Текст книги "Медовый месяц императора"
Автор книги: Александр Зихунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Маргарита Грийо отреагировала более непосредственно, но точно:
– Ни одного слова правды! Ну кто же поверит тому, что Дантесы уничтожили свой семейный архив, что свояченица просто-напросто выбросила его письма на помойку. Да знаешь ли ты, как старые аристократические семьи во Франции дорожат семейными бумагами, иконографией, всеми ветвями своего генеалогического дерева!
Прощаясь, Клод Дантес подарил В.М. Фридкину книгу Уолтера Викери "Пушкин. Смерть поэта", изданную в США в 1968 году. Подарок с подтекстом, который можно понять, если внимательно прочесть дарственную надпись. Она гласит: "Профессору Владимиру Фридкину – книгу, которая мне очень понравилась и которая, я полагаю, очень близка к истине. Клод Дантес".
Владимир Михайлович Фридкин близко подошел к смыслу подарка: "Я искал в книге новые документы, – писал он, – например, из архива Дантесов, но их не было. Автор добросовестно излагал факты и цитировал известную литературу. Новой, вернее, необычной была точка зрения автора. Викери отдавал должное величию Пушкина как национального поэта. И вместе с тем ставил Пушкина и Дантеса как бы на одну доску. "Виной" Дантеса была его "роковая" любовь к Наталье Николаевне. В остальном он был человеком чести. Автор оправдывал и Луи Геккерна. Ни анонимный пасквиль, ни сводничество, ни преследование Пушкина в свете не имело к нему никакого отношения. Он просто любил "сына", дорожил карьерой и всячески хотел избежать дуэли. Пушкину автор ставил в вину чрезмерную ревнивость и темперамент. Автор полагал, что после умиротворения в ноябре Пушкину не следовало распространять в свете мнение, что Дантес избежал дуэли ценой своей женитьбы на Екатерине Гончаровой. Гибель Пушкина – предначертание судьбы. Я вспомнил статью самого Клода Дантеса, и его надпись на форзаце книги Викери стала мне понятной".
Фридкин, конечно, понял, что ему подсказывают направление дальнейших исследований. Но кто подсказывал? Клод Дантес или Викери? Нет, тот или, вернее, та сила, которая позволила итальянской исследовательнице Серене Витале увидеть и издать письма Дантеса.
Почему все безоговорочно поверили и Серене Витале, и опубликованным ею письмам?
В середине мая 1999 года в родных для меня стенах Харьковского университета состоялась конференция, посвященная 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина. На ней мне пришлось познакомиться с Вадимом Петровичем Старком, который уже тогда информировал участников конференции о том, что готовится издание писем Дантеса к Якобу Геккерну.
И тогда же прозвучал вопрос: "Уверены ли вы в подлинности писем Дантеса?" Ответ был утвердительным. А каким он ещё мог быть? Но без ответа остался вопрос об экспертизе самих писем: почерковедческой экспертизе, экспертизе чернил, бумаги, конвертов, если они сохранились, и штампов на них.
Такая научная экспертиза не проводилась. Да и как её можно провести, если письма не покидали дом Клода Дантеса. Серена Витале сделала на портативном ксероксе копии этих писем и "других ценнейших документов". Таким образом, мы лишены возможности провести экспертизу "писем Дантеса", потому что по копии её сделать невозможно.
Одновременно мы имеем возможность в скором времени прочесть те "ценнейшие документы", о которых намекает автор публикации. Думаю, если "письма Дантеса", которые сегодня, учитывая все обстоятельства, предшествующие публикации, можно считать "мнимыми письмами Дантеса", представляют "роковую" любовь Дантеса к Наталье Николаевне Пушкиной (формулировка Уолтера Викери) любовью "безумной" (формулировка Витале), то будущие документы должны возвысить Якоба ван Геккерна. Уже теперь Серена Витале позволяет себе не только поставить Геккерна и Дантеса на одну ступень с Пушкиным, готовя плацдарм для обоснования его "вины", но и категорически выводит их из-под удара, утверждая, "что нидерландский посланник не был тем тайным режиссером, каким он предстает в письме Пушкина от 16 – 21 ноября 1836 года, где в духе ХIХ века он преподнесен как персонаж, достойный "Опасных связей".
21 ноября 1836 года Пушкин написал два письма: одно барону Геккерну, а другое – шефу жандармов Бенкендорфу. Оба письма отправлены не были.
Серена Витале имеет в виду, конечно, письмо барону Геккерну. Письмо действительно очень эмоциональное. Серена Витале не дает себе труда прокомментировать письмо Пушкина, а просто относит его к жанру литературы. Вместе с тем Пушкин дает точную характеристику барону Якобу ван Геккерну: "Но вы, барон, – вы мне позволите заметить, что ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну; всем поведением этого юнца руководили вы. Это вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, истощенный лекарствами, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней..."
Пушкин не ошибся, назвав роль Геккерна в этом деле "не очень приличной". Ошибся он в другом – кто кем руководил. Дантес, находясь под прессом Третьего отделения, решил, что лучше заболеть сифилисом, а свою роль влюбленного передал Геккерну.
Последний к этому времени уже знал, что за его "сынком" стоит Третье отделение и сам Бенкендорф.
Судя по всему, очень сильного впечатления это открытие на Геккерна не произвело. Опытный дипломат и тайный иезуит, он готов был работать под контролем Третьего отделения, сознавая, что шеф жандармов сам находится под контролем ордена иезуитов . В 1962 году в журнале "Сибирские огни" появилась статья кандидата исторических наук Л. Вишневского, который прямо говорил о иезуитских контактах Геккерна и Дантеса. "Мы считаем, – писал Л. Вишневский, – что эти прямые убийцы Пушкина (Геккерн и Дантес. – А.З.), тесно связанные с непосредственным окружением Николая I, были не менее тесно связаны и с орденом иезуитов. В этом нас убеждает хотя бы тот факт, что спустя несколько лет после пушкинской трагедии барон Геккерн вел переговоры с папой Григорием XVI по поводу конкордата (т.е. договора между первосвятителем и Голландией). Такого рода переговоры заключались между папой римским и тем или иным правительством для того, чтобы беспрепятственно отдать в руки иезуитов народное образование.
Посредником в этом хитром и сложном деле мог быть только человек вполне доверенный, представитель воинствующего католицизма, тайный иезуит, заинтересованный в укреплении могущества папы римского".
Гроссман в 1937 году писал, что "исключительная преданность католицизму в семье Дантесов вполне соответствовала политическим традициям фамилии..."
Аббат Серюг, собиравший в имении князя Голицына Алексеевке (верст двести от Москвы) иезуитский кружок, в письме к брату-иезуиту свидетельствовал: "Семейство Пушкиных все предано иезуитам".
Полагают, что речь в письме идет о графах Мусиных-Пушкиных, связанных родством с Жоржем Дантесом и его семьей, но это утверждение вполне подходит и к семье Александра Сергеевича Пушкина.
Отец Пушкина был близок к Жозефу де Местру – главе петербургских иезуитов. В его доме часто встречались беженцы из Франции, среди них было много иезуитов, именно из их числа по рекомендации де Местра был приглашен первый учитель маленького Саши Пушкина, граф Монфор, ставший впоследствии иезуитским священником, о чем мы уже говорили.
Предполагалось, что учиться Саша Пушкин будет в пансионе иезуита аббата Николя, и только случайность не позволила осуществиться этим планам.
В зрелые годы иезуитом стал князь Иван Сергеевич Гагарин, долгое время подозревавшийся в изготовлении анонимного пасквиля, давшего начало открытой травле поэта.
След иезуитов в судьбе Пушкина обозначен довольно отчетливо не только при жизни, но и после нее.
Семья Гончаровых связана с главой петербургских иезуитов Жозефом (Иосифом) де Местром родственными узами. Родная сестра Натальи Ивановны Гончаровой, Софья Ивановна, вышла замуж за Ксавье де Местра, родного брата Жозефа де Местра.
После изгнания иезуитов из России в 1829 году, покинули страну и де Местры. Ксавье и Софья Ивановна де Местр смогли вернуться в Петербург только весной 1839 года. Вместе с ними в Петербург приехали супруги Фризенгоф. Барон Густав Фризенгоф был австрийским дипломатом. Наталья Ивановна Фризенгоф, урожденная Иванова, считалась приемной дочерью Софьи Ивановны де Местр (Загряжской). В книге И. Ободовской и М. Дементьева "После смерти Пушкина" опубликован портрет Натальи Ивановны Фризенгоф с припиской "урожденная Загряжская". Видимо, происхождение Натальи Ивановны Фризенгоф не совсем ясно, что повлекло за собой ряд неточностей.
Н.А. Раевский ещё в 1962 году писал, что "во многих источниках первая жена Фризенгофа именуется Н.И. Соколовой. В Бродянах я с несомненностью выяснил, что её девичья фамилия была Иванова".
Л.С. Кишкин в книге "Чехословацкие находки. Из зарубежной пушкинианы" (М., 1985. С. 69) пишет, что Александра Николаевна Фризенгоф (Гончарова), ставшая второй женой Густава Фризенгофа, бережно хранила архив "своей родственницы, первой жены Густава Фризенгофа – Натальи Ивановны Ивановой, приемной дочери тетки сестер Гончаровых, Софьи Ивановны Загряжской, мужем которой был французско-русский писатель, художник и ученый Ксавье де Местр".
После смерти Натальи Ивановны место жены барона Густава Фризенгофа займет Александра Николаевна Гончарова, сестра Натальи Николаевны.
Наталья Николаевна Пушкина в 40-е годы XIX века поддерживала тесные взаимоотношения с де Местрами. После смерти жены Ксавье де Местр жил у неё на даче. Здесь он и умер.
Контакты с представителями "Ордена Иисуса" были у старшего сына поэта, Александра Александровича, во время его поездки в Рим. Князь Владимир Федорович Одоевский, путешествовавший по Европе в 1857 – 1858 годах, писал об этом в своем путевом дневнике: "16(28) июля 1858 года. Пушкин (сын Александра Сергеевича), женатый на Ланской, мне сказывал, что в Риме к нему также пристал иезуит. "Конечно, – говорил он, – переменить религию большой грех; но если я перейду к вам, кто меня простит?"
"А меня кто?" – спросил Пушкин.
"Вас простит папа".
Упустили отца, теперь взялись за сына. Но и отца не забывают до сего дня.
Интересы "Ордена Иисуса" и масонских организаций при внешней вражде часто совпадают. В доме родителей Пушкина, где отец Сергей Львович и его брат Василий Львович были активными масонами, постоянно бывают скрытые иезуиты де Местры. Они устраивают в дом Пушкиных иезуита-учителя графа Монфора. Создается впечатление о скрытом проникновении в масонскую среду России людей, имеющих в прошлом тесные контакты среди иезуитов.
Вполне возможно, что появление "писем Дантеса" – хорошо спланированная акция, длящаяся уже второе столетие.
Нет ли здесь противоречия? Если письма Дантеса сфальсифицированы, то можно ли, опираясь на их текст, делать выводы о контактах Дантеса и Геккерна с Третьим отделением?
Мне кажется, что в основе писем, представленных публике в наше время, лежат некие письма, которые действительно писал Дантес. В первоначальный текст вставлена информация о внезапной любви Дантеса и Натальи Николаевны Пушкиной.
Впервые Дантес пишет об этом в письме от 20 января 1836 года: "...я безумно влюблен!"
К этой фразе стоит приглядеться. Она совершенно не в характере Жоржа Дантеса. В письме без даты он пишет о Валериане Платоновиче Платонове младшем из внебрачных детей князя Платона Зубова.
"Бедняга Платонов вот уже три недели в состоянии, внушающем беспокойство, он до того влюблен в княжну Б., что заперся у себя и никого не хочет видеть, даже родных. Ни брату, ни сестре не открывает двери. Предлогом служит тяжелая болезнь; такое поведение в умном молодом человеке удивляет меня, потому что именно так изображают влюбленность героев романов. Последних я вполне понимаю: надобно же что-то придумывать, чтобы заполнять страницы, но для человека здравомыслящего это крайняя нелепость. Надеюсь, он скоро покончит со своими безумствами и вернется к нам: мне весьма его недостает".
Можно ли представить, что через два с небольшим месяца Дантес, столь критически и холодно оценивший состояние влюбленности у Платонова, сам окажется безумно влюбленным. Подобную метаморфозу можно объяснить только тем, что весь текст о кающейся женщине, в которую "безумно" влюблен Дантес, – вставка в подлинное письмо Дантеса.
Дантес не называет имени возлюбленной, но публикаторы безапелляционно утверждают, что речь идет о Наталье Николаевне.
Откуда такая убежденность?!
Никаких прямых указаний в тексте писем нет. "Я не назову тебе её, пишет Дантес, – ведь письмо может пропасть, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя; самое же ужасное в моем положении, что она тоже любит меня, однако встречаться мы не можем, и до сих пор это невозможно, так как муж возмутительно ревнив".
Авторы письма намеренно не называют имен, интригуя читателя. Здесь все попахивает салонной литературой XIX века. Можно назвать десяток прелестных созданий в Петербурге, у которых мужья были ревнивы. Можно предположить, что Наталья Николаевна могла любить Дантеса, но невозможно предположить, что "безумно" полюбил человек, который ровно за месяц до этого писал: "...требуется большая осмотрительность и благоразумие, коли намереваешься провести свою лодку, ни на что не натолкнувшись".
Одно из двух: или Дантес, афишируя свои несуществующие отношения с женой Пушкина, пытается тем самым "провести свою лодку", или он не прагматик, не карьерист, не циник и не гомосексуалист.
Представьте ситуацию: молодой человек ожидает решения своей судьбы, связанной с успехом попытки Геккерна дать ему свое имя и деньги. Станет ли он разжигать ревность своего партнера, описывая свои чувства к неизвестной женщине? Нет! Дантес никогда бы не стал этого делать. Вероятно, первоначально текст оканчивался длинной фразой "вот мое бытие последние две недели и еще, по меньшей мере, столько же в будущем...", затем шла вставка, неуклюже начинающаяся со слов "но самое скверное", хотя в начальных строчках письма речь идет всего лишь о занятости Дантеса, которая не позволила ему вовремя ответить на два письма Геккерна. Позднейшая вставка оканчивается жалобой: "...я не имею отдыха ни днем ни ночью, отчего и кажусь больным и грустным".
В оригинале письма Дантес писал, что "ночью танцы, поутру манеж, а днем сон – вот мое бытие последние две недели". Безумно влюбленный Платонов прятался от родных и друзей, а безумно влюбленный Жорж Дантес, "больной и грустный", день и ночь веселится на балах. Возможна и другая версия. Дантес инспирирует общество, дабы отвести любопытные взоры от императора. Похоже на то, что он выполняет задание.
Публикаторы писем Дантеса, понимая шаткость своих рассуждений, дают расширенный комментарий к письму, откровенно сообщая, что уже после первой публикации отрывка в 1946 году у ряда пушкинистов возникли сомнения в его подлинности.
"Нежелание смотреть правде в глаза, – пишут комментаторы писем Дантеса, – заставило некоторых его исследователей, в частности И. Ободовскую и М.Дементьева, вовсе усомниться в их подлинности".
Полностью фальсифицированным можно считать письмо от 2 февраля 1836 года. Особое сомнение вызывает эпизод пожара в балагане Лемана на Исаакиевской площади.
"Несколько часов назад в ярмарочных балаганах на Исаакиевской площади случилось ужасное происшествие: балаган Лемана загорелся и почти все зрители пострадали. Представь себе, этот человек просмолил изнутри все стены балагана, чтобы не дуло. Во время второго представления от лампы загорается декорация, и через 5 минут огонь перекидывается на все помещение, толпа кидается к дверям, а они узкие, сразу начинается давка; выбраться невозможно; пожарные и император прибывают как раз, чтобы увидеть, как рушится строение и сгорают живьем 500 человек, которым невозможно помочь; 217 обугленных трупов извлечены и сложены в Адмиралтействе, остальные пострадавшие в больнице, и неизвестно, удастся ли их спасти. Рассказывают, и это видели многие офицеры из моего полка, что император в отчаянии ломал руки и плакал, как ребенок, оттого, что не в состоянии помочь этим несчастным, горевшим на глазах более чем тысячи человек. До сих пор неизвестно, есть ли среди погибших люди из общества, но, случись это не в начале недели, а в конце, весь город был бы в трауре".
Нельзя сомневаться, что за несколько часов от начала пожара на Исаакиевской площади и до момента, когда писал письмо Дантес, известие вполне могло успеть достичь Дантеса через офицеров кавалергардского полка, бывших очевидцами пожара, но возникает вопрос: каким образом Дантес мог узнать, что владелец балагана Леман просмолил "изнутри все стены балагана, чтобы не дуло". Такую информацию можно получить только через несколько дней, после того как станут известны результаты работы комиссии.
Кроме того, получить точные данные о числе погибших в день пожара было сложно. Извлечь из-под обломков сгоревшего балагана трупы 217 человек за несколько часов невозможно, тем более что раненых следовало перевезти в больницу, а это несколько сотен человек! Да и отчаяние императора не более чем либеральная легенда.
Можно предположить, что автор письма взял этот фрагмент из газетного отчета и почти полностью вставил в письмо Дантеса. Причем отчет этот должен был быть опубликован через несколько дней после пожара и иметь уточненные данные, ибо "Северная пчела", вышедшая через два дня после пожара указала иные данные: погибло мужчин – 121, женщин – 5, всего 126 человек.
Какую цель преследовал фальсификатор? Во-первых, придать большую достоверность всему письму. Во-вторых, дать возможность точно датировать время его написания.
Одним из наиболее странных писем можно считать письмо Дантеса к Геккерну, которое публикаторы датировали 17 октября 1836 года.
В это время Жорж Дантес открыто, на правах приемного сына живет в доме графа Влодека вместе с Якобом ван Геккерном. Зачем писать при этом письмо? Обо всем можно переговорить лично.
У публикаторов, видимо, возникли сложности с датировкой письма.
В первой сноске комментария они очень неуверенно констатируют: "Письмо датируется исходя из контекста письма (так в тексте. – А.З.) и известных дат дежурств Дантеса по полку (см. подробнее ниже)".
Не станем лениться и посмотрим, что скрывается за обнадеживающей припиской "см. подробнее ниже". Комментаторы довольно легко определяют нижний предел, раньше которого не могло быть написано это письмо: "Это письмо Жоржа Дантеса не могло быть написано раньше лета 1836 года. Как известно, Натали вновь встречает Дантеса после большого перерыва: по меньшей мере три последних месяца она не должна была появляться в свете (по случаю траура после смерти свекрови, а затем в связи с рождением дочери). Письмо помечено Петербургом – значит, дачный сезон уже закончился и Пушкины вернулись с Островов в город".
Затем нижняя планка поднимается чуть выше, ориентируясь на возвращение в столицу княгини Веры Федоровны Вяземской, что "отодвигает дату, раньше которой оно не могло быть написано, на последние числа сентября".
Ноябрьский вызов Пушкиным Дантеса на дуэль справедливо может считаться верхней датой, позднее которой это письмо не могло быть написано, если только оно действительно писалось в 1836 году...
Далее к строгой логике комментария подмешивается значительная доля эмоций, основанная на изначально восторженном отношении к "безумной" любви молодого кавалергарда к жене Пушкина. "С другой стороны, – пишут комментаторы, – вне всяких сомнений, Дантес пишет письмо до того, как он получил вызов Пушкина. Скорей всего, оно написано в какое-то из его дежурств на Шпалерной. Если бы не долг службы, то никакая сила не смогла бы удержать в тот вечер и в ту ночь Дантеса в казарме: он примчался бы в дом баварского посланника Максимилиана фон Лерхенфельда, где – он знал – будет Натали". Как ни читай письмо Дантеса, но вычитать нечто, дающее основание применять термины и выражения: "примчался", "долг службы" и "никакая сила не смогла бы удержать", абсолютно не удается.
Благородные чувства, якобы овладевшие Дантесом, если верить текстам предыдущих писем, вдруг исчезли, а проступил в письме от 17 октября 1836 года интриган и шантажист. Дантес требует от Геккерна встретиться с "известной дамой" на вечере у Лерхенфельда и поговорить с нею, намекая на ссору с её мужем, а главное – лгать, лгать, лгать. "...Необходимо, инструктирует Геккерна Дантес, – ...чтобы она думала, будто во всем, что касается её, я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь её лишь как отец, принимающий участие в своем сыне..." Два подлеца сговариваются, как им лучше испугать женщину, чтоб использовать в личных целях, а мы должны поверить на слово, что за всем этим – безумная любовь!
Это не мог написать влюбленный человек, ибо влюбленные не пишут инструкции, причем очень трезвые и холодные: "...она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен, пусть видит в нем лишь вполне естественное чувство тревоги за мое здоровье и будущее, и настоятельно требуй сохранить его в тайне ото всех и особенно от меня. Однако будет, пожалуй, куда осмотрительней, если ты не сразу попросишь её принять меня, ты можешь сделать это в следующий раз, а ещё остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме".
О каком письме идет речь? Если Геккерн знал содержание какого-то письма, то, может быть, он сам участвовал в его написании?
Тогда должен быть посредник для передачи письма Наталье Николаевне. Наиболее предпочтительным кандидатом может быть Екатерина Николаевна Гончарова.
В компьютерной системе "Интернет" мне удалось найти письма Жоржа Дантеса к Екатерине Гончаровой, опубликованные Сереной Витале и прокомментированные Вадимом Петровичем Старком.
Комментатор рассказывает о письмах Дантеса следующее: "Семь публикуемых писем адресованы свояченице Пушкина Екатерине Гончаровой (баронессе Геккерн) её женихом, а затем мужем, бароном Жоржем Дантесом, уже именовавшим себя в качестве приемного сына голландского посла в России барона ван Геккерна также и бароном де Геккерном. Рукописные тексты писем вычитаны, прокомментированы и представлены для печати в России итальянской исследовательницей жизни Пушкина профессором Сереной Витале. Оригиналы писем принадлежали правнуку Дантеса барону Клоду де Геккерну, умершему 3 мая 1996 года, а ныне принадлежат его наследникам и находятся в их семейном архиве. Серене Витале впервые был открыт полный доступ к этому архиву, и его материалы были использованы ею в книге "Пуговица Пушкина", вышедшей на итальянском языке в 1995 году и готовящейся к изданию в России".
По поводу выхода книги Серены Витале на русском языке радио "Свобода" в программе "Correspondent's Hour" сообщало следующее: "Письма Дантеса, сыгравшего роковую роль в судьбе великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, совсем скоро увидят свет в Калининграде. И тот, кого интересует жизнь поэта в её мельчайших подробностях, должен получить немалое удовольствие. История о том, как архив стал достоянием общественности и как представительство Министерства иностранных дел России в Калининграде узнало о письмах, весьма любопытна. Она началась ещё в 95-м году, когда в журнале "Звезда" под заголовком "Пуговица Пушкина" были опубликованы отрывки из писем убийцы великого русского поэта, которые неизвестны даже пушкинистам. Исключение составляли только два письма Дантеса, которые хранились у его правнучки. Позже весь архив был переснят итальянским профессором Сереной Витале, которая на его основании и написала "Пуговицу Пушкина". Дело осталось за малым – перевести "Пуговицу Пушкина" на русский язык. О том, как развивались события дальше, рассказывает Зоя Кузнецова, сотрудник представительства МИД России в Калининграде.
"Был найден очень хороший переводчик в Москве, владеющий свободно итальянским, французским и немецким языками. Но я сама не проверила эти данные, мне сообщили, что он запрашивает очень большую сумму, что Серена Витале получила бы меньше его. И я решила сама через два месяца проверить: так ли это? И хорошо, что я проверила, потому что когда я позвонила в Москву и спросила его, то он мне сказал: а книга уже переведена, только нажать на кнопку компьютера и переслать перевод вам. Я спросила: "А как же вы переводили без контракта? Ведь вам могут не заплатить". И он мне сказал такие слова, от которых все запело: "А мне не нужны деньги, потому что имя Пушкина для нас – особенное имя. И вопрос русской культуры... вообще книга Серены Витале... Честь – переводить эту книгу. И когда речь идет о таких вещах, конечно, о деньгах не думаешь... Конечно, хорошо, если какой-то гонорар дадут, но если не дадут, мы будем не в претензии".
Сотрудники калининградского представительства Министерства иностранных дел разыскали в Италии Серену Витале. Пожилая профессор с удовольствием откликнулась на предложение увидеться и оказалась на редкость восторженной почитательницей великого русского поэта. По её словам, родственники Дантеса, несмотря на его роковую роль в судьбе великого русского поэта, относились и относятся к своему предку с почтением. Впрочем, материалы архива свидетельствуют о том, что не менее почитаем в этой семье и Пушкин. Пушкина и Дантеса столкнула судьба – считают потомки Дантеса. По словам Зои Кузнецовой, в конце встречи итальянка Серена Витале сказала: "Единственная ошибка в моей жизни – это то, что я не родилась в одну эпоху с Пушкиным. Я хотела бы родиться в прошлом веке, чтобы Пушкин хоть один разок на меня взглянул".
Итак, книга "Пуговица Пушкина", изданная на семи языках мира, скоро увидит свет и в России, и первыми её читателями станут калининградцы".
В этом сообщении радио "Свобода" все очень мило и благородно.
Переводчик отказывается от гонорара. Только непонятно, как это он успел сделать перевод пятисотстраничной книги за два месяца?
Совсем непонятно, какое отношение имеет калининградское представительство МИД РФ к изданию сочинений о Пушкине?
Но главное, очередная попытка поставить на одну доску Пушкина и Дантеса. Мол, шел себе великий русский поэт (авторы сообщения не забывают это подчеркнуть в каждом абзаце), и вдруг споткнулся о Дантеса, и умер. Ничего не поделаешь – судьба.
Нет, это не просто судьба. Это – заговор! Заговор, который длится уже второе столетие. Начался он ещё при жизни Пушкина.
Уже тогда прозвучали слова, оправдывающие Дантеса. 25 мая 1837 года граф Г.А. Строганов отправил небольшое письмо барону Якобу ван Геккерну. Он писал: "Я только что вернулся домой и нашел у себя на письменном столе старинный сосуд и при нем любезную записку. Первый, несмотря на свою хрупкость, пережил века и становится памятником, соблазнительным лишь для антиквара. Вторая же, носящая современный характер, пробуждает впечатления недавнего прошлого и возбуждает совсем по-иному идущие симпатии. С этой точки зрения и тот, и другая для меня очаровательны, драгоценны, и я испытываю, барон, потребность принести вам всю мою признательность. Когда ваш сын Жорж узнает, что этот сосуд находится у меня, скажите ему, что для него Строганов хранит его как память о благородном и лояльном поведении, которым отмечены последние месяцы его пребывания в России. Если наказанный преступник является примером для толпы, то невинно осужденный, без надежды на восстановление доброго имени, имеет право на сочувствие всех честных людей".
Кто здесь "невинно осужденный", вполне понятно – Дантес, но кто преступник, являющийся "примером для толпы"? Не Пушкин ли?! Тогда кто судьи? Кто эти честные люди? Они настолько честны, что высказывают мнение, идущее вразрез с мнением самого императора Николая I.
Граф Григорий Александрович Строганов (1770 – 1857) был двоюродным дядей Натальи Николаевны Пушкиной. Естественно, такая же степень родства связывала его с её сестрой Екатериной Николаевной. Когда последняя вышла замуж за барона Жоржа Дантеса, то последний автоматически стал родственником графа Строганова.
Это тот самый граф, который решил, что дуэль неизбежна, когда барон Геккерн показал ему письмо Пушкина от 26 января 1837 года. Жена графа, Юлия Павловна, урожденная графиня д'Ойенгаузен, по первому мужу д'Ега, постоянно находилась в доме поэта до самой его смерти.
Она была глазами, очень внимательными глазами, того круга лиц, в который входил и барон Якоб Геккерн.
Этот круг можно определить одним словом – масоны.
В центре этого круга выделяются две фигуры: граф Г.А. Строганов и граф А. Х. Бенкендорф.
Григорий Александрович Строганов – масон потомственный. Аналогичных данных о графе Бенкендорфе нет, но сам он масон. 14 декабря 1825 года молодые воспитанники масонов вышли на Сенатскую площадь в Петербурге, а судили их масоны высоких степеней, среди которых был и граф Строганов. Василий Федорович Иванов, отмечая активное участие масонов в расследовании мятежа 1825 года, писал: "Конечно, истинную роль главных преступников тогда установить было невозможно. Комитет по расследованию событий под председательством военного министра, генерала от инфантерии Татищева, ничего открыть не мог: в него вошли масоны Голицын, Голенищев-Кутузов, Бенкендорф".
Современный исследователь масонства О.А. Платонов считает, что граф Бенкендорф от масонства отошел, но в 1810 году состоял в ложе "Соединенных друзей".
Скорей, не отошел, а сделал вид, что отошел. "Бенкендорф, – пишет В.Ф. Иванов, – вошедший в доверие к Николаю Павловичу, помогал скрыть следы заговорщиков".
После возвращения из ссылки в 1826 году Пушкин постепенно обрывает свои связи с масонством, а через пять лет, опубликовав стихотворение "Клеветникам России", выступает против внешнеполитической травли России, развязанной в европейской прессе в связи с восстанием 1831 года в Польше.
Разрыв с идеологией и практикой масонства совпал с началом травли поэта. Пушкин не сдавался. Тогда руководители петербургского масонства приняли решение уничтожить непокорного. Поразительно, что в преследовании и убийстве Пушкина совпали интересы иезуитов и масонов.
Иезуиты с начала XIX века стали проникать в масонские ложи, стремясь использовать их разветвленную сеть в своих интересах.
Идеологи русского масонства решили, что мертвый поэт им полезней и безопасней, чем живой.
Сохранился масонский стих, подтверждающий практику мести тому, кто решил покинуть ряды братьев масонов.
