вскоре мы пересекли границу между Канадой и США – единственную в мире границу, где нет ни одного пограничного столба и ни одного пограничного солдата. Ни американцы, ни канадцы эту границу не охраняют.

Под нами была территория Соединенных Штатов Америки – такая же дикая, пустынная и неосвоенная, как и канадская. Как-то не вязалась эта пустынность с нашим представлением об Америке, с ее размахом, предприимчивостью и деловитостью. Казалось, что каждый сантиметр американской территории возделан и на нем буйно произрастают доллары. А здесь на сотни километров тянутся дикие, таежные места. [55]

Наш прямой маршрут лежал поперек всех воздушных американских трасс, густо оплетающих всю страну.

Мы вошли в густую сеть радиомаяков, которые сидели буквально на каждом градусе моего приемника. Большинство их зон лежали не вдоль нашего пути, но все же они помогли ориентироваться.

Над землей стлалась густая дымка. Появилась облачность, опускавшаяся все ниже и ниже.

Мы тоже вынуждены была снижаться, и температура наружного воздуха подскочила до 30 градусов выше нуля – угрожающая температура для наших моторов, она нарушала режим их работы. На плоскостях, на перегретых моторах, появилась тонкие струйки кипящего масла.

Усилилась болтанка. Встречный ветер уменьшал скорость и удлинял время пребывания в воздухе. На малой высоте расход горючего на километр пути был больше расчетного, а у нас его было в обрез.

Последние сотни километров полета были самыми трудными. За этот день мы в сущности без отдыха покрыли расстояние 4700 километров, пробыв в воздухе 16 часов. Посадку в Гусс-Бее нельзя считать отдыхом, там мы ни минуты не были в покое, готовясь к полету в Вашингтон. По сути дела, с острова Исланд-ля мы прямо махнули в столицу Соединенных Штатов, с маленькой паузой в Гусс-Бее. Пилоты наши устали: через 15 часов полета мы не узнавали своих спокойных, уверенных летчиков. Второй пилот то и дело кричал:

– Впереди кажется гора! Штурманы, как там у вас на карте?

От усталости и густой синеватой дымки, которая окутывала землю, ему каждый бугорок казался горой. А тут еще изматывала силы летчиков [56] невероятная болтанка. Летели низко, – это требовало напряженного внимания и осторожности.

До Вашингтона оставались последние три сотни километров. Местность под нами все больше преображалась. Широкие, прямые автострады пересекали друг друга по всем направлениям. Густая сеть железных дорог опутывала паутиной всю территорию, перерезала холмы, поля, речки, тоннелями уходила в горы. Стало невозможно ориентироваться по карте – так все переплелось и перепуталось.

Перешли на ориентировку по радиомаякам, которых здесь было великое множество. Я то и дело давал летчикам поправки к курсу, переключал с одного на другой буквально через каждые десять минут полета. Всякие переговоры по телефону в самолете были прекращены. Говорили только двое: командир самолета и я – штурман корабля. Последние минуты полета проходили напряженно.

Дымка над землей все более сгущалась, облака становились ниже и ниже. Мы летели на высоте 300 метров и бреющим полетом проносились над лесистыми холмами. Температура в самолете доходила до 35 градусов и выше. Мы все изнывали от жары. Перегрев моторов достиг такой степени, когда продолжать полет становилось невозможным. Моторы захлебывались, из них било кипящее масло.

В густой дымке, почти бреющим полетом, мы вихрем, с грохотом и ревом пронеслись над огромным портовым городом Балтимора.

Прямые длинные улицы, высокие дома мелькали прямо под нами. Улицы были заполнены сплошными потоками автомобилей. В порту дымили сотни судов, плотно прижавшись к стенкам гавани и друг к другу. На многочисленных заводах ослепительно сверкали огни электросварки. [57]

По горизонту никакой видимости, все заслонила густая дымка. Если бы не радиомаяки, лететь было бы трудновато.

Вошли в зону Вашингтонского радиомаяка. Развернулись по ней и пошли на аэродром посадки. До него оставались считанные минуты, но нам казалось, что моторы не выдержат и вот-вот надорвутся и замолкнут.

Радиомаяк безошибочно привел нас к большой реке Потомак. На ее ровном, низменном берегу раскинулся просторный, благоустроенный Вашингтонский аэродром. Невдалеке, в туманной дымке, виднелся утопающий в зелени Вашингтон. В центре его высился четырехгранный конусообразный серый шпиль памятника Георгу Вашингтону.

После восьми часов полета мы без лишних кругов, прямо с хода, произвели посадку. Наши измученные моторы получили, наконец, возможность отдохнуть. Да и людям был необходим отдых.

В Вашингтоне

Прокатившись по ровной дорожке, самолет остановился. Четыре винта моторов чуть-чуть вращались.

– Выключайте моторы! – распорядился Пусеп. – Наконец-то мы прилетели на место. Открывайте все двери, ставьте лестницы, да поживее выпускайте пассажиров и сами выходите, а то здесь задохнуться можно.

Против всякого ожидания, вид у всех наших пассажиров был бодрый и даже свежее обычного: втянулись и привыкли к походной обстановке.

Толпа, стоявшая до этого времени спокойно в тени под ангаром, хлынула к самолету, и все перемешалось. Откуда-то из-за ангаров вынырнули автомашины, на которые усадили всех пассажиров. [58]

Весть о прилете советского самолета-бомбардировщика молниеносно разнеслась по всему аэродрому. С ангаров, мастерских и ближайших зданий к нашему самолету толпой валил народ, и мы подверглись такому дружескому нападению любознательных американцев, что в первые минуты прямо-таки ничего не могли понять. Огромная толпа со всех сторон облепила самолет. Стало еще жарче. Мы в своих суконных гимнастерках буквально задыхались и страстно мечтали о прохладном ветерке и холодной воде. Нас обнимали, пожимали руки, называлл фамилии, знакомились, что-то спрашивали. Толпа гудела на десятке разных языков.

Нам до смерти хотелось окатиться холодной водой и спать, спать, спать. Шестнадцать часов, проведенных сегодня в воздухе, давали себя чувствовать. Но любезные хозяева аэродрома были последовательны и не спешили нас отпустить. Дежурный офицер, молодой веселый спортсмен, провел всех нас прямо к буфетной стойке, за которой толстый солидный буфетчик знал, что в таких случаях от него требуется. Кто-то, подняв бокал, провозгласил по-английски: «За русских воинов». Мы с удовольствием выпили чудесный напиток со льдом и какими-то красными ягодами.

Наконец нас разместили по уютным комнатам Какое же мы испытали наслаждение, дорвавшись до холодной воды! И наверное долго приводили себя в порядок, потому что солнце уже склонилось к западу и дневная жара сменилась приятной теплотой, когда мы закончили свой туалет.

Солнце опустилось за горизонт, быстро сгустились сумерки, на обоих аэродромах завертелись цветные светомаяки… Когда же это было: туман, океан, Исландия, Канада, радиомаяки, жара? Да и было ли это когда-нибудь? Или все это во [59] сне? Или, может быте, то, что сейчас – сон, а на самом деле мы все еще над океаном ищем дороги и никак ее не можем найти?

Я всю ночь видел беспокойный сон, будто бы ловил я очень нужный мне радиомаяк, без которого дальше лететь было невозможно. И вот поймал Я радиомаяк, но он забивался какой-то музыкой, от которой никак нельзя было отстроиться. Мучился я, мучился и так, не отстроившись, и проснулся… На столе возле моей кровати маленький приемник передавал какую-то музыку и сквозь нее тихо слышна была работа местного радиомаяка.

Утром нас пригласили в советское посольство.

Мы поехали в Вашингтон. С любопытством рассматривали мы этот город. Мы представляли его себе совсем не таким. Думали увидеть город – скопище небоскребов и всяческих громадин, густо наставленных друг около друга, сплошь состоящих из камня и бетона. А это, собственно, был не город, а парк. Мы ехали не по улицам, а по аллеям. Все утопало в зелени, декоративных кустарниках и клумбах.

Типично американским здесь было только ошеломляющее количество автомашин всевозможных марок и фирм.

В городе было праздничное оживление. По всем тротуарам, паркам и аллеям беспрерывно двигалась яркая толпа, на трибунах и скамейках было полно людей в красивых ярких костюмах. Это было 30-е мая – день памяти американских солдат, погибших во время первой мировой войны. Народ направлялся на площадь, к памятнику неизвестному солдату: здесь должен был состояться митинг.

Наш шофер, чтобы скорее доехать до посольства, свернул вдоль парка и выехал на другую улицу, но нам не повезло – по этой улице проходила [60] бесконечная колонна военных грузовиков с американскими солдатами-пехотинцами, и для других машин движение было закрыто. Шум здесь стоял невероятный. На грузовиках происходили такие концерты, что полисмен, регулирующий движение, то и дело морщился и грозил белой перчаткой какой-нибудь особенно шумной капелле. Солдаты пели, играли, стучали, свистели, подражали крику животных и вообще чувствовали себя хозяевами улицы.

Не дождавшись конца военной колонны, мы вернулись и, пристроившись к потоку автомашин, последними приехали к советскому посольству.

На широкой прямой улице, утопающей в зелени, в тени деревьев стоит красивый особняк советского посольства в Вашингтоне. Но выйти из машины нам не удалось. Мы поехали дальше и, как потом оказалось, направились в Белый дом – резиденцию президента США Франклина Рузвельта.

На улице, в которую мы въехали, почти все дома стоят в глубине дворов за железными оградами. Белый дом представлялся нам огромным сказочным дворцом. Но вот машины свернули в раскрытые железные ворота, обогнули большую клумбу цветов, у которой возился садовник, и остановились у небольшого двухэтажного особняка, утопающего в зелени. Это и был знаменитый Белый дом, – одно из самых маленьких в Вашингтоне зданий. Он прост «и скромен. Его окружают густые буковые деревья, газоны, декоративные растения.

Нас провели в большую комнату первого этажа. Сюда вышел к нам высокий седой генерал и провел нас в кабинет президента.

За письменным столом, в глубине кожаного кресла, сидел человек, которого мы все сразу узнали. Высокий, седой, с большим широким гладким [61] лбом и черными бровями, президент Рузвельт рассматривал каждого из нас.

Максим Максимович Литвинов по очереди представил весь наш экипаж. Рузвельт сказал, обращаясь к нам:

– Я очень рад нашему знакомству, рад видеть вас благополучно прибывшими, в добром здравии. Надеюсь, что вы так же благополучно доставите мистера Молотова в Москву. Поздравляю всех вас с блестящим перелетом и особенно поздравляю ваших навигаторов.

Мы пробыли в Вашингтоне не долго. Но время, проведенное там, останется в нашей памяти не только потому, что мы были здесь очень гостеприимно приняты американцами. Запомнятся и некоторые встречи, и необычная для нас обстановка. Мы не занимались изучением американской жизни – это не входило в наши задачи, да и времени для этого не было. Так же как и в других пунктах, мы немедленно начали готовиться к полету – теперь уже обратному, на Родину.

Обратный путь Вашингтон – Нью-Фаундленд

Густой туман плотной пеленой накрыл аэродром на берегу реки Потомак, где стоял наш самолет. Мы решили опробовать самолет в воздухе перед вылетом в Европу.

Медленно тянулось время и еще медленнее рассеивался туман на аэродроме.

Командир наш волновался: днем в жару будет трудно поднять наш перегруженный корабль, а сейчас туман мешал пробному полету.

Из посольства непрерывно справлялись по телефону, в какое время следует ожидать вылета. И [62] мы решились совершить пробный полет, не дожидаясь рассеивания тумана.

Запустили моторы и на пустой машине, легко оторвавшись, быстро поднялись над туманом. Совершив получасовой полет, мы убедились в полной исправности корабля. Пилот повел самолет на посадку, но тот же несносный туман помешал ему выйти на посадочную линию. Три раза мы низко проносились над землей и все три раза проскакивали аэродром. Не знаю, сколько бы еще пришлось сделать пустых заходов, если бы мне не пришла в голову мысль использовать штурманские возможности.

Я вывел самолет в зону радиомаяка, проходившую по линии посадки, медленным снижением подвел корабль к границе аэродрома и подал команду летчикам: «Убрать газы!»

Ничего не видя впереди себя, летчики не решались на это, и самолет низко пронесся над аэродромом. Летчики пожалели, что не выполнили команды штурмана, и пришлось повторить опыт снова. Еще один заход по радиомаяку, и мы благополучно приземлились на аэродроме.

Самолет был поставлен на заправку горючим и загрузку багажом, а в посольство сообщено, что экипаж и самолет готовы к вылету.

Полный штиль. Поверхность реки была зеркальной. Солнце пекло нестерпимо. Подошвы сапог прилипали к расплавленному асфальту. Самолет так сильно накалился, что к нему нельзя было прикоснуться рукой. По нашей просьбе пожарная машина полила корабль водой, и он окутался белым паром.

На большом аэродроме прекратилась работа, и многочисленная толпа окружила самолет. Кто-то что-то делал, помогал, суетился, распоряжался. Здесь были министры и рабочие, генералы и солдаты. [63] Американцы тепло провожали своих русских друзей в обратный путь через океан, туда, где бушует пламя небывалой войны.

Пожарники израсходовали на поливку самолета три цистерны воды и уехали за четвертой. В тени под плоскостью самолета мы с тоской смотрели на немилосердно палящее солнце, перевалившее за полдень, и размышляли: взлетим или не взлетим в такую жару? Долетим ли засветло до намеченного пункта?

Все было готово к вылету, но не так легко улететь от американцев. Кинооператоры с большими и малыми аппаратами, на треногах, машинах, расставив прожекторы, юпитеры, микрофоны, опутав весь район вокруг самолета проводами. – снимали всех и все. Экипаж выстроился – засняли. Перестроился – еще раз засняли. Входим в самолет, выходим из самолета – опять снимают. И все это в свете ярких прожекторов под палящими лучами солнца. Фотографы не отставали от кинооператоров. Бегали вокруг самолета, щелкали, взбирались на плоскость, прицеливались и бежали в другое место. Все пришло в такое невообразимое движение, что уже нельзя было понять, где экипаж, где пассажиры, где пожарники.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю